Зачем?

В былые времена Сережа сам не раз рассказывал мне много подробностей. Рассказывал смешные истории, случавшиеся во время войны.

Так вот, два советских мальчишки, которые ничего не понимали из того, что говорят югославы, под утро пошли на указанную улицу в поисках адреса. Он так и говорил: мы ничего не понимали. Главное – не понимали, какую угрозу несли людям, которые должны были им помочь. По дороге, на одной из улиц в предрассветной мгле они увидели двух девочек, идущих за молоком. Никакой конспирации, никакой осторожности. Подошли, спросили, где находится нужный им дом, и не знают ли они некую девушку. Одна из них оказалась ею. Я Сереже не раз говорила: вас вело провидение. Через несколько дней их привезли на базар, где какой-то знакомый партизан продавал сено, за которое заломил несусветную цену. Его, конечно, не купили. Назад, в деревню, отправился с полной повозкой непроданного сена, в котором спрятались два советских мальчика. Так они оказались в отряде Иосипа Броз Тито. Там Сережа подружился с будущим руководителем Югославии, его женой Иованкой и еще со многими молодыми ребятами, которые потом, после войны, были в первом эшелоне руководителей этой страны.

Сказать честно, эта дружба ему “вышла боком”. Он привез документы, что всю войну боролся с фашизмом в партизанском отряде, в Югославии. Мало помогло. Ведь сначала был плен. А раз плен…. Дальше логику “отца всех народов” знаем. Сережа долгие годы не мог закончить университет. Лагеря в Сибири для бывших военнопленных удалось избежать. Благодаря маме. Она сделала невозможное, но спасла сына.

С материнской любовью все понятно. А вот с любовью и благодарностью Родины-матери в лице ее руководителей…. Зачем?

5

– Па, Заур часто бывает во Франции?

– По-моему, после смерти Франсуазы не был. А дочки уже не раз привозили к дедушке своих детей.

– Пусть далекое, но все-таки счастье.

Папино лицо погрустнело. Как только речь заходила о любви, счастье и войне, он вспоминал Ее. Чаще всего про себя. Очень редко – вслух. Маму это раздражало. А зря. Когда уважаешь чужие чувства, есть надежда, что будут уважать твои. Наверно, она этого не понимала.

Ему было 21, а Ей – 22. Он – Бержанский Леонид Семенович студент третьего курса исторического факультета Харьковского Университета, рядовой. Она – Скворцова Лидия Петровна, экстерном закончившая два последних курса Куйбышевского мединститута, врач.

Они встретились в госпитале г. Можайска под Москвой, куда привезли моего папу – раненого, обмороженного мальчика. Зима 1941 – 42 годов оказалась небывало морозной. Он говорил, что отмороженные пальцы ног и рук можно было без боли отламывать.

Папа много говорил о ней. Всю жизнь.

Давно известно, что, чем люди дальше, тем у них меньше повода для разочарования. Видимо, это был тот самый случай. Прошло столько лет, я уже не помню многое из прежде рассказанного. Ни как они познакомились, ни как развивались их отношения. Но помню главное: несмотря на войну, которой сопутствовал принцип “война все спишет” их отношения были нежны и чисты.

Передо мной письмо Лиды к папе и несколько его неотправленных писем.

П.п. 40390

27.12.42г.

Дорогой Леня!

После твоего отъезда счастье отвернулось от меня. Сегодня у меня новое “счастье”. Я назначена начальником сортировочного отделения. Сколько я пролила слез сегодня.

……………………………………………………

Все скоро пройдет, и я буду прежней Лидой, какой ты знаешь меня.

Лень, меня начинает даже мучить, что я пишу тебе такие письма.

Сегодня иду в ночь работать, сейчас имею час свободный.

………………………………………………..……

Рябец умер, мне было очень тяжело, он стал мне такой родной. Ведь два месяца со дня поступления лежал он у меня.

Я сегодня получила твое письмо из дома, не скучай, дорогой, я постараюсь часто писать. Это у тебя первое время, а потом ты будешь более спокоен. У тебя будут новые впечатления, знакомства. Я тебе советую, Леня, со второй половины учебного года начать учиться. Конечно, если тебе позволяют материальные условия.

Жду с нетерпением твоего большого письма. Ты просишь писать тебе часто и много. Я пока исполняю.

Ты теперь далеко, далеко,

Между нами снега и снега,

До тебя мне дойти нелегко…

Пиши. Целую крепко. Лида.

Среди множества папиных записей, статей, докладов, черновиков диссертации я, время от времени, нахожу его письма и дневники. Скорее, отрывки записей и дневников.

г. Можга 17.12.42г

……………………………………………..………

Три дня отделяют меня от этой девушки. Они позволили мне все взвесить, все оценить, все пережить снова (в воображении). Вернется ли опять прошедшее? К сожалению, нет. От этого делается настолько тяжело. Но стараюсь забыться, думать о чем-нибудь другом. Но о чем лучшем можно думать? О чем таком можно еще думать, которое заполнило бы сердечную пустоту. Природа, оказывается, настолько бедна, что не может заполнить пустоту даже одного сердца. Оказывается, чувства доминируют над сознанием даже у такого высокоразвитого существа, как человек.

Лида! В этом коротком слове, в этом небольшом человеке заключено столько благородства, столько нежности, столько человечности, что я оказался пленником страстной любви к ней. Я влюбился в нее страстно и крепко. Самые чистые чувства я предложил ей. Интересно, что у нее ко мне: сожаление, уважение, или еще чего-то? Этот вопрос мучает меня. Кого я искал? Каков мой идеал? Я искал человека, который заключал бы в себе три качества: любимой девушки, друга, товарища. Я не согласен видеть перед собой только женщину в полном смысле этого слова. Этого неимоверно мало. Этого больше, чем недостаточно.

Запись в дневнике обрывается.

Лидия Петровна Скворцова, 12.02.1943 г. “Лене в память нашей теплой крепкой дружбы. Вспоминай Лидочку и наши вечера. Лида.”

Л.С. Бержанский, 1942 г.

6

– Па, так что, дети не приглашают Заура в Париж?

– Не знаю.

– Может, после смерти Франсуазы ему тяжело туда возвращаться?

– Может.

– Он так и живет один?

– Нет. Живет с какой-то женщиной.

– Молодой?

– Ты что – смеешься?

– Чего?

– В его возрасте?

– Как раз в его возрасте и совершают такие глупости.

– Но не все же.

– Не все.

– Перестань. Я знаю, что женщина ему под возраст. По-моему, его коллега. И, по-моему, восточная женщина.

– То есть, с Кавказа?

– Да.

– А как она к его детям и внукам?

– Ты задаешь странный вопрос.

– Почему?

– Это же восточная женщина.

– Понятно. Значит, послушная.

– Значит: понимающая и уступающая.

– Бедные европейские женщины, – рассмеялась я, – восточные соперницы – бесконечный упрек вам.

– Ну, хватит, перестань. Скажи лучше, когда звонить Зауру?

– Может, я сама ему позвоню?

– Не лишай меня возможности пообщаться с ним.

– Извини, не подумала. Па, совсем забыла. А что тебе привезти из Парижа?

– Себя.

– А серьезней?

– Господи, ну, подумай, что мне нужно.

– Я знаю, что тебе понравится.

– Интересно.

– Мужской берет. Ты у меня как француз: весной и осенью носишь берет.

– Перестань. Это дорого.

– Откуда ты знаешь?

– Просто так думаю.

– Па, Франсуаза похоронена на одном из кладбищ Парижа?

– Нет. Где-то за городом.

– Потому что дорого?

– Наверно. Не уточнял.

– А фотографию памятника Заур показывал?

– Да. Он сам все придумал и оплатил.

– Так чего же он не ездит к ней на могилу?

– Думаю, до сих пор тяжело.

– Прошло столько лет. Жизнь.

– Поэтому и тяжело, что так прошла жизнь.

– Как ты думаешь, стоит предложить Мадлен и Саре поехать на кладбище к Франсуазе и отнести ей от всех нас цветы?

– Я думаю, стоит. Но посоветуйся лучше с Зауром.

7

Все, что связано с Зауром, где-то глубоко-глубоко, далеко-далеко тянулось к событиям той войны. У него была разрушена семья. У папы – первая и главная в жизни любовь.

Что надеются создать в результате войны те, кто ее начинает? Ведь она все рушит. Все, все, все.

Когда-то, после очередного документального фильма, показанного по телевизору, у нас произошел горький-горький разговор.

– Я понимаю, что война – это борьба за деньги. Но кто мне ответит: сколько стоила моя жизнь? Есть ли разница в стоимости жизни русского и немца?

Папа помолчал, а потом добавил:

– Когда же люди поймут, что у денег самая низкая в жизни цена.

– Дело, па, разве только в войне? Посмотри, как последние сто лет в нашей стране обесценена жизнь и государством и самими людьми. А тут еще и война.

– Знаешь, что меня удивляет. Ведь, древние говорили: человек рождается и умирает в одиночестве. Он еще одинок в горе. Сколько одиноких людей билось на смерть ради мира для других.

– В самом деле, зачем одинокому человеку мир, счастье, покой, благоденствие толпы?

– Ну, ты резка.

– Ладно, не толпы, а общества.

– Именно общества, к которому он принадлежит. И в мирном сообществе ему, этому одинокому, все же комфортней. И потом: сегодня одинок, а завтра – нет.

– Па, тебе понравился этот документальный фильм?

– Мне кажется, что каждый новый фильм о войне для того, чтобы стать интересным, приоткрывает еще чуть-чуть правды.

– Почему ты так считаешь?

– Потому, что правда – очень беспокойна.

– Да, не секрет – ложь успокаивает.

– Скажи, почему мы называемся разумными существами, если вопросы и проблемы решаем спорами, притязаниями, мордобоем и войной? Какой же это разум? Может, и станем когда-нибудь разумными. Но когда? Может, разум, то есть, сущность человека, изменит глобаль ная или климатическая катастрофа?

– Я сама задумывалась: если Земле дан Разум, то почему она устроена не для умных и порядочных людей, а для серых и ничтожных? Их больше, и им здесь жить комфортней.

– А порядочным?

– Им всегда жить трудно. Потому что их обманывают чаще других.

– Столько тысячелетий существует Разум на Земле. Неужели так и не стало понятно, что нет проблем, которые решаются силой. Может, в какой-нибудь очень древней и мудрой книге написано, что силу можно победить только умом, а не еще большей силой.

– Наверно, есть такая книга, только ее не печатают и не рекламируют.

– Знаешь, чем больше я смотрю на детей, на их доверчивость, открытость, бесхитростность, тем чаще мне приходит мысль: а может, это и есть настоящее состояние человеческой души

Л.С. Бержанский, 28.07.1942 г.

дер. Одинцово Московской обл.

8

Сколько раз я перечитывала папины письма. Даже не помню. Они почему-то у меня ассоциируются с разрывающим душу кадром. Не знаю, где могла это видеть: в кино, в театре? Читать, слышать от кого-то? Может, мне приснилось? Но он передо мной. Не знаю откуда. Он не уходит из моей памяти.

……………………..……………………….……..

Идет колонна военнопленных. Ряд мужчин, ряд женщин. Много, много рядов. Идут час, два – остановились. Он обернулся и увидел Ее – девочку лет 16, закутанную в большой платок. Справили нужду, пошли дальше. Изредка останавливались. Поэтому на минуту-другую можно было повернуться и увидеть Ее. Когда взгляды встречались, глаза теплели, и опять появлялось желание жить. Короткие остановки становились все чаще. Добивали упавших. И опять шли дальше. Ряд мужчин, ряд женщин. Эти кровавые остановки стали для Нее и для Него минутами счастья, минутами жизни и надежды. Ему захотелось дойти. Дойти до конца войны, дойти до Нее. Еще одна остановка. Еще, еще, еще…

Он опять обернулся, чтобы увидеть Ее…

Ее тело оттаскивали на обочину дороги. Колонна двинулась. Шаг, еще шаг, следующий, еще…

Он больше не смог идти. Не-за-чем. Не для чего. Не для кого. Остановка. Его тело оттаскивали на обочину дороги.

9

– Па, все-таки я не зря не спешила хвастаться поездкой в Париж.

– Отменяется?

– Нет. Но изменяется и усложняется.

– Можно подробней?

– Понимаешь, получение визы в страны Европейского Союза дело часто непонятное.

– Можно подробней еще раз?

– Ничего не объясняя, посольство страны, куда ты собираешься, отказывает в визе.

– Вообще ничего не объясняя?

– Вообще.

– Так что же делать?

– Мне предложили более длительный тур – Амстердам, Париж.

– Более длительный и более дорогой?

– Нет. Только более длительный.

– А что дает посещение Амстердама?

– Во-первых, удовольствие. Во-вторых, виза выдается в Голландском посольстве. А оно значительно лояльней.

– И долго будет длиться эта история с визой?

– Истории, в общем-то, никакой уже нет. Мне вчера открыли визу.

– Опять молчала.

– Па, ты становишься просто невозможным. Два дня назад позвонили и спросили…

– О чем?

– Ну что ты перебиваешь. Есть два варианта. Одна Франция и вероятность визы пятьдесят на пятьдесят. Или Париж – Амстердам и вероятность почти сто процентов.

– И ты быстро переориентировалась?

– Конечно.

– Когда же теперь выезд?

– В тот же день.

– Мне звонить Зауру?

– Конечно. Обязательно. И спроси у него, что привезти из Украины девочкам в подарок.

……………………………………….………….

Через неделю я сидела в купейном вагоне поезда Киев – Берлин. Все вертелось как в калейдоскопе. Билеты, страховки, ваучеры, покупки подарков и всякой ерунды. Ничего не забыть, все успеть. Как всегда у всех перед отъездом. Сначала отсыпалась в поезде Харьков – Киев, а после четырехчасового перерыва продолжала отсыпаться в вагоне поезда Киев – Берлин. На железнодорожном вокзале Берлина нам подали красивый автобус, по-моему, “мерседес”, и предложили трехчасовую экскурсию по городу. Двадцать пять лет не была я здесь. Если тогда, в семидесятых, он был уже отстроен после войны, то сейчас перестроен в европейскую столицу. Нет, пожалуй, не перестроен. Просто за счет объединения с западной частью создается впечатление более современного города. Но ведь в планы экскурсий входят, главным образом, исторические памятники. Потсдам, Рейхстаг, Бранденбургские ворота, Трептов-парк. А здесь практически ничего не изменилось. Нет, все же изменилось. Нет Берлинской стены. Только отдельные небольшие части ее, как памятник прошлого, разрисованный черт знает чем. И еще: нет советских военных. Одиноко стоят Бранденбургские ворота. Они давно уже не разделяют страну, человеческие связи и судьбы. Стал тихим и уютным местом отдыха Трептов парк. Весь комплекс памятников остался. Как всегда у немцев, все ухожено и аккуратно. Только не было в этот день цветов у памятника советскому солдату с немецкой девочкой на руках. Не было экскурсий взрослых и школьников. Люди просто гуляли по парку, подходили, рассматривали каждую часть комплекса. Но никаких сопровождений, никаких комментариев, никаких выводов. Во всяком, случае, так было в этот день. Я вспоминала, как четверть века назад, стоя в сотне метров от Бранденбургских ворот, потому что ближе не подпускали вооруженные советские пограничники, видела вдалеке разрушенное здание Рейхстага. А сегодня – это современное красивое строение, в котором, поднявшись наверх, можно увидеть большую часть общего Берлина. Правда, чувство холода и отчужденности и в этот раз, через столько лет, не прошло.

В экскурсии уже не так муссируется память о войне. Ни о жертвах, ни об ошибках, ни о выводах.

…………………………………………………….

Много-много лет после войны у нас в доме 9 мая собирались папины друзья. Это стало с годами обязательным мероприятием.

Я помню, как Сережа Ковалев однажды сказал: обрати внимание, кто решает судьбы и жизни людей на Земле. Властолюбцы. Сколько же негативного связано с жаждой власти. Сколько среди них алчных, порочных, подлых и жестоких. Они проповедуют мораль, человечность, доброту, щедрость. Но только у других. Вот они-то и решают: быть войне или миру. Им не жаль миллионов жизней (и взрослых, и детей). А главное, во имя чего? Идеи? Справедливости? Кто в это верит? Добра? Тогда – Зачем? Удовлетворить тщеславие? Боже мой, реками крови! Неужели у тщеславия не бывает другой цены?

Его поддержал Гриша Кац, учитель истории в общеобразовательной школе.

– Легче всего с толпой. Много людей – это всегда агрессия. Вот цинизмом и соединяют агрессию воюющих людей с идеей борьбы за добро, тепло и желание понимания.

– За добро агрессивно сражаться, – улыбнулась я, – что-то не сочетается.

– Но ведь, наверно, есть законы побед и поражений. Интересно, их кто-нибудь знает? – подумала я, – тогда почему столько ошибок и жертв? А может, нужна не война, а ненависть?

   Что происходит с простыми человеческими понятиями честь и достоинство? На войне их называют подвигом. А может, это не подвиг, а отсутствие подлости?

– Те, кто начинает войну, знает точно, что расплачиваться за нее будут не они, – сказал Витя Нехом, адвокат. Не они хоронят детей, не они теряют близких, не они остаются без крова, не они остаются калеками. В результате – фанфары победы им, искалеченные жизни – нам.

Детская память запомнила намертво надписи на домах “Проверено, мин нет”. Огромное количество калек: безногих, безруких, одноногих, одноруких, слепых. А сколько их просило милостыню у церквей и вокзалов.

Такое количество просящих милостыню появилось еще раз в нашей стране в 90-е годы.

Я помню соседку по подъезду. Она жила с сыном в коммунальной квартире в ванной комнате. Все, кроме моей мамы, ее обходили стороной. Потому что ребенка родила от немца в оккупации. Этого было достаточно, чтобы ее чурались. Даже будучи маленькой, я не могла понять: почему? А может, у нее была любовь? Немцы ведь тоже по-разному попадали на фронт. А может, ее изнасиловали? Никого ничего не интересовало. Эта женщина с мальчиком были изгоями. Видимо, она много и тяжело работала и недоедала, потому что выглядела очень истощенной. Потом они куда-то исчезли.

Через годы, когда у меня уже был свой сын, я узнала, что изнасилованная женщина, рожая через много лет от любимого мужчины ребенка, передает ему что-то важное, неуловимое и ужасное от насильника.

Наверно, у нее сын был все-таки от любимого. Во всяком случае, она его очень любила.

Виктор Нехом

Апрель 1942 г., пос. Костино Московской обл.

“Маме от Леонида. На память”

10

Рассказ папы после случайной встречи на улице со своей сокурсницей Фаней Финкельштейн заставил меня содрогнуться.

В сентябре 1941 года эшелон студентов-добровольцев Харьковских вузов отправился к Москве. Папу избрали комсоргом этого студенческого батальона. В Москве интеллигентных мальчиков объединили с такими же интеллигентами из Министерства внешней торговли. Объединили тех, кто предпочитает прагматизму мораль, кто утверждает примат морали над истиной. Короче, у кого есть совесть, и кто ею дорожит.

Именно этот необученный батальон бросили на защиту столицы. Нетрудно догадаться, что после первого же боя их осталось очень мало.

Папа рассказывал о первом в своей жизни бое. О том, как впервые убил человека. Мальчик 21 года, изучавший Платона и Сократа, должен был, обязан был, (не было другого выхода!) убивать. Господи, зачем ты позволял из таких мальчишек делать убийц? Ведь в иллюзорном слове “враг” прячут слово “человек”. Другой, непохожий, а зачастую, и оболганный.

Когда он увидел, что немец целится в него, то бросился, и начал душить. В ужасе не смог разжать пальцы. Солдаты буквально отрывали его от тела этого немца. Папа говорил не об ужасе, он говорил об отчаянии.

Что делает война с нормальными мальчиками? Ломает психику. Ребята ломали себя, учась убивать. А потом от этих мальчиков, оставшихся в живых, научившихся убивать, научившихся делать это спокойно, после войны рождались сыновья. А мы удивляемся генетической агрессивности.

Но после первого, второго и третьего боя папа остался жив, как Сережа Ковалев и Гриша Кац, Витя Нехом и Павел Олехнович, Сережа Каиров и Лева Аксянцев, жених Фани.

Шел декабрь 1941 года. Оборона Москвы. Раненых с поля боя вывозили обыкновенными повозками. Очередную партию раненых вез до госпиталя и папа. Среди них был и Лева Аксянцев. Всю ночь по подмосковным лесам повозки везли раненых к госпиталю. Папа подходил к Леве, успокаивал, просил держаться. А под утро, уставший, уснул. Когда приехали и стали выгружать раненых, Лева был мертв.

Папа говорил, у них с Фаней была большая любовь. Думаю, что первая. В 18 – 19 лет другой не бывает. И все.

Через много лет после войны она вышла замуж за отставного офицера, родила дочку. Но годы, нет, пожалуй, десятилетия, встречая папу, она говорила только о Леве. Она так и говорила: муж даже через годы остался чужим.

Никто и никогда не будет считать разрушенные судьбы. Никого и никогда не будет интересовать чужая убитая любовь. Может, это естественно? Ведь в перечне добродетелей (вера, надежда, любовь) она стоит на последнем месте. А на первом “вера” как последняя стадия надежды.

Кзыл-Орда. 20.12.43.

………………………..……………………………

Вдруг, когда я был совершенно спокоен, и занимался вопросами воссоединения Германии после революции 1848 – 49 годов и бисмарковщиной – легкий стук в дверь, я отложил книгу… и о, радость! После долгого молчания письмо от Тебя с обычной концовкой “целую крепко Лида”. Нет, родная, я целую Тебя в тысячу раз крепче, в тысячу раз горячее, потому что это Ты, а я люблю Тебя. Читая письмо, я не только читал Твой рассказ, но каждая буква воскрешала в моей памяти дни Можайска. Перед моими глазами появилась Ты, за столом в белом халате переписывающая и сочиняющая “свои истории”, отличные от тех, которыми занимаюсь я. Ты писала и изучала истории болезней отдельных людей, а я изучаю истории болезней всего рода человеческого на всех этапах его существования. Но оставим философию. Если бы только знала, сколько заманчивых надежд Ты вселила в меня словами “Не грусти, родной, я надеюсь, что мы с Тобой встретимся, где и как не знаю, но встретимся”.

Эти слова меня также глубоко тронули, как и первый поцелуй, подаренный Тобою мне в темную, морозную, Можайскую ночь.

Кажется, что это было очень давно, а на самом деле – всего 1 год.

……………………………………………..………

Мне так хочется видеть Тебя. Это известно только мне и…. богу.

……………………………………………………

Заканчиваю. Может быть, Ты никогда не прочтешь это письмо, но все же я целую Тебя крепко, крепко, родная.

Леонид.

Письмо осталось не отправленным, и они так никогда и не встретились. Сохранились только письма полные любви и нежности.

П.п. 40390.

7.06.43г.

Добрый день, дорогой Леня!

Я не знаю, застанут ли Тебя мои письма. Я все Твои письма получила, но не отвечала т.к. целый месяц болела. Сильно похудела, изменилась, так что, Ты меня не узнаешь. После болезни меня освободили от должности начальника отделения, но обещали перевести в хирургию.

Хочется увидеть Тебя. Я так давно Тебе не писала, и как-то все мысли разбегаются, даже не знаю, что писать. Хотелось бы обо всем поболтать. Как прошла Твоя командировка? Я надеюсь, что мы с Тобой после войны встретимся. Где – не знаю, но встретимся. Я жду этой встречи.

Пиши. Целую крепко. Лида.

И вот еще одно неотправленное письмо.

Куйбышев,

Ул. Никитинская, 17, кв. 2

Скворцовой Лидии Петровне.

г. Можга

11.01.43г.

Лидочка, родная, здравствуй!

Сегодня я уже писал Тебе и отправил. Пишу второе, которое отправлю завтра.

За эти дни накопилось очень много на душе такого, что страшно писать, ибо в недавнем прошлом это же я отрицал. Что передумал я за эти дни – писать не буду, встретимся, поговорим. Но все сводится к тому, что Ты не выходишь у меня из головы. Ты герой всех снов, а, в общем, Я не могу без Тебя. Что делать? К тому же Ты очень редко пишешь. Если бы Ты знала, сколько раз я проверяю за день почтовый ящик, то писала бы мне каждый час. Я знаю, что Ты слишком занята, очень устаешь.

Лидочка! Вчера мне снилась наша встреча в Можайске. Неужели, все так произойдет, как во сне? Если бы так – будет неплохо. Ты только никому не говори, что я приеду. Я думаю, о нашей предстоящей встрече. От нетерпения мне делается каждый день все тяжелее.

Не сердись, милая девочка.

Крепко целую и обнимаю.

Леонид.

11

Наконец, мы двинулись в сторону Амстердама. Вот теперь я начала рассматривать тех, кто рядом. Отдельные обрывки фраз, впечатлений, мелких просьб способствовали ускоренному знакомству. Начали просматриваться лица, а главное, запомнила лицо руководителя или сопровождающего группы. То бишь, представителя тур-оператора.

В поездках очень важно помнить лица тех, кто с тобой в одной группе. В чужом городе увидеть “свое” лицо – важней этого не бывает.

Амстердам произвел на меня какое-то растрепанное впечатление.

В первую очередь, от огромного количества странно выглядевшей молодежи. Слово “странно” – это очень мягко сказано.

Трехчасовая экскурсия по старому и новому Амстердаму закончилась в самом центре, около железнодорожного вокзала. Квартал “Красных фонарей” в пяти минутах ходьбы от него – одна из главных достопримечательностей города. Это так странно и грустно. В городе Рембранта и Ван-Гога Красный квартал оказался самым востребованным.

Кроме горечи, обиды, стыда и удивления – больше ничего. Большая часть девочек в витринах со славянскими лицами. Интересно, их мамы знают, что является источником дохода у дочек? Почему мужчин, пользующихся их услугами, не сопровождает чувство собственной оскорбленности при оплате купленной любви. В выражении лиц я не видела страдания. Скорее, равнодушие. Нет, эти девушки знали, на какую работу едут заграницу. “Этих” точно никто не обманывал. А сколько магазинов и магазинчиков с соответствующей литературой, дисками, одеждой “по назначению”, порнотеатр и того же пошиба кинотеатры. Используется естественная потребность человека – жажда знаний. То есть, в первую очередь, разнообразие интересов. Чем разнообразней и глубже знания, тем он более привлекателен и уважаем. На счет разнообразия и широты в этом вопросе в Красном районе Амстердама – полный порядок.

Проходя мимо витрин с застывшими в ожидании работы и денег девушками, я задумалась о том, как славно к вопросу половых отношений мы приклеили слово “мораль”, под которым подразумеваем, как идеал, единственного партнера и ни-ка-ких новых впечатлений. Почему в Советском Союзе эту часть человеческой жизни так ограничили в познании и назвали угрожающим словом “нравственность”? Для чего?

А Запад другой. К услугам каждого в любом кафе и ресторане этого квартала наркотики в еде, в питье и в россыпь. Но не всем это надо.

В одном городе: Анна Франк и квартал “Красных фонарей”.

А в десяти минутах ходьбы дом, наверно все помнящий. Интересно, у камня есть память? Он помнит еврейскую девочку, которая, несмотря на голод, холод и страх, писала дневник? В ее положении оказалось очень много мальчиков и девочек, но дневник, от которого до сих пор сжимается сердце, писала только она. Может, не зря в Библейской энциклопедии 1891 года написано: еврей от слова eber, что означает пришелец другой земли. Она оказалась не такой как все, и оставила нам всем память.

Она писала до своего последнего детского дня, до своего последнего дня на Земле.