Читать книгу: «Последняя воля Нобеля», страница 2

«Мог ли ты себе представить, что здесь когда-нибудь случится что-то подобное?» – мысленно обратилась Анника к Эстбергу и была в тот же момент остановлена потной рукой полицейского.

– Можете подождать здесь минутку?

– У меня есть выбор? – огрызнулась Анника и отвернулась.

Здесь было светлее. Анника смогла разглядеть мраморные бюсты над дверями, бронзовые петли и дверные ручки, стилизованные канделябры.

– Слушайте, мне пора писать репортаж, – снова заговорила Анника, но офицер уже исчез.

Открылась одна из дверей, оттуда кто-то окликнул Аннику по имени. Из двери лился яркий свет, освещая картину на противоположной стене коридора. Анника, не говоря ни слова, вошла в кабинет.

– Закрой за собой дверь.

Прозвучавший голос заставил Аннику остановиться.

– Мне следовало бы догадаться, что ты здесь.

Инспектор К. был небрит, лицо выглядело помятым от усталости.

– Я решил сам допросить тебя, – сказал он, усаживаясь во главе тяжелого дубового стола. – Садись.

Он жестом показал Аннике место слева от себя, включил магнитофон и налил себе стакан воды.

– Допрос Анники Бенгтзон, корреспондента газеты «Квельспрессен». Дата рождения и полное имя будут внесены в протокол позже. Допрос проводит инспектор полиции К., в малом кабинете ратуши Стокгольма в четверг, десятого декабря в…

Он умолк, провел рукой по волосам. Анника поудобнее устроилась в кресле из черного дерева с красной кожаной обивкой. С портрета на стене на нее смотрел важный господин в мундире.

– …двадцать три часа двадцать одну минуту, – закончил К. фразу. – Вы видели подозрительного человека в Голубом зале приблизительно в десять часов сорок пять минут, не так ли?

Анника поставила на пол сумку и сложила руки на коленях, прислушиваясь к доносившемуся словно из другого мира шуму уличного движения.

– Я не знала в тот момент, что она вела себя подозрительно, – ответила Анника.

– Можете ли вы описать, что произошло?

– Не произошло ничего особенного. – Голос Анники стал неприятно визгливым. – Мне некогда сидеть тут и вести светскую беседу. Я не видела ничего особенного. Я танцевала, когда меня толкнула какая-то девушка. Какая-то чепуха. Я сижу здесь, а в редакции все ждут мою статью…

Инспектор потянулся вперед и выключил магнитофон.

– А теперь послушай меня, сучка, охотница за передовицами, – сказал К., склонившись к Аннике. – Сейчас не самое подходящее время отстаивать свое «я». Ты расскажешь мне все, что видела, и расскажешь здесь и сейчас. Это произошло полчаса назад, и ты была одной из тех, кто находился ближе всех к месту преступления.

Она некоторое время изумленно смотрела на К., потом скользнула взглядом по темным полкам с книгами в кожаных переплетах и кивнула.

«Неужели он и вправду обозвал меня „сучкой“?»

– Более подробно мы допросим тебя позже, – проговорил К. более дружелюбно и устало. – Сейчас нам необходимо описание. Рассказывай все в хронологическом порядке, с того момента, когда ты увидела эту девушку, а дальше уже мы сами будем решать, что там важно, а что нет.

Он снова включил магнитофон. Анника откашлялась и постаралась сбросить напряжение.

– Это была женщина, – сказала она, – женщина, которая толкнула меня локтем, потом наступила мне на ногу.

– Как выглядела эта женщина?

Аннике показалось, что сейчас вся эта комната вместе с парадными портретами рухнет ей на голову. Она прикрыла глаза и провела по ним пальцами.

– Не знаю, – ответила она.

В сумке начал звонить сотовый телефон. От этого звука Анника собралась. Они оба ждали, когда телефон перестанет звонить.

– Хорошо, попробуем подойти с другой стороны, – сказал К., когда наступила тишина. – Где ты находилась, когда она тебя толкнула?

Анника вспомнила музыку, блеск, счастье, темноту, треск.

– Я была на танцевальной площадке, танцевала. В конце Золотого зала, в конце, противоположном от хора с оркестром.

– С кем ты танцевала?

Растерянность и стыд залили краской лицо Анники, она опустила глаза.

– Его зовут Боссе, он корреспондент оппозиционной газеты.

– Высокий, хорошо сложенный блондин?

Анника кивнула, по-прежнему глядя на свои колени. Уши ее горели.

– Будь добра, ответь.

– Да, – сказала она, пожалуй, слишком громко. Потом выпрямилась. – Да, с ним.

– Может быть, он что-то видел?

– Очевидно, да, хотя я не думаю, что она шла к нему.

– Что случилось потом?

Что случилось потом? Ничего. Ничего. Во всяком случае, она больше не видела ничего.

– Не знаю, – ответила Анника. – Я повернулась к женщине спиной и больше ничего не видела.

– И ничего не слышала?

Что она слышала – гомон, музыку, свое собственное дыхание?

– Только пару звуков «паф».

– «Паф»?

– Это были два приглушенных шума, как будто из груши выпустили воздух. Я обернулась и увидела падающего на колени мужчину. Он танцевал с женщиной, а она удивленно смотрела, как он падает, потом она посмотрела на меня, а затем на свою грудь, я тоже посмотрела туда и увидела на ее платье кровь. Кровь толчками вырывалась из ее груди. Женщина снова посмотрела на меня, а потом рухнула на пол. И все начали дико кричать…

– Когда прозвучало второе «паф»?

Анника недоуменно посмотрела на К.

– Второе?

– Ты же сказала, что услышала пару «паф».

– Разве? Ну, не знаю. Прозвучало «паф», потом женщина посмотрела на меня, а потом было еще «паф», да, это был второй звук, я думаю…

– Как далеко ты была от этой пары, когда они упали?

Анника задумалась на несколько секунд.

– Я находилась от них в двух – двух с половиной метрах.

– Ты видела толкнувшую тебя женщину, когда они упали?

Видела ли она ее? Видела ли она ту женщину? Видела ли она узкие бретельки?

– Бретельки, – сказала она. – На ее плечах были узкие бретельки. Или это был ремень сумки.

К. кивнул и что-то записал в блокноте.

Анника прижала пальцы к глазам и попыталась вспомнить образы, вспомнить свое настроение – что она слышала, что воспринимала, помимо всех этих звуков?

Рука Боссе жгла ей спину сквозь платье. Он прижимал ее так сильно, что она животом ощущала его напряженный член. Ее рука лежала у него на шее. Это она чувствовала, это она и запомнила. Музыка была лишь скучным обрамлением, завесой, позволявшей им быть близко друг к другу в вихре золотого света.

– Меня ткнули локтем в бок, – неуверенно сказала Анника. – Потом кто-то наступил мне на ногу. Не помню, что было сначала.

Снова зазвонил сотовый телефон.

– Выключи его, – сказал К., и Анника послушно нажала кнопку.

Телефон умолк.

Конечно, это Янссон.

– Как ты думаешь, тебя толкнули намеренно?

Анника положила на стол замолчавший телефон и удивленно посмотрела на инспектора.

– Определенно нет, – ответила она. – Рядом с нами какой-то толстяк отплясывал буги-вуги, он толкнул женщину, а она врезалась в меня.

В глазах К. мелькнула искорка интереса.

– Она что-нибудь сказала, когда толкнула тебя?

Анника посмотрела на книжные полки, на кожаные корешки книг с протоколами заседаний Совета с 1964 года, как смотрела тогда на женщину с узкими бретельками.

– Она что-то искала в сумке, – вспомнила Анника. – Ремень сумки был короткий, и ей пришлось поднять правую руку, чтобы сунуть ее в сумку, вот так…

Она подняла правую руку и показала, как незнакомка шарит в вечерней сумке.

– Какого цвета была сумка?

– Серебристого, – с удивившей ее саму уверенностью ответила Анника. – Матово-серебристого. По форме она была похожа на конверт, в которых приносят счета за электричество.

– Что она достала из сумки?

Анника оторвала взгляд от протоколов 1964 года и принялась рыться в памяти.

Она ничего не вспомнила, кроме того, что ей стало больно в ступне.

– Мне стало очень больно, – ответила Анника. – Я вскрикнула. Женщина посмотрела на меня.

В подтверждение своих слов Анника, поколебавшись, кивнула.

– Да, – сказала она, убедившись в верности воспоминания. – Она посмотрела прямо мне в глаза.

– Она что-нибудь сказала?

Анника уставилась в полированную столешницу.

– У нее были желтые глаза, – сказала она. – Абсолютно холодные желтые глаза, почти золотистые.

– Желтые?

– Да, золотисто-желтые.

– Как она была одета?

Анника снова закрыла глаза, услышала ритм музыки и увидела прямо перед собой ремень или бретельку. Кажется, она была кроваво-красной. Или красной была одежда раненой женщины? Или это кровь была красной?

Если только бретелька не была снежно-белой на фоне загорелого плеча, или это плечо было светлым на фоне темного ремня?

– Я не знаю, – озадаченно ответила Анника. – У меня черно-белая память, она как негатив, причем цвета могут меняться на противоположные. Нет, не помню…

– Ладно, вернемся к желтым глазам. Может быть, это контактные линзы?

Линзы? Да, конечно, это могли быть линзы, если только глаза и в самом деле не были желтыми. Или зелеными?

Зазвонил сотовый телефон К. Заиграла мелодия греческой песни «Мой номер первый», взявшей первое место на Евровидении несколько лет назад. Инспектор покосился на дисплей и пробормотал: «Мне придется ответить». Он выключил магнитофон, встал и отошел к двери.

Он разговаривал долго, расхаживая мимо двери, играя интонациями голоса. Она встала и отошла к окну, откуда сочились в комнату звуки уличного движения. Анника выдохнула воздух на оконное стекло, и вид за ним затуманился. Когда же пятно растаяло, Анника увидела Хантверкаргатан – улицу, на которой жила в районе Клара. Услышала с грохотом проносившиеся поезда, старый медицинский центр Святого Серафима, куда она на днях водила Калле с воспалением среднего уха.

Как все это близко – всего в четырех кварталах.

Горло сжало судорогой. «Господи, как же мне не хочется двигаться!»

– Жертвы опознаны, – сказал К., возвращая Аннику к действительности. – Может быть, вы их узнали?

Пошатываясь, Анника вернулась на свое место, примостилась на краешке кресла и откашлялась.

– Мужчина – один из лауреатов. Он получил премию по медицине, – сказала она. – Его имя вылетело у меня из головы, но я его записала.

Она потянулась к сумке за блокнотом, но К. жестом остановил ее.

– Аарон Визель, – сказал К., – израильтянин. Получил премию вместе с американцем Чарльзом Уотсоном. Кто была женщина?

Анника покачала головой:

– Я ее никогда прежде не видела.

К. потер рукой глаза.

– Визель находится в хирургическом отделении больницы Святого Ёрана. Женщину звали Каролиной фон Беринг. Она председатель Нобелевского комитета Каролинского института. Она умерла в зале, видимо, практически мгновенно.

Все тепло улетучилось из рук Анники. Холод съел его, добравшись до кончиков пальцев, проник в кровь, заморозил суставы. Сделав неимоверное усилие, Анника набросила на плечи бабушкину шаль.

«Я видела глаза умирающей женщины. Она смотрела на меня, умирая».

– Мне надо идти, – сказала она. – Мне и в самом деле жаль, но у меня очень много дел.

– Тебе нельзя об этом писать, – сказал К., тяжело откинувшись на спинку кресла. – Твое описание толкнувшей тебя женщины совпадает с описанием предполагаемого убийцы. Ты – наш ключевой свидетель, поэтому я запрещаю тебе публиковать эти данные.

Анника, уже вставшая с кресла, снова упала на сиденье.

– Я задержана? – спросила она.

– Не глупи, – ответил К., взял со стола сотовый телефон и встал.

– Подписка о неразглашении берется только во время ареста, – сказала Анника. – Я не арестована, и никто вообще не арестован. Как же можно запрещать разглашение?

– Не воображай себя слишком умной, – сказал К. – Есть и другие способы запрета на разглашение информации, согласно главе двадцать второй, параграфу десятому, заключительной фразе акта о юридической процедуре. Этот пункт касается главных свидетелей. Запрет может быть наложен руководителем расследования, если речь идет об особо тяжком преступлении.

– Свобода слова защищена Конституцией, – возразила Анника, – а Конституция имеет приоритет перед распоряжениями. К тому же ты не руководитель расследования. В таких случаях расследованием руководит государственный обвинитель.

– Здесь ты снова ошибаешься. Руководитель пока не назначен, поэтому сейчас я исполняю его обязанности.

Анника встала и сердито наклонилась к К.

– Ты не можешь помешать мне рассказать о том, что я видела! – пронзительным голосом произнесла она. – У меня в голове уже сложилась вся статья. Я могу написать блистательный репортаж очевидца, на три страницы, может быть, на четыре, я же видела убийцу на работе, видела, как умирала его жертва.

К. обошел Аннику, развернул ее к себе.

– Какого черта?! – рявкнул он. – Если вздумаешь действовать в таком духе, то получишь такой штраф, что не расплатишься до конца своих дней. Сядь!

Анника замолчала и села, вдруг ощутив такую тяжесть, что у нее ссутулились плечи. К. повернулся к ней спиной и набрал номер на своем сотовом телефоне. Она молча сидела под огромными портретами, пока К. сердитым голосом отдавал кому-то приказания.

– Ты поставишь меня в невозможное положение, если я не смогу написать статью, – сказала она.

– Я плачу от жалости, – язвительно произнес К.

– Что скажут мои боссы? – продолжала Анника. – Что бы сказали твои начальники, если бы ты отказался расследовать преступление, потому что я так тебе приказала из-за того, что написала о нем?

К. тяжело вздохнул и сел.

– Прости, пожалуйста, – сказал он с виноватым видом. Потом, помолчав, заговорил: – Спроси меня о чем-нибудь, и, возможно, я отвечу на твой вопрос.

– Почему?

– Потому что ты не можешь об этом писать, – сказал он, в первый раз улыбнувшись ей.

Она на мгновение задумалась.

– Почему никто не слышал выстрелов? – спросила она.

– Ты их слышала. Так, во всяком случае, ты сказала.

– Но это было лишь слабое «паф».

– Пистолет с глушителем внутри длинной сумки должен произвести именно такой звук. Но ты не помнишь что-нибудь еще о внешности этой женщины? Какие у нее волосы? Как она была одета?

Она помнила только глаза и бретельки на голом плече.

– Должно быть, у нее были длинные волосы, иначе я бы обратила на них внимание. Но не думаю, что в них было что-то особенное. Наверное, они темные. Кажется, они были не распущены, а заколоты. Что касается одежды, то на ней было, наверное, вечернее платье. Во всяком случае, в ней не было ничего необычного. Она выглядела так же, как все. Ты не знаешь, как она попала в Золотой зал?

К. заглянул в блокнот.

– Мы сейчас отрабатываем списки приглашенных. Может быть, она там есть. Но точно мы этого не знаем. Некоторые свидетели говорят, что это был переодетый мужчина. Как ты считаешь?

Мужчина? Анника фыркнула.

– Это была девушка, – сказала она.

– Почему ты в этом уверена?

Анника скользнула взглядом по протоколам 1964 года.

– Она смотрела мне прямо в глаза и была ниже меня. Много ли найдется на свете таких низкорослых мужчин? К тому же она очень легко и непринужденно двигалась.

– Мужчины не могут двигаться так?

– Могут, но не на высоченных шпильках. Для того чтобы на них ходить, нужна многолетняя практика.

– Ты видела ее шпильки?

Анника встала и повесила сумку на плечо.

– Нет, но у меня на ноге наверняка остался синяк от ее каблучка. Можно, я позвоню тебе сегодня?

– И куда это ты собралась?

Анника остановилась. Ей показалось, что в просторном кабинете стало нечем дышать.

– В редакцию новостей. Мне надо поговорить с коллегами. Если, конечно, ты вообще не запретишь мне работать.

– Сейчас ты поедешь в спецотдел криминальной полиции и поможешь составить фоторобот убийцы.

Анника умоляюще вскинула руки.

– Ты что, с ума сошел? Время написания статьи истекает через два часа. Янссон уже рвет на себе волосы.

К. подошел к Аннике, глядя на нее с неподдельным отчаянием.

– Я очень тебя прошу, – сказал он.

Дверь открылась, и на пороге вырос офицер в форме. Сначала Анника подумала, что это тот же полицейский, что привел ее сюда, но оказалось, что другой, абсолютно стереотипный широкоплечий и высокий шведский выпускник полицейских курсов.

Остановившись в дверях, Анника оглянулась на инспектора:

– Ты и вправду назвал меня сучкой, охотницей за передовицами?

Не поднимая глаз, он взмахом руки выпроводил ее в коридор.

* * *

Она прошла мимо полицейского, выудила из сумки наушник и достала сотовый телефон. Полицейский, похоже, хотел запротестовать, но Анника ускорила шаг и оторвалась от него, не удосужившись даже оглянуться.

– Где ты была, черт бы тебя побрал?! – заорал Янссон, не дав ей сказать ни слова.

– На допросе, – быстро ответила Анника, держа микрофон в миллиметре от губ. – Я близко столкнулась с убийцей. Полицейские считают, что это она наступила мне на ногу.

Боль простреливала ногу при каждом шаге.

– Прекрасно, это пойдет на восьмую и девятую полосы. Что у тебя еще?

– Эй, – окликнул ее сзади полицейский. – С кем это ты разговариваешь?

Анника прибавила шагу, но у самого выхода из коридора наступила на подол своего платья, выронила из уха микрофон и упустила шаль, которая сползла с плеч на пол. Сырой сквозняк прохватил ее так, что Аннике показалось, будто на нее набросили холодное мокрое полотенце. Она задрожала и огляделась; в первом кабинете вместо члена академии сидели спиной к входу два официанта в белых кителях.

– Анника? – спросил Янссон, когда она снова вставила динамик в ухо.

– Я не могу ничего писать. К. запретил мне разглашать любые сведения. Меня могут обвинить по статье, если я начну рассказывать об убийце. Сейчас я еду на Кунгсхольмсгатан для продолжения допроса.

– Послушай, убери сотовый телефон.

Анника резко крутанулась на каблуках и впилась взглядом в полицейского офицера.

– Знаешь что, я могу разговаривать по этому телефону столько, сколько мне вздумается. Если тебе это не нравится, можешь меня арестовать.

Она повернулась и пошла дальше, стараясь поскорее покинуть холодный коридор.

– В данной ситуации слово «арестовать» не подходит, так как для этого случая арест не предусмотрен шведским юридическим каноном, – вежливо пояснил полицейский.

– Позвони юристу газеты и точно узнай, что я могу и чего не могу делать, – произнесла Анника в микрофон. – На что это похоже? Вам не хватает чего-то конкретного?

Она почти физически ощущала, как Янссон рвет на себе волосы. Она вполне разделяла его отчаяние, но ничем не могла ему помочь.

– У нас нет вообще ничего. Все уже выложили информацию на своих сайтах, а мы черпаем новости из сообщений агентств. Когда ты вернешься?

– Не знаю, но постараюсь как можно скорее. Что добыл Ольссон?

Янссон тихо застонал.

– Ничего. Он сказал, что ракурс был неудачным, а освещение плохим, и ничего не снял.

– Ты шутишь, – изумилась Анника.

Полицейский открыл дверь, и они вышли на галерею, обрамлявшую Голубой зал, рядом с первой дверью, ведущей в Золотой зал.

– Совсем нет. У него нет пригодного к печати материала. У нас, собственно, нет ни одной фотографии.

У Анники упало сердце.

Фотограф никогда не бывает виноват. Виноват всегда корреспондент, особенно если этот корреспондент – она, Анника Бенгтзон. Всего три недели назад по ее настоянию главный редактор опубликовал статью, вскрывающую диктаторские замашки семьи, владевшей большей частью акций газеты.

– Что вам нужно? – спросила она.

– Все что угодно – с кровью и полицейскими…

Анника, не сказав ни слова, отключилась и свернула влево. В Золотом зале она оказалась прежде, чем полицейский смог ее остановить.

Весь банкетный зал был залит ярким светом люминесцентных ламп. Здесь работала бригада судмедэкспертов. Вдалеке, под портретом безголового святого Эрика – без головы он оказался из-за путаницы с высотой потолка, возникшей в процессе строительства, – по полу, там, где была убита женщина, ползали на коленях два человека.

Анника подняла телефон, активировала режим фотосъемки и нажала кнопку «Съемка». Еще два шага – «съемка», пять шагов – «съемка».

Полицейский схватил ее за руку, но она вырвалась.

Отбежав на десять шагов, она сделала еще один снимок. Офицер-эксперт удивленно посмотрел на Аннику и тоже попал в кадр – «съемка».

– Все, мы уходим, – потеряв терпение, сказал полицейский, приподнял Аннику и вынес ее назад, в Голубой зал. Он поставил ее на пол только тогда, когда вышел на лестницу.

Почувствовав под ногами твердую каменную опору, Анника вдруг поняла, что стоит на том самом месте, где всегда фотографируются члены королевской семьи и лауреаты премии, прежде чем спуститься по самой знаменитой лестнице в мире в банкетный зал.

Их глазам представлялся совсем другой вид, подумала Анника, глядя на остатки обеда на тысячу триста гостей. Всего несколько часов назад лауреаты Нобелевской премии видели отсюда тщательно сервированные столы, безупречно одетых гостей, видели сверкание хрусталя и фарфора с ободками из чистого золота, цветы и жаркую медь духового оркестра.

Сейчас Голубой зал выглядел опустевшим и заброшенным. Главный стол был убран, но на прочих так и остались тарелки с объедками, запачканные скатерти и смятые салфетки. Стулья были в беспорядке отодвинуты, некоторые перевернуты. В двадцать два часа сорок пять минут полиция запретила что-либо трогать в Голубом зале, и время там остановилось. Время убирать следующие столы так и не наступило.

– Долго еще будет закрыт Голубой зал? – спросила Анника.

– Сколько потребуется. Где твоя верхняя одежда?

В гардеробе дежурил одетый в форму офицер полиции. Было видно, что он испытывает страшную неловкость от исполнения этого унизительного поручения. С видом явного недовольства он протянул Аннике ее пуховик.

– У меня был еще мешок с обувью, – виновато сказала Анника. – С черными сапогами.

Отчаяние полицейского достигло апогея, когда он отправился искать мешок. Анника отвернулась и достала из сумки телефон. Пока полицейский шарил по полкам, она выбрала снимки Голубого зала и нажала кнопку «Отослать».

Анника пристально смотрела на сделанные в форме снарядных гильз бронзовые светильники, пока посланное сообщение летело сквозь черноту зимней ночи на сервер «Квельспрессен».