Господа юмористы. Рассказы о лучших сатириках страны, байки и записки на полях

Где-то к концу 70-х у Хазанова начался такой период. Слава его была огромна. Он выступал на всех «Огоньках», во всех правительственных концертах, все его хвалили, обожали. Ну, крыша и поехала.

Он тогда не очень-то церемонился и со мной, и с Хайтом, и возник заговор авторов против Хазанова.

Инициатором заговора явился Эдуард Успенский по прозвищу Эдюля. Где-то мы все встретились, стали друг другу жаловаться на «звезду», а Эдик предложил объявить Хазанову бойкот.

Он-то, Эдик, и не писал ничего Хазанову, он уже был известным детским писателем, но поучаствовал просто из любви к противостоянию. Он вообще всё время с кем-нибудь враждовал. Больше всего с Михалковым С.В. и Анатолием Алексиным. Они тогда занимали главенствующее положение в детской литературе, и Эдик в борьбе с ними отвоёвывал своё место под солнцем. Он писал письма во все инстанции, выступал открыто против них и добился своего, стал одним из самых известных детских писателей.

Я помню, как ему попытались не дать квартиру в писательском кооперативе. Он написал письма первому секретарю Московского горкома. Причём так написал, что те получались личными врагами Гришина. Короче, не только квартиру дали, но и личный кабинет.

Вот Эдик нас и сплотил. Мы перестали писать Хазанову. Ни Хайт, ни я не стали давать ему номера. А ему предложили выступать в правительственном концерте. Он обратился к Варлену Стронгину. Тот ему, конечно же, написал, но так, что исполнять это было невозможно.

Хазанов сделал правильные выводы, помирился и с Хайтом, и со мной, Эдику больше никогда не звонил. Я понимаю, что обида от этого заговора у него осталась. Но он после этого случая вернулся в нормальное состояние.

* * *

Хайта, наверное, тяготила эстрадная работа, он пытался перейти на большие формы. Написал пьесу для театра Образцова, она несколько лет шла в этом театре. В 1977 году уехал в Израиль его друг и соавтор Феликс Камов (Кандель).

Хайт и Курляндский продолжали делать «Ну, погоди!» вдвоём.

До отъезда Феликса Хайт написал с Камовым мультфильм про кота Леопольда. Камов там был тайно. У Камова, как отказника, не было работы, и Хайт продавал мультфильм под своей фамилией. Впоследствии он стал за этот фильм лауреатом Госпремии. А ещё позже получил Госпремию и фильм «Ну, погоди!», но Хайт её не получил, потому что одна премия у него уже была.

Друг Хайта Григорий Горин вовсю писал пьесы и сценарии фильмов Марка Захарова. Хайт тоже стремился писать для кино. Они с Гориным написали сценарий полнометражного фильма про Шерлока Холмса, где главную роль сыграла их подруга Людмила Максакова.

А в 1990 году Георгий Данелия пригласил Хайта писать сценарий фильма «Паспорт».

Думаю, что его порекомендовал Георгию Николаевичу Горин, жена которого работала редактором у Данелии. Писали втроём: режиссёр Данелия, Резо Габриадзе и Аркадий Хайт. Я думаю, Данелия позвал Хайта как знатока еврейского юмора и языка. Хайт не говорил по-еврейски, но многое понимал.

Фильм вышел уже в 1992 году и получил премию «Ника» за лучший сценарий.

К 1991 году Хайт был обеспеченным человеком. Он получал большие авторские за программы Петросяну, Винокуру и Хазанову. Получал авторские за детские пьесы, за книги и сценарии. Человек он был бережливый и к концу советской власти создал себе подушку экономической безопасности.

Но тут начались смена денег, жуткая девальвация, и все сбережения Хайта накрылись медным тазом. Для Хайта это был очень чувствительный удар. Он думал, что обеспечил себе безбедную старость, но оказалось, что всё надо начинать сначала.

Они с Хазановым поехали выступать в Америку. Хайт понял, что нужно американским евреям, написал себе целую программу по темам эмиграции и в следующий раз поехал уже один и имел там большой успех.

Съездив в Германию, Хайт понял, что там нет газеты для казахстанских немцев на русском языке. Он предложил мне выпустить такую газету. Он уже примеривался к эмиграции. Он же придумал и название газеты – «Треффунг», «Встреча».

Он уехал на гастроли в Германию, а я стал делать эту газету. Предполагалось, что мы подготовим материалы, а продюсер, Миша Фридман, издаст эту газету в Германии и будет продавать её на концертах. Одна Ротару дала у него 48 концертов.

Я заказал хорошему художнику политический коллаж на первую страницу. Заказал Андронику Миграняну политическое обозрение, разыскал российских немцев. Например, я узнал, что артист Вадим Тонков был внуком великого архитектора Шехтеля, и взял у Вадима интервью о дедушке. Сделал полосу юмора и полосу детскую.

Газету надо было отправить не позднее 20 декабря в Германию. Я договорился в издательстве, и мне там сделали макет и даже плёнку. За всё я расплачивался марками. Миша выделил мне тысячу марок, я уложился в шестьсот, причём решил сэкономить Мишины деньги и напечатал к 15 декабря десять тысяч экземпляров. Мы хотели продавать газету по две марки, это двадцать тысяч на троих, – для начала, потом можно было выпускать её еженедельно. Хайт мог жить в Германии, если бы дело выгорело.

Но Мишина жадность всё дело сгубила.

Он вывез газеты только в феврале. Если бы он предложил мне, я бы её вывез в Германию 20 декабря. В результате он стал продавать новогоднюю газету перед 8 Марта и всё дело погубил. А жаль, там в то время уже было под миллион казахстанских немцев.

Кстати, и авторы у нас были неплохие. Танич специально написал сказку про наших правителей. Валерий Шульжик – детские стихи. Ну, и мы с Хайтом тоже сделали неплохие материалы.

Жадность фраера сгубила, а ведь идея была хорошая. А автор идеи, Миша Фридман, он её породил, он её и угробил.

За всё время существования передачи «Вокруг смеха» Хайта ни разу не пригласили в ней сниматься. Также его, человека с большим чувством юмора, ни разу не пригласили в передачу «Белый попугай».

Он обижался на своего друга Горина. Тот мог устроить его и в ту и в другую передачи. Но почему-то не пристроил, хотя в «Белом попугае» он был соведущим, а с редактором, Пауховой, просто дружил.

Но не позвал. А зачем? Правда?

Другой бы сам предложил свои услуги, но Хайт был не такой. Он человек был гордый и просить не хотел. С Хазановым к тому времени отношения стали прохладными. После сценариев фильмов возвращаться к эстрадной подёнщине, наверное, не хотелось. А тут ещё в стране угроза возвращения коммунистов.

В 1995 году Хайт эмигрировал, тем более что сын его, Алёша, уже учился в Германии на художника. Они продали свою трёхкомнатную квартиру и укатили.

В 90-х я пытался помочь Хайту вернуться в жанр. Я снял его в своей передаче «Шут с нами», а потом целую часовую передачу «Шоу-досье» посвятил Хайту.

Передача шла в прямом эфире. Я про Аркадия рассказывал, он читал свои монологи, отвечал на вопросы зрителей. И даже мы провели конкурс – на каждый анекдот зрителей мы рассказывали свой, на эту же тему. Весёленькая получилась передача.

Спонсоры на этой передаче подарили нам две путёвки в Италию.

Хайт говорит мне:

– Я не поеду, возьми с собой мою жену, Люсю.

Но был другой выход, можно было купить ещё две путёвки для жён. Хайт покупать не захотел, а предложил мне купить его путёвку. Что я с удовольствием и сделал.

На юбилее «Современника» мы с ним были вместе. Он был жутко раздражён, видно, нервничал из-за отъезда. Вдруг ни с того ни с сего наговорил мне гадостей. Я даже пожалел его, такой он был удручённый.

Он, встретив в фойе мою жену, сказал ей:

– Я обидел твоего мужа.

Вскоре он уехал.

Через несколько дней я встретил в ЦДЛ Горина. Он спросил:

– Что это с Хайтом? Он даже не попрощался со мной.

Я не стал ему говорить об обидах Хайта, а сказал:

– Со мной тоже.

Через пару лет Хайт приезжал в Москву, встречался с Петросяном и даже сказал, что хочет помириться со мной, но так и не позвонил.

А жаль, я бы с ним с удовольствием поговорил. Не чужой мне человек. Очень талантливый.

Когда меня спрашивают, кто был у нас самый талантливый сатирик, я говорю, что Хайт.

– А не Жванецкий?

– Нет, именно Хайт.

Конечно, Жванецкий в своих монологах был непревзойдённым юмористом, но зато Хайт и мультфильмы писал, и сценарии, и пьесы, и рассказы, а монологи не хуже Жванецкого. А ещё Хайт был удивительно способный к языкам.

Он свободно говорил по-английски, а когда надумал эмигрировать в Германию, быстро, за несколько месяцев, освоил и немецкий. Талантливый был человек. Умер в Германии в 2000 году.

Однажды, ещё в советские времена, Хайт спросил меня:

– А вот если бы тебе платили тысячу рублей в месяц, ты бы стал писать?

Я сказал:

– Конечно.

Он сказал:

– А я бы ничего не писал.

Году в 2003-м я сделал вечер памяти Аркадия Хайта. Выступали Винокур, Курляндский, еврейский театр «Шалом», где шли пьесы Хайта, Танич, который дружил с Хайтом, Марина Голуб читала его монологи.

Хороший был вечер. Его сняли на ТВ, но потом весь конферанс о Хайте выбросили и оставили только номера – то есть сделали просто развлекательную программу.

Большие мастера.

Приблизительно в то же время я договорился с каналом «Россия» сделать документальный фильм про Хайта. И студия, которая располагалась в моём доме, при моей помощи сняла этот фильм. Они пытались добавить в фильм скандальности, а я не давал этого сделать.

Во время съёмок мне позвонил народный артист Игорь Кваша и спросил:

– Не сделают ли производители желтуху?

Я сказал, что не дам это сделать.

Он спросил, как на экзамене:

– А почему, как ты думаешь, он уехал?

Я стал называть причины, среди прочих назвал и экономическую.

Кваша сказал:

– Ну, он не так много зарабатывал, я тогда снимался в кино и имел большие деньги.

Я сказал:

– Вы просто не представляете, сколько зарабатывал в 80-х Хайт. У него одних авторских за три программы было три-четыре тысячи в месяц.

Услышав это, Кваша бросил трубку. А ведь он с ним дружил многие годы и даже портрет его нарисовал для театра «Шалом».

* * *

О том, что есть такой автор – Жванецкий, широкая эстрадная общественность узнала в 1970 году. В Театре эстрады шёл конкурс артистов эстрады. Блистали там Роман Карцев и Виктор Ильченко.

В Ленинграде их все знали, особенно в актёрских кругах. Они там выступали в питерских капустниках, и Мишу там знали. Денег от Театра Райкина не хватало, они выступали и самостоятельно, Аркадий Исаакович, естественно, об этих выступлениях узнавал, плохо к ним относился, тем более что эта троица имела шумный успех. Скандал приближался, и, наконец, они с Театром Райкина расстались. И вот приехали на конкурс.

В Театре эстрады и тексты Жванецкого, и исполнение Карцева – Ильченко произвели фурор. Это было какое-то особое качество юмора. Высокий темп, чисто одесское остроумие и совершенно невозможная актёрская манера.

Они получили второе место. Почему не первое, не знаю. Просто, наверное, из опасения, а как бы чего не вышло. Так же когда-то дали третью премию Пугачёвой, а первую тогда получил драматический актёр Валерий Чемоданов. Кто сегодня вспомнит Чемоданова, кроме меня?

Кстати, там же, на этом конкурсе 1970 года, участвовали Хазанов и Высоковский, но они дальше первого тура не прошли. Как говорил известный философ: «Сатира никогда не получит призовые места, потому что в жюри сидят её объекты».

Так и было. В жюри сидел Утёсов, от которого Хазанов тогда и ушёл.

Как-то мы встретились с Хазановым в «Литгазете», ходили с ним в буфет, и потом я повёл его в «Клуб 12 стульев». Я знал, что там сидит Утёсов, хотел посмотреть на их встречу.

Мы вошли в комнату редакторов. Утёсов сидел рядом с Сусловым, то есть с замом начальника. Утёсов увидел Хазанова и начал:

– Вот, посмотрите на этого мальчика. Я взял его на работу, в оркестр, пошил ему костюм, помог не пойти в армию, я дал ему большую зарплату и даже был свидетелем на его свадьбе. Что ещё нужно? А он взял и ушёл.

Гена стоял опустив голову и ни слова не отвечал. Когда мы вышли в коридор, я спросил Гену, почему он смолчал.

– А что, я разве мог его в чём-то переубедить?

Да, конечно, вряд ли.

Утёсов понял, что Гене уже тесно стало в оркестре, где он годами должен был делать одно и то же, и никакого актёрского роста.

Он ушел в Москонцерт, где мог заказывать новые номера, привлекать новых авторов, короче, развиваться творчески.

Но это так, лирическое отступление.

А тогда, в 1970 году, мы узнали Карцева и Ильченко. Они со Жванецким образовали в Одессе свой Театр миниатюр.

Жванецкого в то время не печатали. И так и не печатали года до 1980-го. Один раз его напечатали в газете «Литературная Россия». Я этот монолог вырезал и до сих пор храню. Монолог назывался «Он – наше чудо». Там была классная фраза: «Это же он считал, что если поменять продавца, то появятся товары».

В 1972 году мы с «Клубом» поехали в Томск. В то время там первым секретарём был Лигачёв. Он заботился о своём городе. Там мы выступали во Дворце спорта, и оплачивали нам по ставке общества «Знание», то есть по 75 рублей за концерт. Это было что-то из ряда вон выходящее. Сравните, Хазанов в то время как артист получал 13 рублей. От бюро пропаганды литературы нам, писателям, на гастролях платили по две ставки, то есть по 30 рублей, а здесь – 75. Молодец Лигачёв.

Поехали Веселовский, Суслов, редактор Резников, Арканов, Горин, Измайлов, Ардов и кто ещё – не помню. Помню, что Арканова и Горина поселили в отдельные люксы, а нас с Мишей поселили вместе.

Конечно, это Мише не могло понравиться. Он уже был в Ленинграде любимцем публики. Они с Витей и Ромой собирали по всей стране аншлаги, а тут к нему относились как к начинающему. Он-то уже знал себе цену, а администрация «Клуба» эту цену пока что не собиралась платить.

Миша был взбудоражен, нападал на Арканова и Горина, которые в то время были намного известнее Жванецкого. Он мне говорил:

– Какие они писатели? Вот Токарева – это настоящая писательница.

Надо сказать, что большого успеха он в Томске, во Дворце спорта, не имел. Дело в том, что нас там было двенадцать человек выступающих, по числу стульев. Выделили нам по восемь минут, и Миша просто не успевал разогнаться. Это уж потом, к 1980 году вся страна привыкла к его особой манере быстрой речи, а тогда он во Дворце спорта на четыре тысячи человек просто не проходил. Очень из-за этого нервничал.

Мне восьми минут вполне хватало. У меня был такой простой репризный юмор. Я там читал всего два монолога – «Бабье лето» и «Руководство для желающих выйти замуж». За восемь минут доводил зал до скандирования и заканчивал под бурные аплодисменты.

Миша потом, в Москве, делился с Юрой Воловичем, говорил про меня:

– Он просто расстреливает публику из пулемёта.

Мне он комплиментов не говорил. Он вообще очень ревниво относился к чужому успеху. Я там гулял, а Миша после концерта сидел в номере. Один. Через пару дней он не выдержал, говорит:

– Это нечестно, ты там гуляешь, а я сижу скучаю. Давай пригласи и на мою долю.

Я попросил свою подругу привести девушку и для Миши. И дальше мы уже «гуляли» вчетвером. Правда, моя девушка ему понравилась больше, но тут уж я «делиться» не стал.

Потом, в Москве, он рассказывал про меня какие-то фантастические истории, не соответствующие действительности, но мне приятные.

Там же, в Томске, в этой поездке, произошла очень памятная ситуация.

Веселовский созвал всех авторов в большом номере. И авторы: Арканов, Горин, Бахнов – высказали заму Веселовского Суслову свои претензии.

Дело в том, что Суслов, как старший редактор, любил посокращать рассказы мэтров и даже покромсал известный шедевр Горина «Остановите Потапова». Авторы потребовали, чтобы он не редактировал их рассказы. Выступили против него все, кроме меня. Я был там салагой, чьё мнение не учитывалось.

Самолюбивый Илья Петрович Суслов не ожидал такого удара. В конце собрания он просто опустил голову на руки и заплакал. Очень скоро после этого Суслов подал заявление на отъезд. В Америке он сначала работал продавцом в универмаге, а потом устроился в журнал «Америка», так что нашёл своё место в жизни.

Но вернёмся к Жванецкому. Ему надо было переезжать в Москву, и помог ему получить однокомнатную квартиру первый секретарь ЦК ВЛКСМ, который любил его и опекал.

Миша быстро становился известным. Где-то года с 1975-го его даже приглашали выступать на концерты милиции. Он продолжал ездить с «Клубом».

Помню, была замечательная поездка в Ереван. Он туда поехал со своей гражданской женой Надей. Симпатичная девушка, художница. Мы втроём гуляли по Еревану. Солнечно, красиво, потрясающий рынок. Гостеприимные армяне. Зал битком. Принимали бурно. И Миша здесь уже проходил как звезда. К его манере уже привыкали, да и времени на выступление было отпущено больше, чем в Томске.

Почему-то с Надей он не хотел расписываться. У них родилась дочка Лиза.

Миша мне жаловался:

– Ты представляешь, как только родилась дочка, так Надя перестала обращать на меня внимание. По-моему, она уже и замуж за меня не хочет.

Впоследствии Надя уехала за границу, кажется, в Париж. Она хорошо рисовала, и думаю, что хорошо устроилась. Но это было уже намного позже, где-то в середине 80-х.

Однажды мы с Мишей случайно встретились в Москонцерте, стояли в коридоре, болтали. Он говорил:

– Леонидик, скажи, что это значит, Хайт написал сразу три программы Хазанову, Петросяну и Винокуру, как это так, Леонидик, объясни?

Он называл меня Леонидик. Миша с трудом переносил чужой успех. Он был автором номер один, и вдруг Хайт написал целых три программы, и они шли успешно, а каждая приносила до тысячи рублей в месяц.

Ещё он мне как-то сказал:

– Леонидик. У меня есть друг, который всё время хвалит твои рассказы в «Литературке». Мне, конечно, противно, но рассказы ты пишешь действительно хорошо, а вот то, что ты делаешь на эстраде, оставляет желать лучшего.

Так он говорил потому, что сам рассказов не писал, а на эстраде равных ему не было. Хотя к тому времени Хазанов исполнил и «Кулинарные техникумы», и штук тридцать других моих монологов. Трудно было назвать их плохими.

Миша человек был ревнивый. Они с Ромой не очень-то любили Хазанова именно потому, что он был больше востребован и имел большую, чем у Миши, славу.

Но вот в 1978 году появилась передача «Вокруг смеха», и Мишу там стали показывать. Это была площадка для авторов, а Миша в то время был лучшим автором.

И страна увидела замечательные монологи Миши в его исполнении и миниатюры его же, в исполнении Карцева и Ильченко. Это были шедевры: «Танк», «Склад», «Нормально, Григорий – отлично, Константин», «Ликёро-водочный завод».

Страна, сидя у телевизоров, умирала со смеху. Миша читал превосходно. Он, конечно, уступал ребятам в мастерстве актёра, но обладал мощнейшей энергией и своей неповторимой манерой исполнения. Очень смешные тексты. Миша подавал исключительно по-своему, у него был особый ритм, и публика входила своим смехом в этот ритм, и даже иногда репризы не было, всё равно смеялась.

В 1982 году, в мае, состоялся семинар авторов сатирического журнала «Фитиль». Человек сорок авторов приехали в Дом кинематографистов в Болшево. Мы там смотрели западные фильмы, нам читали лекции видные искусствоведы, перед нами даже выступал генеральный прокурор Рекунков. Очень мне запомнилось его утверждение, что горожанам никогда не разрешат покупать дома в деревне.

– Мы не допустим, – говорил прокурор, – чтобы горожане спаивали колхозников.

Да, в 1982 году невозможно было просто так купить дом в деревне.

Так получилось, что в столовой я попал за стол с двумя молоденькими девушками-театроведами, только окончившими ГИТИС.

После ужина мы обычно шли в их коттедж и пили чай. Однажды к нам подошёл Жванецкий и сказал:

– А не нужны ли вам опытные мужчины, которые хотят поделиться наработанным?

Девушки растерялись, а я спросил:

– Ты что, хочешь пойти с нами?

– Вот именно, – сказал Миша, и мы пошли к девушкам в коттедж.

Пришли, стали сервировать стол, мы наперебой шутили, причём девушки, с которыми я уже подружился, на моих шутках хохотали, а Мишины пропускали мимо ушей.

Я сказал Мише:

– Мы поставим чайник, а ты пойди на кухню, принеси чашки.

Миша ушёл. Девушки спрашивают меня:

– А это кто?

Девушки были интеллектуалки и телевизор не смотрели.

– Как кто? – удивился я. – Это же Жванецкий.

Жванецкого они знали по магнитофонным записям, то есть слышать слышали, но никогда не видели.

– Это Жванецкий? – удивились они.

В это время Миша вернулся с кухни, и дальше, как бы он ни пошутил, девушки умирали со смеху, а мои шутки уже не проходили.

На шум к нам пришёл сосед, замечательный актёр, Пётр Вельяминов. Он был дворянского рода, но играл секретарей райкомов.

Постучался, вошёл в комнату. Миша представился:

– Михал Михалыч.

Вельяминов сказал:

– Пётр.

Миша продолжил:

– Я так понимаю, Иванович?

Тут я хохотал до слёз. Жутко был смешно. Он, конечно, уникального юмора был, этот Жванецкий.

Помню, на съёмках «Вокруг смеха» мы с ним сидели в артистической. Туда вошёл ведущий передачи, пародист Александр Иванов, в красном пиджаке. Жванецкий тут же сказал:

– Саня, ты будто с флагштока упал.

Много позже в какой-то статье Березовского я прочитал, как Жванецкий рассказывал:

– Пришёл поздно ночью домой, не стал включать свет, чтобы не будить жену. Разделся, лёг к ней в постель.

Жена проснулась и спросила:

– Миша, это ты?

Ну кто бы другой заметил эту репризу?

Году в 1985-м, когда началась перестройка, я печатался в журнале «Огонёк». Популярнейший был журнал. Во главе – «прораб перестройки» Коротич.

Один из редакторов заказал мне статью о Жванецком. К тому времени нигде о нём ничего не печатали. Я постарался, написал статью о нём и о ребятах. Мало кто знал их творчество так, как я. Я не пропускал ни одной их программы. Ещё в студенческие времена мы в МАИ перекладывали его миниатюру «Это я, Кольцов» на студенческий лад и играли её в самодеятельности.

Миша звонил мне несколько раз из Одессы с одним вопросом:

– Ну, когда напечатают?

Статью так и не напечатали. Представляете, уже шла перестройка, а про Жванецкого всё ещё было нельзя. Наверное, Коротич сослался на то, что я плохо написал. Но тогда бы можно было заказать ещё кому-нибудь, но не появилось ничего, ни моя статья, ни чужая.

С одной стороны, Мишу показывали по ТВ, с другой стороны, его не печатали и о нём в печати – ни слова.

В 90-х годах Жванецкий получил свой театр. Ему дали помещение на улице Горького, в самом центре Москвы. Там были кабинеты и небольшой зал. Миша был художественным руководителем, а кроме него целый штат оплачиваемых работников. Артисты – Карцев, Ильченко и Клара Новикова, все они вносили свои доли за аренду, но, кроме них, были у всех творческих лиц директора, оплачиваемые шофёры, костюмеры и т. д. И даже кухня у них была своя.

В то время Миша сказал мне:

– Я счастлив. Я сейчас хорошо зарабатываю, поверь мне, Леонидик, хорошо.

Ну и правильно, он хорошо собирал публику, всегда аншлаги. Его любили по всей стране, благодаря телевидению он стал очень популярным.

Миша продолжал оставаться ревнивым к чужому успеху. Помню, праздновали мы день рождения Ромы Карцева у них в театре. Сначала Рома выступал перед небольшим количеством зрителей. Потом был фуршет. К концу вечера нас оставалось человек десять. Мы с конферансье Шимеловым расхулиганились, смешили публику. Гости смеялись, Миша мрачнел. Он не переносил чужого юмора.

Рома сказал нам с Шимеловым:

– Ребята, что-то вы разгулялись. Здесь шутит один человек. Смотрите, больше вас сюда не позовут.

Это он сказал прямо перед Жванецким.

Миша кивал. Все смеялись. Но смех смехом, а нас больше туда никогда не звали.

Уже в XXI веке Максим Галкин рассказывал, как они вместе со Жванецким и Гафтом были в гостях у кого-то на Рублёвке.

Миша за столом почитал свои бессмертные произведения. Народ смеялся, хвалил. После этого и Гафт стал читать свои стихи и эпиграммы. Народ опять живо реагировал. Миша мрачнел, опустил голову и собирал крошки с колен.

Гафт говорит:

– Миша, Миша, послушай, вот ещё эпиграмма.

Миша сказал сердито:

– Ты что, не видишь, что я занят.

Галкин очень смешно показывал и Гафта, и Жванецкого.

В Москве Жванецкий обязательно выступал как минимум раз в год, в зале Чайковского. Особенно хорош был его юбилейный вечер в честь 75-летия.

Его монологи читали знаменитости: Спиваков, Ярмольник, Инна Чурикова, Хазанов, Познер. Пели песни Алейников и Стоянов.

Миша со сцены говорил:

– Такие люди лишь бы к кому не придут.

Сам Жванецкий был в хорошей форме, читал всё новое. Особенно хорош был монолог про женщин в возрасте. Как в лучшие годы.

Жванецкий перед выступлениями жутко волновался. Где-то в году 2003-м мы с ним были в Одессе, на «Юморине». Миша перед выступлением за сценой метался по закулисью, жутко нервный. И даже его директор, Олег, сказал мне:

– Ты к нему сейчас не подходи, он ни с кем разговаривать не сможет, так нервничает.

Я уже выступил и пошёл в зал послушать Мишу.

На сцене его волнения не было видно, выступил он замечательно. Особенно хорош был монолог про Бабу Ягу.

В Одессе у Миши не было шанса провалиться, его там обожали, но он всё равно волновался. Настоящий артист. Даже Райкин перед выходом на сцену волновался.

80-летний его юбилей был довольно печальным. Начиная второе отделение, он вышел на сцену, потом снова пошёл за кулисы. По пути с кем-то поговорил в зале, ушёл со сцены, потом вернулся. Несколько раз принимался ругать телевизионщиков, которые поставили свой свет так, что Миша плохо различал тексты.

Тексты были уже слабее, чем на 75 лет. Я, глядя на него, расстроился. Такая глыба, и она тает. Знаю, потом он ещё ездил и хорошо выступал, но на этом юбилее уже не всё было в порядке.

В двухтысячных мы встречались только на «Юморине». Мы никогда с ним не были друзьями. Я к нему относился как к уникальному эстрадному писателю, а он, думаю, никак ко мне не относился. Нет, в 70—80-х у него ещё был ко мне интерес, но потом он так высоко поднялся, что меня там, внизу, еле различал.

Однажды, в середине 80-х, он был у меня дома в гостях. Совершенно случайно. Мне позвонил мой друг, композитор Владимир Мигуля, и спросил:

– Можно к тебе приехать с девушкой, чайку попить?

Я говорю:

– Конечно, приезжай.

Через часа два Мигуля приехал, но не один с девушкой, а ещё и со Жванецким.

Мы с женой растерялись. Я хорошо знал аппетит Миши. Он ел так, как никто. Я каждый раз поражался, как в него всё это помещается.

Они приехали, и он сразу заявил:

– Хозяйка, что есть в печи, всё на стол мечи. Есть хочется страшно.

Хозяйка выставила на стол то, что полагалось к чаю: бутерброды, печенье.

Миша возмутился, он рассчитывал поесть как следует.

Моя жена возмутилась тоже и сказала, что мы не готовы поставить ужин. Честно говоря, не ждали. Надо было заранее предупреждать. Возникла напряжёнка, но попили чаю с бутербродами, а ничего другого действительно не было, Мигуля же на чай договаривался.

Недели через три мы с женой Леной ужинали в ресторане Дома литераторов. К нашему столу подошёл Михал Михалыч и попросил у моей жены прощения, а жена моя попросила прощения у него. С его стороны это был джентльменский поступок.

Нечто подобное произошло у него и с Геннадием Хазановым. Из какого-то ресторана компанией они поехали к Хазанову домой. Был уже двенадцатый час вечера. Компания была хорошая: Евстигнеев с дамой, Миша тоже, ещё кто-то, уже не помню.

Сели на кухне, стали выпивать. Миша разошёлся, что-то кричал. Хазанов попросил Мишу говорить потише, потому что в соседней комнате спит его дочь, Алиса, а ей завтра рано вставать. Миша не угомонился, а стал кричать ещё громче.

В кухню вошла Алиса и попросила говорить потише: она не может уснуть.

Миша что-то сказал об уважении к большому писателю, после чего Хазанов просто послал его по известному адресу.

Миша по адресу не пошёл, вся компания стала их мирить. Кое-как уладили, ещё выпили, но уже без криков, и разошлись. Но осадочек, конечно же, остался.

Через много лет на юбилее Жванецкого Хазанов в гриме Некрасова поздравлял Жванецкого. Имел хороший успех. Миша даже не поблагодарил его, хотя Хазанов за свой счёт заказал текст, часа два гримировался, специально гримёра вызывал, серьёзно отнёсся к выступлению и, конечно же, расстроился от такого отношения.

Вообще у них отношения были напряжённые. Хазанов никогда не исполнял текстов Жванецкого, хотя как автора ставил его высоко, но стилистика Жванецкого была ему чужда. А Жванецкий, человек ревнивый, не очень-то любил Геннадия Викторовича.

Обычное дело. Звёзды!

Когда-то очень давно, году в 1976-м, Феликс Камов сказал:

– Такому человеку, как Жванецкий, нужно раз в месяц выступать в своей передаче по ТВ.

Это предсказание сбылось только в начале XXI века. Для этого нужно было социализму перейти в капитализм.

Жванецкий – явление уникальное. Практически все юмористы в нашей стране, я имею в виду авторов, являются интерпретаторами, а Миша, наверное, единственный, который генерировал оригинальные мысли. Одна фраза – «Наши беды непереводимы» – чего стоит.

Кроме того, все мы, российские юмористы, говорим средним общегородским языком, слегка разнимся стилистически, отличаемся друг от друга крепостью реприз и их количеством. Убеждён, мало кто отличит одного юмориста от другого в лучших произведениях.

У Жванецкого свой язык, не похожий ни на кого другого. Ему многие подражали. Арканов называл этих подражателей Жваноидами.

* * *

Аркадий Михайлович Арканов родился в 1933 году в Киеве. Отца его в 30-х годах посадили. Когда он вышел, работал по снабжению города Норильска.

Году в 2007-м я пригласил Арканова поехать повыступать в город Норильск. Поехали, повыступали, больше ничего о Норильске сказать не могу, хотя, ещё работая в МАИ, ездил туда с агитбригадой и выступали там дней двадцать. Игарка, Норильск, окраины, Дудинка. Об этой поездке можно было бы много рассказывать, но я об Арканове.

Начнём с мединститута. Там в советское время была замечательная самодеятельность. Арканов в ней участвовал, играл на трубе.

Там же начал писать юморные тексты. Там же познакомился со своим будущим соавтором, Григорием Гориным, и с будущими артистами: Александром Лившицем и Александром Левенбуком.

С Левенбуком у Арканова связано очень многое. Однажды они шли к кому-то на день рождения. У Арканова была с собой брошюра «Профилактика ревматизма у ребёнка». Положив брошюру на подоконник, они в избранных местах поменяли ребёнка на бухгалтера.

Прочли на дне рождения, имели успех. Потом этот номер под бурный хохот исполняли в самодеятельности Первого меда. Впоследствии этот номер исполнял Александр Ширвиндт, и сам Арканов тоже исполнял его лет тридцать.

А получилось это так.

Году в 1975-м мы с Аркановым и Юрой Воловичем поехали выступать со «старухами» – Тонковым и Владимировым – в город Гомель. Публика на популярных «старушек» шла вполне определённая, глубоко пенсионного возраста. Мы, писатели, там проходили с трудом. Среди старушечных миниатюр Владимиров исполнял и «Бухгалтеров». Имел бурный успех.