Читать книгу: «Черный маг», страница 4

Глава 8

Когда Грей с Виктором взяли такси до Хейт-Эшбери, туман сгустился, а заходящее солнце со всех сторон обступила полутьма. Окутанные туманом, они пронеслись по грязным улицам района Тендерлон и мимо парка Буэно-Виста, после чего оказались на Хейт. Такси скользило сквозь дымку, его со всех сторон обступали низкие серые здания.

В машину просачивался землистый запах марихуаны. Глядя в окно, Грей с усмешкой предположил, что тут, возможно, больше лавчонок с тибетскими товарами, чем во всех Гималаях. Сразу за магазином виниловых дисков такси свернуло налево, заинтересовав кучку белой молодежи с дредами, развалившуюся на сложенных картонных коробках. Через два квартала автомобиль прибыл к дому Дугласа Оукенфилда, прихожанина Дома Люцифера с 1966 года, то есть практически с момента основания.

Первым делом Грей подумал, что Дуглас Оукенфилд совершенно не скрывает свои религиозные убеждения. Перед домом стояла железная шипастая ограда, а на кованых воротах красовалось изображение существа с крыльями, как у летучей мыши, и рогатой козлиной головой. Монстр сидел по-турецки и держал в каждой руке по змее. Двор за воротами порос жухлой травой и был завален какими‑то ветками. В окнах большого викторианского дома висели портьеры эбонитового цвета, и каждый дюйм строения, включая крыльцо, крутую крышу, башенку, широкую каменную лестницу и водостоки, был выкрашен черным. Над дверью висела перевернутая пентаграмма.

Звонка не оказалось, поэтому Грей подергал ворота. Они оказались не заперты, и Доминик с Виктором вошли во двор, прикрыв за собой створки. Ко входу вели истертые каменные ступени, но, когда незваные гости двинулись к ним по дорожке, дверь распахнулась и во двор вырвался огромный пес мраморного окраса, с виду – помесь питбуля с ротвейлером. Он без единого звука мчался прямо на незваных гостей, набирая скорость и скребя когтями по ступенькам.

Может, они и успели бы выскочить обратно за ворота, но Грей не собирался рисковать и подставлять гигантской псине спину: не дай бог, нападет сзади и перекусит ногу пополам. Он шагнул вперед, оставляя Виктора позади, и стянул ветровку через голову, оставив, однако, руки в рукавах. Пес бросился на него, и Грей сунул ему прямо в пасть туго натянутую среднюю часть ветровки.

Пес замотал головой, отчаянно и сильно, но Грей наступал, заставив собаку осесть на задние лапы, а потом пригнулся и подсек их движением правой ноги. Собака, взвизгнув, завалилась на бок. Грей тут же вспрыгнул сверху, давя на ребра и пережимая горло курткой.

Из дома, размахивая бейсбольной битой, выскочил мужчина в тюбетейке и весь затянутый в кожу, как байкер. Его длинные седые космы развевались, он кричал Грею, чтобы тот оставил в покое его собаку. Виктор встал между напарником и бегущим, выпрямившись во весь свой почти семифутовый рост и возвышаясь над хозяином дома, который был ниже, но шире. По тому, как мужчина держал биту, Грей понял, что к дракам он не привык, и решил не выпускать пса, но и не калечить без надобности.

Человек остановился в пяти футах от него, все еще держа биту над головой обеими руками.

– Что, мать вашу, вы потеряли у меня во дворе?

– Мы работаем на Интерпол, – доставая свое удостоверение, сообщил Виктор.

– Да чихать мне, на кого вы работаете, отпустите моего пса!

Грей тем временем ласковым голосом уговаривал собаку. Та продолжала порыкивать, но напряжение постепенно покидало ее тело, а рычание становилось не таким злобным. Бывают псы, просто неспособные успокоиться, но в целом собаки склонны вести себя так же, как люди, которым они принадлежат, а эта, как и ее хулиган-хозяин, совершенно не горела желанием биться с теми, кто способен дать отпор.

Грей встал, сжимая одной рукой ошейник пса.

– В следующий раз подумайте дважды, прежде чем спускать свое животное на посторонних. Ворота были не заперты, а звонка мы не нашли.

– Блин, – пробормотал человек, подергивая себя за бороду. У него были злые глаза, он хромал на левую ногу. – Какого черта вам от меня надо? Я уже говорил с копами про Матти и не вижу у вас в руках ордера. И вообще, с какого боку тут Интерпол?

– Дуглас Оукенфилд? – уточнил Виктор.

Человек замешкался, словно не хотел называть своего имени, но потом сдался:

– Лучше просто Оук.

– По международному праву местная полиция подчиняется Интерполу, – сообщил Виктор. Грей знал, что подобное верно лишь с большой натяжкой. Местная полиция обязана предоставлять Интерполу информацию, но непосредственно на местах у него власти нет. – Я могу связаться с городским управлением, чтобы мы обсудили все там, либо вы можете прямо сейчас ответить мне на несколько вопросов.

Маленькие глазки Оука перебегали с Виктора на Грея, во взгляде читалась настороженность человека, привыкшего вариться в одном котле с лжецами и преступниками.

– Почему бы вам тогда не задать свои вопросы? А я уж решу, есть у меня настроение на них отвечать или нет. И если вы не отпустите мою собаку, я…

Грей выпустил пса, и хозяин дома прервался на полуслове. Пес бросился ему за спину и зарычал оттуда на пришельцев, но Доминик знал, что нападения можно больше не ждать. Переместившись, Грей стоял теперь в нескольких футах от Оука. Ему не нравились люди, которые используют домашних животных вместо оружия; этот человек ему тоже не нравился, и точка.

– Лучше бы вам ответить на вопросы.

Оук попытался испепелить Грея взглядом, но через несколько секунд отвел глаза и выругался. Виктор достал из кармана костюма листок бумаги.

– В вашей книги регистрации сказано, что вы состоите в Доме Люцифера с шестьдесят шестого года и после смерти Маттиаса стали старейшим членом церкви.

– И что?

– Почему бы вам не рассказать, что произошло в ту ночь, когда умер Грегори? – спросил Виктор.

Оук хмыкнул.

– Я же сказал копам по телефону, что мы все видели одно и то же. Ровно в полночь, когда Матти проводил обряд, он вдруг превратился в живой костер. С ума сойти какая картинка. Хотелось бы мне сказать, что в ту ночь я был под кайфом, но нет, ничего подобного. Некоторые треплются, что заметили за спиной у Маттиаса как раз перед тем, как он загорелся, фигуру в черной мантии, но я ничего такого не видел. Может, это они были под кайфом. Многие из наших любят побаловаться наркотой перед службами.

– Так вы хотите сказать, что не видели никого, кроме Маттиаса? – уточнил Грей.

– А вы что, думаете, сам дьявол явился забрать его? Матти был парнем харизматичным, со множеством преданных последователей. Мне кажется, многие просто не хотят верить, что он совершил самоубийство.

Виктор шагнул вперед, и из-за его внушительного роста Оуку пришлось вытянуть шею, чтобы встретиться с ним взглядом.

– У вас есть какие‑то догадки насчет того, почему Маттиас мог свести счеты с жизнью?

– Ни единой.

– Может, в последнее время ему угрожали или у него были враги, о которых вы не сообщили полиции?

– Если я при копах смолчал, с чего мне вам докладывать?

Пришла очередь Виктора испепелять Оука взглядом, пока тот не отвернулся.

– Слышь, братан, тут нечего рассказывать, – буркнул Оук. – Ничего не было, кроме обычного дерьма от всяких придурков вроде Тэмми Фэй ⁵.

– От кого конкретно?

– А они никогда не представляются. – Оук постучал битой по правой ладони, и Грей почувствовал, как у него напряглись руки. Если парень отступит, чтобы замахнуться, Доминик врежет ему по горлу и отберет биту, чтобы в случае чего защититься от пса. – Оскорблять нас прямо в лицо дураков нет.

– Может, Маттиас был подавленным или грустным? Изменилось ли как‑нибудь его поведение?

– Нет.

– Вы так давно его знали, – сказал Виктор, – что у вас наверняка есть предположения, почему он мог покончить с собой.

– Бывает такое, люди ломаются.

– С чего ему вдруг сломаться? – спросил Грей.

Оук воздел руки кверху.

– Да просто жизнь такая, мужик. Не знаю, может, на него слишком до фига всего навалилось, вот его и замкнуло. Этот человек много всякого дерьма наворотил.

– Полагаю, вы не заметили, как Маттиас зажег огонь? – уточнил Виктор.

– Правильно полагаете.

– Кто‑нибудь пытался его спасти?

– Сами‑то как думаете? Конечно, мы все к нему бросились, поснимали рубашки и стали сбивать огонь, только Матти уже поджарился. Наверное, насквозь пропитался жидкостью для розжига, потому что пламя было жаркое, как погода в Гондурасе, и мы черт знает сколько возились, чтобы его потушить.

– Но вы не заметили, как загорелся огонь?

– Ну так догадаться несложно. Он стоял за кафедрой и чиркнул спичкой.

Произношение Оука казалось Грею каким‑то странным, напоминая смесь речи стареющего хиппи из Беркли и члена банды байкеров. Еще Доминику подумалось, что Оук, похоже, не слишком расстроен смертью основателя Дома Люцифера.

– Сколько вы были знакомы с Маттиасом? – спросил Виктор.

– Да почти пятьдесят лет. С самого начала. Мы же вместе эту церковь замутили.

– И вы в ней главный епископ.

– Верно.

– А еще какая‑то работа у вас есть?

Оук мотнул головой в сторону своего дома.

– У меня все схвачено, если ты об этом. В нашей церкви много щедрых людей. А этим домом я обзавелся еще в те времена, когда Хейт был ничейной землей.

– Вы возьмете на себя обязанности Маттиаса?

– Слишком я стар для такой суеты. Побуду за главного, пока не найдется кто‑нибудь подходящий, и хватит.

– Вы с Маттиасом близко дружили все эти годы?

– А это еще что за вопрос? Проклятье, проявите хоть немного уважения.

– Простите, – рот Виктора скривился, – но у вас не слишком расстроенный вид.

– Мы закончили?

– Вероятно, дело в том, что вы не разделяли теологические воззрения первосвященника.

Оук направил биту в сторону Виктора, и Грей шагнул вперед. Оук поколебался, но потом все же отступил.

– Пора вам выметаться с моей территории.

– На указательном пальце правой руки у вас кольцо с изображением, которое наверняка есть и в виде татуировки на теле, – сказал Виктор. – Оно символизирует верность Люциферу.

Следом за Оуком Грей посмотрел вниз и увидел квадратный серебряный перстень-печатку с изображением дракона, обвившего черный крест.

– Мужик, я ведь член Дома Люцифера. Что, блин, мне еще носить, по-вашему?

– Я думаю, вам следовало бы носить кольцо, соответствующее догматам вашей религии, – ответил Виктор, – а не кольцо, символизирующее тайный обряд посвящения, включающий черную мессу, кровавую жертву и клятву сатане в пожизненной верности под эгидой L’église de la Bête.

Оук провел пятерней по волосам и постарался принять равнодушный вид, но Грей увидел в его глазах потрясение.

– Не знаю, что вы там курите. Я это кольцо в ломбарде купил, потому что оно мне понравилось. Мне жаль, что Мэтти мертв, но больше мне вам сказать нечего. – Он потряс перед гостями битой: – И не смейте возвращаться сюда и утверждать, что я недостаточно горюю по своему другу.

Радек с чуть заметной улыбкой распрощался с ним, добавив:

– Будем на связи.

Глава 9

Сквозь щель в портьерах Оук наблюдал, как двое посетителей направляются к центру Хейт-Эшбери. Ума у Оука хватало, но вдобавок он был крупнее и злее большинства людей. Окончив Калифорнийский политехнический институт, он решил, что, чем чахнуть за письменным столом, лучше присоединиться к банде байкеров и торговать наркотиками. На дворе стояли шестидесятые, и такое решение казалось почти нормальным альтернативным карьерным путем. Несколько лет спустя он познакомился с Маттиасом, и это было вполне естественным совпадением.

Дом Люцифера стоял за анархию и личную свободу, а именно эти две вещи были для Оука важнее всего на свете. Большинство широкой публики считало, что в Доме принято откусывать головы цыплятам и приносить в жертву младенцев, и Оука это совершенно устраивало, пусть даже убивать живых существ по правилам Дома было категорически запрещено.

Оук гордился своей крутизной, и ему ужасно хотелось заехать бейсбольной битой в голову костлявому засранцу, который явился к нему на порог. Но что‑то в зеленых глазах тощего говорило, что поступать так категорически не следует. Оук чувствовал опасения, и это особенно его раздражало, ведь обычно он заставлял людей его побаиваться, а не наоборот.

Ну и ладно. Для этих двух у него найдется кое-что особенное. Вернее сказать, кое-кто.

Он взял бутылку пива и налил себе рюмку «Егермайстера», собираясь с духом для телефонного звонка и чувствуя себя все еще на взводе после безумных минувших недель. Ощущая, как алкоголь постепенно смывает напряжение, Оук задумался, как же они докатились до такого положения вещей.

Для большинства прихожан Дом Люцифера был прихотью, альтернативным стилем жизни, способом выступить против заторможенного существования в пригородных районах, конформистской религии и политики. Для других – служил вратами в мир наркотиков. По мере того, как шли годы, Оук стал стремиться к чему‑то более реальному, более значительному, чем интеллектуальное похлопывание по плечу и оккультная дребедень в стиле «Подземелий и драконов». Он искал в интернете организации, лучше отвечающие его истинным желаниям, поучаствовал тут и там в нескольких собраниях, нашел несколько сект, которые прошли на шаг или два дальше по «пути левой руки». Но ни в одной из них не было ни намека на что‑то настоящее.

А потом, в прошлом году, он нашел Церковь Зверя. Нет, не так: Церковь нашла его. Он слышал о ней прежде и был заинтригован, но знал, что вступить туда можно лишь по приглашению, которое непонятно как добывается. Оук даже не понимал, что отделения этой церкви есть и в Штатах. Теперь, конечно, ему было известно, что филиалы можно найти в каждом крупном американском городе.

Приглашение пришло Оуку в письме, которое подсунули под дверь. На печати красовался незнакомый символ. Такой же символ был и на перстне, который заметил сегодня гигантский чувак, явившийся к нему во двор. Оук был ошеломлен, ведь никто за пределами Церкви Зверя не должен был знать об этом изображении.

Письмо содержало дату, время и адрес. В назначенный день Оук явился к полуночи в особняк за увитой плющом стеной на Русском холме. Он боялся того, что может там обнаружить, но одновременно прямо‑таки сгорал от любопытства. Ему хотелось того же, чего, по его мнению, хотели и все остальные: свидетельств существования чего‑то тайного, реального – чего‑то иного.

И он не разочаровался. Сан-Францисское отделение Церкви Зверя, состоявшее из пятидесяти членов, услышало мольбу Оука и, зная о его прошлом, отправило ему приглашение, что происходило крайне редко. На первой церемонии он поучаствовал в настоящей черной мессе, такой, какая она и должна быть, не то что символическая чушь в Доме Люцифера. Наблюдал, как приносят в жертву козла, пил его кровь, а потом, голый и безудержный, выделывал коленца в подвале особняка. Это была вакханалия, достойная истинного князя тьмы, и она закончилась оргией, после которой Оук был окрылен удовлетворенными желаниями и, трепеща, жаждал большего.

Он нашел свой храм.

Уж не негодяй ли он, подумалось ему как‑то. Но как предлагаемое Церковью Зверя удовлетворение естественных желаний, даже доведенных до крайности, может быть злом? И чем поклонение сатане хуже поклонения Богу, который допустил холокост и который, если верить большинству христиан, обрек миллионы им же созданных людей на вечное проклятие? Кто не чувствовал некоторого родства с сатаной, мятежным подростком, изгнанным из родительского подвала и навсегда отверженным?

Оук наслаждался дурной славой, которая пришла к нему вместе с положением в Доме Люцифера, и не видел причин от нее отказываться. Матти, старый дурак, понятия не имел, что кое-что изменилось.

А потом изменилось все.

Оука пригласили на другую церемонию – посвящение женщины, которая посещала Церковь Зверя на несколько недель дольше, чем он. Оук знал, что это значит; ему было известно, что проходящий посвящение должен сделать последний разрез на горле жертвы. Знал он и о том, почему его вводили в курс дела настолько постепенно. Он разбирался в психологии маргинальных сообществ: любое извращение, помешательство на сексе, насилии или чем‑нибудь еще требует неспешного вхождения. Зависимость формируется поэтапно.

Только это не зависимость, твердил себе Оук, и он не извращенец. В сатане отражается истинная природа человека, и считать иначе – интеллектуальная нечестность. И слабость.

Он гораздо больше хотел быть частью Церкви Зверя, чем покоряться искусственной, навязанной обществом западной морали. Ему предстояло собственными глазами увидеть, что представляет собой князь тьмы.

Оук мало что запомнил из событий той ночи: мешали одновременно упоение и отрицание. Они привели бомжа, принадлежащего к отбросам общества, и отслужили черную мессу, пока тот висел на кресте вниз головой. Потом новообращенная женщина совершила то, что следовало. Не было никаких мучений, лишь быстрое убийство. Простое подношение. Наивысший акт любви и преданности новому властелину, сказал себе Оук, и акт этот был куда чище, чем массовые бойни, которые на протяжении веков устраивала организованная религия.

Оука чуть не стошнило, когда они пустили по кругу чашу, полную теплой крови, но он сумел сделать глоток. После жертвоприношения началась оргия, которая помогла Оуку забыть о том, что он только что видел и делал, а когда все было кончено, Оук, спотыкаясь, вышел из подвала в лунную ночь, что‑то бормоча от избытка чувств. Его хрупкая человечность была побеждена.

После этих событий Оук перестал гадать, негодяй он или нет. Не потому что пришел к какому‑то конкретному выводу, просто ему больше не было до этого дела. На следующую ночь, как раз когда Мэтти получил письмо, человек по имени Данте подошел к Оуку в потемках прямо на улице, где стоял его дом. Оука передернуло, когда он представил себе Данте: худого и жесткого, как кора красного дерева, одетого во все черное, с пирсингом в носу, губах и ушах, с подточенными резцами и жуткой могущественной татуировкой на бритом затылке – красной пентаграммой с отрубленной козлиной головой внутри.

До Оука доходили слухи, что Данте мастерски обращается с потайными ножами, что он правая рука самого Черного Клирика, боевик и без того внушающей ужас организации. Теперь Оук с надеждой ждал, когда же Данте нашинкует его обидчиков на крохотные кусочки и принесет в жертву Зверю их кровь.

Однако даже Данте уже не был источником наибольшего страха из тех, что поселились в обугленном сердце Оука. В ту ночь Данте рассказал ему кое о ком еще. О человеке, который вышел за пределы людской скорлупы и стал кем‑то бо́льшим; о человеке, который однажды поведет за собой последователей и наконец позволит их религии по праву занять достойное место в этом мире, влиться в общий поток. Оуку была мила мысль о революции, но он не до конца поверил рассказам Данте о могуществе нового лидера. Однако ему хотелось стать частью возникшего движения, да и отказать Данте он побоялся. А тот изложил Оуку план действий и сказал, что Волхв явится через шесть дней в полночь, в точности как говорилось в письме.

Это будет посвящением Оука, объяснил Данте, и не только в полноправные члены Церкви Зверя, но и в новую организацию, которая объединит ее с Домом Люцифера. Тогда Оук окажется в самых первых рядах, возможно, даже будет приглашен во Внутренний совет.

Оук сыграл свою роль, все еще не ожидая никаких событий. Затем часы пробили полночь, и Волхв действительно появился, как и обещал Данте, материализовался перед сотнями свидетелей и, нашептывая что‑то, заживо сжег бедолагу Матти.

После этого Оук обрел не только церковь.

Он обрел веру.

* * *

Прежде чем набрать номер, Оук подержал телефон в руках, вспомнив ненадолго свое безрадостное детство в Сакраменто, бедную набожную мать, которая, будь она еще жива, оказалась бы просто раздавлена его выбором жизненного пути. Он до сих пор любил маму, но она была слаба и ничего не понимала.

Данте ответил на звонок своим гортанным голосом. По-английски он говорил с сильным акцентом. Оук почувствовал, как по телу пробежала дрожь страха. Он собрался с духом и сказал, стараясь, чтобы его голос звучал как можно небрежнее:

– У меня только что были гости.

Глава 10

Такси высадило Виктора с Греем на Пасифик-Хейтс, перед домом, где жил следующий свидетель, Джон Себастьян Рейнольдс-третий, эсквайр. Выла береговая сирена; внизу, в районе гавани, подмигивали огоньки. Грей сунул руки в карманы. Прохладный воздух тонкими струями просачивался под его изгрызенную псом ветровку.

– Оук явно лгал, хоть я и не уверен, что он убийца. Кишка у него для этого тонка. Заплатить кому‑то другому он мог бы, но и только. И мы по-прежнему не знаем, что произошло.

– Именно так, – согласился Виктор.

– Что у тебя за теория?

Радек задержался на тротуаре, не обращая внимания на холод.

– Я считаю, что тут завязалась борьба за власть, и Маттиас с Ксавье оказались на неудачной стороне. А вот кто все это затеял и зачем, точно не знаю. В деле замешаны сразу и Дом, и Церковь Зверя, а значит, похоже, кто‑то пытается завоевать сердца и души сатанистов.

– Так себе выигрыш.

Они подошли к дому, причудливому георгианскому строению, дорожку к которому освещали фонари. Грей успел дважды нажать на звонок, прежде чем внутри звякнул засов и дверь приоткрылась на несколько дюймов. Открыть ее шире не позволяла цепочка.

В щели показалось румяное, чисто выбритое лицо. Грей подумал, что его обладателю за сорок и когда‑то он был хорош собой, но теперь его портила дряблая кожа и выступающие вены алкоголика. Когда он заговорил, голос звучал невнятно, однако язык не заплетался.

– Мы знакомы?

Виктор достал удостоверение.

– Джон Себастьян? Мы расследуем смерть Маттиаса Грегори и хотели бы задать вам несколько вопросов.

Мужчина посмотрел на удостоверение, потом на профессора:

– Интерпол?

– Мы работаем с местной полицией, – пояснил Виктор, протягивая ему визитку.

Джон испустил глубокий покорный вздох и снял дверную цепочку.

– Проходите. Могу я что‑нибудь предложить вам, господа, или детективы, или, может быть, надо называть вас агентами?

Напарники переглянулись. Грей подумал, что тут нет ничего общего со встречей, которую устроили им Оук и его адская псина.

Джон провел посетителей в кабинет, уставленный кожаной мебелью кремового цвета. Отсюда на город выходило эркерное окно. Грей с Виктором отказались от напитков, и тогда хозяин кабинета щедро плеснул себе скотча. Даже не обладая информацией о том, что он эсквайр, по аккуратной стрижке и опрятным ногтям в нем легко можно было опознать интеллектуала.

– Чем могу помочь?

– Вы говорили с полицией? – спросил Виктор.

– Я дал письменные показания прямо на месте происшествия, но после этого никто со мной не связывался. Я не юрист по криминальному праву, но каждому дураку ясно, что убийство главного сатаниста города нельзя назвать общественным приоритетом нумеро уно.

– Не хотите поделиться с нами своей версией событий? – поинтересовался Грей.

– Конечно. Это был третий обряд, в котором я участвовал. Всего третий. И тут это безумие. Не знаю, сколько вам известно о Доме, но мы не то чтобы в действительности поклонялись Люциферу, Вельзевулу, сатане, – он помахал перед ними своим бокалом, – или как еще можно назвать эту архаичную чепуху. Дом – скорее антирелигия, выпад против креационистов и сторонников джихада со всего света. Черт, да я даже политикой не интересуюсь, просто после развода у меня появилось слишком много свободного времени по вечерам. – Он покосился на одну из книжных полок, где стояли юридические тома с золотым тиснением на корешках. – Знаете, а ведь много лет назад мои профессора были правы. Закон – тяжкое призвание. Он крадет все ваше время, высасывает из жизни удовольствия и оставляет вас обезличенным и бездушным аналитиком. Наверное, я стал членом Дома, пытаясь разжечь в себе какую‑нибудь интеллектуальную страсть… вообще любую страсть. – Он сардонически усмехнулся бокалу. – Но, похоже, ошибся с выбором. Ладно, вообще‑то в процессе было забавно. А теперь, видимо, пора переходить к дзен-буддизму.

– Так что с обрядом? – напомнил Виктор.

– В ту ночь я был изрядно под хмельком, так что не смог бы дать нормального свидетельства в суде, если вам таковое требуется. Но опять же: вечерами я, как правило, под хмельком, хотя при этом неплохо владею собой. Поэтому я знаю, что видел. – Словно чтобы подчеркнуть сказанное, он сделал большой глоток и пристально посмотрел на своих гостей. – Я пришел ближе к концу, минут за пятнадцать до полуночи, и сел перед еще одним новичком. Мне было отлично видно Маттиаса, потому что на кафедре он был один. Церковь‑то не громадная, пожалуй всего на пару сотен человек. Ни орга́на, ни хоров, ничего такого; впрочем, чего я разоряюсь? Уверен, вы все это видели.

– Совершенно верно, – подтвердил Виктор.

– Я имею в виду, что там негде спрятаться, и у меня был беспрепятственный обзор. – Уголок его рта приподнялся в саркастичной усмешке. – И вот когда, как в сказке, часы стали бить полночь, за спиной Маттиаса возникла фигура в черной с серебром мантии. А потом Маттиас вспыхнул. – Он прищелкнул пальцами: – Раз – и уже горит. Все закричали, кто‑то вызвал полицию, мы пытались погасить пламя, но ничего не вышло. – Джон слегка поежился. – Бедный поганец сгорел прямо возле кафедры.

– А фигура в мантии? – спросил Виктор.

– Я переключился на Маттиаса, когда он превратился в живой факел, и не могу точно сказать, куда она девалась. Но когда я снова посмотрел в ту сторону, никого уже не было.

Грей заметил, что Виктор с особым вниманием смотрит на свидетеля.

– Значит, мантия была черной с серебром? – уточнил Радек.

– Именно так.

Грей не совсем понимал, к чему клонит профессор, но в полицейском рапорте мантия была описана как черная.

– Вернее, сама мантия была черной, но на ней были серебряные звезды.

– Вы совершенно в этом уверены? – поинтересовался Виктор.

– Они точно были серебряные и довольно немногочисленные, я бы сказал, штук примерно…

– Их было семь, – перебил Виктор, и это прозвучало не как вопрос.

Грей, как и Джон, уставился на профессора.

– Как скажете, – пожал плечами свидетель. – Все было очень хаотично, так что я точно не уверен. Я судебный юрист и поэтому знаю, как легко запутать человеческую память.

Выражение лица Виктора стало не таким напряженным.

– У этой фигуры или в ее одежде было еще что‑то примечательное?

Джон Себастьян в задумчивости склонил голову набок.

– Нет, только звезды.

– Возможно, среди ваших единоверцев ходили слухи, – продолжал Виктор, – о какой‑нибудь другой церкви сатанистов?

Их собеседник слишком громко рассмеялся.

– Думаете, это была какая‑то диверсия, которую устроил сатанист-конкурент? – Он допил скотч и налил еще. – Вот умею же я выбрать. Особенно религии и жен. – Он взял из коробки салфетку и промокнул блестящий от пота лоб. – Я и подумать ни о чем таком не мог, пусть даже все знали, что Маттиас и Оук плохо ладят между собой. Извините. Оук ведь главный епископ, он был вместе с Маттиасом дольше всех остальных.

– Мы только что от него, – сказал Грей. – Тот еще дядечка.

– Нельзя сказать, что он мозг организации, но все равно может вас удивить. Думаю, когда‑то он был инженером или кем‑то в таком духе, а потом целых тридцать лет занимался тем, что пробовал лучшие продукты калифорнийской фармацевтической продукции. Такие, во всяком случае, ходят слухи. С самим‑то Оуком я никогда не разговаривал.

– Не знаете, почему между ним и Маттиасом возник раскол? – спросил Виктор.

– Говорили, что у Оука другие идеи насчет направления, в котором должна двигаться церковь. Он выступает за более прямой подход к достижению цели, если вы понимаете, о чем я. А Маттиас был практически пацифистом. Так, во всяком случае, новички болтают, но по-моему, если бы Оук добился своего, Дом куда сильнее сопротивлялся бы «консервам», как мы называем консерваторов и фундаменталистов.

– И, возможно, стал бы ближе к истинному сатанинскому культу, – тихо заметил Виктор.

– На самом деле мне ничего об этом не известно. Я был членом церкви всего месяц, и от меня требовалось только выучить несколько догматов и заплатить небольшой взнос. Впрочем, Оук Маттиаса не убивал. Это я могу сказать точно. Он был там в ночь, когда все произошло, и сидел в нескольких местах от меня, прямо перед Маттиасом. И это, если вдуматься, немного странно, ведь обычно он садился в одиночестве в дальний левый угол. Но не всегда.

Виктор наклонился вперед:

– Как вы думаете, что произошло?

Джон не спешил отвечать и, щурясь с проницательным видом, обдумал вопрос. Грею подумалось, что он, наверное, хороший адвокат.

– В последние несколько дней я вообще почти ни о чем другом не думал. Я не верю ни в Бога, ни в сверхъестественное, поэтому всякая мистика исключается, по крайней мере для меня. – Он уставился в свой бокал со скотчем и покачал его из стороны в сторону. – Полагаю, Маттиас так или иначе оставил нам прощальный подарок, который еще предстоит обдумать. Проверить себя на веру или ее отсутствие, как сказать. Не знаю, господа. Знаю только, что собираюсь напиться сегодня вечером вусмерть, до поросячьего визга, и, возможно, несколько следующих вечеров посвятить тому же занятию.