Иметь и не потерять

Володьке сразу вспомнился Митька: ведь и ему Бурукин сумел выбить машину, и какие-то деловые отношения у них завязались. «Но там другое. – Володька хорошо знал характер брата и не мог себе представить его в угодничестве. – Митька скорее пошлет куда подальше в таком разе, а плясать под чью-то дудку не будет».

– Вот и ты, Володимир, – съехидничал Гуртов, – если будешь на задних лапках служить – все заимеешь, а нет – выгонят.

– Поболтай, поболтай, – снова осек его Фолин, – доболтаешься…

* * *

Горячий и распаренный Володька побрел от бани по вечернему лесу, ощущая наплывающую из чащи прохладу и расслабляясь в неге.

Садилось солнце, бросая красные блики на деревья, и было тихо. Только с озера доносился глухой гомон беспокойных птиц.

Обогнув ивовый куст, Володька остановился в растерянности – на поляне спиной к нему стояла Лена.

Он хотел незаметно уйти, но она неожиданно оглянулась и предостерегающе подняла руку – в кустах пела какая-то птичка, и Лена наблюдала за ней.

Поддавшись призывному знаку, Володька тихо двинулся к секретарше, ступая осторожно, чтобы не спугнуть птаху.

В переплете сучьев он заметил соловья – варакушку. Она прыгала по длинной ветке, распустив веером хвост и раздувая синее с черно-рыжей каймой ожерелье из горловых и грудных перьев.

Едва Володька поравнялся с Леной, как под ногой у него треснула сухая хворостина, и варакушка вспорхнула над кустами, скрываясь среди деревьев.

– Эх, такую красоту спугнул! – пожурила его Лена, гася в зрачках блестки радости. – Что это за птичка? Ты знаешь?

Сконфуженный Володька виновато глянул ей в глаза.

– У нас, в деревне, ее огородницей зовут, она по огородам и палисадникам любит гнездиться, а по-книжному – это варакушка. Из соловьев она.

– Откуда такие познания? Я эту птичку в первый раз вижу.

– В юности увлекался птицами, читал много, да и не редкость она на селе. В другой обстановке можно и не обратить на нее внимания.

– Как сказать, – не согласилась Лена. – Здесь-то что особого в обстановке?

– Тишина, лес, весенний вечер, потухающая заря.

– Возможно. – Она отвернулась, глядя на озеро. – Тут и правда хорошо.

В лесу послышались тяжелые шаги, и среди деревьев показался Бурукин в спортивном костюме, эффектно на нем сидящим, с непокрытой головой в копне слегка въющихся волос.

– Воркуете? – произнес он негромко и поглядел на Лену.

Она ничего не ответила, повернулась и пошла к домикам.

Бурукин тоже, не говоря больше ни слова, двинулся за ней.

«Неужели между ними действительно что-то есть? – скользнула у Володьки отвратная мысль. – Ему под пятьдесят, а ей едва ли за двадцать. А что? Мужик он видный, многое может дать. Не то что мы – молодняки. – Но какая-то обида на девушку запала в душу Володьки, почему-то вспомнилась толстая и капризная жена Бурукина, и уже с неким удовлетворением он подумал: – Так ей и надо». – Взглянув еще раз на бескрайнюю гладь озера, он двинулся к своему домику.

Глава 4

1

Крепкий дух шел от подсыхающей земли и навоза, от прогретых кустов смородины в палисаднике и сосновых досок ворот. Дарья с радостью вдыхала этот парной воздух, щурилась, пытаясь разглядеть что-то там, за околицей, в дрожащем мареве.

Корова потянулась к ней, лизнула руку шершавым языком, и Дарья сбросила железное кольцо со стояка ворот, распахнув их.

– Хватит баловать-то, давай в стадо, – с лаской оглядывала она корову, похлопывая по холке. – Давай, давай, милая.

Покачиваясь и шумно отдуваясь, корова вышла за ограду, заметив редкое стадо, протяжно замычала.

– Иди, иди, застоялась за зиму. – Дарья увидела у соседних ворот Аксинью и пошла к ней.

– Проводила свою? – спросила она подружку.

– Проводила, как дочку родную.

Они глядели вслед уходящему стаду.

– Совсем мало коров осталось.

– Мало, – согласилась Аксинья. – Держать теперь трудно – с кормами одна погибель. Попробуй пособирай травушку на клочках.

– Да, заворачивают с покосами так, что скоро последнюю скотину сбывать придется. А мыслимое ли дело – жить в деревне и молоко в магазине покупать?!

– Слушай! – Аксинья вдруг оживилась. В глазах у нее блеснули искорки любопытства. – Правда или болтают, что Лиза Демина детей не хочет? Пашка будто бы желает, а она нет.

– Может, и правда, а может, и болтают, – не определилась с ответом Дарья. – Только не верится мне, чтобы баба детей не хотела. Ей это от природы, от самого Господа, дано. Скорее, не может рожать – вот и фордыбачит. Она же, сказывают, года три в городе жила, а потом вернулась в свою Еремеевку. Чем она занималась в городе – неизвестно. У меня вон свой такой же: махнул в город, нашел кралю и захомутался – жену с малым детем бросил. Я, как увидела ее в первый раз, сразу подумала, что быть бычку на веревочке. То ей не надо, другое не хочу – вся из себя. Выбрала я момент, когда Галька вышла из избы, и Мите прямо в глаза: променял, мол, кукушку на ястреба, ребенка своего бросил. Он отвернулся и пошел в горницу, ничего не сказав.

– Ну, Митя-то живет! Легковушка своя, квартира. – Аксинья заправила волосы под платок быстрым движением руки.

– В легковушке, что ли, счастье? – Дарья отмахнулась. – Я-то вижу, как она его обихаживает, лиса – лисой. Митя и тает, как масло на сковородке.

– Не любишь ты ее просто, вот и все.

– А за что ее любить? Разве хороший человек разобьет семью?

Аксинья шумно вздохнула.

– Дети есть дети. Пусть лучше такие, чем никаких.

Дарья, ничего не ответив на это утверждение, заторопилась:.

– Ой! Чего это я лясы точу – теленок еще не напоен, изревелся теперь.

И, махнув друг другу руками, они разошлись в таких же обоюдных симпатиях, как и встретились.

* * *

Напоив бычка, Дарья выгнала его на лужайку, а сама присела в тень огородного плетня, постелив на низкую еще траву поношенный Митин плащ.

Прогретая земля источала тепло и запах прели в накладку на тонкий аромат цветущих ивняков у недалекого леса.

«Подходит земля, подходит, – по-крестьянски расценила Дарья и тепло чернозема, и весенние запахи, – семян ждет, а пересохнет, не то будет… – Она как бы прислушивалась к нудной боли в затылке и покачивала головой. – Это я вчера перетрудилась в подполе, когда картошку перебирала, надо бы Володю подождать, написал ведь, что приедет помочь с посадкой. Да разве усидишь, когда такая благодать. – Дарья поглядела, как бычок взбрыкивает, натягивая привязь, и почему-то сравнила его с младшим сыном. – Доверчивый он, тяжело ему будет в городе. Народ там всякий. Будет мыкаться, как этот телок, в разные стороны и без нужного догляда. В деревне-то всегда известно, кто на что горазд, поостеречься можно, а там с лету не больно разберешься…» Дарье показалось, что у дома прогудела машина. Она поднялась, превозмогая боль в пояснице, взглянула поверх плетня и увидела Володьку, идущего к крыльцу.

– Сынок, – слабым голосом позвала Дарья, и Володька увидел мать, заторопился к огороду, придерживая объемистую сумку на ремне. – Приехал, – обнимая сына, радовалась она. – Не обманул. А я только сейчас про тебя думала. Письмо-то получила еще на прошлой неделе и с тех пор все в окно поглядываю. А вчера не выдержала, выбрала семенную картошку.

Володька поцеловал мать в щеку и выпрямился.

– Что, кроме тебя, некому перебрать? Нюра могла бы помочь.

– У нее, сынок, своя забота: с хозяйством и ребятишками замоталась, не до помощи. – Дарья подняла с земли плащ, оглянулась на теленка. – Загнать, что ли?

– Пусь ходит, ничего с ним не случится.

– Как ты там, сынок? – не удержалась от тревожного вопроса Дарья.

– Да нормально, – понял озабоченность матери Володька, – работа нетяжелая и непыльная, только вставать рано приходится и поздно ложиться.

Они поднялись на крыльцо, прошли в избу.

– Опять пешком от района? – не то с укором, не то с легкой тревогой спросила Дарья.

– На попутке. Начальник пока машину не дает. – Володька поставил сумку на скамью, у стола, как-то торопясь, достал из нее большой апельсин – Лена его угостила, и протянул матери: – На вот тебе, мам, гостинец.

У Дарьи дрогнула душа в отраде.

– Спасибо, сынок. – Она отвернулась, чтобы не выдать повлажневших глаз. – Сам бы и съел, чего уж вести такую редкость в деревню.

– Чтобы я ел гостинец. – Володька все же уловил волнение в голосе матери и добавил: – Тут вот в сумке еще продукты разные: колбаса, огурцы свежие, сыр…

– Откуда такая роскошь в столь голодное время? – Дарья заторопилась к посудному шкафу. – В городе, говорят, шаром покати в магазинах.

– А я не в магазинах, а на складе для начальства брал вместе с шефом.

– По-блату, значит, – с неодобрением в голосе произнесла Дарья.

Володька знал ее негативный настрой на такой расклад и постарался перевести разговор в иное русло:

– Огород, я видел, просох, – схитрил он. – Пора и картошку сажать…

Дарья поняла его и больше не стала говорить о городе.

– Тебя ждем. Я уже и с Иваном договорилась – плуг обещал и лошадь. Митя-то не приедет? Я его что-то во сне плохо видела.

Володька заколебался, раздумывая: сказать или нет про братову беду, – и решил, что от матери не стоит умалчивать такое, и тихо произнес:

– Митя, мам, в больнице. С воспалением легких лежит. Больше недели уже.

Дарья замерла у шкафа, руки у нее медленно опустились.

– Чего это он заболел и когда?

– На рыбалку ездил в конце месяца и попал в снегопад и холод, а тут рыбнадзор – пришлось прятаться. Вот и вымок весь.

– Ах ты, паразит такой! – Дарья присела на лавку. – Далась ему эта рыбалка! Себя не жалеет, так хоть бы мать пожалел. – Она высморкалась в фартук. – И когда только за ум возьмется, не парнишка уже! Загубит здоровье, что тогда?

– Да ты, мам, не расстраивайся. Он уже поправляется, ходит, еще дней десять побудет – и выпишут.

– И не сообщат ничего.

– Так вначале думали – обычная простуда, – схитрил Володька.

– А ты когда у него был? – Дарья успокоилась, поднялась с лавки.

– Позавчера.

– Галина хоть передачи носит?

– Носит. – Володька нахмурился. – Но он не принимает – поскандалили они что-то сильно.

– Им тешиться да скандалить, а мне все горечь на сердце. Не корова бы с теленком съездила бы в город, помирила их палкой.

– Сами помирятся. – Володька снял рубаху и прошел к умывальнику. – Я Мите возил кое-что. Он запрещает, говорит, что хватает и того, чем кормят.

– А у тебя-то как на работе? – помолчав, снова спросила Дарья, чтобы окончательно потушить постоянное беспокойство о младшем сыне.

– Все так, как писал, только начальник с куражом – любит, чтобы лишний раз ему услужили.

– А ты, сынок, чего хотел? – поняла его Дарья. – Наш вон Дровенюк велика ли шишка, а тоже иной раз на козе не подъедешь.

– Я так не могу. Разве нельзя просто работать?

– Э, сынок, ласковый теленок две титьки сосет. Ты свое дело делай, а на дыбы не становись, уступи где можно. Ты молодой.

– У нас же, мам, в крови этого угодничества нет. Наоборот, всегда друг к другу с подковырками и смешком относились.

– Так то мы, а то они – большая разница.

Дарья, вынув тарелки из шкафа, примолкла, решив больше не перечить сыну.

2

Степашка заметил его издали и побежал навстречу. За то короткое время, пока Володька отдыхал после армии, племяши привязались к нему.

– Дядя Володя приехал, дядя Володя! – Он повис на Володьке, ухватившись за одежду.

Пятилетний Ванятка отстал. Торопился, переваливаясь, как гусь, пыхтел.

Володька открыл сумку с гостинцами, и ребятишки оба ухватили по тепличному огурцу.

– Они хоть мытые? – на высоком крыльце появилась Нюра.

– Конечно, баба вымыла.

Из-под навеса вышел Иван, заулыбался.

– А, городской пожаловал! – Он крепко стиснул Володьке руку. – Ну, проходи в дом, рассказывай, как там устроился, где живешь.

– Шибко-то чего рассказывать? Без года неделя прошла… – Володька тоже улыбался. Ивана он сердечно уважал. Старший брат заменил ему в детстве отца.

– Неделя не неделя… – Иван потянул его в дом. – А за месяц перевалило, есть о чем с братом поделиться…

* * *

За столом они обсудили городские новости. Случай с Митей вроде обрадовал Ивана.

– Может, на этот раз образумится, бросит сомнительные дела. Чую, что какой-то там кооператив до добра не доведет: раз создан не по надобности, а по стремлению к деньгам, то рано или поздно такой оборот вылезет гнилью по жизни, как шило из мешка. – Он помедлил немного, поглядывая на молчавшего Володьку. – Да и не в наш родовой корень такие дела…

– Завел ты, Ваня, какой-то ненужный разговор, – с явным недовольством перебила его Нюра. – Живет Митя не хуже нас, трудится честно, пить-есть ни у кого не просит, чего еще надо?

– А я сомневаюсь насчет честности. – Иван нахмурился, и Володька, видя, что назревает ненужная перепалка, вклинился со своим вопросом:

– Завтра намечаем картошку сажать, – начал он, – а все ли готово?

В глазах Ивана мелькнули искорки – он понял брата и положил ему на плечо тяжелую руку.

– С этим будь спок – все продумано и проверено. Соберем компанию помогальщиков и посадим картошку сразу в трех огородах: у матери, у нас и у тетки Аксиньи. Нюра позвала в помощь Тасю Кузину с дочерью Надей – картошку кидать в борозду, а я уговорил Пашу Демина набирать мешки в подполе и подносить сажальщикам, так что спи спокойно, – пошутил он.

* * *

Утро было тихим и ясным. Пахать начали рано, по холодку, чтобы жаркое солнце не так сильно высушило землю.

Иван проложил несколько первых борозд начиная от центра огорода и передал ручки плуга Володьке, шагавшему рядом в азартном нетерпении – в нем забродила крестьянская закваска. Но пахать – не баранку крутить, сноровка нужна особая, внутреннее чутье. Не все гладко получалось у Володьки на первой поре: то плуг уходил глубоко, и лошадь едва его вытягивала, то борозда сваливалась в бок.

Иван одной рукой помогал брату, выравнивая плуг.

– Спокойнее, спокойнее, – подбадривал он Володьку. – Старайся чувствовать ручки лемеха, как баранку, ты же шофер, держи плуг ровно и по высоте, и по ширине, не заваливай его набок…

На втором круге Володька стал улавливать игру плуга – и дело пошло.

– Вот так, так, – хвалил брата Иван, но не отходил от него, понимая и Володькин настрой, и его неуклюжесть: он-то знал, что научиться пахать по-доброму можно лишь со временем, прощупав плугом не один огород.

А Володька млел от удовольствия. Влажная земля приятно холодила босые ноги, и он шел по борозде короткими шажками, спокойно и весело. Так, наверно, ходили за плугом его предки, и, может быть, от них в тайниках Володькиной души таились горячие искорки сыновней любви к земле…

Женщины споро бросали картофелины в борозду, и Володька нет-нет да и поглядывал на тонкую и стройную Надю Кузину, большеглазую и остроносую.

Иван, заметив его быстрые взгляды, с теплинкой в голосе пожурил:

– Ты не отвлекайся, не криви плугом, а то борозда, как пьяная дорожка.

«Вот хитер, но и хитер, братец! Все заметит. – Володьке нравилась эта добрая черта брата – не рубить с плеча, а подойти к любому вопросу тонко, с веселой сердечностью. – Конечно, девчонка что надо, но еще не доросла до ухажерства – только школу оканчивать будет». – Ему вспомнилась Лена. Ее броская красота сразу же затмила образ этой простой девчонки, и Володька остановился:

– Дальше давай ты двигай, – кивнул он Ивану, – а я картошки поднесу сажальщикам, мешки у них, видишь, похудели – полупустые. Паше надо помочь, и квасу охота.

– Ну, давай, давай…

– Становитая девчонка и красавица, – подавая Володьке ковшик с квасом, высказалась Нюра ни с того ни с сего.

«И эта заметила, – с удовольствием глотая терпкий квас, подумал он в душевной веселости. – Глаза, что ли, у них, как у сычей: и спереди, и сзади видят». – И опять Лена потянула Володькины мысли в свою сторону.

* * *

Вечером, отмякнув от усталости, уселись всей компанией за стол, установленный мужиками под раскидистым кленом. Дарья и Аксинья суетились с угощениями, раскладывая по чашкам и тарелкам еду, а Иван разливал спиртное.

С веселостью в глазах, удовлетворением за сделанную работу, поглядывали друг на друга «компаньоны», ожидая команды и заглавного тоста. Его говорил Иван на правах старшего. Он отметил общее старание в работе, душевность, взаимовыручку.

– …С испокон веку, – сказал он, заканчивая, – в крестьянстве добровольно помогали друг другу в большой работе: избу поднимать, ограды ставить, сено вершить и многое другое, и мы не отступаем от этих традиций, и дай нам бог не забывать их – во все времена и всегда держать друг друга в сердечной упряжке. Ну а теперь вздрогнем. – И он выпил рюмку водки.

Похлопали, поддержали…

С полчаса слышался только стук ложек о тарелки да редкие шутки по отношению друг к другу, а потом застолье зашумело разговорами. И кто во что горазд – с перебиванием друг друга, с веселой горячностью, смехом, и все о жизненных интересах, вечных крестьянских заботах.

Первой потянуло к песне Тасю Кузину, высоким голосом она притушила живой разговор, запев:

 
Ой цветет калина в поле у ручья,
Парня молодого полюбила я…
 

И подхватилась песня, и полетела на деревенскую улицу, в поля, ближний лес…

Еще две или три песни сладили общими усилиями, и не выдержил Иван, взялся за гармошку.

Володька, в отрадной веселости, пригласил на танец Надю, а слегка захмелевший Паша ухватил Тасю, и закружились две пары на мягкой, недавно взошедшей траве.

Чувствуя, как Надя выгибается, стараясь к нему не прикасаться, Володька не проявлял силу, не притягивал ее к себе крепкой ладонью, а лишь поглядывал в широко распахнутые глаза девушки, излучавшие мягкую синиву. Сердце его выстукивало сладкий трепет – не хотелось ни говорить, ни останавливаться. В отраженной поволоке этой синевы угадывались и легкая робость, и ласковое любопытство, и немой вопрос, и время как бы прервалось для Володьки, потонуло в атмосфере его душевного охвата.

Иван свел меха, а молодежь все топталась в перегляде.

 
Под окошечком сидела,
Пряла беленький ленок.
Все ж я глазки проглядела —
Дружка милого ждала…
 

Тоненьким голоском запричитала вдруг Аксинья, и застолье примолкло, а она, подперев щеку рукой, продолжила:

 
Не могла дружка дождаться,
Ни с которой стороны,
Ни с которой да сторонки:
Ни с работы, ни с гульбы.
 

И то ли звуки напевного голоса тронули слух птахи, то ли само по себе сталось, но где-то в палисаднике, возле кустов смородины, вдруг завела свои трели веселая варакушка. Да так заливисто, что все прислушались, а Паша хихикнул:

– Ну ты даешь, теть Аксинья! Даже огордница подпевать тебе начала…

А дед Кузьма, приставив большой палец правой руки под нижнюю губу, замахал кистью и, манипулируя языком, загудел свое, коронное, знакомое всем: быр, быр, быр, да бур, бур, бур и другие непередаваемые звуки. Залихватски, с покачиванием головы, с притопом и подскоком в приседе на скамейке…

И вновь Тася не выдержала, крикнула Ивану:

– А ну, Ваня, давай цыганочку! – И пошла, дробно ударяя сапогами по траве, поигрывая гибким телом, с поворотами, плавными взмахами красивых рук, белозубой улыбкой. Сорвался за ней и Паша, да с частушками, вприсядку, рьяно…

Мычащее стадо возвращающихся с пастбища коров прервало азартное веселье. Все засуетились, засобирались в свои подворья.

А Володька вспомнил вечер на охотничьей базе, похожую песню такой же пичуги, Лену и как-то подвял, легкая грусть тронула его сердце. Но свое душевное благо, веселые искорки в глазах деревенской девушки, ее милое лицо вспоминались ему не только на следующий день, но и по дороге в город, в тряском автобусе, да и в городе.

Глава 5

1

– … Я вот здесь на каждой бумажке написал адрес, не перепутайте. – Бурукин протянул записки Лене. – Ты знаешь, как ехать, – сказал он ей. – А ты, Владимир, поможешь грузить ящики. Отвезете продукты ко мне домой и передадите Римме Борисовне, она в курсе. Ясно?

Володька промолчал, стоя посредине кабинета, а Лена кивнула.

– До обеда, думаю, управитесь. – Бурукин начал передвигать папки на столе, почему-то хмурясь, как всегда, и трудно было угадать его настроение.

– Я сейчас кое-что накажу помощнице, – сказала Володьке Лена, а ты выходи…

Спустившись по лестнице, он сразу же почувствовал тяжелый жар, настоянный на запахе разогретого асфальта, выхлопных газов и нагретых каменных зданий. Побыв немного в тени, Володька неторопливо пошел к машине. «Сейчас бы раздеться да в реку, – подумалось ему мельком, – или по озеру на лодке покататься, поботать рыбу…»

Его благостный настрой прервала Лена, появившись рядом.

– Фу, жара какая! – произнесла она, подбирая волосы на затылок. Двинулись, что ли. Представляешь, сколько надо объехать в такую жару!

– А что случилось? – не удержался от любопытства Володька.

– Завтра день рождения у его жены, вот и запасается дефицитами.

– Он и без дня рождения успевал, – открывая Лене дверцу машины, сыронизировал Володька.

– То по мелочам, а тут вон сколько. – Лена тряхнула бумажками. – Ящиками.

– Аппетиты у него немеряны, – выруливая через проходные ворота на магистраль, кивнул Володька. – Куда сейчас? – Ему было отрадно ехать на элитной машине с красивой девушкой. Постоянная напряженность за рулем в присутствии Бурукина исчезла.

– Сейчас в винно-водочный, возле моста, потом за фруктами, рядом, потом в фирменый – рыбный, потом – посмотрим.

– Понятно. – Володька покосился на Лену.

В легком открытом платье она была еще привлекательней, но мысли о ее возможных связях с Бурукиным гнули к неприязни.

– Мне-то все равно куда и для кого ездить, – приглушая навязчивую горчинку, сказал он. – А вот ты почему на побегушках?

Лена нахмурилась, губы ее дрогнули.

– Я не на побегушках, а выполняю просьбу шефа.

– Но это просьба личная, к работе никакого отношения не имеет.

– А мне личная больше по душе. – Она в упор глянула на Володьку.

– Ты же, говорят, учишься в институте, на вечернем, – могла бы и поближе к будущей профессии где-нибудь работать.

– А мне здесь нравится.

«Хитрит, – понял Володька, – не такая уж она простенькая. Непыльную работу можно найти и в другом месте, на этой же фабрике. Скорее, расчитывает, что в будущем Бурукин протащит куда-нибудь повыше». Какое-то непонятное раздражение теснило грудь, и он не сдержался:

– Тебе и он нравится?

Лена тряхнула кудряшками, отворачиваясь.

– Ну, знаешь! Это уже слишком! Тебе-то что?

Володька понимал, что разговор не тот, не с того захода начался, но остановиться не мог.

– Да ничего. Разговоры идут малоприятные.

Она сузила глаза и откинулась на спинку сиденья.

– Я была о тебе лучшего мнения.

– Не вяжется: ты и Бурукин, – не унимался Володька.

– А что, он плохой мужик? – игранула глазами Лена.

– Мужик он видный – да староват для тебя, женатый. Наверное, и дети есть.

– А я за него замуж не собираюсь…

«Значит, все-таки нет дыма без огня, – решил Володька. – А с виду: футы-нуты – ножки гнуты, губки бантиком…»

– Чего же не спрашиваешь дальше? – спугнула его выводы Лена. – Добирайся уж до точки.

– Да зачем? Ты все равно темнишь.

– Хочешь настоящую правду?

– Твое дело, – следя за дорогой, постарался сравнодушничать Володька.

– Значит, не хочешь, – поняла она его по-своему и приоткрыла стекло дверки, подставляя лицо под струю встречного воздуха.

«Чего я вяжусь к ней с неприятным разговором, – упрекнул вдруг себя Володька. – Кто я ей, брат, что ли, жених? Жалко, конечно, что такая видная девушка по лесам с женатым мужиком забавляется. Уж наверняка не она, а Бурукин тянет ее к себе. Опыта ему не занимать…»

– В общем, если не хочешь ссориться, – прервала его мысли Лена, – оставим этот разговор. Что будет надо, я сама скажу, без этих ненужых вопросов.

– Ладно. Просто за тебя обидно, – смягчился Володька.

– А я себя в обиду не дам, не беспокойся.

– Да уж ясно. Видел, как ты отшиваешь от кабинета разных начальников, – повел он разговор по шутливому руслу. – Боятся тебя не меньше Бурукина.

Лена улыбнулась.

– Ты наговоришь. Они меня уважают – ни один из командировки без гостинца не является.

– Лошадь тоже к хозяину привязана – по-своему его уважает, а он ее в узде держит, – витиевато высказался Володька.

Лена с удивлением поглядела на него.

– А ты не такой уж и простенький, как кажешься.

– Да куда мне до сложностей! Радиатор, карбюратор и коробка скоростей – весь набор моих страстей, – срифмовал он.

Лена расхохоталась.

– Вот-вот, коробка скоростей. Давай в наш институт, там тоже есть механические специальности.

– Нет, я вначале в дневной попробую. Ты вон на химика замахнулась, а меня на железки толкаешь.

– Я в артистки хотела, да не приняли – таланта, сказали, маловато.

– Это для меня новость, – признался Володька.

– И еще будут, не торопись.

С правой стороны показался магазин, и Лена махнула рукой.

– Вот сюда заворачивай.

Машина нырнула в тень сиреневых кустов и очутилась в маленьком дворике.

– Ты пока побудь в машине, а я схожу на разведку, позову – подойдешь. – Лена торопливо зашагала по дворику, и Володька долго смотрел, как она двигается, слегка покачивая стройным телом. «А может, ей просто интересно водить за ниточку такого кита, как Бурукин? – подумалось Володьке. – Характер у нее взрывной. Такая артистка на многое способна. Забавно же: все перед директором стелятся, а он – перед секретаршей… А тебе-то зачем в их дела голову совать? – припомнил он слова матери, часто говорившей в подобных случаях. – Становиться шефу поперек дороги вряд ли резонно. Да и зачтется при случае. – Володька подмигнул себе в зеркало заднего обзора. – А мне левые зачеты не нужны. Потянет к себе – не тормозну. А баранку крутить в случае чего все равно где…»

На каменном крыльце он увидел Лену и низкого лысоватого мужика в белом халате.

Тот ставил на площадку картонный ящик.

Лена позвала рукой, и Володька направился к ним.

– … Привет большой Гаврилычу, – говорил лысый, – пусть звонит, заходит, всегда рад.

– Бери ящик, – кивнула Лена Володьке, – да осторожней, там бутылки с коньяком.

Он легко поднял ящик и понес к машине.

– Ну и попрыгунчик этот Ильин, – заулыбалась Лена, садясь в машину, – шоколадку в карман сунул, руку поцеловал. Наговорил тысячу любезностей. Вот это мужчина!

– Кто такой? – выруливая со двора, поинтересовался Володька.

– Директор магазина, деловой друг Алексея Гавриловича.

– Ты мне – я тебе? – понял Володька.

Лена кивнула.

– Ильину у нас мебель заказную делают, а он вот дефицитами снабжает.

«Куда простому человеку до этих завязок! Ему и стула не купить в магазине – нету, – с неприязнью подумалось Володьке. – Кругом одни дефициты. Как дальше-то жить будем?»

2

Митька пришел на фабрику под выходные дни. Худой, бледный и неразговорчивый. Даже не отпустил обычных шуток на проходной, лишь кивнул, здороваясь, и, заметив во дворе машину директора, двинулся к ней.

Володька увидел его, вышел навстречу.

– Куда-нибудь едешь? – пожав руку, спросил Митька.

– Пока нет, жду.

– Тогда давай посидим – поговорим, а то жарко на солнце.

Володька открыл ему дверку, поинтересовался:

– Как самочувствие?

– Оживаю. Зад только весь искололи и рукам досталось.

– На работу скоро?

– Думаю, дней через десять. – Митька окинул взглядом салон. – Шик-блеск, не то, что моя.

– Люксовый вариант.

– Оно понятно, а как у тебя с шефом?

Володька помолчал в раздумье, не желая лишний раз втягивать брата в нелицеприятный разговор.

– Без слов ясно, – по-своему расценил его нерешительность Митька. – Бурукин – есть Бурукин. Растопчет любого, кто появится на его дороге. Я, брат ты мой, многое передумал, пока валялся на больничной койке, прощупал мозгами жизнь от начала до конца, как тот татарин бусинки на четке. Раньше-то и подумать некогда было: все дела да заботы и разные работы… – неожиданно срифмовал он. – А за три недели отлучки от всех этих хлопот и суеты прокатал уплывшие годы по цветочкам и ягодкам, сене-соломе, и понял, что, несмотря на всякие там удовольствия, полной-то радости не испытывал. Радовался, получая квартиру, радовался машине, радовался мелочам. Но как-то поверх души пролетали те радости, не было в них ни меда, ни жара. Всего-то два раза потискала меня хмельная отрада, когда женился на Маше и когда родился сын, а все остальное, что та решка в орлянке…

Володька молчал, с неким удивлением поглядывая на брата. Раньше ничего подобного от Митьки он не слышал – шутки-прибаутки, и все – никаких философских рассуждений, а тут на тебе вдруг, и откуда взялось. «Наслышался, что ли, покатавшись в городской жизни, или телевизор кое-чему научил?» И выходило, что он недостаточно знал брата, а может, и не только он.

– …Прикидываю я, Володь, кончать возню с левой мебелью, – продолжал Митька. – Бурукину, конечно, такой поворот дела не понравится, и опасаюсь, как бы он, мне в отместку, на тебя не наехал. Я-то ему не по зубам: такого столяра давить – себе дороже, а ты для него цыпленок. Дунет – и нету…

– Цыпленок или петух, – несколько осерчал Володька, – мне до лампочки – я за эту машину не держусь. Найду куда прислониться, если что.

Митька взглянул остро.

– Раз так, то мне нечего гнать мысли впустую. Я хочу, Володь, пожить, как душе угодно, в настоящей, непоказной, радости. У меня все было, кроме нее. А ее, как я понял, нам всегда и не хватает. – Он нахмурился. – С Галиной жизнь в пику пошла, как выписался из больницы – все скандалим по пустякам. Занудная она стала, гнет свое без всякой уступки, права – не права, а мне надоело всякий раз ей потакать. Пока, думаю, к матери поехать, пожить в деревне с недельку, по хозяйству покопаться, остыть от города. – Митька провел пальцем по панели. – Ты бы съездил к Маше, попроведовал, узнал, как, что, племянника поглядел, – произнес он вдруг с некоторым волнением. – Мне-то туда путь заказан. Да и с какими глазами я к ним явлюсь? Скулы сводит от постыдности, как представлю нашу встречу. И станет ли она еще со мной разговаривать.

«Задело, видно, Митю за живое, коль про Машу заговорил, – решил Володька. – В добрую сторону потянуло. Ну и дай бог».

– А ты адрес Машин знаешь? – кинул он на брата быстрый взгляд.

– Откуда? Она же замуж выходила и овдовела. Я, когда об этом услышал от матери, специально не стал их искать, чтобы не травить душу. В паспортном столе узнай.

– Ладно, сделаю.

– Вот и добро. – Митька явно обрадовался. – Что передать матери?

– А что ей передашь? Деньги она не берет – я ей в прошлую поездку давал. Отказалась от них наотрез. Про одежду спрашивал – тоже отмахнулась. Сказала, что Галина навозила столько добра, что до конца жизни хватит.

– Возила все то, что становилось немодным, – Митька покривился. – Теперь лафа кончится. Потому, может, и бесится.

– Сено мне приезжать косить или сами с Иваном управитесь? – попытался отвлечь брата от неприятных воспоминаний Володька, да и желание вновь увидеть родных, малую родину, наивную девчонку с голубыми глазами теплилось в нем с того памятного вечера.