Два бойца

6

Машина вдруг остановилась. Было очень темно, только артиллерийские зарницы вспыхивали на небе. Мы услышали, как открылась дверь кабины, и потом – голос воентехника:

– А что, товарищи, кто-нибудь из вас знает точно, где штаб дивизии?

Аркадий мгновенно проснулся и ответил:

– Так я же давно удивляюсь на вас, куда мы едем, товарищ воентехник второго ранга. Штаб дивизии в больнице Фореля, в бывшем сумасшедшем доме.

– Вспомнили! – с досадой возразил воентехник. – Штаб еще вчера оттуда съехал.

Аркадий тихонько свистнул.

– Здрасте пожалуйста, – сказал он, – на один день нельзя смотаться с передовых, шёб шё-нибудь не случилось.

– Что же нам делать? – беспокоился воентехник.

Он немного нервничал. Он редко выезжал на фронт, и в эту грозную ночь осажденный и простреливаемый Ленинград казался ему отсюда тихой обителью. Он сложил руки коробочкой и закурил папиросу.

– Не курить! – раздался рядом голос.

Воентехник бросил папиросу и затоптал ее ногой.

– Пропуск! – сказал тот же голос.

Воентехник шепнул:

– Затвор.

– Ваши документы!

Зажегся синий фонарик, и мы увидели бойца с повязкой на руке и самозарядной винтовкой за плечом. Это был один из тех «маяков», которых выставляют части, квартирующие вдоль дорог. «Маяк» внимательно разглядывал наши удостоверения.

– Шё вы так долго копаетесь? – сказал Аркадий. – Шё, вы не видите: «Гуляй лихо»?

И он ткнул пальцем в буквы «Г. Л.», отштампованные на наших удостоверениях. Этот штамп ставили в штабе фронта. Буквы означали «Город Ленинград». Но в армии их называли не иначе как «Гуляй лихо». Они давали право на хождение круглые сутки где угодно. Увидев всемогущее «Гуляй лихо», «маяк» вернул нам удостоверения и откозырнул.

Оказалось, что штаб дивизии находится рядом. «Маяк» привел нас к большому дому. Здесь помещалась школа, которая так и не открылась после летних каникул. Мы спустились в подвал. Воентехник побежал сдавать боеприпасы, сказав нам, что мы свободны. Мы зашли в оперативный отдел, чтобы узнать, где сейчас расположен наш полк.

В отделе работали два командира. Здесь стояли парты, на стене висели слепок головы Зевса и два автомата.

Начальник отдела, высокий юноша с серьезным краснощеким лицом, с петлицами старшего лейтенанта, сказал нам, что полк находится в районе юго-восточнее Урицка.

– Нам, товарищ начальник, – сказал Аркадий, – в первый взвод четвертой…

– С полком уже два часа нет никакой связи, – с досадой перебил его начальник. – Товарищ Васильев, ориентируйте их по карте и наметьте им приблизительный маршрут, пускай добираются.

Васильев был его помощник, тоже старший лейтенант, но немолодой, в очках, видимо, из запаса. Он сидел рядом, под висячей лампочкой, и вычерчивал схему с обстановкой. За школьной партой он был похож на прилежного ученика. Он поднял на нас усталые глаза, потянулся и поправил большой трофейный вальтер, висевший у него на боку.

– Я очень извиняюсь, товарищ начоперотдела, – обратился к начальнику Аркадий, – но это не может быть, шёб наш полк отступил.

– Почему?

– Потому что им командует майор Чернов.

Краснощекий начальник посмотрел на Аркадия, на его худое воинственное лицо и улыбнулся, но ничего не ответил.

– Ну-с, – сказал Васильев, водя карандашом по карте, – сюда не суйтесь, эта дорога оседлана противником, эта тоже… Не знаю, может быть, вам двинуться с востока, через деревню Кашкино… Но здесь тоже обстановка не выяснена.

Дверь распахнулась и в комнату вбежал молоденький младший лейтенант.

– Для поручений при комдиве, – шепнул мне Аркадий, бывавший в штабе и раньше.

– От Чернова есть что-нибудь? – спросил младший лейтенант. Юное лицо его от возбуждения раскраснелось.

– Ничего нет, – хмуро ответил начальник.

– Полковник приказал немедленно установить личную связь с Черновым! – пылко выкрикнул молоденький «для поручений» и исчез.

Начальник посмотрел на Васильева.

– Ну, видно, мне не спать третью ночь, – сказал Васильев и встал из-за парты.

– Придется, Григорий Иванович, – отозвался начальник, – кого попало к Чернову не отправишь.

– А на чем я поеду? – спросил Васильев, зевая.

Начальник посмотрел на Аркадия.

– Вы на чем приехали?

– На пятитонке с боеприпасами, товарищ начальник. Но она остается здесь.

– Поедешь, Григорий Иванович, на полуторке. Думаю, что вам есть смысл держать курс все-таки на Кашкино. И… будь осторожен.

– Охрану даешь?

– Так вот с тобой поедут эти три товарища. Ребята бравые, – улыбнулся начальник.

– Они без винтовок, – сказал Васильев, – и один из них вообще корреспондент.

– Большое спасибо, не беспокойтесь, пожалуйста, – сказал Аркадий светским тоном, – у нас есть гранаты. А за корреспондента не волнуйтесь, он бывал в переделках.

Снова открылась дверь, и вошел лейтенант в красноармейской шинели, с автоматом за спиной. Он громко сказал:

– Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться. Лейтенант Часиков, офицер связи, прибыл от майора Чернова.

– Наконец-то! – воскликнул начальник. – Ну, что у вас там, товарищ Часиков? Где вы?

– Юго-восточнее Кашкино. Разрешите доложить?

– Одну минуту. Вот что, товарищи, выйдите в коридор и подождите там.

Мы трое пошли к дверям.

– Полк отступает? – обратился начальник к лейтенанту.

Ответа мы не услышали, так как были уже в коридоре.

Нам пришлось простоять здесь довольно долго в ожидании отъезда. Офицера связи вызвали к комдиву для доклада. Потом туда понесли груду карт. Потом к комдиву вызвали старшего лейтенанта Васильева, и он торопливо проследовал по коридору, расправляя на ходу гимнастерку и потирая рукой свое усталое лицо, словно пытаясь расправить и его. Потом писали какую-то длинную бумагу, и «для поручений» носился по коридору, как маленькая буря, хлопая дверями.

Так что, когда мы уселись в пикап офицера связи, ночь уже кончалась.

Васильев поехал с нами. Часиков предложил ему сесть в кабину. Старший лейтенант отказался.

– Нет, знаете, в кабине тепло, и я там усну. А дорога беспокойная, надо наблюдать, – сказал он, влез в кузов, свирепо сдвинул брови и мгновенно заснул.

Начало светать, и пикапчик пошел довольно быстро. Но он часто останавливался, и офицер связи выходил и расспрашивал об обстановке встречных «маяков» и связистов. Потом места стали безлюдными. Дорога была изрядно побита бомбежкой. Виднелись совсем свежие воронки. Со столбов свисали провода, оборванные или перерезанные пулеметными очередями. Аркадий хмуро наблюдал эти грозные перемены и значительно взглядывал на Сашу. Саша качал головой.

Нас обстреляли неожиданно на развилке дорог. Мы спрыгнули с машины и залегли в водосточной канаве. По счастью, она была довольно глубока. Стреляли из-за группы деревьев по ту сторону дороги, метров за двести от нее. Позади нас была открытая местность, ни одного кустика, только большой противотанковый ров шел далеко в обе стороны. Немцы стреляли из автоматов.

– Лейтенант! – сказал Васильев.

Он лежал рядом со мной. В глазах его, казалось, еще не совсем исчезла дремота.

Офицер связи, лежащий через три человека от меня, повернул голову.

– Лейтенант, вы останетесь здесь с двумя человеками и будете прикрывать меня огнем.

– А вы куда? – спросил Часиков.

– А я с двумя другими попробую обойти их справа. А то, знаете, это длинная канитель, и кончится тем, что они разобьют нашу машину.

Он пригнул голову: над нами со свистом пронеслась очередь пуль.

– Со мной пойдете вы и вы, – сказал Васильев и кивнул Саше и мне.

– Разрешите и мне? – сказал Аркадий.

– Почему?

– Потому что я и он, – Аркадий кивнул в сторону Саши, – всегда вместе.

– Хорошо. Тогда вы, – Васильев кивнул мне и водителю, – останетесь здесь. Ну, пошли за мной и делай как я. Гранаты есть?

– Есть, – сказали Аркадий и Саша.

Они поползли вслед за Васильевым и соскользнули в противотанковый ров.

Лейтенант открыл отчаянную стрельбу из автомата. Шофер стрелял из своей трехлинейки. У меня был только наган, и я просто лежал и смотрел. А потом перестал смотреть и плотно прижался к земле, потому что немцы начали очень сильно стрелять. Прошло не знаю сколько времени, и вдруг там, за группой деревьев, затрещал автомат. А потом – глухое уханье гранат. Над нами перестали свистеть пули, и я поднял голову. Гранаты взрывались часто, между деревьями вспыхивало пламя. Мы услышали крики и увидели, как несколько немцев побежали из-за деревьев куда-то налево.

– Скорей в машину! – крикнул офицер связи.

Мы прыгнули в машину и понеслись наперерез немцам. Мы мчались без дороги, лейтенант сеял из автомата, а я стрелял из винтовки шофера и что-то орал. Не знаю, попал ли я в кого-нибудь, потому что машина здорово прыгала на ухабах.

Из пятерых гитлеровцев только один остался цел. Васильев спас ему жизнь, схватив Сашу за руку. Лейтенант обшарил карманы убитых и вынул их бумаги. Васильев торопил его. Мы бросили трофейное оружие в кузов и втолкнули туда пленного. Это был эсэсовец. Шофер погнал машину. Пленный упорно отказывался сесть.

– Оставьте его, у него медвежья болезнь, – устало сказал Васильев Аркадию.

Действительно, у нашего немца сзади были мокрые штаны. Всю дорогу он ехал, стоя на коленях. Васильев вскоре заснул, привалившись головой ко мне на плечо.

– Боевой старикан! – сказал Аркадий, кивнув в сторону Васильева. – Штабной, а лихой.

Он вынул свой наган и принялся выколачивать из него пустые гильзы.

– А офицер связи – какой молодец! – возбужденно сказал я, испытывая, как все после боя, непреодолимое желание говорить.

Перебивая друг друга, мы принялись рассказывать подробности стычки. Офицер связи перелез из кабины в кузов и вмешался в разговор; даже шофер временами просовывал голову сквозь разбитое окно и вставлял какие-то замечания. Эсэсовец, качаясь на коленях, вопросительно обводил нас глазами. Он оправился от страха и временами довольно улыбался, должно быть, радуясь тому, что остался жив. На его молодое лицо вернулась гримаска, угодливая и нахальная, видимо, составляющая обычное его выражение.

Он с глупой фамильярностью хлопнул Аркадия по колену и жестом показал, что хочет курить.

Аркадий с интересом взглянул на него.

– Шё мы цацкаемся с этой жабой? – сказал Аркадий и задумчиво посмотрел на свой наган.

Саша положил свою тяжелую руку Аркадию на плечо.

– Пленного не трогать.

– Ты уральский христосик, – сказал Аркадий сквозь стиснутые зубы, – всех тебе жаль. Сказано: смерть фашистским захватчикам!

– Так то в бою, – сказал Саша, – а про пленных того не сказано.

– Да пусти ты меня! – крикнул Аркадий, тщетно пытаясь скинуть медвежью Сашину лапу. – А гитлеровцы могут жечь живьем наших пленных бойцов?!

– Они звери, а мы люди, – сказал Саша.

Васильев открыл глаза и строго сказал Аркадию:

– Спрячьте оружие.

– Du, Soldat, verstehst du mich? – сказал Аркадий, засунув наган в кобуру. Как большинство портовых рабочих, он умел кое-как сказать несколько слов на разных языках. – Du bist Schweinehund, nicht wahr?

– О ja, – поспешно согласился пленный.

– Du, du… sie alle Faschisten, sie sind… – Аркадию не хватало слов. – Sie sind sehr kleine Menschen, verfluchte, dreckische…

– О ja, ja! – охотно подтверждал фашист.

– Тьфу! – плюнул Аркадий. – Я его крою последними словами, а он соглашается. Просто за человека обидно, когда видишь фашистов. Я не понимаю – где ж тот народ, великий немецкий народ, который мы всегда уважали? А?

– Их эта гадина Гитлер обработал, – ответил Часиков.

– Как мог он это сделать? – с силой сказал Аркадий. – Особенно такое ничтожество, как Гитлер? Нет, я этого не пойму. Сколько ни думаю, я этого не пойму. И никто мне этого не может объяснить.

Он махнул рукой и отвернулся.

Мы ехали в молчании по дороге среди лесов. Всем стало немного грустно. Мы смотрели на гитлеровца и, подобно Аркадию, старались по грубым и ничтожным чертам его лица понять – что же заставило бесчисленные орды этих жалких и кровожадных людей наброситься на нашу землю, разорять и безобразить ее? И каждый из нас повторил в эту минуту в сердце своем призыв Родины истребить всех фашистских оккупантов, всех до одного! Ничего, мы справимся с этим зверьем, как люди, как сильные, свободные люди.

Аркадий вынул из кармана свой щегольской портсигар и угостил всех папиросами. Эсэсовца тоже.

7

Офицер связи остановил машину у покосившегося верстового столба с замазанной цифрой.

– Валяйте напрямик, через лес, – сказал он нам, – и вы попадете точно к себе в батальон. Он сейчас во втором эшелоне. Так шагов тысячи полторы. Все время на северо – северо-восток. Конечно, вы можете поехать с нами в штаб полка, но оттуда вам придется дать порядочного крюка.

– Спасибо, товарищ лейтенант, – сказал Аркадий, – мы потопаем прямо.

Мы крепко пожали руки Часикову и шоферу (Васильев спал) и углубились в лес. Мы шли гуськом с интервалом шагов пятьдесят, впереди Аркадий, позади Саша, я в середине.

Было еще серо, но птицы уже запевали. Они долго не улетали в этом году, – осень выдалась необычайно теплая.

В лесу было тихо, и мы без приключений добрались до батальона. Нам повезло: отсюда шел попутный связной броневичок в четвертую роту, и через полчаса мы вскарабкались на красные глинистые холмы, поросшие могучими соснами. Здесь расположился первый взвод.

– Саша, мы дома! Чувствуешь? – сказал Аркадий и хлопнул гиганта по спине.

Саша радостно улыбнулся. Да, это был их родной дом! Что из того, что рота переменила позиции и отошла из деревни в лес! Для солдата дом – это не место, а товарищи, вместе с которыми ешь, спишь, дерешься, помираешь. Люди окружили Аркадия и Сашу. Галанин снял с плеча пулемет и передал Саше. Саша открыл затвор и сказал огорченно:

– Запакостили… Гляди, канал-то ствола, как отхожее место. Зачем таскали мой примус-то в бой? Чо, своих мало?

– А ты соображаешь, что тут вчера было? – со злостью ответил Галанин.

– Оставь его, Саша, – пренебрежительно сказал Аркадий, – видишь, студент в расстроенных чувствах. Никак не может привыкнуть, шё на войне стреляют.

Саша, ворча, принялся чистить пулемет.

Аркадий с торжественным видом выгрузил из карманов свои ленинградские покупки и крикнул:

– Галанин!

– Я! – отозвался студент.

– Получай бритвы.

– Спасибо, – буркнул Галанин.

– Шапошников!

Молчание. Потом чей-то голос:

– Убит вчера.

– Шапиро! – выкрикнул Аркадий как ни в чем не бывало.

– В госпитале. Ранен вчера.

Аркадий нахмурился. Потом не очень уверенным голосом:

– Кожевников!

Кожевников протянул руку и получил свои подворотнички.

– Тарасовский!

– Убит вчера.

Аркадий замолчал. Потом сказал:

– Видать, вчера горячо было?

– Да. Баня…

Аркадий помотал головой.

– Так. Тут, значит, люди потели, а мы с тобой, Саша, в убежище с девчонкой прохлаждались.

– У тебя девчата завелись, Аркадий? – спросил кто-то.

– У меня? Куды мне! Это у нашего красавчика Саши невеста в Ленинграде.

– Да ну? – закричали в траве. – Хороша девушка?

Саша, сидя за пулеметом, застенчиво улыбнулся.

– Ничего. Все на месте. Только… – Аркадий кинул лукавый взгляд на Сашу и очень смешно, в лицах, изобразил, как Саша всю дорогу хвастал своей невестой, а когда они пришли к ней, она его не узнала, и Саша якобы бил себя кулаками в грудь и кричал: «Это я! Это же я, ваш Саша-с-Уралмаша!»

– Ну, в общем, я вижу – Сашина невеста на него нуль внимания, в общем, тот случай…

– Трепаться-то брось, – прервал его Саша.

В тихом голосе гиганта было что-то такое, что заставило Аркадия на секунду замолчать. Но рассказ получался как будто забавный, кое-кто засмеялся, и Аркадию жаль было расстаться с успехом.

Он продолжал в своем обычном тоне издевательских рассказов о Саше. Но странно: чем больше Аркадий изощрялся в придумывании смешных и унижающих Сашу подробностей, тем, чувствовал он, слушатели все больше охладевали к его рассказу. Некоторые вставали и уходили.

Он закончил рассказ среди молчания. Гладышев презрительно плюнул и отошел. В общем, провал.

Аркадий надменно пожал плечами и кинул как бы случайный взгляд в сторону Саши. Отлично вычищенный и смазанный пулемет стоял под деревом, но самого Саши не было. Аркадий поискал его глазами. Он увидел Сашу вдали. Своим тяжелым, развалистым шагом гигант удалялся в лес. Голова его и плечи были опущены, что-то скорбное почудилось Аркадию во всей его фигуре, и ему захотелось броситься вслед за Сашей и сказать ему что-нибудь сердечное, товарищеское.

Но кругом стояли люди, и Аркадий засвистал «Махну в Анапу я» и дружески подхватил под руку Галанина, который во всей роте был самым восторженным его поклонником.

Галанин сказал:

– Прости меня, милый, что я вмешиваюсь… но на твоем месте я пошел бы и извинился перед Сашей.

– Иди ты со своими советами знаешь куды? – гневно закричал Аркадий.

Он оттолкнул студента и спустился в землянку для пулеметчиков.

Здесь он вынул из вещевого мешка мандолину и заботливо обтер ее куском замши, который хранил специально для этого. Он натянул на мандолину новые струны, привезенные из Ленинграда. Потом он вынул из кармана маленький камертон и ударил им о край нары, и земляная дыра наполнилась широким, вибрирующим и сладким звуком «1а». Аркадий тщательно настроил мандолину. Все время при этом на его лице сохранялось сердитое и вызывающее выражение. Потом он ударил по струнам черепаховой косточкой и запел.

Никогда еще не пел он так хорошо. Откуда брались в его скрипучем голосе эта мягкость и завлекательность? Бойцы кучками скапливались возле землянки и слушали. Он пел о друзьях и о девушках, о дальних странствованиях и о прекрасной Одессе. Он пел грустные и залихватские песни портовых грузчиков. «Грубая спина у меня позади, грубое лицо у меня впереди и нежное сердце в груди…» Казалось, он призывал кого-то и умолял о чем-то, и вслед за ним повторяла эти мольбы мандолина своим дрожащим, детским, серебряным голосом.

Саша вышел из лесу. Проходя мимо землянки, он остановился. Бойцы посмотрели на него. Гигант насупился и пошел прочь не останавливаясь, словно звуки мандолины гнали его все дальше и дальше. Он разыскал среди деревьев палатку политрука Масальского и попросил разрешения войти.

Масальский высунул свою красную физиономию и воскликнул:

– А, товарищ Свинцов! Входите, родной, садитесь. Ну, что у вас?

Они говорили долго. Масальский изумленно восклицал и что-то горячо доказывал Саше. А Саша в ответ упрямо бубнил, и в конце концов Масальский сказал:

– Ну ладно, пусть будет по-вашему, но я огорчен, право, огорчен.

Поевши, люди легли спать, чтобы отдохнуть после вчерашнего боя. День прошел тихо, ни артиллерии, ни самолетов. Но всем – от командующего фронтом до последнего коновода в обозе – было ясно, что с рассветом фон Лееб повторит свой вчерашний натиск на Ленинград. Но где пройдет линия главного удара? Может быть, через нас?

Перед закатом дневальные разбудили людей. Ночью роте предстояло выдвинуться вперед. Отделенные командиры вскрыли ящики с боеприпасами. Началась раздача гранат, патронов. Прибыли саперы. Лейтенант Рудой отправил их вперед для устройства окопов и заграждений. Он сам вычертил на бумажке профиль окопа и попросил командира саперов сделать окоп по этому рисунку.

– Да вы не беспокойтесь, сделаем по-хозяйски, – сказал молоденький саперный лейтенант в пилотке, лихо заломленной на ухо, и сунул чертежик в карман. – Ну, так мы пошли. В случае чего мы там маленько пощиплем фрицев.

– Ни в коем случае! Я вам запрещаю обнаруживать себя! – вскричал лейтенант Рудой.

Он с беспокойством посмотрел вслед удалявшимся саперам. Этот удалой лейтенант напомнил Рудому его самого, каким он был всего полтора месяца назад. И вскоре, не выдержав, Рудой побежал на передний край проверить, как там обстоит дело у саперов. Кстати, он захватил с собой отряд истребителей танков, чтобы заблаговременно расположить их в нужных местах.

Вообще хлопот было по горло, как всегда перед крупной операцией. Особенно когда начали прибывать пополнения. И поэтому никто в первом взводе не обратил внимания на необыкновенные перемены, произошедшие в составе пулеметных расчетов. К Аркадию явился боец Четвертаков и заявил, что он назначен вторым номером вместо бойца Свинцова.

– Ты? – сказал изумленный Аркадий. – А шё такое с Сашей?

– А он зачислен вторым номером на пулемет Окулиты, – сказал Четвертаков и добавил: – Согласно личной просьбе. Где пулемет-то? Как у вас диски? Не заедают?

Аркадий молча смотрел на Четвертакова. Казалось, от изумления он лишился дара речи. Наконец он вымолвил:

– Такое нахальство…

– Чего? – сказал Четвертаков.

Лицо Аркадия приняло обычное свое насмешливое и слегка надменное выражение.

– Дружочек Четвертаков, – сказал он, – возьми примус, вон он, в углу, и, будь другом, проверь его. Этот раззява Свиндов мог оставить его грязным. И вообще ему навоз таскать, а не на пулемете работать.

Вот и все о том, как разошлась дружба, самая крепкая во всей роте.

Саша не сказал и этого. Молча копался он в пулеметном хозяйстве Окулиты.

Любопытный Окулита приставал к нему с вопросами:

– А шо ж такое зробилось промеж вас? Двох таких корешков, як ты и Дзюбин, а?

– Щелочи у тебя маловато, – сказал Саша и принялся надраивать пулемет, и без того сиявший чистотой.

* * *

Пополнения прибывали маленькими партиями, но беспрерывно. Тут были и военные моряки из Балтфлота, посматривавшие несколько покровительственно на пехоту, и свои ребята, вернувшиеся из госпиталей, и ленинградские курсанты, и кадровики из сибирских и уральских частей. Весь этот народ надо было дово-оружить, накормить, проинструктировать, распределить по подразделениям.

Политрук Масальский совсем сбился с ног. У него не хватало агитаторов для политбесед с новоприбывшими, хотя он мобилизовал для этого всех мало-мальски толковых ребят в роте. Отряд балтийцев уже полчаса дожидался беседчика. Моряки сидели под соснами на шинелях, которые они только что получили. Некоторые пришивали к рукаву эмблемы якоря, чтобы все-таки как-нибудь сохранить свою морскую особенность среди серошинельной армейской массы.

Взгляд политрука упал на Аркадия, который стоял подле своей землянки, с независимым видом покуривая папироску и наблюдая предбоевую сутолоку. Аркадий вытянулся и откозырнул, щеголяя выправкой бывалого служаки.

Масальский продолжал молча созерцать Аркадия, упершись в него изучающим взглядом, и Аркадий уже начал обиженно поднимать брови.

– А что, – сказал наконец Масальский задумчиво, – разве такой развитой товарищ, как, например, товарищ Дзюбин, не мог бы провести беседу с товарищами красноармейцами?

– Я?

Польщенный Аркадий откашлялся.

– Будьте покойны, товарищ политрук. Шё-шё, а поговорить я умею. Какая тэма? Передача боевого опыта? Полный порядок. Не пройдет и пяти минут, люди у меня будут лежать от восторга.

Масальский сам представил Аркадия морякам:

– Перед вами, товарищи, один из лучших бойцов подразделения, отличник Ленинградского фронта, награжденный медалью «За отвагу». Он поделится с вами своим богатым боевым опытом и расскажет вам о приемах и уловках коварного врага…

Краснофлотцы с уважением посматривали на худую воинственную фигуру Аркадия. Аркадий приосанился. Он любил чувствовать себя в центре внимания.

– Балтийские морячки нам хорошо известны, – начал он, – я сам черноморец, я знаю, шё значит для моряка драться на суше. Вы видите по мне, получается как будто ничего.

Одобрительный гул пробежал по рядам балтийцев. Успокоенный политрук отошел. У него была куча дел. Аркадий продолжал говорить. Он решил расширить рамки своей темы. В голове у него вертелись обрывки из слышанных им в разное время бесчисленных докладов. Надо же, черт побери, раскрыть браточкам глаза на международное положение. Позади балтийцев Аркадий увидел нескольких ребят из своего взвода. Что ж, тем лучше. Пусть ребята убедятся, что Аркадий Дзюбин способен не только на трепотню о Саше-с-Уралмаша, но и на солидные доклады по вопросам мировой политики.

Политрук Масальский меж тем бегал по своим делам. Надо было проверить обеспечение предстоящего боя пищей и боеприпасами. Надо было организовать раздачу листовок. Надо было помочь ротным разведчикам, пыхтевшим над выпуском «Боевого листка». Кроме того, отсекр ротной организации Шувалов привлек Масальского к рассмотрению кучи заявлений о приеме в партию, они массами поступали перед боем. В это же время прибыли из политотдела дивизии партбилеты, и обязательно надо было позаботиться, чтобы новые члены партии получили их накануне боя. С этой маленькой красной книжечкой в кармашке у сердца они будут драться с удвоенным пылом.

За всеми этими хлопотами прошло немало времени. Поспешая по одному такому делу из взвода во взвод, политрук вдруг услышал громовой раскат хохота. Он глянул и увидел балтийцев, а посреди них отчаянно жестикулирующего Аркадия Дзюбина. Масальский удивился: как, до сих пор продолжается беседа?

Над лесом кружил «Хейнкель-126», старый немецкий разведчик. Иногда он становился на крыло, видимо, фотографировал. Никто из моряков не поднимал головы – так сильно были они увлечены речью Аркадия. Зенитки молчали, чтобы не обнаружить расположения полка.

Масальский приблизился и услышал скрипучий голос Аркадия:

– …Два слова за эту дешевку Антонеску. Если сварить из него похлебку, так я не знаю, браточки, или найдется такая голодная собака, которая не побрезгает ее жрать: стошнит. Теперь от рассмотрения политики сателлитов перейдем к тому, кто держит пальму первенства во всем этом дерьме, к пресловутому Адольфу Гитлеру. Этот кровавый выродок утверждает, шё он строит новый порядок в Европе. Гитлер строит, а? А шё он вообще может построить? Подумаешь, строитель…

Масальский поспешно прервал этот «доклад» под тем предлогом, что Аркадий устал.

Аркадий был несколько обижен. В душе он считал, что Масальский завидует ему.

– Хорошо, хорошо, – пробормотал Аркадий про себя, – вы еще будете просить Аркадия Дзюбина, шёб он осветил людям международную обстановку. Но нет, нема дураков! Теперь я знаю только свой примус – и больше ничего.

Высоко задрав свою петушиную голову, Аркадий проследовал мимо ребят своего взвода. Среди них стоял Саша. Аркадий кинул на него как бы случайный взгляд и тотчас отвернулся. Гигант смотрел на него презрительно и насмешливо.