Тайна трёх подруг

Глава 4

САМОЛЁТ, ГРАФИН, ДИПЛОМ

Авиалайнер набирал высоту. Света прильнула к стеклу иллюминатора, буквально уткнувшись в него носом и разглядывая разноцветные прямоугольники, на которые оказался поделённым родной город и его окрестности, если смотреть на него сверху. Внутренне она очень гордилась тем, что летит вдвоём с сестрой на юг, и казалась себе такой взрослой, элегантной и небрежной. На самом деле, в синих джинсиках и сиреневой маечке, со светлыми волосами, собранными сзади в тонкий хвостик, девочка выглядела обычной школьницей, собравшейся к морю на каникулы, кем она, по сути, и являлась. И детский взгляд, ищущий в глазах окружающих восхищение её внешностью и удивление смелостью, совсем не придавал ей солидности.

– Вот представляешь, грохнемся мы сейчас вместе с этой железной коробочкой, и всё. И никого-никого после нас не останется, – вдруг заявила Светлана. – И папа наш так никогда и не узнает о нашей печальной судьбе.

– Почему мы обязательно должны «грохнуться»? – с весёлым недоумением спросила Евгения, хотя ей самой было немного неуютно на душе, и мысли, высказанные сестрой, заставили внутренне поёжиться.

– Не обязательно, конечно, но предыдущий год был какой-то нелётный. То под Иркутском упал самолёт, то хохлы израильский лайнер сбили. А Америка? То «Боинг» рухнул на город из-за турбулентности, то вообще этот ужас со Всемирным торговым центром, когда две башни рухнули из-за врезавшихся в них самолётов.

– Грохнемся, так грохнемся, – решила вдруг Евгения. – Судьба, значит, у нас такая. Зато хлопот с нашими похоронами ни у кого не возникнет.

– Слушай, а тогда ночью, когда мама тебе являлась, она во что была одета?

– Ни во что. То есть, я её не чётко видела. Только чувствовала её присутствие.

– Вряд ли бы ей понравилось, во что мы её одели.

– Ты же сама и выбирала со своей бабой Клавой на пару.

– Я не выбирала, мы просто ходили вместе магазинам. Она в похоронных обрядах разбирается, и сразу сказала, что одевать надо во всё новое. И брюки, говорит, надевать нельзя, и туфли на высоком каблуке нельзя – только тапочки, чтобы там удобно было. Вот в конечном итоге и вышло, что мама всю жизнь носила красивые блузки и элегантные брючные костюмы, а похоронили её в сером старушечьем платье на пуговичках… И гроб ещё обшили таким дурацким бордовым бархатом, цвета запылившегося знамени орденоносного полка, потерявшего последнего солдата.

– Девочки, вы не могли бы сменить тему разговора? – вдруг послышался недовольный голос сидящего позади них полного лысоватого мужчины, чей наряд скорее напоминал ночную пижаму, чем костюм делового человека. – Вам больше не о чем поговорить, как о гробах и авиакатастрофах?

– К встрече с Богом надо быть готовым в любую минуту, – назидательно промолвила Светлана голосом немолодой монашки, и тут же получила от сестры весьма ощутимый тычок в бок.

– Извините, мы совсем недавно пережили большое горе, – примирительно сообщила Евгения мужчине, наклонив голову к проёму между креслами.

– Ничего, ничего, – донеслось оттуда, причём произнесено это было таким тоном, каким обычно говорят: «Так вам и надо!»

Стюардесса прошлась по салону с подносом, предлагая на выбор сок или минеральную воду. Евгения пить не стала, Светка один за другим залпом опрокинула в рот оба схваченных с подноса стаканчика с соком, потом ещё немного поёрзала в кресле, повертела головой во все стороны и, наконец, притихла, откинувшись на спинку сидения и закрыв глаза. Казалось, она заснула, но через некоторое время вдруг принялась трясти за плечо дремлющую сестру:

– Слушай, где это мы летим? Посмотри в окно! Там внизу сплошные льды! Разве в этих краях могут быть такие обледеневшие равнины? Это же Северный Ледовитый океан какой-то! Нас случаем не угнали?

Евгения сонно отмахнулась:

– Какие же это льды! Эх ты, серость! Это облака.

– Надо же, облака! Странно так. Слушай, а почему тебя не тошнит? Ой, кажется, самолёт загорелся, – не унималась Светка. – Смотри, под крылом что-то вспыхнуло. Это же огонь! Вот, ещё раз вспыхнуло… Ну, сейчас точно рванёт.

– Девушка, вы не могли бы пересадить меня на другое место? – обратился к стюардессе сидящий позади сестёр мужчина, лицо которого приняло сероватый оттенок.

С трудом пробившись сквозь толпу встречающих и таксистов, осаждавших выход из здания аэропорта и наперебой предлагавших свои услуги, девочки вышли на залитую южным солнцем площадь и принялись озираться в поисках автобусной остановки.

– Екатеринбургский уже приземлился? – обратился к ним мужчина лет тридцати в спортивных трико и чёрной майке. Услышав положительный ответ, он вроде собрался кинуться к выходу для прибывших пассажиров, но словно раздумав, двинулся следом за сёстрами. – Девочки, вы этим рейсом прибыли? На отдых или по делам?

– По делам. Собираемся открыть в вашем городе фирму по производству туалетной бумаги. У вас тут такой широкий рынок сбыта, – ответила Светлана, поправляя лямку висящего за спиной рюкзачка.

– Ой, смотрите, – мужчина вдруг забежал вперёд и поднял с пола плотную пачку сложенных вдвое стодолларовых купюр. Глаза его быстро-быстро забегали по сторонам. – Не видели, кто обронил?

– А ну вали отсюдова! – вдруг закричала на всю площадь Светка, и на них начали оглядываться люди. – Ищи лохов в другом месте! Про эти ваши штучки уже во всех газетах написано! Ишь, умник какой выискался!

Мужчина, засунув пачку в карман трико, быстро засеменил в обратном направлении, а Женя недоумённо уставилась на сестру:

– Ты чего так разоралась?

– А ты бы молча двинула с этим козлом за ближайший угол? Он бы сейчас начал нас в сторонку оттирать и предлагать поделиться неожиданной удачей.

– Ну, и в чём фишка? – не могла взять в толк Евгения.

– Да как ты не понимаешь?! Он разделил бы эту пачку пополам: себе половину, и нам половину. И тут, словно из-под земли, возникает «хозяин» этих денег и начинает требовать их назад. Орёт при этом, что мы его обокрали и требует предъявить наши доллары, чтобы сверить номера. А потом пара ловких движений – и ни тех, найденных, долларов, ни наших! Ищи, свищи.

– Но у нас же нет при себе долларов!

– Всё равно лучше не связываться.

– А милиция куда смотрит?

– Следит за тем, чтобы побольше лохов попадалось на удочку. Такие же штучки и у нас в Екатеринбурге проворачиваются. А менты в доле.

– Всё-то ты у нас знаешь, – проворчала Евгения, поднимаясь по ступенькам следующего в центр города автобуса-экспресса.

Уже отъезжая, девочки увидели в окно, как шулер в синих трико, очевидно, нашедший очередную пачку долларов, увлекал за газетный киоск их лысого попутчика по рейсу, которому Светка изрядно потрепала нервы в самолёте.

На следующее утро Евгения проснулась рано. Тихонько, чтобы не разбудить разметавшуюся по постели сестрёнку, ступила на пол и, не надевая тапочек, подошла к окну гостиничного номера. Она всматривалась в уходящий вдаль проспект незнакомого города, который на первый взгляд показался слишком жарким и пыльным. Светлана ещё спросила, не цемент ли здесь производят, уж очень грязными выглядели все здания, даже относительно недавно построенные, из-за глубоко въевшейся в белые кирпичные стены серой пыли.

Вчера они лишь немного погуляли по прилегающим к отелю улицам, купили в супермаркете хлеба, молока и мясных нарезок, поужинали в номере и заснули ещё засветло, решив оставить посещение университета на утро. И вот оно наступило, а Женя вдруг очень чётко осознала всю нелепость затеи с визитом в чужой город. Предстоящие поиски «того, не знаю, чего» представлялись полным безрассудством и досадной нелепицей. Студентка-отличница внутренне обругала себя «полной идиоткой» за то, что позволила сестре вовлечь себя в это бестолковое мероприятие, и в тот же момент почувствовала за спиной едва уловимое движение. Светка прижалась к сестре сзади и обняла, ткнувшись губами в шею, а потом вдруг крепко схватила её обеими руками за груди, выпирающие из хлопчатобумажной маечки с тонкими бретельками:

– У, отрастила!

– Не завидуй, свои отращивай, – рассмеялась Евгения, высвобождаясь из маленьких, но цепких рук, и смущённо добавила, – это они так от беременности налились.

– Давай кофейку попьём, яблочко ты наше наливное, – предложила Светка и пошлёпала в ванну набирать воду в стеклянный графин с тем, чтобы вскипятить в нём воду.

Фокус не удался. Графин внезапно лопнул и развалился на куски, при этом не успевшая ещё толком закипеть вода залила тумбочку, коврик у кровати и край постели. Евгения бросилась выдёргивать кипятильник из розетки, а Светлана, выглянувшая на шум из ванной комнаты с перепачканными зубной пастой губами, философски изрекла:

– Завтракать, однако, придётся в кафе! Там же заодно и узнаем, как нам лучше добраться…

Подходя к университету, Евгения невольно принялась внутренне сравнивать ростовское здание со своей екатеринбургской «альма-матер». Решила, что в конечном итоге все советские проекты были однотипными, и с тех пор ничего не изменилось. Никто ведь так и не построил круглого стеклянного храма науки с тонированным куполом в виде магистерской шапочки, в которой так здорово было бы разметить студенческое кафе, оно же – зал для приема делегаций и торжественных мероприятий вроде вручения дипломов.

Она деловым тоном осведомилась у вахтёрши, где находится архив, и решительно двинулась в указанном направлении, не ответив на вопрос, что им нужно и не услышав брошенного вслед сообщения, что архив сейчас не работает. У Светки почему-то вдруг начали дрожать колени, она волновалась так, будто с минуты на минуту ей предстояло прикоснуться к чему-то великому и необыкновенному, и, едва поспевая за сестрой, беспрерывно повторяла про себя: «Только бы удалось, только бы удалось!»

Смирновы прошлись по безлюдным лестницам и коридорам и уткнулись в запертую дверь с нужной табличкой. Потолкались в соседние двери, за которыми царило гулкое безмолвие. В то время как выпускные экзамены уже закончились, а вступительные ещё не начинались, рассчитывать на то, что они застанут кого-либо на рабочем месте, не приходилось, и сёстры очень обрадовались, когда в деканате экономического факультета увидели девушку, энергично барабанившую по клавиатуре компьютера.

– Вы не могли бы нам помочь? – обратилась к ней Светлана. – Нам надо получить кое-какие данные из вашего архива.

– А там нет никого, все в отпуске, – отозвалась девушка. – В сентябре приходите, и вам выдадут справочку, или что вы там хотели.

– Мы никак не можем в сентябре. Понимаете, мы из Екатеринбурга прилетели. Всего на два дня, – Светка заговорила таким тонким и жалобным голоском, что девушка прекратила работать и уставилась на неё сквозь стёкла круглых очков в роговой оправе. – Нам всего-то надо взглянуть на список выпускников восемьдесят шестого года. Мама у нас умерла, хотим разыскать её друзей. Может, кто-то что-нибудь знает про нашего папу.

А Женьке почудилась в этом монологе привокзальная заунывная песенка разномастных оборванцев: «Люди добрые, сами мы не местные… Вещи у нас украли, деньги все украли. Поможите, чем можете, на билет до дома». Она застыдилась и попятилась к двери, а секретарь поднялась, вышла из-за стола (при этом выяснилось, что рост у неё под два метра), и просто сказала:

– В принципе, ключ у меня есть, пойдёмте. Список, думаю, найти можно. Меня Оля зовут. А в архиве подруга моя работает. Тоже Оля.

В небольшом помещении архива сотрудница университета чувствовала себя довольно-таки уверенно. Она сразу открыла нужный шкаф и, пройдясь глазами по полке, вытащила папку-скоросшиватель, полистала её и протянула Свете:

– Вот. Экономический факультет. 1986 год.

Женя достала из сумки блокнот и принялась было выписывать расположенные в алфавитном порядке фамилии, но Света, быстро проглядев весь список, остановила её:

– Не трудись. Мамы здесь нет!

– Как – нет? – Евгения несколько раз прошлась глазами по листочку сверху вниз и в обратном порядке, перевернула страницу и снова вернулась к предыдущей. – Оля, а у вас нет алфавитного каталога? Может, мы перепутали год? Давайте поищем Смирнову Татьяну Александровну.

Девушка кивнула и выдвинула из стеллажа деревянный ящик и пробежалась пальцами по табличкам, находящихся за картонной буквой «С».

– Вообще-то все данные уже компьютеризированы, но я не знаю пароля, хотя разницы-то в принципе нет. В компьютер все равно вносились данные из каталога… Итак, что у нас тут на букву «С»? Смирнов Валерий Вениаминович, 1980—1985, исторический факультет… Смирнова Анна Алексеевна, химфак, выпуск 1964 года… Фамилия, конечно, распространённая, но Татьяны Александровны вообще ни одной нет… Вы точно уверены, что ваша мама закончила именно наш университет? Вы видели её диплом?

– Нет, не видели, просто она нам рассказывала… Но мы, наверное, что-то не так поняли. Извините за беспокойство. – Света схватила под руку и потащила совсем растерявшуюся Евгению к дверям. – Спасибо вам!

– Не за что, – пожала плечами Оля, провожая сестёр недоумённым взглядом.

А они почти бегом спустились вниз по лестнице и быстрым шагом ринулись к выходу из здания, словно в ожидании возможного преследования или грозного окрика за спиной. Женя опомнилась первой, опустилась на первую же свободную лавку, которая попалась им на пути, вытащила из сумки пачку сигарет, нервно затянулась сладковатым дымом и только потом взглянула на Светлану:

– Ну, что скажешь, Шерлок Холмс?

– Выходит, что наша мама просто-напросто купила диплом за сто баксов на рынке.

– Выходит, что она не училась в ростовском университете. А, может, и вовсе в Ростове не жила! Она же вообще никогда не вспоминала этот город. О Магадане и то чаще рассказывала… Но, Господи, зачем? Зачем?

– Никаких идей, – честно призналась Света. – Только острое чувство нереальности происходящего.

Глава 5

ГЛАЗ, РУКА, ЗАБОР

Сестры сидели за красным пластмассовым столиком летнего кафе и медленно потягивали через соломинки кока-колу из пластиковых бутылочек. Обе были одеты в синие шорты, бывшие когда-то джинсовыми брюками, и белые майки-безрукавки. Девочки уже съели по порции шашлыка – три крошечных кусочка свинины, нанизанных на остренькую палочку, и пребывали в раздумьях, заказать ли ещё этого сухого и жёсткого мяса или ограничиться съеденным. Решили всё же повторить заказ. Просто так занимать столик под огромным зонтом с рекламной надписью «Tuborg bee» им казалось неловко.

Между тем, окружающие их люди, в основном молодежь, часами проживали в теньке перед единственной кружкой пива или чашкой кофе, время от времени отхлёбывая по глотку, лениво покуривая, ведя неторопливые беседы, и нисколько не смущаясь предстоящей мизерной платой за столько удовольствий сразу. Да и работникам кафе не пришло бы в голову ждать особого разгула от своих посетителей в это время суток. Полусонный парень у мангала, он же – официант, и девушка в киоске, пробивающая для него чеки и попутно торгующая мелочёвкой, знают, что настоящий клиент пойдёт вечером. Тогда же, с наступлением благословенной прохлады, начнут делать серьёзные заказы и некоторые из дневных гостей: им непременно захочется выпить нечто покрепче кофе и пива, и закусить чем-нибудь посущественнее чипсов и фисташек. Но у девочек никакого вечера в этом кафе быть не могло. Они уже договорились уехать из города после обеда.

– Знаешь, с тех пор, как я сама стала студенткой, мне неоднократно приходила в голову мысль, что маме было ой как непросто закончить дневное отделение института, имея на руках двоих детей, – заговорила вдруг Евгения. – Она ведь, по идее, и тебя, и меня рожала после очередной сессии, на каникулах. Да и кто позволил бы по тем временам держать в студенческом общежитии ребенка, тем более, двоих?

– Мама говорила, что когда родилась я, она сняла квартиру, жила там с двумя подругами, и они ей здорово помогали.

– То, что она рассказывала, как выяснилось, полная лажа. Скорее всего, если она и поступила в своё время в институт, то вынуждена была его бросить. Не прокормить ей было ребенка на стипендию. Наверное, родила меня и пошла работать. А потом, когда устраивалась в Екатеринбурге, действительно купила диплом, чтобы приняли на инженерную должность… Но ведь тогда в её трудовой книжке должна быть соответственная запись о предыдущим месте работы, а там первым значится наш екатеринбургский завод. И еще. Знаешь, что кажется странным? Что она вдруг рванула с насиженного места и поехала с юга на север именно в разгар зимы.

– Наверное, что-то такое произошло. Может, она даже с работы уволиться не успела, бросила там свою трудовую книжку. А потом, чтобы как-то объяснить, где она болталась с восемнадцати до двадцати четырёх лет, предъявила в отдел кадров этот липовый диплом. Зато получила хорошую работу и малосемейное общежитие.

– Но ведь маму ценили как замечательного специалиста, даже «Почётную грамоту» как-то вручили. А когда завод уже на ладан дышал, она без труда устроилась в частную фирму, и ею там гордились!

– Занималась самообразованием, – решила Светлана и сделала глазами знак, символизирующий, что разговор надо прекратить: им несли шашлык и соус с луком.

– Жень, ты не сильно на меня сердишься? – спросила она некоторое время спустя, съев кусочек мяса и отодвинув от себя бумажную тарелочку.

– За что?

– За то, что втянула тебя в эту авантюру, заставила прилететь в Ростов и выкинуть кучу денег на ветер, а оказалось, что всё зря.

– Чего мне сердиться-то? Я ведь могла и не согласиться, ты ж меня не связанную в самолёт занесла. И потом: нет худа без добра. Посмотрим Ростов, съездим на море. Мне и самой мамино прошлое интересно. Жаль только, не узнать уже ничего.

– Жень, ты только теперь не рассердись на меня, пожалуйста! У меня есть идея, может, и смурная, но если мы её вместе обмозгуем… Ну, пожалуйста, выслушай очень внимательно и не говори сразу: «нет», ладно?

– Ладно, – милостиво согласилась Евгения, хотя умоляющий Светкин тон её насторожил.

Именно после такого рода заявлений и случались всякого рода мелкие и более крупные неприятности. Женя обычно позволяла себя уговорить на очередную проказу, за которую в конечном итоге ей же, как старшей, и доставалось. Но сейчас она была самой старшей. Не было мамы, которая осудила бы или наказала, да и шалости теперь выходили из разряда детских и невинных и могли привести к непредсказуемым последствиям. Бремя ответственности за младшую сестру свалилось на студентку-второкурсницу слишком рано, и она ещё не успела привыкнуть к тому, что нужно самой принимать решения.

– Помнишь, как однажды мы с мамой вдвоём поехали на море? Мне тогда было шесть лет.

– А то как же! Помню-помню, – мрачно отозвалась Евгения. – Вы с мамой – на море, а я на целых три недели – к бывшей нудной соседке с её припадочным внучком.

– Кто тебе виноват, что ты за два дня до поездки умудрилась свалиться с брусьев и сломать ногу? Ну, не в этом дело. Мы же тогда с мамой до Краснодара не доехали! Сошли с поезда в маленьком городишке Тихорецке, и переночевали в частном доме, и только на следующий день добрались до столицы края, а уже оттуда – на автобусе до Анапы.

– Ну и что?

– Вроде бы и ничего. Но зачем-то ведь мама сошла с поезда! Я тебе больше скажу. В этом городке мы ночевали у женщины, у которой не было одной руки и одного глаза!

– Ах, так вот ты о чём! – рассмеялась Евгения. – Что-то я смутно припоминаю твои страшные рассказы в ночи про жуткую тётю. Мама тогда еще рассердилась и отшлёпала тебя, чтобы ты не несла чушь и не пугала меня всякими кошмарами.

– Видишь ли, если бы мама не стала тогда так рьяно убеждать меня в том, что эта тётя мне приснилась, я, может, и забыла бы про этот нестандартный эпизод.

– А на самом деле, эта страшилка тебе вовсе не приснилась, да?

– Конечно, нет! Вот, смотри! – Светка извлекла из заднего кармана шорт изрядно помятый лист плотной белой бумаги и разложила его на столе. – Я нашла этот рисунок в своих старых альбомах, когда лазала по антресолям, и сразу же припомнила всю эту историю.

– Шедевр, – воскликнула Евгения, внимательно разглядывая рисунок.

Большую часть листа занимал раскрашенный зелёным цветом забор. Сквозь распахнутую калитку вдали виднелся крошечный домик с одним окошком на фасаде и одним – на чердаке, из трубы валил густой чёрный дым. А на переднем плане была изображена замотанная по самые брови в чёрный платок женщина, которая, неестественно изогнувшись, единственной рукой то ли опиралась на метлу, то ли мела двор. При этом один рукав разноцветного, словно сшитого из лоскутков, платья был длинным и доходил до кисти руки, державшей метлу. Второй рукав, если бы в нём была рука, пришёлся бы до уровня локтя. Но женщина была однорука. Один глаз у калеки был таким, как обычно рисуют дети: удлинённым, с длинными, загнутыми вверх ресницами, другой – круглым, словно выпученным, и неестественно большим. Узкое лицо искажала какая-то вымученная улыбка, напоминающая скорее гримасу плохо скрываемой боли. Из-за искривлённой верхней губы торчали два явно великоватых для этого лица зуба, выкрашенных почему-то жёлтым карандашом.

– У неё было только два зубика, а одна ножка короче другой? – жалостливо спросила Евгения и, не выдержав, прыснула.

– Да нет, с ногами, у неё, скорее всего, было все в порядке. Не помню, чтобы она еще и хромала, – вполне серьёзно ответила юная художница, но внимательно взглянув на рисунок, вдруг тихонечко запела. – Одна её нога была короче, другая деревянная была, один был глаз фанерой заколочен, другой совсем не видел ни фига…

Светка захохотала безудержно и звонко. Евгения присоединилась к сестре, посмеиваясь более сдержанно, но так же весело. На них стали оглядываться парочки, сидящие за соседними столиками, а один вихрастый парень в яркой «гавайке» с изображением моря и пальм даже хитро подмигнул из-за плеча своей подруги.

– Грешно смеяться над больными людьми, – еле выговорила сквозь смех Светлана.

– Это я-то смеюсь? – парировала Евгения, протягивая сестре пудреницу. – Да у тебя тушь по всему лицу растеклась!

Старшеклассница принялась оттирать извлеченной из пудреницы губкой чёрные полоски, образовавшиеся под глазами, и когда ей это почти удалось, уже вполне серьёзно продолжила рассказ. Повествование лилось легко и гладко, поскольку в последние дни Светлана неоднократно мысленно облекала в словесную форму воспоминания детства, нахлынувшие внезапно, и теперь неотступно преследовавшие её. То, что на долгие годы было погребено где-то в глубинах подсознания, теперь казалось очень важным, и девочка старательно шаг за шагом воспроизводила и в чёткой последовательности выстраивала события десятилетней давности, стараясь припомнить малейшие подробности и нюансы происходивших событий. При этом главной задачей было ничего не переврать и не выдать детские фантазии за реальные факты. Сейчас-то она понимала, что таинственная женщина была давешней маминой знакомой, и Татьяна решила навестить её по пути в санаторий. Наверное, мать хотела сохранить визит в тайне и рассчитывала, что по возвращении с моря маленькая дочка забудет об этом посещении.

В маленьком южном городке они оказались уже поздно вечером, сошли с поезда и пошли вдоль частных домов, которые по сравнению с екатеринбургскими высотками казались Светке непривычно маленькими. Она буквально спала на ходу, и сначала или не заметила, что у хозяйки дома, куда они с матерью пришли ночевать, не было руки, или не придала этому факту значения. Мама завела дочку в крошечную комнатку, похожую скорее на чулан, чем на жилое помещение, раздела, уложила на высокую железную кровать, и усталый ребёнок мгновенно провалился в сон. А ночью вдруг проснулась – мамы нет, место незнакомое, и очень хочется писать.

Они тихонько сползла с кровати, вышла из комнаты в крошечный коридорчик, босиком ступая по холщовым половицам, и тут до неё донеслись приглушённые женские голоса. Заглянула в полуоткрытую соседнюю дверь, и увидела маму и ту женщину. Они сидели за столом, что-то одновременно говорили и обе плакали. Светка и сейчас чётко помнит ощущение охватившего её тогда липкого страха, она просто оцепенела. Во-первых, стало жутко оттого, что мама плачет, а во-вторых, при ярком свете удалось чётко разглядеть полночную хозяйку странного домика. Сразу же бросилось в глаза то, что у неё не было руки: над столом нависал пустой рукав. Голова незнакомки была обмотана косынкой, а левый глаз был круглым и неподвижным, из-под него текла слеза.

Светка почувствовала, что вот-вот описается, и бросилась назад в ту комнатку, из которой только что вышла. Там она схватила с тумбочки пустой графинчик с широким горлышком и написала в него. Хотела выплеснуть содержимое в окошко, но потяжелевший графин выпал из дрожащих детских рук и с оглушительным грохотом разбился во дворе об асфальт. От этого звука, такого резкого в ночи, девочка ещё сильнее испугалась, быстро вспрыгнула на постель, юркнула под белый вышитый пододеяльник, и в то же мгновение мама просунула голову в дверь и спросила: «Зайчонок, ты спишь?». Но Светка не ответила, притворившись спящей, и мама опять ушла.

Утром, когда девочка проснулась, мамы рядом снова не было. Светлана выглянула в окошко и увидела, как та страшная женщина ходила по двору с метлой. Она сметала в кучку осколки графина… Потом в комнату вошла мама, одела дочку, и они сразу же ушли из этого дома. Кажется, хозяйка их не провожала, по крайней мере, Света не могла этого припомнить. Потом они долго ехали на автобусе, и девочка всё ныла: где же море, ну, скоро мы приедем? А когда она спросила, почему у тёти такой страшный глаз, и ручки нету, мама как-то отвлекла её внимание и не ответила на вопрос. Потом, конечно, было море, карусель, мороженое и масса других удовольствий…

Уже дома Светлана изобразила свои впечатления от посещения маленького домика в незнакомом городке на бумаге. А мама вдруг страшно рассердилась, сказала, что рисовать надо красивое, а не уродство всякое. А когда девочка стала утверждать, что тётя была именно такая, и рисовать надо правду, Татьяна сказала, что это не правда, вырвала лист из альбома, скомкала его и выбросила в мусорное ведро. Маленькая художница ревела, топала ногами, ломала карандаши и кричала, что всё правда, мама сама врёт, и тогда её действительно отшлёпали…

Припомнив давнюю обиду, Светлана и сейчас шмыгнула носом. Татьяна никогда её не била, ни до этого эпизода, ни после, и те незаслуженные шлепки отразили в детском сознании всю несправедливость мира взрослых, где ты можешь оказаться неправым только потому, что младше и слабее. Тогда она поняла, что у мамы могут быть секреты, ради сохранения которых та готова отлупить своего ребёнка, чтобы заставить его замолчать.

В американских фильмах сексуальный маньяк после своего разоблачения обязательно припоминает подобный эпизод из детства, и зрителю сразу становится ясно, что переживший такой кошмар ребёнок просто обязан вырасти убийцей и извращенцем. Или, на худой конец, стать полицейским с целью искоренения на земле всяческого зла и несправедливости устройства бытия.

Наверное, российские дети обладают более устойчивой психикой, потому что Светлана мечтала стать дизайнером, и убивать пока никого не собиралась. С мамой они тогда помирились и сели вместе рисовать море, но альбомный листочек, наделавший столько шума, девочка попозже незаметно извлекла из мусорного ведра, отряхнула от картофельных очисток, разгладила и запрятала в ящик письменного стола среди других рисунков.

– Слушай, Женя, я ведь не сумасшедшая, и не смогла бы такое выдумать, – сказала Светлана, вытягивая из трубочки остатки кока-колы со дна бутылки. – У меня память, как у художника, фотографическая. Всё это было на самом деле! Ты мне веришь?

– И теперь, насколько я понимаю, ты предлагаешь, раз уж поиски отца не увенчались успехом, поискать эту женщину с рисунка? – спросила Женя с обречённым видом. – Интересно только, каким образом? Ведь ни названия улицы, где она живёт, ни номера дома ты не знаешь. У нас есть только «план-схема у фонтана». Или что это тут у нас в уголке? Ага, надо думать, это водяная колонка!

– Номер дома как раз есть. Смотри, вот на заборе висит табличка. И цифра «одиннадцать»! Я же не просто так её нарисовала. Значит, запомнила номер. У меня все рисунки очень точные. Творю в жанре социалистического реализма.

– Куда уж точнее! Дело, надо полагать, было в июле-месяце? Лето, южный город, жара… Особенно точно изображён этот дым, чёрными клубами валящий из трубы. Самое время было раскочегарить печку, чтобы погреться!

– Может, это баня топится, – смутилась Света. – Зато я чётко помню этот забор и, если увижу, сразу же его узнаю. И в калитке, по самому центру, сердечко прорезано.

– Забор за эти годы сто раз могли снести и двести раз – перекрасить. Если ты вообще не нарисовала его зелёным только потому, что поломался синий карандаш. Вспомни своих фиолетовых кенгуру, реалистка ты наша!

– В маленьких городках все друг друга знают, а уж на женщину с такими приметами нам каждый укажет прямо на автовокзале!

– Круто замешано! – Женька вдруг рассердилась. – Вот сейчас мы примемся разъезжать по городам и весям, и прямо с автовокзала начинать расспрашивать: «Здравствуйте, люди добрые, не живет ли в вашем городе, пардон, деревне, однорукая одноглазая гражданочка? У неё ещё забор такой зелёненький с сердечком и дым столбом валит из бани летом!» Хватит из меня дуру делать, Светка! И университета оказалось достаточно. Сейчас же идём брать билеты на поезд до Краснодара, а оттуда – в Геленджик, загорать и плавать. А будешь умничать, вообще домой вернёмся. Дешевле выйдет.

– Может, за обед-то всё-таки расплатимся? – смиренно промолвила Света вслед сестре, которая с последними произнесёнными словами решительно поднялась, опрокинув пластиковый стул, и двинулась в противоположную от ларька с кассой сторону.