Эрагон. Возвращение

Обещание Сапфиры

После посещения Совета Старейшин Эрагон несколько часов неторопливо возился с Сапфириным седлом – чистил его и смазывал. За этим занятием его и застал Орик. Гном подождал, когда Эрагон закончит смазывать крепежные ремни, а потом спросил:

– Ну, как ты сегодня себя чувствуешь? Получше тебе?

– Да, немного получше.

– Это хорошо. Силы нам всем нужны. Знаешь, а я ведь к тебе не просто так зашел, не только о твоем здоровье узнать. Наш король Хротгар просил передать, что он хотел бы поговорить с тобой, если ты свободен, конечно.

Эрагон сухо улыбнулся:

– Для него я всегда свободен. И он наверняка это понимает.

Орик рассмеялся:

– Ну и что? А все ж таки лучше соблюсти приличия, верно?

Эрагон отложил седло, а Сапфира, до того дремавшая в углу, свернувшись клубком, выползла на середину комнаты и приветствовала Орика дружелюбным ворчанием.

– И тебе тоже доброго утречка, – поклонился ей гном.

Они пошли по одному из четырех главных тоннелей Тронжхайма к центральному залу и двум зеркально расположенным лестницам, которые вели в тронный зал короля гномов. Но в центральный зал они так и не вошли; Орик свернул на небольшую лесенку, и Эрагон, хоть и не сразу, догадался: гном выбрал боковой вход, чтобы избежать страшного зрелища – вдребезги разбитого Исидар Митрима.

Наконец они остановились перед гранитными дверями тронного зала; на них была высечена корона с семью зубцами. Семеро вооруженных гномов в доспехах, стоявшие по обе стороны двери, одновременно стукнули об пол древками своих секир. И не успело смолкнуть гулкое эхо, как двери распахнулись.

Эрагон кивнул Орику и вместе с Сапфирой вошел в мрачноватый зал, направляясь прямо к стоявшему в отдалении трону мимо многочисленных статуй давно почивших правителей. У подножия тяжелого черного трона Эрагон остановился и почтительно склонил голову. Король гномов тоже поклонился в ответ; блеснуло серебро его густых волос, сумрачно сверкнули вделанные в золотой шлем рубины, похожие на брызги раскаленного металла. Волунд, боевой топор Хротгара, лежал у него на коленях, укрытых металлической кольчугой.

– Приветствую тебя, Губитель Шейдов, – сказал король. – Ты успел немало совершить с тех пор, как мы виделись в последний раз. И я, похоже, получил доказательства того, что ошибался относительно Заррока. Ну что ж, мы в Тронжхайме рады, что клинок Морзана до поры до времени в твоих руках.

Эрагон поблагодарил его и поднялся с колен, а Хротгар продолжал:

– Мы бы также хотели, чтобы ты оставил себе те латы, что носил во время сражения при Фартхен Дуре. Сейчас самые искусные наши мастера заняты их починкой. То же самое касается и лат твоего дракона; их тоже вскоре полностью приведут в порядок, Сапфира может пользоваться ими так долго, как только пожелает, или до тех пор, пока они не станут ей малы. Лишь этим мы можем сейчас выразить вам свою благодарность. Если бы не война с Гальбаториксом, мы, конечно, устроили бы пир в вашу честь… и не один… Но пока с пирами придется подождать.

– Ты щедр сверх всяких ожиданий, – снова поклонился ему Эрагон. – Нам с Сапфирой очень дороги эти благородные латы.

Явно довольный, Хротгар тем не менее нахмурился, отчего его кустистые брови совсем сдвинулись на переносице, и сказал:

– Ну, довольно любезностей. Мои подданные замучили меня требованиями назвать того, кто станет наследником Аджихада, ибо когда Совет Старейшин объявил, что выдвигает на этот пост Насуаду, это вызвало бурное возмущение среди гномов. И все-таки главы наших кланов должны решить, принять ли им кандидатуру Насуады или же поискать другую. Большинство, правда, склоняется в ее пользу. Но мне очень хотелось бы знать, какова твоя позиция по этому вопросу, Эрагон, прежде чем я поддержу тех или других. Мне, королю, хуже всего было бы попасть впросак.

«Много ли можно сказать ему?» – быстро спросил Эрагон у Сапфиры.

«С нами он всегда был честен и справедлив, но откуда нам знать, что он мог пообещать своим подданным? Лучше проявить осторожность. Пусть Насуада сперва действительно возьмет власть в свои руки».

И Эрагон, внутренне согласившись с нею, сказал Хротгару:

– Мы с Сапфирой согласились помогать Насуаде и не станем противодействовать ее избранию. («Интересно, – подумал Эрагон, – не слишком ли много я уже сказал?») И я очень прошу тебя, господин мой, тоже поддержать ее; нельзя допустить, чтобы среди варденов возникли распри; сейчас единство необходимо им, как никогда.

– Да, ты прав, – промолвил Хротгар, откидываясь на спинку трона. – И в твоих словах мне слышатся новая мудрость и новое достоинство. Я согласен с тобой, однако твоя просьба вызывает у меня один вопрос: как ты думаешь, достаточно ли Насуада мудра для того, чтобы стать предводительницей варденов, или же для подобного выбора существуют иные мотивы?

«Это проверка, – предупредила Сапфира. – Он хочет знать, почему мы поддержали ее».

Эрагон невольно улыбнулся:

– Да, по-моему, она мудра не по годам и весьма отважна. Она станет хорошей предводительницей.

– Так вы по этой причине ее поддерживаете?

– Да, именно по этой.

Хротгар, с облегчением вздохнув, тряхнул своей длинной белоснежной бородой и сказал:

– Меня радуют твои слова. В последнее время слишком мало ценится то, что хорошо и правильно, и слишком высоко то, что дает власть над другими. Трудно видеть, как это глупо порой, и не прийти от этого в ярость.

Некоторое время в тронном зале царила полная тишина; все вокруг точно застыло, и, чтобы нарушить столь неприятную паузу, Эрагон спросил:

– А что будет с «убежищем драконов»? Его восстановят?

Глаза Хротгара стали столь печальными, что Эрагон испугался: он еще никогда не видел ни одного гнома на грани слез. Морщины разом проступили на лице короля.

– Нам придется многое обсудить, прежде чем решиться что-либо предпринимать там. Сапфира и Арья совершили страшное деяние. Возможно, необходимое, но поистине ужасное! Ах, порой мне кажется, что лучше бы нас захватили ургалы, только бы уцелел Исидар Митрим! Ведь разбито самое сердце Тронжхайма, да и наши сердца тоже разбиты. – Хротгар прижал стиснутый кулак к груди, потом медленно опустил руку и стиснул обтянутую кожей рукоять Волунда.

Сапфира осторожно коснулась мыслей Эрагона, и он почувствовал, что ею владеют одновременно весьма различные чувства, но более всего его удивило то, что ее терзают угрызения совести и мучительное чувство вины. Она искренне сожалела об уничтожении прекрасной Звездной Розы, понимая всю необходимость своего поступка.

«Маленький брат, – сказала она, – помоги мне; я должна поговорить с Хротгаром. Спроси его: способны ли гномы восстановить Исидар Митрим из осколков?»

Когда Эрагон повторил ее вопрос вслух, Хротгар пробормотал что-то непонятное на языке гномов, помолчал и посмотрел на них.

– Мастерства у нас, конечно, хватит, но что с того? Чтобы восстановить Исидар Митрим потребуется много месяцев или даже лет, и все равно конечный результат будет лишь жалким подобием той красоты, что некогда сияла над Тронжхаймом! Нет, это стало бы поистине оскорблением нашей святыни! И я никогда не дам на это согласия.

Сапфира, не сводя глаз с короля, сказала:

«А теперь передай ему вот что: если Исидар Митрим действительно можно вновь собрать – да так, чтобы ни один осколок не пропал, – то я, скорее всего, смогла бы сделать его целым, как прежде».

Эрагона ее заявление настолько потрясло, что он совсем позабыл о своей роли переводчика:

«Сапфира! Сколько же на это потребуется сил! И ты сама мне говорила, что не можешь пользоваться магией по собственному желанию, отчего же ты так уверена, что сможешь восстановить Звездную Розу?»

«Да, смогу – но только если необходимость в этом будет достаточно велика. Вспомни могилу Брома и забудь все свои сомнения. И закрой рот – это неприлично, да и король на тебя смотрит».

Когда Эрагон передал Хротгару слова Сапфиры, король выпрямился и воскликнул:

– Неужели это возможно? Вряд ли даже эльфы решились бы восстановить целостность Исидар Митрима с помощью магии!

– Сапфира говорит, что она уверена в своих силах.

– Хорошо. Мы восстановим Исидар Митрим, даже если на это уйдет сто лет! Гномы по чертежам создадут для него рамку, и каждый кусочек будет вставлен на прежнее место. Каждый! Даже самый крошечный! Наши мастера умеют работать с камнем, так что не пропадет ни пылинки, ни крупинки. А когда мы закончим свою работу, ты, Сапфира, придешь и исцелишь нашу Звездную Розу!

– Да, мы придем, – подтвердил Эрагон и поклонился.

Хротгар улыбнулся; улыбка эта больше всего напоминала трещину в гранитной скале.

– Ты доставила мне великую радость, Сапфира! – воскликнул он. – Я снова чувствую, что стоит жить и править моим народом. Знай: если Исидар Митрим обретет новую жизнь, все гномы повсюду и на протяжении бесчисленных поколений будут славить твое имя! А теперь я благословляю вас обоих. Ступайте. А я поспешу дать поручения главам наших Домов. Но я отнюдь не требую, чтобы вы сохранили это обещание в тайне. Напротив, сообщайте об этом каждому, кого встретите. Я и сам незамедлительно объявлю своему народу, что мы начинаем великое дело. И пусть наши подземные залы звенят от гулкого эха, сопровождающего ликующие крики гномов!

Эрагон в последний раз поклонился Хротгару – тот все еще счастливо улыбался, – и они с Сапфирой удалились. За дверями Эрагон сообщил Орику о решении восстанавливать Исидар Митрим, и гном тут же поклонился Сапфире, поцеловал пол перед нею и с улыбкой схватил Эрагона за руку, говоря:

– Вот уж действительно чудо! Вы дали нам именно ту надежду, что была так необходима! Эх, и выпьют же сегодня гномы на радостях!

– Но ведь завтра похороны! – напомнил ему Эрагон.

Орик на мгновение стал серьезен:

– Завтра – да. Но до завтра мы не позволим горьким мыслям тревожить наши души! Идемте!

И, схватив Эрагона за руку, гном потащил его за собой – в один из залов, где за каменными столами собралось множество гномов. Орик шлепнулся за один из столов, смел с него все блюда прямо на пол и громогласно объявил новость о восстановлении Звездной Розы. Эрагон чуть не оглох от восторженных криков, которые за этим последовали. Каждый из гномов непременно хотел подойти к Сапфире и поцеловать перед нею пол, как это сделал Орик. Наконец с чествованиями было покончено, и гномы, забыв обо всем на свете, наполнили каменные кружки крепким пивом и медовым напитком.

Эрагон присоединился к этой пирушке с таким удовольствием, что даже сам удивился. Радость гномов передалась и ему, разогнав давившую на сердце тоску. Но полностью предаваться разгулу он считал недопустимым: ведь завтра ему предстояло исполнить определенные и весьма печальные обязанности, а для этого нужна будет ясная голова.

Даже Сапфира отведала медового напитка, и он пришелся ей весьма по вкусу. Обнаружив это, гномы выкатили для нее целый бочонок. Аккуратно опустив свою огромную морду в бочонок, она в три глотка осушила его до дна, потом задрала голову и выпустила в потолок здоровенный язык пламени. Эрагону понадобилось несколько минут, чтобы успокоить гномов и убедить их, что это совершенно не опасно и к драконихе можно подходить как угодно близко. Но как только гномы пришли в себя, они тут же выкатили Сапфире новый бочонок и с восторгом и изумлением стали смотреть, как она осушила и его.

Сапфира все больше пьянела; ее мысли и ощущения стали бесконтрольно проникать в душу Эрагона, так что он уже и сам точно не знал, что именно чувствует в тот или иной момент. Ее восприятие окружающего начинало подавлять его собственное; даже цвета и запахи он теперь воспринимал иначе – они стали ярче и острее.

Гномы принялись петь хором. Сапфира встала и, покачиваясь, принялась тоже мурлыкать незнакомую мелодию, каждую спетую строфу отмечая рычанием. Эрагон, желая тоже присоединиться к общему хору, даже вздрогнул, когда у него изо рта вместо нормальных слов вырвался хриплый драконий рык. Да, решил он, качая головой, пожалуй, это зашло слишком далеко… Может, мне это кажется? Или я просто пьян? Но вскоре ему это стало совершенно безразлично, и он с воодушевлением запел вместе с гномами, не обращая внимания на то, драконий у него голос или свой.

В зал продолжали стекаться гномы, обрадованные вестью о восстановлении великой святыни. Вскоре вокруг Эрагона и Сапфиры собралось кольцо из сотен гномов, а Орик призвал музыкантов, и те устроились в уголке, снимая зеленые покрывала со своих инструментов. Вскоре в зале зазвучали лютни, арфы и серебряные флейты, полились дивные мелодии, и пир продолжался еще много часов, прежде чем песни и громкие речи стали понемногу стихать. Наконец Орик взобрался на стол и, широко расставив ноги и держа в руках кружку, снял свой шлем, отшвырнул его в сторону и воскликнул:

– Ну, что ж, пир удался! Наконец-то мы попраздновали на славу! Ургалы изгнаны, шейд мертв, и мы победили!

Гномы в знак одобрения застучали кружками по столам. Сказано было отлично – кратко и по делу. Но Орик не унимался:

– Так выпьем же за Эрагона и Сапфиру! – проревел он, поднимая кружку. И все с восторгом его поддержали.

Эрагон встал и поклонился. Это вызвало новую волну восторженных криков. Сапфира тоже встала, слегка попятилась и тоже попыталась приложить переднюю лапу к груди, подражая Эрагону, но это ей удалось плохо, она пошатнулась, и гномы, осознав грозящую им опасность, шарахнулись в разные стороны. Они едва успели – с жутким грохотом Сапфира рухнула на спину, опрокинув один из тяжеленных столов.

И тут же острая боль вспыхнула у Эрагона в спине, и он, потеряв сознание, рухнул рядом с упавшей Сапфирой.

Реквием

Просыпайся, Кнурлхайм! Хватит спать! Нам давно пора у ворот быть – без нас ведь не начнут.

Эрагон заставил себя открыть глаза; голова просто раскалывалась, по телу словно проехала ломовая телега. Оказывается, он так и спал на холодном каменном столе.

– Как, как? – недовольно спросил он. Вкус во рту был такой, что он даже поморщился.

Орик, дернув себя за рыжеватую бороду, воскликнул:

– Ты что, забыл? Сегодня же похороны Аджихада! И мы обязаны присутствовать на погребальной церемонии.

– Да я не об этом! Как ты меня назвал?

Теперь в огромном зале остались лишь они да Сапфира. Дракониха лежала на боку между двумя столами и, услышав их голоса, слегка шевельнулась, приподняла голову и мутными глазами посмотрела вокруг.

– Кнурлхайм, Каменная Голова – вот как я тебя назвал! Я ведь тебя уже почти целый час разбудить пытаюсь!

Эрагон рывком встал на ноги, соскочил со стола и пошатнулся. Ноги казались ватными, в голове мелькали какие-то обрывки мыслей и неясные воспоминания о прошлой ночи.

«Сапфира, ты как?» – мысленно спросил он, неловко поворачиваясь к ней.

Она медленно выгнула шею и посмотрела на него, с отвращением облизываясь и показывая алый язык и острые зубы – точно кошка, съевшая что-то нехорошее.

«Да вроде… цела. Мое левое крыло, правда, ведет себя как-то странно: похоже, как раз на него я и приземлилась. А вот голова… Ох, в нее точно тысяча раскаленных стрел вонзилась!»

– Никто не пострадал, когда она тут рухнула? – озабоченно спросил Эрагон у Орика.

В широкой груди гнома что-то захлюпало: он явно пытался подавить смех:

– Да нет, хотя двое слегка расшиблись, когда со стульев попадали – уж больно смеялись. Еще бы! Пьяный дракон, который еще и кланяться вздумал! Да об этом у нас столько песен сложат! (Сапфира слегка шевельнула крыльями и жеманно отвернулась.) Мы решили так вас и оставить – все равно тебя, Сапфира, мы бы с места не сдвинули. Хотя наш главный повар весьма опасался, что ты и остальные запасы его драгоценного напитка опустошишь, как те четыре бочки, которые ты уже выпить успела!

«Вот-вот! А ты еще мне говорила, что я слишком много пью! – язвительно заметил Эрагон. – Да если б я четыре бочки разом вылакал, то наверняка бы концы отдал!»

«Естественно. Куда тебе до нас, драконов», – невозмутимо отвечала Сапфира.

Орик сунул Эрагону какой-то сверток.

– Вот, надень. Это куда больше подходит для погребальной церемонии. Да поспеши, времени у нас совсем нет.

Эрагон судорожно принялся переодеваться. В свертке оказалась белоснежная рубаха с завязками на запястьях и кружевными манжетами, красная куртка, отделанная золотым кантом и вышивкой, черные штаны, блестящие черные башмаки с подковками и потрясающая шляпа, которая под подбородком крепилась ремешком с большой красивой застежкой.

Эрагон поплескал в лицо водой и постарался как-то привести в порядок встрепанные волосы. Затем Орик прямо-таки поволок их с Сапфирой к южным воротам Тронжхайма.

– Процессия начнется оттуда, – пояснил он на ходу, с поразительной скоростью переставляя свои короткие толстые ножки, – ведь именно туда тело Аджихада принесли три дня назад, а путь покойника к могиле нельзя прерывать, иначе душа его не будет знать покоя.

«Старинный обычай», – заметила Сапфира и слегка пошатнулась.

Эрагон кивнул. В Карвахолле людей обычно хоронили либо прямо на ферме, либо на маленьком деревенском кладбище. Похороны сопровождались исполнением печальных старинных баллад, а затем устраивались поминки, на которых присутствовали друзья и родные покойного.

«А ты до конца-то выдержать сможешь?» – спросил он Сапфиру, заметив, что она снова пошатнулась.

Дракониха презрительно наморщила нос.

«Естественно! И похороны, и назначение Насуады. Но потом мне непременно надо будет поспать, чума забери этот их медовый напиток!»

Эрагон снова повернулся к Орику и спросил:

– А где Аджихад будет похоронен?

Орик даже шаг замедлил, настолько это, видимо, был серьезный вопрос. Осторожно глянув на Эрагона, он сказал:

– Это послужило предметом жаркого спора среди наших племен. Когда умирает гном, то, согласно нашим верованиям, его нужно непременно запечатать в камень, иначе он никогда не найдет путь к своим предкам. Видишь ли, тема смерти вообще очень сложна… Я не могу вдаваться в подробности, но мы, гномы, ни перед чем не остановимся, чтобы обеспечить Аджихаду достойные похороны! Ибо вечный позор падет на ту семью и тот Дом, где позволят своему покойному сородичу лежать в более легкой среде!

Видишь ли, под Фартхен Дуром есть особый зал, который служит домом всем умершим кнурланам. Именно туда и должны отнести Аджихада. Он человек, так что его нельзя хоронить вместе с гномами, но для него уже вырублен чуть в стороне подобающий его званию альков, где он и будет похоронен со всеми должными почестями. И вардены смогут посещать его могилу, не тревожа наши священные гроты.

– Ваш король очень много делал и делает для варденов, – заметил Эрагон.

– Некоторые считают, что слишком много! – кратко ответил Орик.

Мощные ворота были уже подняты и висели на скрытых в стенах цепях; в Фартхен Дур вливался слабый дневной свет. Перед открытыми воротами стояло множество людей, уже построившихся в длинную колонну. Аджихад лежал впереди на белых мраморных носилках, которые приготовились нести шестеро воинов в черных латах. На голове у вождя варденов красовался шлем, инкрустированный самоцветами; согнутые на груди руки сжимали рукоять обнаженного меча; рукоять была из слоновой кости. Часть тела и ноги покрывал боевой щит. Серебряная кольчуга, сверкавшая так, что казалась сплетенной из лунных лучей, тяжелыми складками ниспадала на носилки.

Рядом стояла Насуада, мрачная, решительная, опоясанная мечом и державшаяся очень прямо, хотя слезы так и текли у нее по лицу. Чуть поодаль Эрагон заметил Хротгара в темных одеждах и Арью; далее выстроился весь Совет Старейшин с опечаленными лицами, вполне соответствовавшими моменту, а за ними виднелась целая река обитателей Тронжхайма.

Все двери на всех этажах и во всех коридорах, ведущих в центральный зал Тронжхайма, были открыты; в дверях тоже толпились люди и гномы; лица у всех были серыми от горя. Длинные гобелены на стенах качнулись от сотен вздохов и шепотом произнесенных слов, когда присутствующие заметили Эрагона и Сапфиру.

Джормундур издали махнул им рукой, и они осторожно пробрались к нему сквозь толпу, стараясь никого не потревожить. Эрагон, правда, успел заметить, сколь неодобрительно смотрит на них Сабра. Орик же сразу встал возле Хротгара.

Теперь они стояли вместе со всеми и чего-то ждали. Эрагон никак не мог понять, чего же они ждут.

Почти все светильники вокруг были притушены, и этот холодный полумрак придавал происходящему особый, какой-то колдовской смысл. Казалось, никто из присутствующих не только не шевелится, но и не дышит. На мгновение Эрагону даже показалось, что все это – статуи, замороженные навек. Живым здесь казалось лишь легкое перышко благовонного дыма, поднимавшееся над мраморными носилками и распространявшее аромат кедра и можжевельника.

Где-то в глубинах Тронжхайма прогремел барабан. Звучная басовая нота отдалась во всем теле; казалось, сама гора вздрогнула от гулкого эха, точно гигантский колокол.

И процессия наконец сдвинулась с места.

Снова ударил барабан, и к нему присоединился еще один; их мерные, торжественные удары были слышны, наверное, в каждом зале и коридоре, направляя людей и гномов к некоему священному месту и придавая каждому их шагу особый смысл и особую суровую значимость, как того и требовали обстоятельства. Никаких иных мыслей, казалось, и не могло существовать при этих всепроникающих звуках, кроме одного мучительного и все нараставшего чувства, которое барабаны умело взращивали и направляли, вызывая слезы и пробуждая в душе странную светлую горько-сладкую радость.

Бумм!

Коридор закончился, и носильщики остановились меж двух колонн из оникса у входа в центральный зал. Эрагон заметил, какими торжественными стали лица гномов, как осторожно они ступают, чтобы не потревожить груды осколков Звездного Сапфира.

Бумм!

Они обогнули образованный обломками круг в центре зала, где по-прежнему виднелся инкрустированный в полу молот и двенадцать серебряных пентаграмм. Многие из осколков были поистине громадны, а некоторые сохранили даже резьбу в виде лепестков розы.

Бумм!

Носильщики, осторожно ступая и стараясь не пораниться об острые как бритва осколки, миновали то место, где некогда сиял Исидар Митрим, и стали спускаться по широкой лестнице в нижние тоннели. Процессия миновала множество пещер, служивших жилищами гномам; их дети молча прижимались к матерям и как завороженные смотрели на погребальное шествие.

Бумм!

Барабаны ударили как-то особенно громко и смолкли. Процессия остановилась в гигантской подземной пещере, своды которой были образованы ребристыми сталактитами. Эрагон огляделся. По обе стороны тянулись ряды ниш с каменными надгробиями; на каждом надгробии были вырезаны имя того, кто там похоронен, и знак его клана. Казалось, здесь тысячи, десятки тысяч могил! Полумрак, царивший в пещере, слегка рассеивали неяркие красноватые светильники, расположенные довольно далеко друг от друга.

Выдержав паузу, носильщики направились к небольшому помещению, прилегавшему к основной пещере, в центре которого возвышался просторный склеп. Двери его были распахнуты, за ними виднелась лестница, ведущая во тьму, словно поджидавшую свою очередную жертву. Руническая надпись на надгробии гласила:

ПУСТЬ КАЖДЫЙ ГНОМ, ЧЕЛОВЕК ИЛИ ЭЛЬФ

ПОМНИТ ИМЯ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА,

ИБО БЫЛ ОН ПО-НАСТОЯЩЕМУ БЛАГОРОДЕН,

СИЛЕН И МУДР.

ГУНТЕРА АРУНА!

Носилки опустили, и те из оплакивавших Аджихада, кто знал его лично, получили разрешение подойти ближе и попрощаться. Эрагон и Сапфира оказались в очереди пятыми, следом за Арьей. Поднявшись по мраморным ступеням, Эрагон вдруг испытал острый приступ тоски и отчаяния – ему казалось, что вместе с Аджихадом он хоронит и Муртага.

Аджихад на своем смертном ложе показался ему странно спокойным, куда более спокойным, даже безмятежным, чем вождь варденов выглядел при жизни; смерть, словно признавая его величие, почла своим долгом избавить его от всех земных забот и тревог. Эрагон знал Аджихада совсем недолго, но и за это время успел преисполниться к нему уважения – и как к человеку, и как к носителю великой идеи освобождения от власти тирана. Кроме того, Аджихад первым – с тех пор, как Эрагон и Сапфира покинули долину Паланкар, – по-настоящему позаботился о них, дал им кров и обеспечил их безопасность.

Потрясенный, Эрагон тщетно пытался отыскать нужные слова, способные выразить те чувства, которые он питал к этому человеку. Наконец он еле слышно прошептал, так и не сумев проглотить застрявший в горле колючий комок:

– Мы никогда не забудем тебя, Аджихад, клянусь! Покойся с миром и знай: Насуада продолжит твое дело и, благодаря начатой тобой борьбе, Империя непременно будет низвергнута! – Почувствовав прикосновение Сапфиры, Эрагон поспешил сойти с возвышения, уступив место Джормундуру.

Последней с Аджихадом простилась Насуада. Она склонилась над отцом и с нежной решимостью сжала его руку. С уст ее сорвался мучительный стон, и она вдруг запела, но пение это больше походило на плач. Толпа притихла, и склеп наполнился горестными звуками прощальной песни Насуады.

Когда она умолкла, к носилкам приблизились двенадцать гномов, и лицо Аджихада скрылось под мраморной плитой. Все было кончено.