Выход

Она села и оделась. Итакдалее не казался расстроенным, что успокаивало, но вместе с тем вызывало какое-то ощущение беспокойства.

– Все в порядке?

– В порядке, – сказала она. – Просто не в настроении.

– Извини. – Он надел трусы и штаны, вывернул свою рубашку наизнанку. – Несмотря на некие ортодоксальные взгляды, которые я должен целиком и полностью поддерживать, и несмотря на то, насколько это может быть некруто, я могу сказать, что действительно считаю тебя особенной. Лучше даже, чем особенной. Восхитительной, если быть честным. И красивой. Но, в основном, восхитительной.

Ее сердце бешено забилось.

– Послушай, друг…

– Не беспокойся. Я не сделаюсь изъеденным любовью нытиком. С тех пор, как я стал ушельцем, я встретил десятки людей, но ты первая, кто приняла меня со всем радушием, – и не потому, что ты затрахала меня до мозга костей, хотя и это тоже было признаком радушия. А потому что с тобой я могу говорить об этом, и ты не закатываешь глаза, как будто я задаю самые идиотские вопросы на свете, а также потому, что ты совсем не являешься доктринером с широко распахнутыми глазами. Ты, наверное, единственный человек здесь, кто хочет быть ушельцем и пытается быть ушельцем. Без тебя я бы ушел. Это место потрясающее, но оно слишком завершенное, если ты понимаешь, что я имею в виду.

Она натянула платье, что заняло у нее всего лишь мгновение. Но когда из прорези показалась ее голова, она поймала его откровенный взгляд. У него были красивые глаза, приятная улыбка. Немного робкая, но ей это нравилось.

– Я думаю, что ты тоже замечательный.

– Нам нужно пойти в конюшню и напечатать удостоверения членов общества взаимной симпатии.

– Ты будешь смеяться, но я уверен, что их прототипы уже существуют во вселенной вещей ушельцев.

– Что ж, это здорово, – сказал он.

Они засмеялись, и какая-то далекая, бдительная часть ее сознания сообщила, что это любовный смех и что она влюбилась.

[VI]

Ощущение влюбленности было просто чудом. Когда она целиком и полностью отдалась своему чувству, то начала находить новые способы выражения своей симпатии к Итакдалее: сделала ему куртку той расцветки и кроя, которые лучше всего ему шли и вообще были гораздо лучше, чем то, что он обычно носил; будила его кофием и тащила его наверх, чтобы сделать все по-быстрому, пока кофий все еще бурлит в их венах; нежно терла ему спину в онсэне.

В свою очередь, он тоже мог найти сотни галантных ответов: занять ей место в общем зале; встретить ее после похода чаем со льдом и охлажденным полотенцем, взять ее за руку под столом или над столом, когда они болтали под вечер с другими ушельцами.

Старые жители «Б и Б» быстро это заметили, но были слишком вежливыми, чтобы спросить напрямую. Вместо этого они говорили: «О, тебе это подарил Итакдалее»? (Да, он. Это был венок из зимних веток в форме нелепой короны феи, который она носила до тех пор, пока он не рассыпался, однако долго после этого еще ценила его подарок.) Были и другие пары ушельцев, даже семьи ушельцев с детьми и одним или несколькими родителями, но она с ними никогда не общалась. Совместная жизнь казалась артефактом дефолтного мира, и ее частью она не хотела становиться из-за целого клубка проблем, в том числе ревности и необходимости постоянной координации.

Их отношения были другими. Чувства переполняли ее разум, чувства гораздо более сильные и нежные, чем то, что она когда-либо испытывала. Лежа рядом с ним, даже когда они просто держали друг друга в объятиях, она любовалась его губами, ямочкой на щеке, и какое-то теплое чувство наполняло ее грудь и живот.

Они совершали длительные прогулки, практически не разговаривая, а лишь слушая пение птиц и хруст своих шагов по снегу. Далеко в лесах жили олени, и однажды к ним подошла лань, да так близко, что ее можно было погладить. Она стояла и смотрела на них с очаровывающей животной доверчивостью.

Однажды они отправились в путь с первыми лучами солнца, наевшись досыта каши и напившись кофия так, что тот начал капать из ушей. Они следовали маршруту, которым недавно пролетел дрон «Б и Б», нашедший запасы электроники, из которой можно было получить много промышленных производных колтана, на брошенном нелегальном полигоне электронных отходов. Они взяли с собой мулобота, однако ему нужно было постоянно помогать отыскивать дорогу, что очень замедлило их движение. Она позже вспоминала, что тогда они слегка повздорили.

К складу невозможно было подойти. Земля замерзла буквально за ночь, превратив недавнюю слякоть в предательски опасный лед. Даже в шиповках они не чувствовали под ногами достаточной опоры, а мулобот застрял недалеко от базы, так как ему не хватало трения, чтобы выбраться по скользкому льду. После никчемных попыток тащить его на аркане они отправились назад в прескверном настроении.

И одновременно со сбоем в сети ушельцев получили предупредительный сигнал о выходе в оффлайн^[29]. Ей сразу стало это понятно, потому что они одновременно остановились как вкопанные.

– И часто это происходит? – спросил Итакдалее.

– Это вообще не должно происходить. В сети есть избыточные узлы, включая аэростат. А сейчас небо чистое.

Она достала экран и поводила по нему пальцами в перчатках, пытаясь что-то рассмотреть через клубы паров своих выдохов. Она нечасто использовала диагностику, поэтому понадобилось некоторое время, чтобы вывести на экран нужные средства.

– Это странно, – сказала она. – Даже если все накрылось, сбой должен быть каскадным. Узел А отключается, узел Б не справляется с перенаправляемым на него трафиком, отрабатывает отказ, затем узел В получает двойную порцию нагрузки, не справляется и так далее. Но смотри, связь потеряна одновременно со всеми узлами. Похоже на отключение электричества, но все узлы питаются от независимых элементов.

– И что, ты думаешь, это такое?

– Я думаю, что это очень серьезно. Пойдем.

У Итакдалее было хорошее качество: когда дела принимали серьезный оборот, становился серьезным и он. Она увидела его с новой стороны: бдительным и на взводе. Это успокоило ее. Подсознательно ее не переставала удручать необходимость заботиться о своем возлюбленном.

Двигаясь бесшумно, будто два призрака, они поспешили по заснеженным утрамбованным тропинкам. Она услышала жужжание и, когда заметила дрона «Б и Б», ей стало немного спокойнее. Однако потом она поняла, что это не их модель.

– Черт, – сказала она, рассматривая дрон, делавший над ними второй заход. Она показала ему средний палец, когда дрон пролетел буквально в метрах над их головами. – Лети отсюда! Пойдем.

Они побежали.

Путь был хорошо обихожен, здесь имелась пара неглупых с тактической точки зрения поворотов и стратегически важно поваленных деревьев, которые хорошо скрывали ряд разбросанных строений и ветряных мельниц. Прежде чем их обнаружили, она планировала пробраться по лесу к другой стороне, проложив по кустам новую тропу. Но сейчас в этом уже не было смысла.

Они вышли на открытую местность и увидели стоявшую вокруг главного входа группу массивных фигур в устрашающего вида тактической ерунде. Они были перепоясаны штурмовыми поясами, увешаны штуковинами, выглядевшими как самое смертоносное оружие, которое им даже не нужно было брать в руки, чтобы показать свое полное превосходство.

– Привет-привет, – сказал один. У него даже были усы крутого парня, вроде тех, что носят профессиональные борцы. – Добро пожаловать в «Бандаж и Брекеты».

– Да, спасибо! – сказала она.

– Я Джимми, – сказал он. – Вы двое хотите здесь разместиться?

– Предположим, что хотим, – сказала Лимпопо.

Он лениво, по-волчьи, ухмыльнулся, потом пристально посмотрел на нее.

– А, – сказал он. – Это ведь ты?

Она также пристально посмотрела на него, что-то вспоминая.

– Да, это я, – она вздохнула.

– Что ж, Лимпопо, сегодня твой счастливый день.

Она кивнула. Когда она вышвырнула его из «Б и Б», он еще не называл себя «Джимми». А как? Качок? Чучело? Что-то в этом роде. Прошло столько лет.

– Я точно уверен, что ты совсем не ожидала меня здесь увидеть, – он повернулся к своим друзьям. – Вот эта дама написала для этого места больше строк кода, чем кто-либо еще. Она сделала больше для этого места, чем все остальные. Это место переполнено кровью и знаниями этой девушки. – Он повернулся обратно к ней. – Сегодня твой самый счастливый день.

– Неужели? – она понимала, к чему это все идет.

– Отныне это место управляется по принципу «кви про кво», услуга за услугу. Каждый получает то, что сюда вложил. Ты вложила сюда столько, что можешь жить здесь годами, не шевеля и пальцем. У тебя такой репутационный капитал, что можно прожигать его долгие годы.

– Обалдеть, – сказала она.

* * *

Каждый ушелец рано или поздно сталкивался с фриками, которые ценили репутационную экономику больше всего на свете. Сначала она абстрактно ненавидела их. Но потом появился этот парень, который дал ей чертовски хорошие конкретные причины их ненавидеть. «Б и Б» уже прошли третью сборку, когда появился он и попытался установить повсюду таблицы лидеров. Он уже фактически их ввел, потом проверил код и пришел к ней, – а ее руки были перемазаны уплотняющим герметиком, – чтобы узнать, почему она отменила его нововведения.

– Это не то, что нам нужно.

– Что ты имеешь в виду? У тебя нет таких прав, я проверил.

– Нам это не нужно. Этот вопрос обсуждался, и большинством голосов принято решение, что нам не нужны таблицы лидеров. Довольно дерьмовая система поощрений. – Она держала поднятыми вверх свои испачканные руки. – Я тут вообще-то делом занята. Почему бы тебе не разместить это в вики^[30]?

– Это такое правило?

– Нет, – сказала она.

– Зачем мне тогда это делать?

– Потому что это работало раньше.

– Может, мне тогда отменять твои отмены?

– Надеюсь, ты не будешь этого делать, – она знала, как выиграть этот спор, и смотрела ему в глаза, не мигая. Он был еще юным, совсем недавно стал ушельцем, затаенный псих внутри него жаждал своей территории. И не было никакой пользы в том, чтобы спустить сейчас на этого бедолагу своего затаенного психа.

– Почему нет?

– Это неконструктивно. Наша цель – найти что-то такое, что будет доставлять нам радость. Войны по отмене сделанного к этому совершенно точно не приведут. В лучшем случае, все наше время будет уходить на отмену полезного труда друг друга. В худшем случае, все начнут делать базовый код более трудным для исправления другими.

Она закончила с сотовой изоляцией на своем верстаке, и комковатый герметик начал неровно высыхать. Она взяла губку и разгладила шероховатости.

– Хочешь, чтобы мы достроили это место? И я хочу. Давай вместе решим, как это сделать. Ты можешь начать с изучения старых обсуждений на форумах и узнать, наконец, как было принято это решение. Потом предоставить свои обоснованные возражения. Я обещаю с ними ознакомиться.

Это, конечно, было стандартной мантрой, но она пыталась быть искренней. Он был скользким типом. И она просто не хотела вывести его из себя. Она даже не хотела с ним разговаривать.

За ужином он подошел к ней, уверенный в себе, как морской лев. Это было еще до того, как достроили кухню, и они питались примитивными переработанными протеинами по технологии, разработанной УВКБ. Протеиновая кашица на палочке, содержащая все, что вам нужно для жизни, с большим разнообразием вкусов, но никто никогда не считал это едой. Оно отодвинулась, чтобы он присел на скамью рядом с ней, и передала ему кружку с водой. Они использовали пастеризаторы на солнечных батареях: большие черные бочки с теплообменным покрытием, в которых вода нагревалась до температуры, убивающей патогенные культуры. Жидкость после них была безвкусной. Она бросала в чашку веточки мяты, чтобы придать хоть какой-то вкус. Предложила немного мяты ему, собранной лично ею незадолго до того, как прозвучал звонок на обед.

Он помешал веточкой у нее в стакане и принялся за свой протеин, который на этот раз был в форме трудно разжевываемого брикета, напоминавшего по виду кукурузные чипсы с сыром, а пах так резко, что почти заглушал исходящий от него вонючий запах пота. Конечно, в те дни у них были трудности с ваннами, но далеко не критичные. Она пыталась придумать вежливый способ сказать ему, насколько полезным бывает иногда мыться, чтобы не давать повод трактовать это как приглашение к сексуальному времяпровождению.

– Ты уже все прочитал?

Он кивнул и продолжил жевать.

– Да, – наконец сказал он, – я подсчитал статистику по репозиториям. Ты вожак стаи, на порядки превосходящий всех в округе по крутой экспоненциальной кривой. Я даже понятия не имел. Серьезно, большой респект.

– Я не слежу за статистикой. И в этом-то все дело. Я не смогла бы полностью написать весь код, а если бы и смогла, то попросту не захотела бы, так как это место было бы отстойным, если бы мы постоянно проводили конкурсы, кто добавит больше строк в код или кирпичей в конструкцию. Это как соревнование на создание самого тяжелого в мире самолета. Какие выводы мы сделаем, если узнаем, кто из нас внес больше кода или правок, чем все остальные? Что мы должны работать усерднее? Что мы идиоты? Что мы медлительные? Кому какое дело? Большинство фиксаций в нашем базовом коде являются историческими, внесенные теми, кто писал библиотеки, отлаживал, оптимизировал, исправлял их. Наибольшее число фиксаций в этом здании делали те, кто обрабатывал сырье, придумывал, как обрабатывать сырье, добывал сырье и…

Он поднял обе руки вверх:

– Хорошо. Может, и не ты сделала всю работу, но ты делаешь гораздо больше, чем кто-либо еще. Почему бы сообществу это не признать?

– Если ты делаешь что-то только для того, чтобы другие похлопали тебя по плечу, то работаешь гораздо хуже другого человека, который старается для своего внутреннего удовлетворения. Нам нужно наиболее оптимальное здание. Если мы настроим систему таким образом, чтобы люди соревновались за признание себя в числе лидеров, мы способствуем всяческим играм и манипуляции со статистикой, даже таким нездоровым вещам, как бессмысленная сверхурочная работа, с одной лишь целью: победить всех остальных. Мы становимся командой, состоящей из несчастных людей, делающих работу субстандартного качества. Если мы создаем системы, в которых люди уделяют все внимание развитию своих навыков, совместной работе и оптимизации производительности, мы построим прекрасную гостиницу, где живут счастливые, дружно работающие люди.

Он кивнул, но это его совершенно не убедило. Она хотела сказать: «Я вложила сюда больше труда, чем кто-либо еще, поэтому по твоей идеологии я должна здесь командовать. И как главная здесь, я говорю, что человек, который сделал больше всего, не должен быть здесь главным. Вот так». Это заставило ее улыбнуться, и она представила его смущенным и осуждаемым, так как вспомнила себя салагой, не знавшей, что она делала и вообще должна ли она это делать.

– Не верь мне на слово, – сказала она, – лучше повторно открой обсуждение на форуме, обоснуй свое мнение и посмотри, убедишь ли ты остальных. Привлеки людей на свою сторону.

– Я подумаю над этим.

Она точно знала, что этого он делать не будет. Отсутствие лидеров в гонке создания общества без руководства оскорбляло его настолько, что он сам не мог осознать границ этого оскорбления.

Через три недели завязалась война отмен фиксаций, которая потрясла «Б и Б» до их фундамента в прямом смысле этого слова.

Чучело тщательно изучил каждый проект совместного строительства в сети на наличие модулей игрофикации^[31]. Их было множество: значки и золотые звезды, работы новичков-прохиндеев убеждали, что можно построить идеальное общество точно так же, как можно приучить младенца к горшку: повесить на стене график, помечая наклейкой-смайликом каждый день, когда младенец какал в горшок, а не в памперс.

Результаты этих экспериментов были потрясающими. Если требовалось смотивировать людей на их самом инфантильном уровне, все, что нужно было сделать, это раздавать сладости для хороших мальчиков и девочек, а плохих заставлять стоять в углу. Он собрал вместе ссылки на видео и аналитические отчеты по самым успешным проектам.

Сначала Лимпопо старалась сдерживать свои возражения и контрдоводы и подходить к его идеям добросовестно и без злобы, что всегда было главным козырем в спорах ушельцев. Она аккуратно игнорировала эмоциональность его слов, прочитывала его записи по три раза, чтобы понять каждую деталь в его многословии, отвечала кратко, исчерпывающе и без оттенка неуважения.

Он не понял, когда она полностью уложила его на лопатки. Это как спорить с чат-ботом^[32], чьи цепи Маркова^[33] запутались в патерналистском жаргоне тюремного начальства и нелицензированных работников детских садов. Ежедневно с понедельника по пятницу она спокойно разбивала все его аргументы, а субботним утром он снова использовал понедельничные аргументы, как будто надеялся, что она ничего не заметит.

Это все происходило в комментариях к коду и отменам, что делало такой спор еще более глупым. Аудитория этих дебатов росла по мере того, как распространялись новости. Внимание было глобальным, и не только от ушельцев. В дефолтном мире некоторые люди следили за сетями ушельцев, относясь к происходящему как к некому экзотическому зрелищу, будто слушали шабааби, жалующихся на какую-то затруднительную процедуру компенсации, установленной их начальниками-ваххабитами.

Имея такую глобальную аудиторию халявщиков и кибитцеров^[34], Лимпопо выставила Чучело полным ничтожеством. Она показывала, что любая его мысль оказывалась дерьмовой, находила полностью провальные проекты, где игрофикация выходила из-под контроля, уходя настолько в материальную и финансовую сферы, что заканчивалась воистину титаническим мошенничеством, которое попросту оставляло от здания одни прогнившие и проржавевшие руины. Они были прекрасным свидетельством того ужаса, который скрывался за вынашиваемыми им идеями. Она показала, что вдохновлять людей «делать то, что нужно», стимулируя их побеждать и подавлять друг друга, было по меньшей мере идиотизмом. Она нашла видеоролики, где были запечатлены дрессированные пройдохами голуби, которых с помощью сухого корма научили играть на пианино, и показала, что те, кому понравились эти видеоролики, представляли себя в роли экспериментаторов, а не голубей.

Это было слишком жестоким уроком. Она била по его эгоцентризму, давала отпор его снисходительному тону, наглядно показывая всем, как дерьмово он к ней относится, и отвечала ему тем же, но в гораздо меньшей степени. Он проиграл. Полностью загнанный в угол, он ушел в отрицание.

Вся проблема была в вагине Лимпопо. Из-за нее Лимпопо не могла понять пламя конкуренции, которая была единственной мотивацией всех людей во все времена. Конкуренция создала газель – идеальное дополнение к леопарду. Конкуренция вырезала из клыков и изгибов леопарда их противоположности, которые можно увидеть в газели. Конкуренция отделила эффективных исполнителей от потребителей. Она позволила визионерам превратить свои проекты в шедевры.

Женственность Лимпопо делала ее слабой, а слабость не давала понять этот простой факт. Она тратила время на пустые разговоры о том, что все должны быть счастливы, когда правильный ответ можно было увидеть прямо в данных, и этот ответ объективно показывал, каким путем следовало двигаться дальше. Он писал о ее «слабости», как будто это было психиатрическим заболеванием, он призывал вымышленных «четырехсигменных хакеров», которые не будут ни за что вносить свой вклад в «Б и Б», если им не дадут публиковать производственную статистику.

Причину этой дисфункции он связывал с полом Лимпопо. У нее была хватка «альфа-сучек», которые всегда пытались контролировать свои группы. Ее руководство было под стать лидеру культа и зиждилось на контроле менструальных циклов своих подчиненных, которые несомненно находились под влиянием мощных маточных сигналов, исходивших из неназываемых влажных мест Лимпопо.

Читая все это, Лимпопо гордилась собой. Она явственно ощущала, как во время ознакомления с этими злобными атаками ее сознание делилось надвое. Одна половина – «Лимбическая Лимпопо», сверхжесткая, без фильтров и преград, ощерившаяся как волк. Такое отношение заставляло ее сердце выпрыгивать из груди, она до хруста сжимала кулаки и челюсти. Когда она осознанно превзошла это состояние, то почувствовала резкую боль в шее. Лимбическая Лимпопо хотела напинать Чучелу по яйцам. Она хотела викифицировать каждую злобную строчку и добавить теги [необходимо привести цитату и указать источник] к каждому оскорблению, обозначая все знаками «личный выпад, не по существу», с которыми невозможно было бы поспорить. Лимбическая Лимпопо хотела вытащить Чучело из его постели, – из той постели, что она собрала и покрасила своими руками, – и вышвырнуть его вон, совершенно голого, а потом закрыть дверь и сжечь его вонючий рюкзак со снаряжением.

Но это было только половиной ее отношения. Долгопланирующая Лимпопо была не менее настойчивой в этом ее внутреннем хоре. И это давало ей повод гордиться собой. Долгопланирующая Лимпопо всегда была рядом, но, как правило, Лимбическая Лимпопо кричала настолько громко, что Долгопланирующую Лимпопо просто невозможно было услышать, пока Лимбическая Лимпопо не совершала какую-нибудь глупость.

Долгопланирующая Лимпопо показала, что это обсуждение – необоснованная трата времени, так как поднятые проблемы были сложными и скучными. Сделать так, чтобы люди, желавшие построить гостиницу, переживали из-за философии стратегии вознаграждения, было сродни тому, чтобы заставить людей, которые были счастливы, поев нормальный ужин, переживать по поводу покраски комнаты акриловыми или масляными красками. Ужин, а не его упаковка, был главной ценностью.

В этом состояла вся разница. Трудно было заставить людей переживать из-за предметно-материальных вещей, процедурные вопросы казались значительно более простыми. Какой бы эзотерической ни казалась тема обсуждения, форма обсуждения – открытое женоненавистничество, грубые оскорбления – была очевидна, даже на самый поверхностный взгляд. Когда они спорили о прикладной мотивационной психологии, трудно было встать на чью-либо сторону. Когда он проявил себя как полный урод, вопрос разрешился предельно просто.

Долгопланирующая Лимпопо отметила про себя, что она уже выиграла. Все, что ей нужно было сделать, это не опускаться до уровня Чучела. Даже если Лимбическая Лимпопо жаждала крови, она все равно уступила бразды правления Долгопланирующей Лимпопо, которая показала, что этот способ не подходит для ведения технических обсуждений.

Реакция была молниеносной. Даже те люди, которые ранее принимали сторону Чучела, быстро от него дистанцировались. Вслед за этим последовало осуждение, и в течение часа кто-то собрал экстренную встречу «лицом к лицу» для исполнителей и соисполнителей «Б и Б», находившихся на объекте. Лимпопо наблюдала из своего окна, как люди молча возводили большой открытый шатер, который использовался для хранения сырья, в то время как другая группа по цепочке передавала стулья из наполовину построенных «Б и Б».

Один из инновационных инструментов «Б и Б» назывался «Любосебенегов», он был импортирован из давно несуществующего коллективного проекта *-ликс^[35], который развалился, когда его руководство сбежало, взяв деньги с конгломерата СМИ за предпочтительный доступ к историям. Руководство было ужасным, однако оно внедрило хорошую систему разрешения споров с помощью средства «Любосебенегов».

Ключевая идея заключалась в том, что радикальные или трудные для осмысления идеи должны были оставаться под спудом тайны, так как считалось, что их больше ни у кого не может быть. Страх оказаться в изоляции вел людей к тому, что они не хотели выносить на обсуждение свои идеи, делая из них ту самую «Любовь, что о себе не говорит». В сокращении это средство назвали «Любосебенегов», и оно предоставляло способ определить, имел ли ты единомышленников, без принудительного раскрытия своих мыслей.

Любой мог спросить у «Любосебенегов» что-то вроде: «А не вышвырнуть ли нам этого урода-сексиста?» Люди, втайне соглашавшиеся с этим вопросом, ставили подпись одноразовым ключом, который им не нужно было раскрывать, если только не следовало набрать предварительно заданное количество голосов. Затем система отправляла широковещательное сообщение, оповещая подписантов о необходимости собраться с их ключами подписей и раскрыть себя, не раскрывая результаты, пока критическое количество подписантов не укажет свои личности. Стоило тебе сказать: «Я Спартак», как в системе уже устанавливался консенсус.

Бедный Чучело не знал, откуда придет удар. «Любосебенегов» широко использовалось в «Б и Б», но Чучело из-за отсутствия скромности не мог понять, зачем оно вообще нужно, разве только чтобы обвинить во всем Большую идиотскую идею и не призвать всех на баррикады. Из-за отсутствия скромности Чучело вообще многое не мог понять. Он принадлежал к числу тех людей (практически все – молодежь), которые были настолько умны, что не способны были оценить всей своей глупости.

Она надела чистую одежду (новый принтер/резак гортекса уже функционировал), порадовавшись возможности надеть в любой момент что-то сухое, дышащее, идеально подходящее по фигуре. Она пошла на собрание.

Ей не пришлось вообще ничего говорить.

Через десять минут фыркающему и брызгающему слюной Чучелу указали на дверь и вежливо попросили не возвращаться. Они наполнили его рюкзак под завязку, выделили два комплекта верхней и нижней одежды из гортекса. Дать ему что-то меньше этого было бы уж совсем не по-добрососедски.

[V]

У Лимпопо был грязный маленький секрет: она очищала производственные журналы «Б и Б», предварительно передав данные из них в аналитическую систему собственного изготовления, которую собрала по частям, как Франкенштейна из материалов, посвященных игрофикации и мотивации. Иногда она просматривала журналы сама, чтобы оценить, насколько она оторвалась по всем показателям от остальных. Особенно она обращала внимание на статистические графики, имевшие отношение к тем вопросам о возможных способах исполнения и достижения результатов, споры о которых она проигрывала.

И делала это не затем, чтобы удовлетворить свое самолюбие. Все было гораздо более странным. Когда Лимпопо проигрывала спор, сам факт, что она сделала гораздо больше того человека, кому она проиграла, делал ее настроение просто великолепным. Быть ушельцем означало ценить вклад всех окружающих тебя личностей и избегать заблуждений о собственной уникальности. Поэтому проигрывать человеку, над которым в дефолтном мире она была бы начальником, делало ее, черт возьми, просто святой. Здесь не было никаких «особенных снежинок», но ей удавалось не быть уникальной личностью гораздо лучше, чем всем остальным.

Вид этих графиков вселял в нее то же чувство стыда и то же удовольствие, которое доставлял ей просмотр порнографии. Это было потворство своим желаниям в чистом виде, то, что давало пищу исключительно самым детским и эгоистичным побуждениям. Для Лимбической Лимпопо это было сродни валерьянки для кошки, чем больше она кормила эту жадную свою половину, тем чаще она могла ее затыкать и давать порулить Долгопланирующей Лимпопо. Во всяком случае, она себя именно так в этом убеждала.

* * *

Теперь его звали Джимми. Он был одет в такую униформу, на фоне которой гортекс смотрелся как разорванные лохмотья, наскоро заштопанные пучками травы. Он наслаждался собой.

– Вам обязательно нужно увидеть показатели, – сказал он своим спутникам. В отличие от «Б и Б», где обитали представители всех рас, его друзья были беленькими, кроме одного парня, который, похоже, был корейцем. – Она королева этого места, – он покачал головой, покоившейся на бычьей шее, которая прекрасно дополняла его словно слепленные из папье-маше бицепсы. – Ну, Лимпопо, согласись, что ты действительно королева. С этого момента ты и твой гость можете жить, где пожелаете, в любой комнате нашего дома. Полные привилегии на кухне и в мастерских. Я бы хотел видеть тебя в совете правления. Нам нужны такие люди, как ты.

Итакдалее держался позади и с начала разговора быстро дышал от волнения, но затем начал успокаиваться. Она начала переживать, не выкинет ли он что-нибудь идиотское, что приведет к насилию. Это было бы пустой тратой времени и сил.

Был план, в котором ей отводилась определенная роль: яма, в которую ее хотел загнать Джимми. Или она свяжет с ним свою судьбу и придаст легитимность его мятежу (а она сомневалась, что он вообще рассчитывал на это), или она будет стоять на своем, даст ему себя унизить так, как, по его мнению, она когда-то унизила его. Единственным способом победить было совсем отказаться от этой игры.

Она стояла неподвижно, как статуя.

Он попытался расшевелить ее, заговорив о том, какие новые возможности будут внедрены, как они отделят пиявок от лидеров, избавятся от любителей дешевизны, сдавая некоторые койки ежемесячно под благотворительные нужды. Она стояла, не говоря ни слова.

Чем дольше длилось ее молчание, тем больше психовал Джимми. Чем дольше она молчала, тем больше людей выходило на улицу, чтобы узнать, что происходит. Это в точности напоминало первое шоу с его изгнанием, которое транслировалось по всей сети.

– Он просто пришел и заявил, что все уже решено, – сказала Лиззи, которая жила в «Б и Б» с самого начала, расставляя камеры наблюдения там, где было указано в сети. – Никто ведь не хотел драться? У него была какая-то идиотская презентация по нашей статистике, которую он набрал в общедоступных репозиториях. Там было показано, что все сохранят за собой имеющиеся привилегии, так как мы достаточно хорошо работаем.

– Да, – сказал Гранди, приземистый странный старикан, который нравился Лимпопо, так как умел внимательно слушать. Что-то внутри него было сломано, и она никогда не спрашивала его о прежней жизни, однако чувствовала необходимость в опеке и присмотре. – Он говорил о толпах новых ушельцев, которые идут сюда, о массовом приходе, который попросту сметет нас, если мы не выработаем какую-то систему распределения ресурсов. Он козырял видеороликами о тех местах, где такое уже произошло.

Она кивнула. Да, она слышала о таких местах, где показатели росли быстрее, чем анализировались; хорошо построенные таверны становились заполненными, потом переполненными, потом случалась катастрофа. Там редко, но все же происходили акты насилия, которые сенсационно освещались в прессе дефолтного мира, и, следовательно, об этом потихоньку становилось известно в мире ушельцев. Было ли это сенсационным или нет – не важно, главное, что это было омерзительным. Случился поджог, лишь чудом обошедшийся без жертв (фотографии заставили Лимпопо уведомить своих читателей о необходимости фильтрации всех последующих отчетов об этом событии).