Проект «Белый Слон»

–Да что это за несносный ребёнок! – приподнимая за талию, попытался снять с колен девушку Алексей.

–Всё, всё! Не буду, не буду! Не надо меня спихивать, – прижав к груди покорно сдавшуюся в плен голову мужчины, заперебирала пальчиками волосы, что-то там выцарапывая и сдувая, – недотрога ты моя…, надо бы тебя подстричь…, и шампунь…, что-то ты совсем там без меня запаршивел, на пару месяцев нельзя без присмотра оставить…

(Три года спустя):

Еле передвигающий ноги, старый до невозможности, священник, выполз из алтаря через дверь левого придела. Поправляя, только что надетую епитрахиль, на висящем  где-то в районе коленок, животе, повернулся к иконостасу и,  придерживаясь левой рукой за аналой, неторопливо перекрестился, бормоча молитву. Повернувшись к вставшим со скамейки Алексею Петровичу и Жанне, поёрзал по сморщенному, как полуторагодовалая картошка, лицу, толстенными очками и призывающе махнул рукой.

–Машенька…, миленькая…, может всё-таки не надо? – голос Алексея дрогнул от неизъяснимой жалости к себе и к ней.

–Алёшенька, не надо опять…, умоляю тебя…, ты же сам сказал, что, если он благословит, тогда ВСЁ, – подбородок готовой расплакаться Жанны дрожал как у маленькой, несправедливо обижаемой девочки, – Малыш, ну сколько уже можно меня мучать?

–Ну, ладно, всё, прости, прости, – решительно, как перед прыжком в холодную воду, выдохнул Алексей, притянув девушку к себе, чмокнул в лоб, – иди.

Понурая, как ведомая на заклание овечка, Жанна с усилием заставив себя отпустить его руку, побрела вперёд.

"Господи! Что мы делаем? Господи! Зачем? Вон она как идёт, носками загребает, как будто на верёвке её волокут. Мучать…ох, ненаглядная моя, сколько у нас ещё скорби впереди, это ещё даже и не цветочки были…"

–Ну всё, ну всё, ну ладно, ну ладно, – ласково шамкал беззубым ртом батюшка. Накрытая епитрахилью, находящаяся "под Крылом Божьим", исповедница вся дрожала, слегка подвывая от раздирающих её рыданий. Неуспеваевыемые вытираться с мокрых щёк слёзы, капали то на распятие, то на евангелие, – ну, что ты мне тут, за "вселенский потоп" устроила? – обняв обеими руками за голову, притянул к своей груди. Исповедница завыла в голос, "волчий крик" жутким эхом метнулся в абсолютно пустом храме. Батюшка успокаивающе помахал в сторону подскочившего было со скамейки Алексея Петровича и присевшего рядом с ним нового, молодого настоятеля…

–Благословлю я вас…, ты ж от своего не отступишься – хоть на куски тебя режь, – прожевал сквозь заросший рот, произнеся разрешительную и снимая с головы Жанны епитрахиль, прошедший через ВСЁ православный.

–Батюшка, я понимаю, я всё понимаю, что не легко с ним будет, но и без него мне не жить, я пробовала, не получается, хоть в петлю головой… – радостно затараторила Жанна.

–Ну, ну, ну! – властно-грозно прервал Священник, – это, что ещё такое? Только что Поисповедалась!

Махнув рукой подозвал обоих мужчин:

–Всё. Отгулялся ты, Лёха, отхолостяковал. Захомутала она тебя. В-общем, сразу после поста Повенчаю вас, можете заявление подавать, – повернувшись к трепетно слушающему его, сорокалетнему, уже вовсю седеющему, настоятелю, – Колька, запиши этих полудурков на…, – назвал число, – да, и проследи, чтобы всё правильно подготовили, исповедь перед Таинством сам у них примешь, а само Действо я проведу… Пшли вон, отсель, окаянные, – "благословив", погрозив сжатым кулаком, на облегчённо кланяющихся, не желающих уходить, жениха и невесту, побрёл назад в алтарь, – мало у меня, своих грехов мерзостных, перед Господом смердят, вы ещё добавляете…

–Лёха, привет! Привет, гы-гы-гы, – выскочивший из соседнего подъезда Пашка семенил к Алексею Петровичу, тряся огромным животом.

–Только не говори про "тыщщу лет", месяц назад виделись, – прохладно поздоровался Алексей с бывшим дружком.

–Ага, вот именно! Месяц! Дай Бог, раз в месяц видимся, а раньше, помнишь?, каждый день!

–Ну, так раньше было зачем. Побухать. А сейчас зачем?

–Да подожди ты! – потащил к дворовой парковке, – смотри. Машинку я себе прикупил. Новую. Джип. Мне знаешь ли, в ней очень удобно…, и вылазить и залазить.

–Ну, производителю, ты конечно не изменяешь, – иронично хмыкнул Алексей рассматривая чёрный кубик "гелика".

–Дык, Лёха! "Мерин" он и есть "мерин"! Качество. Немцы ‐ они ж не врут. А ты мне наврал! Своему другу!

"Какой ты мне сейчас друг?…, с таким другом и врагов не надо", – чуть психанул, внутри себя, Алексей Петрович:

–Чего ты несёшь?

–А того! Меня уверял – мерин мол я, "не стоит" говорил, не надо ничего! А сам?! Женишься говорят. "Наш Лёха, кажется влюбился", – прогнусавил хихикая.

–В песне, у рыбака, другое имя…

–Имя другое, а проблема – та же!

–Ты откуда узнал?

–"Сарафанное радио" – лучшее в мире Информбюро.

–Бабьи сплетни собираешь…

–Может быть, может быть…, зато не лицемерю: "нет-нет, мы просто друзья, никогда-ничего, мне вообще ничего не надо, и так проживу", а на самом деле…

–Когда это я с тобой, так откровенничал? Про неё? – тихо просипел рассвирепевший Алексей Петрович, смяв в кулак ворот Пашкиной кожанки.

–Да ладно тебе, чего ты психуешь? – враз севшим голоском заюлил Пашка, – я просто поздравить хотел, вот поздравил – так поздравил, – серо-зелёные, цвета канализационных вод, глазёнки бегали туда-сюда, избегая прямого контакта с глазами Алексея.

–Ладно. Всё. Пошёл я, – отпустив, "схваченного за шкирку, шкодливого щенка", несильно хлопнул по плечу, – поздравляю с приобретением, хорошая машина, просто отличная.

–Спаси, Господи, спаси, Господи, – зачастил Пашка, – и тебя с Приобретением…, – снова осекшись под пристальным взглядом, – нет, ну правда, вы же – нашли друг друга, счастье семейное и всё такое…

–Спаси, Господи, – повернулся и пошёл на выход со двора, не слушая что-то говоримое ему в след, Алексей Петрович.

Сзади послышалось рычание движка. Пролетевший мимо "гелик", резко тормознулся, клюнув носом и дрыгнув вверх задком.

"Ну, ни дать – ни взять, прям джигит на коне", – мелькнуло в голове у Алексея. Распахнувший дверь машины Пашка, сидел подбоченясь, полубоком, закаменевшее круглое лицо, глазки щелочки, уголки рта злобно вниз, ноздри раздуваются от частого, явственно слышимого дыхания, – "нет, не джигит, бай, толстый охамевший бай."

–Ты думаешь, я тебе завидую? А, Лёха? – Алексей понуро опустив голову, молчал, – да нихрена! Подумаешь, тёлка молодая…, да у меня их! Батальон! Только свистни! До Москвы "раком не переставишь"! Да и не красавица она, никакая, так себе, на троечку, пока молоденькая, постареет, ведьма-ведьмой будет, "цыганка", – вильнув в сторону всей рожей от вопросительно вскинувшегося взгляда Алексея Петровича, продолжил, глядя в лобовое стекло, – а я же попытался к ней "подкатить", меня ж, ты знаешь её авторитетными связями не запугать, я с чеченами дела делаю, а если их не боишься, кто тебя вообще может напугать? В-общем, в прокуратуре областной, года полтора назад, пересеклись, похрен ихние камеры, притиснул её к стенке…, а она, спокойно так, даже не истеря как они обычно – "лапы", мол убери, молча так – на меня посмотрела, я аж пёрнул от страха, как ночью, когда бывает приходит непонятно что и ходит у меня по квартире…– замолчал("а она мне ничего не рассказывала…, эх, Маша, Маша, девочка моя дорогая, сколько ж ещё всего, я про тебя не знаю?"), – и фигура, у неё, так себе, кожа да кости, подержаться не за что, как у балетных. А что ты думаешь? Были у меня, и не один раз, тоска, как куклы деревянные в постели, да и модели эти, хвалённые, королевы красоты, по которым все слюни пускают, то же самое, ощущение утром, как будто ночь в обнимку с канатом в постели провёл, ну тем самым, который в спортзале висит, как будто пыжился, пыжился, а "до верха" так и не долез…, никак…, по мне, так никого лучше простых наших баб, которые где-нибудь на заводе или на стройке…, душевные они, разбитные…, дуры конечно, но уж лучше, чем эти, сильно умные…, вон как помнишь? Натаха моя, или Любка твоя, помнишь как они дружили? Эх, Любаша, Любаша…, зря ты на ней тогда не женился, прям твоя она была, настоящее семейное счастье…

Ощущая вновь всплывающую в сердце дикую боль и тоску, Алексей Петрович взявшись за наружную ручку джипа, приговорил:

–Заводы все позакрывались. И на стройках сейчас, одни таджики, гастарбайтеры, – гильотинным ножом хлопнула тяжёлая дверка, – всё, бывай, – махнул напоследок рукой, тупо уставившемуся в арку выезда со двора, Пашке и пошёл налево, в узкий пешеходный проход между домами…

Стоящая обняв, обхватив обеими руками, руку жениха, невеста, ни полсекунды не могла устоять спокойно на месте. Дёргающаяся взглядом: то направо, то налево, то наклоняясь вперёд, разглядывая неторопливо ходящих туда-сюда пономарей, то оборачиваясь назад и диким шёпотом что-то говоря своей маме, переполненная радостью Жанна напоминала искрящуюся бенгальскую свечу.

–Дура, – покосился на жену Алексей, – дура набитая, радуется она…, нашла чему…

Мгновенно сосредоточившаяся, встревоженная, как врач скорой помощи при виде тяжелораненого в автокатастрофе, Жанна оглянувшись на небольшую кучку гостей Праздника:

–Мы сейчас…, – потащила мужа за ближайшую колонну, притиснула его спиной к углу, между иконами Иверской и Трёх Святителей, – Лёшка, перестань! Не хулигань! Не хулигань – я кому сказала! – подняв обеими руками подбородок Алексея, вгляделась прямо в зрачки, – я тебя люблю, правда Люблю, больше жизни своей люблю, верь мне!

Покосившийся в сторону, скрывшей жениха и невесту, колонны отец, со вздохом, еле ворочая полупарализованным после инсульта языком, проинформировал внимательно слушающую маму:

–Знаешь, а я ведь до последнего момента, прям вот до этой минуты не верил, что ему от неё – ничего не надо, – пожав плечами на вопросительный взгляд жены, – в смысле телесного, материального, ничего…, ему лишь бы она была, жила на свете, а с ним или нет, это второстепенно…, удивительно, он же прямо благоговеет перед ней…

–Зато она не так, – категорично перебила жена разведчика, – ей наоборот, всё, абсолютно всё от него необходимо нужно, от и до, в полную и нераздельную собственность. "Хозяйка медной горы", эгоистку мы с тобой, Валера, вырастили, законченную эгоистку, гордость у неё – как Эверест…

–Ну вот, он ей эту гору и перемелет, а другого, любого, она бы – "стёрла в порошок", вот так то, Танюша, – резюмировал глядя на возвращающихся на своё место новобрачных, – милые бранятся – только тешатся…

В коридоре послышалось шлёпание босых мокрых ног. Кое-как завернувшаяся в полотенце, еле сдерживающая нетерпение скорее вернуться в объятия законного супруга Жанна, начав снимать полотенце, остановилась прижав его локтями к груди:

–Не смотри! – повелительно топнув ножкой, скомандовала, – не смотри, кому сказала! Отвернись!

Алексей рассмеявшись послушно закрыл лицо руками:

–Жанка, ну ты дура! Правда дурочка, – прижав к себе тающее нежностью тело, только что ставшей женщиной, новобрачной, – сначала дала, всю себя рассмотреть, а сейчас то чего?

–Ну мало ли…, я так-то, стеснительная девочка, – прошептала прямо в ухо Алексею Жанна.

–Действительно – девочка, для меня, что ли, себя сохранила, – тут  же похолодело в груди от сказанных слов у Алексея Петровича.

Отпрянувшая от него, вскинувшаяся как атакующая змея, Жена что есть силы влепила оплеуху зарвавшемуся Мужику.

–Ой, нет! Ой, нет! – причитала "мамочка" над медленно приходящим в сознание Алексеем. Сглотнув кислый привкус крови и рассмотрев сквозь бегающие в глазах "мурашки" плачущее лицо жены:

–Правильно ты сейчас сделала… Так мне и надо…

–Молчи, молчи, – всхлипывая запротестовала Жанна, часто-часто, прикладывая, тыкая ему в лицо мокрым полотенцем, – ой, дура, какая же я – дура! Вон кровь у тебя из носа и глаз уже краснеет!

–Ну, вот и ладно, ты "кровь пролила" и мне тоже надо было, чтоб нам одним целым стать…, – сделав паузу, прислушавшись к сменившему всхлипывания, ласковому похихикиванию("Ой, ну дурак…, дурак такой…"), завершил Дело:

–Осталось только…, – приподняв голову, поймал губами сосок качающейся перед лицом маленькой грудки.

–Ооох! Лёшка! Хулиган! – задохнулась от радости Предначертанная от Начала Времён.

(Десять лет спустя):

–Вы идите, я сейчас, – отдавая "управление" детской коляской Жанне, пробормотал Алексей Петрович, увидев выходящего из своего подъезда Пашку.

–Только недолго, пожалуйста, нам с тобой ещё в магазин, за продуктами, – смиренно согласилась жена, не глядя на хмуро спускающегося по ступенькам Павла Николаевича.

–Хорошо, хорошо, я быстро, вы меня там подождите, – проговорил уже в спину уходящей, согласно кивающей Жанне, – привет, Паша.

–Привет, привет, – монотонным негромким голосом поздоровался невозможно похудевший, осунувшийся Пашка. Быстро глянув в лицо Алексея, повернувшись к нему полубоком, как-то брезгливо кривясь разглядывая свою новую машину, спросил, – как дела?

–Всё Слава Богу. У тебя?

–Да как…, – замялся, как двоечник перед строгими родителями, – сам, наверное, всё знаешь.

–Ну, мало ли, что люди говорят, хотелось бы от тебя…

–Юлька, опять ушла. На этот раз и трёх дней не продержалась. Даже близнецов на этот раз с собой не брала, у мамы её они, – поморщившись посмотрел на новенькую белую "инфинити", – машина эта блядская, нахуй я её купил, не нравится нихрена…, Юлька уговорила.

–Ну и отдай её ей.

–Да я предлагал…, не хочет…, новый «икс-эс» себе взяла…, на свои…

"Господи! Откуда у рядового бухгалтера госказначейства такие деньги?!"

–Может всё-таки расписаться вам?

–Да нахер надо. Пять раз уже было, пять свадеб, пять разводов, пять детей.

–Почему пять, а Юлькины, что, не твои что ли?

–Да, блин, всё время забываю, что они номер шесть и номер семь. Может потому, что они глухонемые? А, Алёша?

– А у меня, тогда, Олечка, по-твоему, чья?

–Да ладно, тебе то прибедняться, зато жена какая получилась, чистое  золото, в жизни бы не подумал.

–А кто тебе мешал?

–Кто мешал, кто мешал…,  тот же, который и всем. Знаешь, как у меня с Юлькой всё хорошо начиналось? Думал, ну всё, точно моя, сосала так, что яйца судорогой сводило, орала во время секса, соседи постоянно жаловались, наряд вызывали, типа убиваю я её, не предохранялась совсем, я ей говорю, Юлька, вдруг залетишь, чего тогда? А она мне, ладно, Пашка, меня полгорода переебло, никто "пробить" не смог…, я вот пробил, вот пробил, так пробил на свою голову…

–Может, если бы вы по-людски сошлись…

–Да ладно тебе, Лёха, можно подумать у тебя со своей до свадьбы ничего не было. Не верю. Она же все три года, пока не расписались из твоей квартиры практически не вылазила. Видел же в окно как она, то поздно вечером выбегает, вся прям такая, "цветёт и пахнет", прежде чем в машину прыгнуть, поцелуйчики тебе воздушные, пока ты, по видимому, от окна не отойдёшь, и как рано утром от тебя, было-было!, крадучись, как воровка…, – обречённо махнув рукой побрёл к машине.

–Паша, – догнав бывшего друга, остановил Алексей закрывающуюся дверь авто, – ты бы завязывал с этим, сожрёт она тебя, – предупредил, вспомнив увиденное первый и последний раз в жизни, при знакомстве, лицо Юлии Абрамовны Залкинд, каменное, руку только протянула – сразу отдёрнула, ещё не прикоснувшись, в глазах зелёно-кошачих, где-то в неведомой глубине, вспыхнули и тут же погасли красные угольки.

–Не сожрёт. Подавится, – грохнул Пашка дверкой ненавистной машины.

Проводив взглядом выезжающее из двора авто, Алексей торопливо пошагал к ожидающей его семье:

"Эх, Пашка, Пашка, если даже ты не веришь, то кто ещё может поверить, через что нам с ней пришлось уже пройти. Как она, первые полтора года, пыталась "на приступ" с "нахрапу", то кокетничая, то изображая из себя недотрогу, то так, то сяк; то нагло-разбитная, то пай-девочка…, и как летом, на его день рождения, предприняла "решительный штурм"…, и как он сдуру, расслабившийся от искренних дружеских поздравлений на работе, вечером забежал, купил тортик, в душе сладко щемит(а вдруг придёт, просто чаю попьём, хоть и не звонила весь день, зараза такая, хотя знает, помнит, последний раз, гуляли по набережной в воскресенье, вся такая напряжённая была, сосредоточенная, может про подарок думала?), услышав попискивание "бездомного котёнка":

–Это я.

Радостно распахнул дверь… Да уж, устроила тогда мне "подарок", мама не горюй!"

[Кровавое месиво:

–Хэппибёздей тую-у, хэппибёздей тую-у, – прокаркала пьяная в драбадан Жанна.

–Жанночка, что с тобой, ты где была? – сердце Алексея захолонуло от страшного предчувствия.

–Где, где…, в Караганде, – решительно оттолкнув хозяина квартиры, вошла внутрь, мокрая насквозь, как будто вобравшая в себя весь ливень, только что, ставший утихать за окнами, сбросив с плеча сумку-портфель с документами, хлебнула виски, из крепко обхваченной правой рукой за горлышко, бутылки, – это ты мне скажи, где ты был? Я с утра приезжаю, его нет("Господи! Милая, так это ты, для меня, так нарядилась?!"), звоню – телефон не отвечает, на работу поехала – его там нет, – оставляя за собой, как улитка, мокрый след, прошлёпала босыми ногами на кухню.

–Мы на новый объект сегодня с утра…, и телефон у меня…, всё нормально. Вот смотри, входящие в течение дня, вон сколько, от тебя ни одного, даже эсэмэсок, что ты звонила, ни одной.

Грохнувшая бутылку на стол, бессильно упавшая на табуретку Жанна, вяло-равнодушно оттолкнула его руку:

–Пиздишь ты мне всё, я сюда уже раз десять приезжала, машина "сдохла" – бензин кончился, телефон в ноль засадила, – вытащила из кармана и уронила на пол безжизненную "раскладушку", – а он мне тут втирает, на работе он был, в юбилей, ага, ну-ну.

–А я и не собирался отмечать, чего праздновать то, торт вот только купил, думал, вдруг ты придёшь.

Мгновенно, как будто протрезвевшая, "разъярённая тигрица", вскочив, вцепилась в футболку Алексея:

–Где ты был?! У какой бляди?! Отвечай!!! Я тебе глаза выцарапаю!!!

Обхватив ладонями, искажённое яростью, цветущее красными пятнами личико, Алексей приник губами к дышащему спиртом, плюющемуся и кусающемуся ротику. Тут же, поникшая было:

–Прости, Алёша, прости, дура я, дура, может правда, сбой какой-нибудь в сотовой связи, а я уже понапридумывала себе, – перешла в "решительное наступление", переламывая сопротивление Алексея Петровича("ну всё, ну всё, Жанночка, милая, ну всё, хватит, успокойся уже"), обхватив его руками за шею, ища уклоняющиеся от поцелуев губы, прижала к затарахтевшему холодильнику, – трахаться будем? – чёрно-бездонные глазищи казалось истекали масляно-сладкой похотью, – будем, будем! Щас, я тока подмоюсь, не лягу я с тобой, в первый раз, такая вонючая, – отпустив "намеченную жертву", заплетаясь ногами и придерживаясь за стенку, побрела в ванную.

–Машенька, родная моя, – Жанна оглянулась, уже держась за ручку двери ванной, – не будет у нас ничего, по крайней мере, не в этот раз.

–Это мы ещё посмотрим, – пьяно хохотнула, будущая жена, – куда он денется, когда она разденется!

–Ладно, безобразничай, вся квартира в твоём распоряжении, – пробормотал Алексей, проходя мимо двери ванной, стараясь не прислушиваться к звукам льющейся воды и не представлять того, что там сейчас происходит. Войдя в свою маленькую, ещё детскую комнату и решительно задвигая, собственноручно прикрученную, ещё в прыщавом подростковом возрасте, щеколду, – ну почти вся.

Сначала она царапалась потихоньку, как голодная кошка:

–Лёшка, ну перестань дурить, иик, я здесь стою, вся голенькая, иик, вся твоя, иик, твой подарок на юбилей, иик, самый сладкий подарок, иик, ты попробуй, иик, не пожалеешь, ты же возбудился, иик, я почуяла, меня не обманешь, иик, чего ты там делаешь, иик, дрочишь, как в детстве, иик, один, иик, давай лучше я тебе, иик, и не только это, иик, а всё, всё что пожелаешь…

Потом била посуду и ломала, что можно было сломать, и пыталась сломать дверь ногами:

–Кааазёоол!!! Козёл вонючий! Гнида! Открой дверь! Открой дверь – я сказала! Я тебе всю морду разобью! Харю он от меня воротит, не такая видите ли! Да я щас пойду, найду себе, прям щас, не одного, а двух!, трёх!, желающих! Напердолюсь во все дырки! Будешь потом знать! Блядь – ты! Блядь – ты такая!

Потом, убедившись, что "брюс ли" против советской межкомнатной двери бессилен, ушла, грохнув входной дверью. Потом, вернувшись, начала монотонно биться в его дверь головой, глухо порыкивая:

–Я вот сейчас убью себя и ты будешь в этом виноват…, ты будешь виноват…, ты будешь виноват…

Алексей Петрович открыл дверь, когда почувствовал – ВСЁ. Еле успев подхватить стоящую на коленях, упершись лбом в дверь, Жанну, отнёс её на старый, ещё родительский диван, укутал кое-как одетую(блузка наизнанку, бюстгалтера нет, трусиков, под мини юбкой, тоже)в вязанный мамой плед. Потом её рвало, мучительно и долго. А потом она, попив из, специально помытого для этого, чайничка-заварника, бело-фарфоровыми, неотличимыми от поильника губами, прошептала:

–Я всё поняла, прости меня, ради Христа, я знаю ты сможешь, только ты и сможешь. Возьми меня завтра, – покосившись в светлеющее окно, – сегодня, с собой, на службу, вечернюю, я, после ЭТОГО, одна боюсь.

–Ну, если ты, обещаешь мне быть хорошей девочкой, и поспать сейчас, хорошенько, тогда да, возьму тебя с собой, обещаю.

Послушно кивающая, "маленькая девочка" схватив гладящую её по голове руку, поцеловав и прижав к щеке, Призналась в Любви:

–Ты самый лучший, самый сильный мужчина на свете.]

(Семнадцать лет спустя):

–Алёша, я больше не пойду в церковь. С Олечкой не пойду, а без неё – мне там делать нечего, – терпеливо переносящая его поглаживания по плечам и спине, Жанна отвернувшись от вечереющего окна, ткнулась лицом в грудь Алексея Петровича, – я больше не могу, я больше не могу, – задрожала, сухо, без слёз, – у меня уже сил нет никаких, слышать это всё, за спиной, какая я блядь, почему, я, за старого мужика, замуж вышла, и как Бог меня за это наказал.

–Ну не все же так говорят.

–Все – не все, мне тех кто говорит – более чем достаточно. Ты ходи, вместе с Олечкой, она так любит там быть, тихая такая там становится, прям светится вся, особенно после причастия. Я даже помогать тебе до ворот её довозить буду, но внутрь – я больше не пойду. Нет у меня больше сил, Алёшенька, нету.

"Сломалась, моя родная, сломалась, а ведь говорил ей, предупреждал. Ох, если б, тогда семнадцать лет назад, у тебя, Алексей Батькович, хватило мужества ‐ отказаться садиться в её машину, ну посидел бы ночь в обезьяннике, ничего страшного бы с тобой не случилось. Один "неверный" шаг и – вот они, последствия какие. Ну, что ты, Алексей, дурак совсем, что ли? Подумай – ты один, её нет, Олечки нет, зачем тебе такая жизнь? Ну мне то, ладно, и тяжко, и так сладко. Зайдёшь после работы домой, дверь откроешь, потихоньку, из кухни, запах божественный, девчонки о чём-то воркуют, Олечка первая, услышав, как замок щёлкнул, каждый раз!, с визгом:

–Папа пришёл!

И Она, торопливо, из-за угла выглянув, с улыбкой, всегда, даже сейчас:

–Что так долго? Остыло уже всё, давай, руки мой, и иди.

Готовить вообще не умела, яичница подгорелая, всегда, и картошка, недожаренная, всегда. Решительно отвергнув его предложение:

–Давай, я варить буду. Ты и так, на службе своей, с утра до ночи.

Подбоченившись, как её бабка-хохлушка:

–Це ше що таке? Яка ж я дружина і мати, якщо борщу зварити не вмію?

И научилась, и борщ, и котлеты-винегреты, и… Пашка, года через два, Жанна ещё не беременная была, в гости напросившись:

–А я иду от дяди Коли(сосед выше этажом), слышу запахи! Лёха, ты чего там наготовил? Угости, а? С утра маковой росинки.

Поёрзав, на своём(когда то ранее), стуле:

–Вы?! Жанна Валерьевна?! Да ладно, – посмотрев на Алексея Петровича, – ничего себе! Пальчики оближешь! – плотоядно чавкая вслед иронично хмыкнувшей и выходящей из кухни Жанне.

И продолжаться, так как это длилось почти три года, уже не могло. Потому и, когда придя с работы, он застал её деловито разбирающую, раскладывающую в родительской спальне свои вещи:

–Ты как хочешь, а я больше не уйду, не хочешь спать со мной – не надо, буду просто с тобой, рядом, как жена Иоанна Кронштадского.

И ты, поняв, что всё, или ты её сейчас убьёшь своим отказом, погасишь еле-еле теплящийся в сердечке огонёк, или…

–Хорошо, завтра отпрошусь с работы, ты тоже, к дяде Ване поедем, как он скажет – так и будет.

И как она, вся встрепенулась тогда, как будто на качелях вверх:

–Он согласится! Он благословит! Точно-точно тебе говорю!

Ни разу в жизни, до, этого, его не видела, а как в воду глядела.

И как усиленно "беременела" в первые годы:

–Жанночка, давай поспим, мне завтра на работу, тебе тоже.

–Хорошо-хорошо, спи, мой родной, спи мой любимый, сладкий мой, самый сладкий, – жаркое дыхание в шею, и тело, всё млеющее, обволакивающее, мягкое, как будто ни одной косточки в нём нет – усни тут попробуй.

И как начала плакать на третий год, потихоньку, чтобы он не видел, ни разу не заикнувшись, разобраться – кто виноват. И как, напряжённо вслушивалась в себя, когда – наконец-то. И как, выскочила утром, из туалета, размахивая бумажной полоской, прыгая и крича, как олимпийская чемпионка.

И как, побагровел на совещании генерал, когда ему, подполковник, следователь по особо важным делам, рапорт и официальное заключение-тест из лаборатории:

–Вы, как хотите, Пётр Николаевич, а я в отставку. Мне ребёнок здоровый нужен.

И какое счастливое время было – когда она всегда дома:

–Не пойду я на улицу, скользко, на балконе погуляю.

Вся умиротворённая, тихая-тихая, вся там, внутри себя.

И как она охнула после первого УЗИ, и как решительно:

–Не будет этого! Я тебя отмолю, девочка моя! – поглаживая и пытаясь поцеловать свой живот.

И как она устроила истерику и залепила оплеуху врачихе:

–Вы, точно будете забирать ребёнка? Хорошо подумали? Знаете – что, Вам, предстоит?

И как врачиха, принимая от Алексея Петровича, извинения и подарки, потрогав синевато-багровый кровоподтёк на щеке:

–А я, знаете, даже рада, обычно, такие красавицы, ещё до родов, избавляются, сама устала – документы на отказников оформлять.

И как по всем святым местам, с надеждой на чудо, и по клиникам, нашим и заграничный. Бой. Непрерывный, кровопролитный бой.

ГОСПОДИ!!!, я виноват!, я знаю – за что мне!, а ей?, ей то, за что – КРЕСТ ЭТОТ?!"

––

–С позволения, Его Императорского Величества, я продолжу… Так вот, данные по коллективным энергополям, особей, согреваемых Светильником номер 2…

–То, что они называют Ангелом Смирненской Церкви.

–Совершенно верно, Ваше Императорское Высочество.

–Ну, вот почему?! Почему вы все не приняли мой бизнес-план: телепортировать весь этот скот, когда они устроили там, эту толкучку, споря не понять о чём, сюда? Может вспыхнувшие, тогда, одновременно два Светильника, загорелись бы здесь, и тогда…, а ладно, вы вообще никогда меня не слушаете!

–Вы, не правы, Ваше Императорское Высочество. Во-первых: нет никакой гарантии, что произошедшее, во время того, что они называют Великой Схизмой, произошло бы здесь; во-вторых: мы часто, очень часто принимаем предлагаемые, Вами, бизнес-планы, ммм, ну вот, хотя бы успешно реализованный там – "indulgeo", ведь какой великолепный "выхлоп"! Прибыль примерно триста, триста пятьдесят процентов! Если б не вспыхнувший, третий Светильник, мы бы в плюс по всей Ферме тогда…

–Герцог! Не трудитесь, напоминать мне, экономические данные моего отдела маркетинга. Объясните, что вы предлагаете сейчас.

–Ваше Императорское Высочество! По их стратегическому плану, на Ферме EVG1966, предполагается Рождение семи Светильников. После этого, к Сбору Урожая приступит Сам Творец. То есть, вторично, во Плоти, придёт к ним…

–Подождите, Герцог, Он же вроде возвращался к ним? Они называют это Воскресением Христовым.

–Это было, Ваше Императорское Величество, сделано для того, чтобы перепрограммировать отобранных непосредственно Им носителей фермы, и научить их устойчивому интерфейсу с Собой.

–Ну и что? Получилось?

–Нашими стараниями – так себе. Хоть и мы не можем добиться, того устойчивого подчинения, которое было до Катастрофы, потому что в результате мутации, у выжившего тогда стада, полностью зарос затылочной разъём для иглы управления…

–А передние семь разъёмов?

–Не годятся, Ваше Императорское Величество, слишком большие, Игла Управления всё время выпадает. Наилучшие результаты даёт Прямой Контакт, когда Игла прислоняется к тому месту, где раньше был затылочный разъём, но это чревато тем, что при малейшем преувеличении подаваемой в Носителя психосоматической энергии, его поведение выходит из стандартных рамок, принятых на Ферме, и они, изолируют его, в специально построенных для этого, своих, земляных норах. И, Ваше Императорское Высочество, может всё же стоит прекратить Ваш Эксперимент? За всё это время,  введение Игл Управления в задний проход, предназначенный для выброса отходов жизнедеятельности этих особей, ни одного положительного результата не дало. Игла Управления вводимая в этот разъём, непоправимо калечит носителей, делая их неспособными к выживанию в их среде.

–И что? Почему же они сейчас тогда функционируют? А раньше нет?

–Ну раньше, до Прихода Источника Жизни они их ликвидировали, а сейчас почему то нет, но тем не менее…

–Да перестаньте, Вы, Герцог! Зато какие они смешные – стоит только чуть прибавить энергию в Игле Управления, как они корчатся и пищат! Обхохочешься! Отдельные экземпляры полные Залы Просмотра собирают! И, вообще, у них, на этой ферме, всё через жопу делается!

––

Макс, захлёбываясь от восторга, рассказывал о наконец-то состоявшейся, новогодней поездке в Египет:

–Нет! Ну, ты представляешь, дядь Лёш, они такие огромные! На картинках или по телику – это фигня, а вот когда вживую! Там же внизу, в основании блоки по двести пятьдесят тонн! Даже сейчас, такой техники нет, чтобы, – перехватившись, чтобы помочь, согласно угукающему, Алексею Петровичу поднять дверь, – а ещё, там дырки в блоках просверлены, я пальцем залез, потрогал, "нарезка" как хорошее сверло – сквозь мягкую древесину! А этож базальт! В интернете, специально смотрел, нет у нас такого металла! И в помине нет! Вот бы узнать как! Как они это делали.

"Эх, Максимка, Максимка, да не дай Бог, тебе узнать – как они это делали. И я тебе не расскажу, вслух, ни в коем случае, "они", сразу услышат "нестандарт", потому что только по тому, что они называют нашим "писком" – они нас и идентифицируют, энергополя наши, слишком неустойчивы для них, чтобы создать надёжную базу данных, другие органы чувств, такие как зрение и обоняние? Ну их мир – это абсолютный смрад, какие уж тут оттенки, а зрение?, а попробуй ты одного опарыша от другого отличить! Вот именно. Слава Богу, что из-за вихревых электромагнитных полей нашей планеты, их статические данные по нашим голосовым модуляциям, "слетают" каждые сутки, и им ежесуточно приходится их восстанавливать. Почему и говорили, предки наши, что слово – серебро, а молчание – золото" – неторопливо размышлял сам про себя Алексей Петрович, вспоминая, ещё пьяно-бредовый, постперестроечный сон: