Обречённый играть

Между тем мадам Тереза уже подозвала какую-то швею и велела ей срочным образом снять мерки с Лули. Китаянка устремила вопросительный взгляд на Венсана, который только пожал плечами и утвердительно кивнул. Когда обе исчезли за ширмами, он взял мадам под локоть и, доверительно понизив голос, произнёс:

– Надеюсь, я могу полагаться на вашу благоразумность. Вы ведь не причините ей вреда, верно?

– Не извольте безпокоиться, любезный Венсан. Вашей спутнице ничего не угрожает. Она останется весьма довольна, поверьте.

– Мне необходимо отлучиться. – Он повернулся к англичанину. – Скажите об этом Лули, когда всё закончится, и не сочтите за труд проводить её обратно. Ключ у неё имеется.

Мистер Уолтон понимающе отсалютовал ему зонтиком, и они с мадам о чём-то заговорили, сразу же будто позабыв о его существовании.

Венсан покинул ателье с тяжелым сердцем и заспешил в сторону арки.

Насчёт сообщения он оказался прав: вопрос «Ты где?» и напоминание о необходимости «выжить любой ценой». «Париж не отпускает» хотел ответить он, однако вовремя сообразил, что Генели может понять его буквально и начать бить тревогу. Отмолчаться тоже не получится. Поэтому послал дежурное «В пути. Скоро буду» и побежал к площади Звезды, как когда-то давным-давно бегал по Парижу XVIII века в образе Арно Дориана из «Кредо убийцы»³³.

Он уже не задавался вопросом, каким образом Генели знает о его перемещениях. Понятно, что за ним следят. Тот же Уолтон, или мальчишка Патрик, или любой из пешеходов на проспекте мог оказаться его «ушами и глазами». С этим надо было просто смириться, прикидываться, что не замечаешь, и заниматься своим делом, за которое тебе платят. Идти против системы не имело смысла. А Генели не мог так или иначе не быть частью системы.

Снова триумфальная арка, снова небольшая очередь внутрь, винтовая лестница, «коммутаторная», женщина за «Ундервудом». Она подняла на Венсана усталый взгляд.

– В «Буси»?

Похоже, она помнила всех своих клиентов.

Он назвал восьмизначный номер и пронаблюдал за отъезжающей в сторону стеной.

– Удачи, – сказала женщина на прощанье.

Не помешает, подумал GR8M8, ожидая перехода в недружелюбный мир средневековой Японии.

– БУСИ 2.0 —

Человек перед ним покачивался.

Опрятная седеющая бородка, некогда гладко уложенные, а теперь растрёпанные волосы с узлом на затылке. Лицо, покрасневшее от прилившей крови. Руки связаны за спиной.

Он оглянулся.

Фудзи была позади. Обычная, не перевёрнутая, как в прошлый раз.

Но ведь это значит…

Небо закрывали широкие поля соломенной шляпы. Его шляпы.

Взбешённый этим открытием, он повернулся к повешенному за ноги пленнику и бросил ему в лицо:

– Ну что, дурак, готов отправиться к праотцам?

Кажется, там был выбор из трёх ответов. Он, помнится, предпочёл молчание.

– Только после тебя, шляпа, – ответил пленник и растянул разбитые губы в кривую улыбку.

«Выжить любой ценой».

– Зачем ты поджёг наш храм?

– Кто ты такой…

Он был тюгэном господина Нагаи. Его звали Сато Хироси. И сейчас подружка этого пленника пряталась где-то поблизости с арбалетом и ждала, когда он поднимет руку, чтобы опередить его метким выстрелом.

Хироси украдкой пробежал взглядом по кряжистым стволам и пышным кустам на склоне, однако ничего подозрительного не заметил. Что делать? Отправить на поиски обоих стоявших тут же помощников, предупредив об опасности? Она их завалит первой же стрелой. А у неё их в запасе три.

«Выжить любой ценой».

Он выхватил из-за пояса кинжал и вдавил лезвие в горло пленника с такой яростью, что тот закашлялся. Сам он при этом шагнул под прикрытие висящего тела с противоположной стороны от той, откуда в прошлый раз прилетела смерть.

– Скажи своей подруге, чтобы не пряталась, а сложила оружие и выходила.

Поскольку пленник решил отмалчиваться, несмотря на появившуюся из-под лезвия струйку крови, он повысил голос почти до крика:

– Эй, как тебя там! Я знаю, что ты нас видишь и слышишь. Я даже знаю, что у тебя в руках этот чёртов арбалет. Выходи! Выходи сейчас же или я перережу твоему приятелю глотку!

Растерявшиеся помощники взяли посохи наперевес и опасливо поглядывали в обе стороны лесной дороги. Надо было прихватить с собой больше, чтобы на всех не хватило стрел.

Она появилась из-за ствола дерева, точно такая же, какой он помнил её по вчерашнему неудачному началу: короткие чёрные волосы, длинная косичка с голубой лентой. Большие глаза смотрели насмешливо, однако он читал в них удивление. Руки расставлены в стороны. Арбалет остался где-то там. Вот и хорошо.

– Я сдаюсь, – примирительно сказала девушка и стала медленно приближаться.

Хироси прикинул, с какого расстояния она сможет прицельно метнуть в кого-нибудь из них нож. У него не было ни малейшего сомнения в том, что она намерена предпринять нечто подобное, а широкие рукава куртки, заправленной в расклешённые шаровары, могли хранить немало неприятных сюрпризов.

Все молчали.

Тишину разорвал выстрел. Куртка на груди девушки вспыхнула брызгами крови, а сама она опрокинулась навзничь, обнимая небо.

Хироси сунул короткий пистору³⁴ обратно за спину. Кремниевый замок сработал без осечки. Таких здесь пока нет ни у кого. Вот что значит иметь правильных друзей!

– Ну, что? – повернулся он к посеревшему от неожиданности и оглохшему от грохота над самым ухом пленнику. – Подельница твоя оказалась доверчивой дурой. Надеюсь, ты будешь умнее и расскажешь мне, кто тебя послал в наши края поджигать храмы и убивать беззащитных гостей с Запада.

Ответом по-прежнему было гордое молчание. Но ответ он знал и сам…

Хироси глянул на своих растерянных помощников.

– Вы сегодня уже завтракали?

Они переглянулись и кивнули.

– Тогда отвернитесь.

Видимо, они не послушались, потому что когда он закончил отрезать пленнику голову, залитую горячей кровью, послышались отвратительные звуки рвоты. Он ведь предупреждал…

Вообще-то он не предполагал, что этим закончится, поэтому не захватил с собой никакого мешка. Пришлось нести трофей до самого посёлка за волосы.

Господин Нагаи оказался менее впечатлительным. Он гулял по саду с одной из своих юных наложниц и встретил появление Хироси сладкой улыбкой.

– Это и есть наш поджигатель? – уточнил он, разглядывая на скорую руку отмытую в ручье голову.

– Он самый. – Хироси хотел поставить её на лавку, но господин Нагаи поспешил остановить его брезгливым взмахом руки. – Ещё у него была напарница. С ней мы тоже разобрались.

– Ты молодец, Хироси. Я всегда знал, что тебе можно доверить самые трудные поручения.

– Это было нетрудно, Нагаи-сама.

– Знаю, знаю, – закивал старик, ещё теснее прижимая к себе свою побледневшую от жуткой картины спутницу. – Любой бы справился, не правда ли? – Он прищурился. – Только ты ведь не любой, Хироси-сан. Ты весь в отца, который верой и правдой служил моему отцу. Я его хорошо помню. Он тоже никогда не зазнавался и предпочитал если и выделяться, то скромностью.

– Благодарю, Нагаи-сама.

– Ты выяснил, по чьему поручению он действовал?

Хироси достал из-за пазухи маленький бамбуковый пенал, а из него – свёрнутый трубочкой листок рисовой бумаги.

– При нём была вот эта записка.

Он передал листок хозяину. Господин Нагаи предусмотрительно оттолкнул наложницу к лавке, чтобы не подглядывала, а сам внимательно пробежал глазами ровные иероглифы.

– «Подателю сего…» – пробормотал он, поднимая задумчивый взгляд на Хироси.

– Охранная грамота, – кивнул тот. – Обратите внимание на инкан³⁵.

– Сюго³⁶ Китамура… Подлец!

Хироси сделал вид, будто тоже крайне удручён этим открытием.

– Нагаи-сама, это может быть простое недоразумение, – заговорил он. – Я тут подумал, может, это вообще подделка. Может, кто-то хочет свалить всё на господина Китаму…

– Прекрати, Хироси! – Старик забрал у верного слуги и покрутил в руке бамбуковый пенал. – Дорогая штучка. Достойная сюго и его подручных. Я давно подозревал нечто подобное, но никогда даже предположить не мог, что они станут действовать настолько откровенно.

– Возможно, сёгун Токугава дал им на то полную власть? – предположил Хироси. – Вот они и осмелели.

– Не осмелели, а обнаглели! – Господин Нагаи так ослаб в гневе, что присел на лавку рядом с наложницей, которая машинально отодвинулась на самый краешек. – Если их сейчас не остановить, они перейдут все границы и превратят Кюсю в свою буддийскую вотчину. – Он сплюнул и на мгновение задумался. – Я знаю, что мы должны сделать в первую очередь. Мы должны поставить в известность о твоей находке наших западных братьев. Я не намерен больше скрывать от них всю серьёзность нынешнего положения дел.

– Если позволите, Нагаи-сама, напомню ваши же слова о том, что мы ни в коем случае не должны их спугнуть.

– О, ты ещё слова своей бабки вспомни, Хироси! – Старик напустил на себя весёлость. – Прошли те времена. Наши братья всё давно сами поняли, и больше их такими вещами не запугать. Или ты намекаешь на то, что они могут свернуть помощь и бросить нас на произвол судьбы? Уверяю тебя, они не такие простаки, какими иногда прикидываются. Наоборот, они должны понять, что их поддержка важна сейчас, как никогда. И мы, и они всегда знали, что рано или поздно начнётся открытая война за Японию, за душу Японии. Поставить их в известность – наш долг.

– Как вам будет угодно, Нагаи-сама. – Хироси почтительно поклонился и бросил взгляд на не сводившую глаз с отрезанной головы девушку. – Пригласить их к нам или лучше…

– Пригласи к нам. Так будет вернее. Пусть они чувствуют себя гостями и видят, что мы не заискиваем, а твёрдо управляем нашими землями. – Старик помедлил. – Да, так лучше.

– Мудрое решение, Нагаи-сама. Я готов отправиться к ним в обитель немедленно и передать ваше приглашение на словах. Когда вы соблаговолите их принять?

Он знал, как охоч его дзито³⁷ до подобных высокопарностей. Настолько, что не замечал скрытой в них иронии. Иные хитрецы настолько хитры, что готовы перехитрить даже себя.

– День только начинается, Хироси. Хороший день, я уже это вижу. Поэтому давай не откладывать. Скажи им, что я жду их на закате, и что им не придётся переживать об обратной дороге. Они будут моими дорогими гостями, которым я с радостью предоставлю кров на всю ночь. И кров, и угощенье, и… – Он посмотрел на свою наложницу. – И всё, что моим братьям будет угодно. Так и скажи. Они поймут и оценят.

– Они аскеты, – на всякий случай напомнил Хироси.

– Мы все аскеты, – хмыкнул старик. – Но иногда, нужно от аскетизма отречься, чтобы тем глубже его прочувствовать. Если они захотят, мои девочки им такую возможность предоставят. Только ты им, разумеется, об этом не говори. А то ещё, действительно, испугаются. – Он положил ладонь на колено наложницы и противно хихикнул. – Кто этих гайдзинов разберёт?

Я разберу, думал Хироси, покидая роскошное имение управляющего и направляясь теперь по змеиным извивам сельской дороги в сторону неприветливого леса на вершине отдалённого холма, где с каждым месяцем разрасталось поселение «киристан»³⁸. Отрезанную голову он на всякий случай прихватил с собой, предварительно уложив в непромокаемый кожаный мешок, который принесла старая служанка господина Нагаи.

Гайдзинов на холме постоянно проживало четверо. Приходили с юга и другие, но те занимались всё больше делами торговли, а эти посвящали всё время обращению местных селян в свою странную веру. Одним из них до недавнего времени был ныне убиенный ируман Изаки. Он лучше остальных умел говорить по-японски и благодаря этому сошёлся с Хироси особенно близко. Остальные трое его тоже не сторонились, однако Изаки никогда не позволял себе вести беседу в его присутствии на родном португальском языке, а эти запросто могли заставить его хлопать глазами, обсуждая что-то, что, по их мнению, его не касалось. Правда, Изаки успел его кое-чему научить, так что Хироси многое из их речей понимал, однако, разумеется, не подавал виду.

Гайдзины строили храм.

Тот, что сгорел усилиями бывшего обладателя отрезанной головы, был уже довольно старым, но намоленным и любимым многими. Новый храм обещал стать выше и вместительней, причём первоначально их старейшина, которого остальные называли «падре», задумал использовать в строительстве камень, чем озадачил здешних мастеров, потому что зачем заниматься ерундой, когда можно быстро и хорошо обойтись брёвнами? В итоге решили использовать как дополнительный материал глину, благо её в округе нашлось предостаточно.

Падре звали Алессандро. И был он родом не из Португалии, как остальные, а из Италии. Изаки говорил, что поэтому он и считается среди них главным. Его в Японию направил сам папа, который живёт в очень маленьком и очень могущественном городе – Ватикане.

Падре выглядел из всех четверых наименее представительно. Мало того, что невеликого роста, он ещё и сутулился, отчего со стороны походил не на гайдзина, а на старенького японца. Зато, как у настоящего гайдзина, у него был выдающейся длины крючковатый нос, большие, слегка навыкате глаза и скошенный подбородок, что вместе с пышной копной кудрявых волос делало его особенно похожим на пурпурную сойку.

Дорога до их поселения занимала не менее полутора ри³⁹, заканчиваясь утомительным подъёмом по заросшему лесом склону холма. Хироси понимал, что место для постройки нового храма выбрано неслучайно и вовсе не только для того, чтобы отсеивать наименее рьяных паломников. Такое поселение было проще оборонять. Кроме того, на вершине холма бил родник, дававший не только избыток питьевой воды на случай осады, но и средство мгновенного тушения пожаров, если бы войска сёгуна решили предать округу огню.

Когда он вошёл через распахнутые новые ворота за высокий частокол, солнце уже стояло почти в зените.

Хироси здесь знали. Кто-то не обращал внимания, кто-то приятельски здоровался. Он вообще замечал, что, переходя в христианство, японцы менялись. Размеренное отношение к жизни и пренебрежение временем уступали место усердию в работе и вечной спешке. Теперь всем нужно было обязательно всё успеть. Вероятно, перспектива расплачиваться за допущенные при жизни ошибки после смерти накладывала на киристан дополнительное бремя. И гайдзины этому только потворствовали. На видном месте внутри поселения они установили каменный жёрнов с изрядно проржавевшим от дождей железным прутом, скошенным так, чтобы отбрасывать полоску тени на процарапанные в камне значки и таким незатейливым образом указывать, который сейчас час. Все называли это приспособление «риродзио»⁴⁰.

Большая часть построек в поселении представляли собой обычные минки⁴¹ с остроконечными соломенными крышами. Отдельно стояла крытая жаровня, в которой постоянно поддерживался огонь и сушились глиняные кирпичи – главный строительный материал для храма. Тут же возвышался, выделяясь бревенчатыми стенами, сруб, в котором обитал сам падре с собратьями.

Видимо, падре уже доложили, потому что он встретил Хироси на пороге. Порог на случай дождей был приподнят над землёй, так что носатый итальянец выглядел выше своего роста и оттого более важно. Рядом опирался на бамбуковый посох молодой и подозрительно широкоплечий монах по имени Родуригу⁴².

– Сибаракю десьта⁴³, – громко приветствовал гостя падре, хотя они виделись только накануне. Встреча та носила совершенно неофициальных характер, поэтому все, кто их мог сейчас услышать, должны были думать, что Хироси здесь такой же редкий гость, каким кажется. Поприветствовав его на свой западный манер – рукопожатием, – падре добавил: – Дозо охаири кудасай⁴⁴.

Родуригу неспешно отступил с дороги и буркнул:

– Осаки э дозо⁴⁵.

– Обригадо⁴⁶, – кивнул в ответ Хироси и прошмыгнул за деревянную дверь, каких у них в Японии раньше не делали.

Пространство внутри тоже было организовано на чужеземный лад: вместо одной большой комнаты, перегораживаемой по желанию ширмами, здесь имелся узкий загончик, откуда несколько дверей вели в разные помещения. Гайдзины предпочитали жить отдельно даже под одной крышей.

– Господин Нагаи ждёт вас вечером к себе, – сразу же сообщил Хироси, как только дверь за ними закрылась. Он произносил японские слова чётко и медленно, чтобы его точно поняли. – Хочет обсудить записку, которую я случайно нашёл за пазухой вот этого шпиона.

И он поставил на пол мешок.

– Господин Нагаи поверил? – спросил Алессандро, шмыгая носом.

– Точно так, как вы и предполагали.

– Хорошо. А это что?

– Решил убедиться в том, что шпион уже никого не предаст…

– Он отрезал ему голову, – сказал из-за плеча падре догадливый Родуригу, сказал по-португальски.

Алессандро странно посмотрел на Хироси.

– Ты убил его?

– Но вы же сами говорили, что после того, что произошло с ируманом Изаки, от него нужно избавиться.

– Ладно, – неохотно согласился иезуит, продолжая разглядывать Хироси, будто видел впервые. – Девчонку тоже?

– Тоже. Хороший пистору вы мне дали.

– Ну, может, и к лучшему. – Падре склонил кудрявую голову и пробормотал по-португальски: – Двумя япошками меньше… – Не договорив, показал в улыбке неровные зубы. – Ты далеко пойдёшь, Хироси.

– Благодарю, Алесанодоро-сама. У меня прекрасные учителя.

Гайдзины поняли прозрачный намёк и переглянулись.

– Ты хотел бы быть одним из нас? – не отпуская с лица улыбки, поинтересовался падре.

– А разве я не один из вас? – изобразил наивное удивление Хироси.

– Но ведь ты даже не рвёшься вступать в лоно церкви. Ты всё ещё сомневаешься?

– Разве я не помогаю вашей церкви?

– Помогаешь. – Для пущей убедительности падре положил ладонь ему на плечо. – Но ты помогаешь нам извне, хотя мог бы приносить ещё больше пользы изнутри. Я имею в виду, что с твоими задатками ты мог бы стать первым японцем-иезуитом.

Все трое покосились на мешок.

Неспешное развитие нового сюжета и кажущаяся безобидность происходящего держали GR8M8 в постоянном напряжении. За любой фразой, за любым взглядом он ждал неминуемого подвоха. Любая ошибка могла стоить ему дальнейшего прохождения и обернуться откатом к началу, чего он никак не хотел допустить. Он чувствовал, что второго прокола Генели ему не простит.

Они обсудили его будущее, и Хироси понял, что гайдзины не шутят. Они предлагали ему не просто службу за деньги, как до сих пор, а тайный переход в их могущественный орден. По словам падре, они уже владеют половиной суши, нет, не японской, а мировой, включая соседний Китай, для которого они придумали целую культуру – конфуцианство, то есть то же христианство, только на китайский лад, которое помогло разорвать общество на слои и классы с абсолютный культом верховной власти. То же самое они проделали в Индии, убедив местное население в том, что с незапамятных времён оно раздроблено на касты, которые никогда между собой не соприкасаются, так что переход из одной в другую невозможен. В Японии рано или поздно должно произойти нечто подобное, но пока все попытки перессорить буддистов и синтоистов ни к чему не привели, даосизм был принят, но недостаточно широко, чтобы повлиять на опоры общества, поэтому сегодня важно как можно глубже вбить клин именно христианства, которое по всему остальному миру доказало свою действенность как религии неуживчивой, отрицающей все прочие вероучения и в меру кровожадной.

Хироси догадался, на что они намекают, но не сразу сообразил, как христианство сочетается с кровожадностью. Тогда падре с улыбкой предложил ему настоящего португальского вина и в качестве закуски указал на блюдо с облатками⁴⁷. Хироси видел, как гайдзины дают всем прихожанам во время служб вкусить и того, и другого, но только сейчас падре рассказал ему, что, оказывается, вино – это на самом деле кровь, а хлеб – тело Господне. Никто и нигде не поедает собственного бога, а христиане делают это с радостью, осознанно, хотя в большинстве своём и не понимая самой сути происходящего.

– Неважно, что ты думаешь, – пояснил падре. – Важно, как ты действуешь. Мы помогаем людям думать одно, а делать другое. Когда-нибудь скажут, что благими намерениями вымощена дорога в ад. А мы уже сегодня учим тому, что избежать конфликта между помыслами и действиями можно и нужно с помощью веры. Вера помогает тебе не думать и тем самым устраняет первопричину внутреннего безпокойства. Верь и действуй. Мы даже придумали и выпустили в арабский мир религию, которая так и называется – «подчиняйся». Ислам.

Хироси прожевал облатку, но запивать не стал.

– Так вы хотите завладеть Японией? – невинно поинтересовался он.

Падре ответил ему понимающей улыбкой.

– Владеть, мой дорогой друг, можно по-разному. Мы вот рассказываем людям о том, что в незапамятные времена было страшное рабство, когда ты мог прожить всю жизнь в цепях, быть сосланным гребцом на галеры, оказаться на арене с голодными хищниками или такими же, как ты, рабами, готовыми убивать друг друга ради того, чтобы самим выжить, из-за чего работа вечным слугой в каком-нибудь богатом доме казалась замечательной и желанной. Эти истории постепенно завладевают умами людей, и они думают: как же хорошо, что эти ужасы остались позади, в древней истории! При этом они уже не замечают, что живут точно так же, только цепи им заменяет их собственная глупость и слепота. Им никто не мешает что-то изменить и жить по-другому, однако они просто не догадываются о том, что это не только возможно, но и необходимо. Они довольны тем, что думают, что имеют, потому что верят в то, что могло бы быть гораздо хуже. И если ты это видишь, а они нет – то кто хозяин, а кто раб?

– В Японии не было рабства, – неуверенно сказал Хироси.

– Это пока. А вот твои потомки уже будут знать, что раньше существовали «сэммин», то есть «подлые люди», и «рёмин» – «добрые люди», причём принадлежность к тем и другим передавалась по наследству. Среди сэммин было пять разрядов. Самой почётной считались рёко или «мавзолейные слуги», которые обслуживали могилы императорской семьи. За ними шли канко, правительственные слуги, которые подчинялись каннуси – ведомству правительственных рабов. Потом шли кэнин – семейные слуги. Далее – ко-нухи или государственные слуги. Они тоже подчинялись каннуси, но выполняли главным образом тяжёлую физическую работу. К старости могли переходить в разряд правительственных слуг. В самом низу оказывались си-нухи или личные рабы. Они не имели права на семью, их могли покупать и продавать.

– И когда такое было? – изумился Хироси. – В смысле, будет…

– Всегда. Но мы скажем, что лет шестьсот назад, то есть веке в восьмом или десятом от рождения Господа нашего Иисуса Христа. Тебе ведь хочется жить в стране, у которой древняя и славная история?

Хироси никогда об этом раньше не задумывался, но мысль падре ему понравилась.

– А как же создать память о том, чего на самом деле не было? – поинтересовался он.

Вместо ответа падре подвёл его к двери в одну из комнат. За дверью им открылась маленькая келья, в которой стоял на высоких деревянных ножках скошенный стол. За столом на табурете, совсем не по-японски сидел старик Фудо, мастер каллиграфии из соседней деревни, и выводил что-то тонкой кисточкой на зеленоватом свитке бумаги под диктовку такого же седого гайдзина, имени которого Хироси не знал. Опережая вопрос, падре тихо пояснил, чтобы не мешать их праведным трудам:

– Они пишут книгу. Когда закончат, она будет известна как «Кодзики»⁴⁸ и станет основой для всех знаний об истории Японии. Эдакий героический эпос, в котором смешаны мифы и хроники.

– На японском?

– Хороший вопрос умного человека! Не совсем. Некоторые скажут, что на китайском. Другие их поправят, мол, на японском, но письменном, литературном и очень древнем. Нашего брата назовут «сказителем Хиэдой-но Арэ» и будут потом ещё долго спорить о том, был ли он на самом деле мужчиной или женщиной. А ваш мастер Фудо прославится в истории как придворный писатель О-но Ясумаро. Лет через пятьсот ваши потомки даже найдут его могилу⁴⁹.

– А зачем спор – мужчина или женщина?

– Ну, это совсем просто. Что нужно сделать, чтобы заставить, скажем, богатого человека самого отдать тебе всё самое ценное?

– Пригрозить?

– Почти. Напугать. Обшаривать его дом, искать тайники – ни к чему. Достаточно крикнуть «Пожар!», и он бросится спасать именно то, что ему больше всего дорого.

– А какая связь пожара с мужчиной и женщиной?

– Никакой. Кроме того, что в обоих случаях результат достигается отвлечением внимания. Если все увлечены загадкой, мужчина это был или женщина, то никто не подумает о том, а был ли такой сказитель вообще. В Европе у нас сейчас делается знаменитым ещё один сочинитель – Гомер. Две его большие поэмы не так давно напечатали наши люди во Флоренции. Об этом Гомере неизвестно вообще ничего, кроме того, что он очень древний – гораздо древнее всего того, что происходило у вас в Японии. Но зато все должны обратить внимание и запомнить, что он был слепым. Эта незначительная на первый взгляд деталь мешает зрячим увидеть то, что передача этих огромных поэм через века из уст в уста раньше появления книгопечатанья физически невозможна. Поэтому настоящие авторы имеют возможность заложить в умы читателей то, что им нужно, и при этом быть уверенными, что всё это там останется и со временем будет только упрочняться, обрастая новыми подробностями. Так, друг мой, из литературы создаётся история. Надо лишь поместить немногочисленные источники подальше от современности.

– Но как вы можете быть настолько уверены в том, что всё будет именно так, как вы делаете? – искренне удивился Хироси.

Падре прищурился и огляделся по сторонам. Потом его тонкие губы растянулись в улыбке.

– Потому что, кроме нас, этого больше никто не делает. Многие вообще про нас не знают. Большинство даже не догадывается о нашем существовании. Но они знают наших учеников. И учеников наших учеников. А ещё они слышали сказку про несчастного Прометея, который принёс людям огонь божественных знаний, за что боги обрекли его на вечные муки.

– Ваш змей тоже дал первым людям вкусить плод от древа познаний, – вспомнил содержание некоторых проповедей Хироси.

– Именно! Мы возводим знание в культ, что не может быть плохим само по себе. Не может ведь?

– Не может, – согласился он, предчувствуя подвох.

– Есть только одна маленькая деталь, один крохотный вопросик: какие знания называть «знаниями». Человеку даны чувства, чтобы самостоятельно постигать этот мир, и голова – чтобы эти сведения обобщать и делать выводы. Но если очень постараться, то можно заставить его смеяться над очевидным, не доверять самому себе и строить окончательные заключения на основе того, что ему расскажут и растолкуют. Лишь бы это делалось умными людьми, которым все доверяют.

– А как это сделать?

– Проще простого: сказать ему, что им все доверяют, конечно. Все слышали о силе молвы, но немногие отдавали себе в этом отчёт. И почти никто не проверяет сказанное кем-то, кто таким образом выше тебя, потому что его относят к касте «мудрецов», «старейшин» и всякое такое. У себя мы наиболее важных создателей знаний называем «учёными». Потому что мы их учим. Мы их образовываем. И этот процесс так и зовётся – «образованием». Мы даём им образы, а они уже в силу ума, глупости и тщеславия придумывают им подходящие объяснения. Тех, кто делают это лучше других, мы продвигаем и ставим выше. Про них узнают все. На них становится хорошим тоном ссылаться. И все, кто ниже, отчётливо видят и ясно понимают, что если будут придерживаться таких же взглядов, возможно, им тоже повезёт подняться до подобных вершин познания и почёта. Механизм начинает работать сам, без дополнительных подсказок, стоит его однажды запустить в правильном направлении.

Хироси слушал падре Алессандро, а GR8M8 думал.

Подобных игр, как эта «Буси», ему ещё не попадалось. Хотя он легкомысленно полагал, будто повидал на своём веку всё и разучился удивляться. Никогда не говори «гоп», пока ни перепрыгнешь. Потому что привыкаешь вот так к «бабусе», у которой живут «гуси», а они раз – и разражаются такой вот «Буси», где долго, нудно, непонятно и оттого, мягко говоря, жутковато. Стоит перед тобой, панимаш, персонаж в чёрной рясе и в лицо тебе объясняет, какой ты кретин, а ты слушаешь и не знаешь, то ли тебя просвещают, посвящают и приближают к себе, то ли перед тобой так откровенно изливают душу лишь потому, что задумали через минуту-другую принести в жертву, когда ты уже никому больше их правду не расскажешь. И не знаешь, что лучше: гибель в открытом бою, стрела из арбалета или вот такая заминированная беседа о сути вещей. А Генели ждёт от тебя результатов, то есть безупречного прохождения. Если с его стороны это подстава, то тоже какая-то странная, слишком уж заумная. Но назад пути нет, нужно выкручиваться.

– Ну, так что ты теперь скажешь, Хироси?

Вопрос всё-таки застал его врасплох.

– Что я должен сказать, Алесанодоро-сама?

Падре решил, видимо, что он продолжает строить из себя простофилю, и понимающе улыбнулся.

– Ты с дороги. Идём перекусим, чем бог послал.

Откуда он знает, что у меня со вчерашнего вечера во рту ни крошки не было, подумал Хироси, и в ответ скромно пожал плечами.

Его ввели в трапезную. Здесь он воочию увидел, что отношение к нему хозяев, во всяком случае, в лице падре, изменилось.

В миру они старались во всём походить на местных жителей, не выделяться, насколько это вообще было возможно при такой внешности, говорили, как они, шутили, как они, так же ели, пили и только молились по-своему, подавая новообращённым пример поклонения той небесной силе, которая, по их словам, призвана на острова, чтобы изменить жизнь к лучшему. Здесь же, в трапезной, стоял невиданный в Японии деревянный стол, а за ним – несколько стульев, на ножках, с высокими спинками. Вместо очага посреди комнаты тут пышила настоящим жаром бело-зелёная изразцовая печь у стены.

Так вот как на самом деле едят в той стране, откуда они приехали!

Пока падре усаживался за стол и предлагал замешкавшемуся Хироси сделать то же самое, Родуригу подошёл к печи, поколдовал и вернулся с внушительным чугунным котелком, закрытым крышкой, из-под которой доносился потрясающий аромат тушёного мяса и чего-то терпкого. Падре проворно пододвинул под котелок деревянную подставку, видимо, чтобы не попортить стол, хотя какая разница – дерево и дерево?

– У нас это называется «рагу», – пояснил падре, поднимая крышку и засовывая внутрь длинную мешалку с широким кончиком. – Совсем у нас это называется «капоната», но на Сицилии мы едим просто овощи, без мяса. Поэтому всё-таки рагу.

Хироси понял только то, что будет вкусно.

Между тем расторопный Родуригу уже выставил на стол три невиданной белизны тарелки и положил возле той, что полагалась Хироси, два более чем странных предмета – вилку и ложку.

– На выбор, – коротко заметил он и как будто подмигнул.