Женщины Цезаря

В том году выборы провели вовремя: сначала в центуриатных комициях были избраны консулы и преторы, затем трибутные комиции, в состав которых входили патриции и плебеи, избрали младших магистратов, и наконец было созвано плебейское собрание для выборов плебейских эдилов и плебейских трибунов.

Хотя по календарю был летний месяц квинтилий, сезоны отставали, потому что Метелл Пий, великий понтифик, уже несколько лет не вставлял в каждый второй февраль дополнительные двадцать дней. И возможно, поэтому Гней Помпей Магн – Помпей Великий – решил-таки приехать в Рим надзирать за соблюдением законности во время выборов в плебейское собрание, ведь погода стояла весенняя и тихая.

Несмотря на свои претензии на звание Первого Человека, Помпей не любил Рим и предпочитал жить в своих обширных поместьях в Северном Пицене. Там он, в сущности, был царем. В Риме же Помпей чувствовал себя неуютно. Он сознавал, что большинство сенаторов ненавидят его даже больше, чем он ненавидит Рим. Среди всадников, занимавшихся торговлей и денежными операциями, Помпей, напротив, был очень популярен и имел много сторонников, но это обстоятельство не могло успокоить его чувствительное и уязвимое честолюбие. Самомнение Помпея то и дело ранили сенаторы из числа boni и прочих аристократических фракций. Они давали понять, что считают Помпея Великого всего лишь самоуверенным выскочкой, неримлянином, силой вторгшимся в их круг.

Его родословная была посредственной, но ни в коем случае не вымышленной, ибо дед Помпея являлся членом сената и через брак породнился с аристократической римской семьей Луцилиев, а его отец – знаменитый Помпей Страбон – консул, победоносный главнокомандующий в Италийской войне, оплот консерваторов в сенате в те дни, когда Риму угрожали Марий и Цинна. Но Марий и Цинна победили, а Помпей Страбон умер от болезни в лагере у стен города. Обвиняя Помпея Страбона в том, что он, допустив в своем лагере вопиющую антисанитарию, вызвал эпидемию брюшного тифа, которая разразилась в осажденном Риме, жители Квиринала и Виминала протащили по улицам его голое тело, привязанное к ослу. Помпей-младший так и не простил Риму это поругание.

У него появился шанс, когда Сулла возвратился из ссылки и вторгся на Италийский полуостров. Став полководцем в возрасте двадцати двух лет, Помпей набрал три легиона из ветеранов своего покойного отца и повел их на соединение с Суллой в Кампанию. Хорошо отдавая себе отчет в том, что Помпей добился совместного с ним командования шантажом, хитрый Сулла использовал пиценца в некоторых своих, весьма сомнительных, предприятиях, пока опасно маневрировал на пути к диктаторству. Перед тем как удалиться на покой, диктатор позаботился об этом амбициозном, самоуверенном юнце, заблаговременно приняв закон, согласно которому человеку, не являющемуся сенатором, разрешается поручать командование армиями Рима. Потому что Помпей не любил сенат и отказался быть его членом.

Последовала шестилетняя война Помпея против восставшего Квинта Сертория в Испании. Шесть лет, в течение которых Помпею пришлось более трезво оценить свои военные способности. Он уехал в Испанию, твердо уверенный, что немедленно побьет Сертория, – и неожиданно для себя очутился лицом к лицу с одним из лучших полководцев в истории Рима. Сертория Помпей все-таки сломил с помощью предателя. Но тот Помпей, который после этой победы возвратился в Италию, был совершенно другим человеком: коварным, беспринципным, желавшим показать сенату (который не давал ему денег и подкрепления в Испании), что он, Помпей, не входя в сенат, в состоянии ткнуть уважаемых отцов города носом в пыль.

И Помпей продолжал поступать так – при молчаливом согласии двух человек: Марка Красса, победителя Спартака, и не кого иного, как Цезаря. Помпей и Красс заставили сенат разрешить им выдвинуть свои кандидатуры на должность консулов. И им это удалось, поскольку оба военачальника использовали в качестве главного аргумента свои армии. Но за кулисами этого предприятия таился двадцатидевятилетний Цезарь. Именно он дергал за веревочки двух марионеток. Никогда прежде не избирали на высшую должность в Риме человека не из сенаторского сословия. И все же Помпей стал старшим консулом, а Красс – младшим. Таким образом, этот экстраординарный, не достигший консульского возраста выскочка из Пицена добился своей цели совершенно незаконным способом. И именно Цезарь, который был на шесть лет младше его, показал ему, как это сделать.

Но сенат примирился с вопиющим фактом, потому что совместное консульство Помпея Великого и Марка Красса оказалось триумфальным. Это был год праздников, игр, веселья и процветания. И когда он закончился, оба не захотели стать наместниками провинций. Вместо этого они удалились в свои поместья и вернулись к частной жизни. Они провели единственный важный закон: восстановили права плебейских трибунов, которых Сулла лишил власти.

Сейчас Помпей находился в городе, чтобы проследить за выборами плебейских трибунов. И это заинтриговало Цезаря, который встретился с ним и его клиентами на углу Священной дороги и спуска Урбия, у входа на Нижний форум.

– Не ожидал увидеть тебя в Риме, – сказал Цезарь. Он открыто смерил Помпея взглядом с головы до ног и усмехнулся. – Хорошо выглядишь, и бодрый к тому же. Вижу, фигура человека среднего возраста.

– Среднего возраста? – высокомерно переспросил Помпей. – Если я уже побывал консулом, это вовсе не значит, что я дожил до старческого слабоумия! В конце сентября мне будет всего тридцать восемь!

– А вот мне, – самодовольно сказал Цезарь, – совсем недавно исполнилось тридцать два. В этом возрасте, Помпей Магн, ты еще не был консулом.

– Ты подшучиваешь надо мной, – сказал Помпей, успокаиваясь. – Ты, как Цицерон, и на погребальном костре не перестанешь шутить.

– Хотел бы я быть таким остроумным. Но ты не ответил на мой серьезный вопрос, Магн. Что ты делаешь в Риме – помимо того, что следишь за выборами плебейских трибунов? Я бы не подумал, что в данный момент тебе надо нанимать плебейских трибунов.

– Парочка плебейских трибунов никогда не помешает, Цезарь.

– Даже сейчас? Что у тебя на уме, Магн?

Голубые глаза широко открылись, Помпей простодушно посмотрел на Цезаря:

– Ничего.

– Посмотри! – воскликнул Цезарь, показав на небо. – Ты видишь это, Магн?

– Вижу что? – спросил Помпей, рассматривая облака.

– Этого розового поросенка, летящего, подобно орлу.

– Ты мне не веришь.

– Правильно, не верю. Почему не сказать прямо? Я не враг тебе, как ты хорошо знаешь. Фактически я очень тебе помог в прошлом, и нет причины, по которой я не стану помогать твоей карьере в будущем. Я неплохой оратор, ты должен это признать.

– Ну… – начал было Помпей, но замолчал.

– Ну – что?

Помпей остановился, оглянулся на толпу клиентов, следующих за ним, покачал головой, немного отошел и прислонился к одной из красивых мраморных колонн, поддерживающих аркаду главного помещения базилики Эмилия. Понимая, что таким образом Помпей хотел избежать подслушивания, Цезарь приблизился к Великому Человеку, а клиенты остались в стороне – с блестящими глазами, умирающие от любопытства, но стоящие слишком далеко, чтобы уловить хоть слово из сказанного Помпеем.

– А если кто-нибудь из них умеет читать по губам? – спросил его Цезарь.

– Ты опять шутишь!

– Да нет. Но мы можем отвернуться от них и сделать вид, что писаем в передний проход базилики Эмилия.

Это было уже слишком. Помпей захохотал. Однако, успокоившись, он все-таки отвернулся от клиентов, став к ним боком, и шевелил губами осторожно, словно продавец порнографии на Форуме.

– На самом деле, – пробормотал Помпей, – в этом году у меня есть приятель среди кандидатов.

– Авл Габиний?

– Как ты догадался?

– Он родом из Пицена и входил в твой штаб в Испании. Кроме того, он мой хороший друг. При осаде Митилены мы оба были младшими военными трибунами. – Цезарь поморщился. – Габинию Бибул тоже не нравился, и прошедшие годы не примирили его с boni.

– Габиний хороший человек, – сказал Помпей.

– К тому же весьма способный.

– И это тоже.

– И что он собирается для тебя сделать? Отобрать командование у Лукулла и передать тебе на позолоченном подносе?

– Нет-нет! – резко возразил Помпей. – Для этого еще не пришло время! Сначала мне нужна короткая кампания, чтобы разогреться.

– Пираты, – мгновенно догадался Цезарь.

– На сей раз ты прав! Пираты.

Цезарь согнул ногу в колене и уперся им в колонну, делая вид, что они ни о чем серьезном не разговаривают, просто вспоминают старые времена.

– Браво, Магн. Это не только очень умно, но и необходимо.

– Что ты думаешь о Метелле Козленке на Крите?

– Тупой и продажный дурак. Он не просто так стал зятем Верреса – на то было много причин. Имея три хороших легиона, он едва сумел выиграть сражение на суше против двадцати четырех тысяч всякого сброда и необученных критян, которыми командовали не солдаты, а моряки.

– Ужасно, – сказал Помпей, мрачно качая головой. – Ответь, Цезарь, к чему драться на суше, когда пираты орудуют на море? Хорошо говорить, что следует ликвидировать их наземные базы, но если не поймаешь их на море, то не разрушишь их средства к существованию – корабли. Современный морской флот – это тебе не троянский, когда можно было сжечь вражеские суда, вытащенные на берег. Пока большинство из них сдерживают твои силы, оставшиеся сумеют увести флот в другое место.

– Да, – кивнул Цезарь, – до сих пор именно в этом вопросе все, от Антониев до Ватии Исаврийского, допускали ошибку. Жгли деревни и грабили города. Нужен человек с настоящим организаторским талантом.

– Именно! – воскликнул Помпей. – Я этот человек – клянусь! Если мое добровольное бездействие в последние два года и было бесполезно в других отношениях, оно дало мне время подумать. В Испании я просто опускал рога и вслепую лез в драку. Теперь все иначе. Сидя дома, я разрабатывал план. Прежде чем я выйду из Мутины, я должен знать, как выиграть войну. Мне нужно было подумать обо всем заранее, и не только о том, как проложить маршрут через Альпы. Нужно подсчитать, сколько легионов потребуется, сколько всадников, сколько денег. Кроме того, нужно научиться понимать врага. Квинт Серторий был блестящим тактиком. Но, Цезарь, тактикой войны не выиграешь. Стратегия нужна, стратегия!

– Значит, все это время ты размышлял о пиратах, Магн?

– Да. Продумал каждый аспект, до последней мелочи. Карты, шпионы, корабли, деньги, люди. Я знаю, что делать.

Помпей демонстрировал совсем иной настрой, чем раньше. В Испании была последняя кампания Мясничка. В будущем он мясником уже не будет.

Итак, Цезарь с интересом наблюдал, как выбирают десять плебейских трибунов. Конечно, Авл Габиний попал в их число. Он возглавил список победивших. А это означало, что он сделается главой новой коллегии трибунов, которая приступит к своим обязанностям в пятнадцатый день нынешнего декабря.

Поскольку плебейские трибуны вводили новейшие законы и традиционно были единственными законодателями, которым нравились перемены, каждой влиятельной фракции в сенате нужно было иметь по крайней мере одного «собственного» плебейского трибуна. Включая boni, которые использовали своих людей, чтобы блокировать все инициативы. Самым мощным оружием плебейского трибуна являлось право вето, которое он мог применять против своих же товарищей, против всех других магистратов и даже против сената. Это означало, что плебейские трибуны, принадлежавшие boni, будут не вводить новые законы, а накладывать вето. И конечно, boni удалось провести трех своих ставленников – Глобула, Требеллия и Отона. Никто из них не блистал умом, но плебейскому трибуну, поддерживающему boni, и не требуется быть умным. Он просто должен уметь произносить слово «вето».

У Помпея имелось два отличных члена новой коллегии, чтобы добиться цели. Авл Габиний родился в незнатной и бедной семье, но он далеко пойдет. Цезарь понял это еще со времени осады Митилены. Естественно, другой человек Помпея был тоже из Пицена: некий Гай Корнелий. Не патриций и не член древнего рода Корнелиев. Вероятно, он был не так тесно связан с Помпеем, как Габиний, но определенно не решится накладывать вето на плебисцит, который Габиний предложит плебсу.

Хотя Цезарь и полюбопытствовал насчет планов Помпея, но на самом деле по-настоящему его беспокоил лишь один новоизбранный плебейский трибун, который не был связан ни с фракцией boni, ни с Помпеем Великим. Это был Гай Папирий Карбон, радикал, преследовавший собственные цели. На Форуме ходили слухи, что он намерен обвинить дядю Цезаря, Марка Аврелия Котту, в незаконном присвоении трофеев, взятых в Гераклее во время кампании Марка Котты в Вифинии против старого врага Рима, царя Митридата. Марк Котта с триумфом возвратился к концу знаменитого совместного консульства Помпея и Марка Красса, и никто не усомнился тогда в его честности. Теперь же этот Карбон мутил старую воду. В качестве плебейского трибуна, полностью восстановленного в своих прежних правах, он может судить Марка Котту в специально созванном суде плебейского собрания. Поскольку Цезарь любил дядю Марка и восхищался им, то его очень беспокоило выдвижение Карбона.

Но вот все избирательные таблички сосчитаны, и десять победивших взошли на ростру, принимая поздравления. Цезарь повернулся и направился домой. Он устал: очень мало спал, слишком много времени провел с Сервилией. Они не встречались до дня выборов в трибутных комициях, состоявшихся шесть дней назад. Как и ожидалось, им обоим было что отпраздновать. Цезарь стал куратором Аппиевой дороги («Какого дьявола ты взялся за эту работу? – удивился Аппий Клавдий Пульхр. – Это дорога моего предка, но я не такой дурак! Ты через год обеднеешь!»). Так называемый кровный брат Сервилии, Цепион, попал в число двадцати квесторов. По жребию ему досталось работать в Риме в качестве городского квестора, а это означало, что ему не придется служить в провинции.

Поэтому любовники встретились в хорошем настроении, истосковавшись друг по другу, и провели весь день в постели с таким наслаждением, что никто из них не хотел откладывать следующее свидание надолго. Они встречались каждый день. Это был истинный праздник губ, языка, кожи; всякий раз они открывали друг в друге что-то новое, что-то неизведанное. До сегодняшнего дня, когда предстоящие выборы сделали встречу невозможной. Не увидятся они, вероятно, до сентябрьских календ, потому что Силан увозил Сервилию, Брута и девочек на прибрежный курорт в Кумы, где у него имелась вилла. Силан тоже победил на нынешних выборах. С будущего года он станет городским претором. Эта чрезвычайно важная должность повысит также общественный статус Сервилии. Помимо всего прочего, она надеялась, что ее дом изберут для проведения обрядов, посвященных Bona Dea, Благой Богине. Во время этих обрядов самые знатные матроны Рима укладывают богиню для зимнего сна.

И пора сообщить Юлии, что Цезарь устроил ее будущий брак. Официальная церемония помолвки не состоится, пока в декабре Брут не наденет toga virilis, но брачный договор подписан, и законность соблюдена. Отныне на судьбе Юлии поставлена печать. Почему Цезарь все откладывает это дело, ведь у него нет такой привычки? Вопрос постоянно вертелся у него в голове. Он даже просил Аврелию сообщить дочери новость, но Аврелия, строго соблюдавшая традиционный семейный уклад, отказалась. Цезарь – paterfamilias, он и должен это сделать. Женщины! Почему в его жизни так много женщин? И что заставляло Цезаря предполагать, что в будущем их станет еще больше? А сколько неприятностей они принесут с собой!..

Юлия играла с Матией, дочерью его дорогого друга Гая Матия, который занимал другую квартиру на первом этаже инсулы Аврелии. Однако Юлия вернулась домой задолго до обеденного часа. Поэтому у Цезаря больше не было причин откладывать разговор. Юлия, подпрыгивая, бежала через сад светового колодца, как юная нимфа. Платье бледно-лилового цвета обвивало ее детскую фигурку. Аврелия всегда одевала ее в нежные голубые или зеленые цвета. Бабушка права, делая это. «Какая она будет красивая», – думал Цезарь, наблюдая за дочерью. Возможно, Юлия и не отличалась греческой чистотой черт, как Аврелия, но она обладала тем волшебным даром женщин из рода Юлиев, которого лишена Аврелия, такая прагматичная и здравомыслящая. Считалось, что Юлии делают своих мужей счастливыми. Глядя на свою дочь, Цезарь был готов поверить в это. Но старинная примета не всегда сбывалась: его младшая тетка, первая жена Суллы, покончила с собой, после того как пристрастилась к вину; его кузина Юлия Антония страдала от частых приступов депрессии и истерии. И все же Рим продолжал верить в чудесное свойство Юлий, и Цезарю не хотелось возражать. Каждый аристократ с приличным состоянием, не имевший нужды искать богатую невесту, думал прежде всего о Юлии из рода Юлиев.

Когда Юлия увидела отца, облокотившегося о подоконник в столовой, лицо ее озарилось, она со всех ног бросилась к нему, вскарабкалась на стену, спрыгнула и очутилась в его объятиях.

– Как поживает моя девочка? – спросил Цезарь, неся ее к одному из трех обеденных лож и усаживая рядом с собой.

– У меня был прекрасный день, tata. А избранные плебейские трибуны – все хорошие люди?

Цезарь улыбнулся, и во внешних уголках его глаз показались лучики морщинок. Хотя его кожа от рождения была очень бледной, но после многих лет пребывания на свежем воздухе – на форумах, в судах, на полях сражений – открытые места стали смуглыми. Однако в глубине морщин возле глаз кожа оставалась белой. Этот контраст очень нравился Юлии. Когда отец не улыбался и не щурился, веер белых полосок, похожий на боевой раскрас дикаря, был отчетливо виден. Юлия встала на колени и поцеловала сначала один веер, потом другой, а он наклонил голову к ее губам и весь растаял, как не таял ни от одной женщины, даже Цинниллы.

– Ты отлично знаешь, – ответил он ей, когда ритуал поцелуев закончился, – никогда не бывает так, чтобы все плебейские трибуны оказались хорошими людьми. Новая коллегия – обычная смесь хорошего, плохого, безразличного, зловредного и интриганского. Но я думаю, что они проявят себя более активно, чем нынешние, так что ближе к новому году Форум будет кипеть.

Юлия была сведуща в вопросах политики, но жизнь в Субуре означала, что ее товарищи по играм (даже Матия из соседней квартиры) были разного социального положения и их мало интересовали различные махинации и перестановки в сенате, комициях и судах. По этой причине, когда девочке исполнилось шесть лет, Аврелия отправила ее в школу Марка Антония Гнифона. Гнифон был учителем Цезаря, но, когда Цезарь, достигнув совершеннолетия, надел жреческое облачение фламина Юпитера, Гнифон оставил его дом и возвратился в школу, где преподавал детям знатных родителей. Юлия оказалась одаренной и старательной ученицей, любившей литературу, как и ее отец. В математике и географии ее способности были более скромными. Она не обладала удивительной памятью Цезаря. И очень хорошо, разумно заключили все, кто ее любил. Сообразительные и умные девочки – это хорошо. Но девочки-интеллектуалки – это никому не нужно. Прежде всего, это неудобно для них самих.

– Почему мы здесь, tata? – спросила Юлия, немного озадаченная.

– У меня есть для тебя новость, и я хочу сообщить ее тебе так, чтобы нам никто не мешал, – ответил Цезарь, теперь зная, как это сделать, раз уж он решился.

– Хорошая новость?

– Не знаю, Юлия. Надеюсь, хорошая. Однако я – не ты. Может быть, тебе она покажется не очень хорошей. Но я думаю, когда ты к ней привыкнешь, ты не будешь считать ее невыносимой.

Поскольку девочка была сообразительной и умной, она сразу поняла, в чем дело.

– Ты нашел для меня мужа, – сказала она.

– Да. Тебе это нравится?

– Очень, tata. Юния помолвлена и важничает перед нами, потому что мы еще не помолвлены. Кто он?

– Брат Юнии, Марк Юний Брут.

Цезарь пристально смотрел в ее глаза и поэтому заметил, как на мгновение в них мелькнуло непонятное выражение. Затем она отвернулась и стала смотреть прямо перед собой. Ее нежное горло задрожало, и она сглотнула.

– Ты недовольна? – спросил Цезарь, сердце его упало.

– Просто неожиданно, ничего больше, – ответила внучка Аврелии, которую с пеленок учили безропотно принимать все, что уготовит ей судьба, от нелюбимого мужа до вполне реальных опасностей при беременности и родах. Девочка повернула голову, ее большие голубые глаза теперь улыбались. – Я очень рада. Брут хороший.

– Ты уверена?

– О tata, конечно уверена, – сказала Юлия так искренне, что ее голос дрогнул. – Правда, tata, это хорошая новость. Брут будет любить меня и заботиться обо мне. Я знаю это.

У него стало легче на сердце, он вздохнул, улыбнулся, взял ее маленькую ручку и нежно поцеловал, а потом крепко прижал ее к груди. Ему и в голову не приходило спросить дочь, может ли она научиться любить Брута. Ибо любовь не радовала Цезаря – даже та, которую он испытывал к Циннилле и дочери, этой изящной юной нимфе. Любовь делала его уязвимым, а Цезарь это ненавидел.

Юлия соскочила с ложа и убежала. Он слышал, как она зовет Аврелию, спеша в ее кабинет:

– Avia, avia, я выйду замуж за моего друга Брута! Замечательно, правда? Ведь правда, это хорошая новость?

И вдруг раздался долгий стон и – рыдания. Цезарь слушал, как плачет его дочь, плачет так, словно ее сердце разбилось. Он не знал, почему она рыдает – от радости или от горя. Цезарь вышел в гостиную и увидел, как Аврелия ведет ребенка в спальню, а та уткнулась лицом в ее бок.

Лицо его матери было спокойно.

– Я очень хочу, – сказала она ему, – чтобы женщины смеялись, когда они счастливы! А вместо этого добрая половина их ревет. Даже Юлия!

«Фортуна определенно продолжает благоволить Гнею Помпею Магну», – с улыбкой подумал Цезарь в начале декабря. Великий Человек изъявил желание навсегда покончить с угрозой пиратства, и Фортуна послушно доставила ему это удовольствие. Сицилийское зерно прибыло в Остию, римский перевалочный пункт в устье реки Тибр. Здесь драгоценное зерно с глубоководных торговых судов обычно перегружали на баржи, которые везли его дальше вверх по Тибру на склады римского порта. Здесь было безопасно – наконец-то дома.

Несколько сотен кораблей собрались в Остии. Но баржи не подходили. Квестор Остии перепутал время, что позволило баржам совершить дополнительный рейс вверх по Тибру, в Окрикул, где ждал урожай, собранный в долине Тибра, который также надлежало доставить в Рим. Поэтому пока капитаны и торговцы зерном метали громы и молнии, а несчастный квестор бегал кругами, разгневанный сенат направил туда единственного консула, Квинта Марция Рекса, исправить положение.

Для Марция Рекса этот год выдался несчастливым. Его младший коллега умер вскоре после вступления в должность. Сенат немедленно назначил вместо него консула-суффекта, но тот тоже скончался, даже не успев сесть в курульное кресло. Сразу же справились в священных Книгах Сивиллы и, сообразуясь с предсказаниями, пришли к выводу, что больше никаких мер принимать не следует. Таким образом, Марций Рекс остался один. Это разрушило его планы. Во время консульства он желал поехать в свою провинцию, Киликию, отданную ему после того, как всадникам-оппозиционерам из деловых кругов удалось отобрать ее у Лукулла.

И вот теперь, когда Марций Рекс надеялся наконец отправиться в свою желанную Киликию, произошел этот ужасный конфуз с зерном в Остии. Багровый от гнева, он освободил двух преторов от их обязанностей в судах и срочно послал их в Остию – разобраться, в чем там дело. Итак, Луций Беллиен и Марк Секстилий, каждый в сопровождении шести ликторов в малиновых туниках, с топорами в фасциях, отправились в Остию. И именно в тот самый момент пиратский флот, насчитывавший свыше сотни военных галер, налетел на Остию со стороны Тирренского моря.

Оба претора прибыли, когда половина города уже горела. Пираты заставили команды кораблей, нагруженных зерном, грести обратно в море. Дерзость налета – кто бы мог подумать, что пираты нападут на город, расположенный всего в нескольких милях от всемогущего Рима? – ошеломила всех. Римские войска располагались не ближе Капуи, гарнизон Остии был слишком занят тушением пожаров на берегу, чтобы оказать сопротивление, и никто даже не подумал послать за помощью в Рим.

Преторы не были решительными людьми. Оба стояли в доках в недоумении, не зная, что делать среди этого хаоса. Там-то группа пиратов и обнаружила их, захватила в плен вместе с ликторами, фасциями и топорами, погрузила их на борт галеры и весело отплыла вслед исчезающему флоту с зерном. Захват двух преторов – один из них был дядей могущественного аристократа-патриция Катилины! – будет означать по меньшей мере двести талантов выкупа!

В самом Риме эффект этого набега был предсказуем и неизбежен: цены на зерно немедленно подскочили, толпы разъяренных торговцев, мельников, пекарей и потребителей собрались на Нижнем форуме, дабы выразить протест против некомпетентности правительства. Сенат тайно собрался в курии за закрытыми дверями, чтобы никто не услышал ни слова из того, что будет сказано на этом тягостном совещании. И оно действительно было тягостным. Никто не хотел выступать первым.

Квинт Марций Рекс несколько раз предложил кому-нибудь высказаться. Наконец поднялся – казалось, весьма неохотно – плебейский трибун, вновь избранный Авл Габиний. «В этом тусклом, едва проникающем в помещение свете, – подумал Цезарь, – он еще больше похож на галла». Вот беда всех уроженцев Пицена: в них всегда больше проглядывает галл, чем римлянин. И Помпей не исключение. Дело не столько в рыжих или золотистых волосах и даже не в голубых или зеленых глазах. Многие истинные римляне очень светлые, например Цезарь. Всему виной строение лиц, характерное для пиценцев. Полное круглое лицо, острый подбородок, короткий нос, тонкие губы. Галл, не римлянин. И это мешает. Сколько бы ни протестовали пиценцы, доказывая, что их предки – переселенцы-сабины, истина заключалась в том, что все они – потомки галлов, которые осели в Пицене более трехсот лет назад. И весь мир знал об этом.

Когда поднялся галл Габиний, реакция большинства сенаторов, сидящих на своих складных стульях, была явной: неприязнь, неодобрение, смятение. При обычных обстоятельствах его очередь говорить была бы в самом конце. В нынешнем месяце Габинию в списке предшествовали четырнадцать действующих магистратов, четырнадцать вновь избранных магистратов, около двадцати консуляров – если, конечно, все они присутствовали на заседании. Но присутствовали не все. Никогда не бывало, чтобы присутствовали все. Тем не менее случай беспрецедентный: трибун открывал дебаты.

– Год не был хорошим, не так ли? – задал вопрос Авл Габиний сенату по завершении официального обращения ко всем, кто стоял перед ним и после него в списке ораторов. – Последние шесть лет мы пытались воевать с пиратами лишь на Крите, хотя пираты, только что напавшие на Остию и захватившие флот с зерном, не говоря уж о пленении двух преторов, прибыли из мест, расположенных к Риму значительно ближе Крита. Они патрулируют центральную часть Нашего моря, у них базы на Сицилии, в Лигурии, на Сардинии и Корсике. Ими командуют Мегадат и Фарнак, а эти люди уже несколько лет успешно и к взаимному удовольствию поддерживают связи с наместниками Сицилии, такими как ссыльный Гай Веррес, благодаря чему они могут беспрепятственно плавать в сицилийских водах и стоять в бухтах. Я думаю, они собрали всех своих союзников и следовали за зерновым флотом от Лилибея. Вероятно, их первоначальным намерением было захватить наши корабли на море. Но кто-то, кому они платят в Остии, сообщил им, что в Остии барж нет и не будет дней восемь-девять. Зачем в таком случае довольствоваться частью зерна, напав на корабли на море? Лучше сделать это, когда весь флот спокойно, с полным грузом будет стоять в Остии. Я хочу сказать: все знают, что Рим не держит войск на своей территории, в Лации! И что же в таком случае остановит пиратов в Остии? Ответ короткий и простой: ничто!

Это последнее слово оратор так выкрикнул, что все вскочили, но никто не ответил. Габиний огляделся и пожалел, что нет Помпея и Великий Человек не услышал его выступления. Жаль, очень жаль. Все же Помпею понравится письмо, которое Габиний отправит ему этим вечером!

– Что-то надо предпринять, – продолжал Габиний, – и под этим я не имею в виду наши обычные хаотические метания, вроде той кампании, в которой Козленок завяз на Крите. Сначала он кое-как справляется с критским сбродом на суше, потом осаждает Кидонию, которая в конце концов капитулирует, – при этом он отпускает пиратского главаря Панарета! В результате он берет еще парочку городов. После этого осаждает Кносс, за стены которого тайком пробрался известный пиратский флотоводец Ластен. Когда падение Кносса становится неизбежным, Ластен уничтожает все, что не может унести с собой, и убегает. Эффективная осада, не так ли? Но какая катастрофа доставляет нашему Козленку больше горя? Побег Ластена или потеря сокровищ? Разумеется, потеря клада! Ластен – только пират, а пираты не дают выкупа за своих. Пираты знают, что их распнут, как рабов!

Габиний, галл из Пицена, замолчал, дикарски ухмыляясь. Так скалиться умеют только галлы. Наконец плебейский трибун тяжело вздохнул и повторил:

– Что-то надо делать.

И сел.

Никто не сказал ни слова. Никто не шевельнулся. Квинт Марций Рекс испустил тяжкий вздох:

– Никто не хочет что-нибудь сказать?

Он обвел взглядом один ряд за другим по обеим сторонам сената, нигде не останавливаясь, пока не наткнулся на насмешливый взгляд Цезаря. Почему Цезарь так смотрит?

– Гай Юлий Цезарь, когда-то тебя захватили пираты, но тебе удалось одолеть их. Разве тебе нечего сказать? – спросил Марций Рекс.

Цезарь поднялся со своего места во втором ряду:

– Только одно, Квинт Марций. Что-то надо делать.

И сел.

Единственный консул этого года вскинул руки, словно сдавался невидимому врагу, и распустил собрание.

– Когда ты намерен ударить? – спросил Цезарь Габиния, когда они вместе покидали курию Гостилия.

– Не сейчас, – весело ответил Габиний. – У меня и Гая Корнелия имеется кое-какое дело. Я знаю, обычно плебейский трибун начинает службу, совершив что-то выдающееся, но я считаю это плохой тактикой. Пусть сначала наши уважаемые будущие консулы Гай Пизон и Маний Ацилий Глабрион согреют курульные кресла своими задницами. Пусть они подумают, что Корнелий и я исчерпали репертуар. А уж потом я попытаюсь снова поднять эту тему.

– Вероятно, это случится в январе или феврале.