Буриданы. Чужая война

Глава третья
Мама

С мамой Тимо ладил прекрасно, потому что она ему ничего не запрещала. Тимо мог спать, сколько хочет, играть, с кем нравится, и вообще обращаться со своим временем, как ему заблагорассудится, у мамы к нему было только два требования: чтобы он хорошо учился и чтобы «не голодал». Первое было само собой разумеющимся – как можно получать плохие отметки, Тимо вообще не понимал, даже, даже при большом желании, он вряд ли мог поглупеть настолько, чтобы ему по математике или по эстонскому языку поставили «двойку», или даже «тройку»: в его аттестатах всегда красовались «пятерки» и «четверки», при том «четверки» лишь по «дурацким» предметам, таким, как рисование или рукоделие; но что касалось «голодания», то с этим, да, были проблемы. По общей позиции они и тут с мамой не расходились, Тимо ничего не имел против того, чтобы набить брюхо всякой вкуснятиной, просто он иногда забывал о еде и вспоминал только тогда, когда надо было уже мчаться в школу. В этих случаях он быстро глотал, что попадется под руку, утешая себя мыслью, что «в школе поест», но школьный обед аппетита не вызывал, и часто, возвращаясь домой, Тимо уже с порога орал: «Мама, быстро дай чего-нибудь поесть, умираю с голоду!» И мама, вздохнув, отправлялась к газовой плите подогревать картофельное пюре и котлеты.

Но случалось и так, что у мамы, в особенности, в конце квартала, оказывалось много работы, и у нее не хватало времени, чтобы приготовить обед – и вот тогда на улицу Тимо приходил праздник, потому что приказа «не голодать» никто не отменял, просто мама теперь давала ему деньги, чтобы он обедал в столовой. Ох, какие лукулловы трапезы Тимо там устраивал! Особенно ему нравилась солянка, которую мама дома не варила, потому что для этого требовалось слишком большое количество ингредиентов: сосиски, говядина, почки и даже маслины, не говоря про томатную пасту, которую мама в качестве продукта вообще не признавала – сунув в рот первую ложку пряного супа, Тимо чувствовал себя на седьмом небе, единственная проблема – как не обжечь язык, потому что ему не терпелось ждать, пока еда остынет. Котлеты Тимо порядком надоели, это было «дежурное» мамино блюдо, но плов и соус из печенки он глотал с удовольствием, не презрев также гуляша и отбивных. Однако, что доводило его до полного блаженства, так это десерты, правда, не «плавающие острова», они получались у мамы вкуснее, но творожный крем с киселем и взбитые сливки с шоколадом или вареньем – Тимо, как истинный Буридан, никак не мог между ними выбрать, от обоих можно было язык проглотить.

Иногда, когда у мамы не оказывалось мелкой купюры, выделяемая Тимо сумма укрупнялась, и тогда он отправлялся обедать в кафе. Блюда там были дороже и ассортимент однообразнее, но Тимо привлекало другое, в кафе не надо было стоять в очереди и самому таскать поднос с тарелками, там все раскладывали перед тобой, как перед английским лордом. Шикарное зрелище представляла собой официантка в темном платье с белыми манжетами и накрахмаленной манишкой, когда она подходила к столу и с непроницаемым видом протягивала меню, содержание которого Тимо изучал с неизменным вниманием, хотя оно не менялось. Когда официантка через некоторое время возвращалась принимать заказ, Тимо имел возможность демонстрировать хорошие манеры, говоря: «будьте любезны» или «благодарю, это все». Дожидаясь первого, он снимал со стены прикрепленную к деревянной жерди газету «Ноорте Хяэл» и изучал, не отправили ли очередного пса в космос, или не сбили ли еще одного американского самолета-разведчика, а тут уже показывалась официантка с большой чашкой горячего бульона и хрустящим пирожком из слоеного теста с мясом. Дальше следовали сосиски с картофельным салатом, и, наконец, если хватало денег (изучая меню, Тимо всегда высчитывал, во что обойдется заказ) – александровское или ягодное пирожное. К пирожному он заказывал кофе со сливками, на самом деле, ему этот напиток не нравился, но заменить его чем-то другим не позволяло чувство собственного достоинства – что это за посетитель кафе, пьющий чай или морс. Съев пирожное до последней крошки, Тимо вытирал рот белой бумажной салфеткой и вытащив из кармана кошелек, который ему на Новый Год подарил дядя, брат мамы, с некоторым страхом ожидал счета – он знал, что не ошибается в сложении, но все-таки…

Только одного Тимо не понимал: почему после столовой или кафе так скоро хочется есть, намного быстрее, чем после домашнего обеда, даже, если он состоял из одних, скажем, оладий? А поскольку решить эту дилемму так и не удалось, то можно сказать, что, несмотря на мамину щедрость, Тимо в детстве вечно голодал.

В кафе Тимо иногда попадал и вечером, вместе с мамой. После заболевания отца мама гостей домой не звала, ей не нравилось, что кто-то может увидеть, как отец вдруг выпрыгнет из спальни и скажет что-то «странное», а поскольку она сама никого не принимала, то, гордая, не хотела и сама ходить в гости, предпочитая встречаться с подругами в кафе. А подруг у мамы хватало! Тимо представлялась совершенно феноменальной способность мамы обзаводиться все новыми и новыми подружками везде, где она училась или работала. Самые старые из них были со школьной поры, они тоже переселились с Нуустаку, как мама звала городок Отепяэ на юге Эстонии, в Таллин, и с ними мама вспоминала молодость и обсуждала судьбу тех одноклассниц, которые в конце войны сбежали в Швецию, в Канаду, в США или даже в Австралию. Маму тоже какой-то немецкий офицер звал с собой в Германию, но мама боялась длинного пути и чужой страны, и не поехала, о чем до сих пор жалела. Когда она в разговоре доходила до этого места, по ее губам скользила горькая усмешка, и Тимо охватывало сочувствие – ведь если бы мама поехала бы в Германию, она не встретила бы отца и не должна была бы сейчас мучиться с больным мужем? Вариант, что тогда, возможно, не родился бы и он сам, Тимо вообще не рассматривал – уж как-нибудь родился бы! Но мама осталась здесь, вскоре после войны вышла замуж за отца, переехала к нему в Таллин и поступила в юридическую школу – вот откуда взялись следующие подружки, уже не простенькие деревенские девчонки, а рафинированные дамы, чьи язвительные реплики Тимо всегда с нетерпением ожидал, ведь реплики не относились к нему, подружки злословили по поводу тех товарок, которых в тот момент за столом не было, или просто перемывали кости известных людей. В Таллине мама в свободное время начала петь в женском хоре, где нашла еще одну славную, веселую, толстенную подругу, с которой продолжала встречаться и после того, как сама забросила хоровое искусство. Потом заболел отец, и маме пришлось пойти работать, она стала юрисконсультом холодильного завода и, естественно, круг ее подружек дополнился бухгалтерами и сотрудниками отдела кадров. Мама была так ловка в заключении дружеских уз, что продолжала встречаться даже с матерью бывшего одноклассника Тимо – тот уже несколько лет назад поменял школу, и если бы не мама, Тимо давно забыл бы о его существовании.

Некоторые подруги были незамужними, или, как говорила сама мама, «старыми девами», а некоторые когда-то состояли в браке и обзавелись сыновьями, и мама настаивала, чтобы Тимо с этими мальчиками дружил, и даже иногда нарушала свои правила и ходила к ним в гости, чтобы получить возможность взять Тимо с собой. Лучше бы она так не поступала! Такие вечера превращались для Тимо в еще худший кошмар, чем школа, с этими мальчиками ему было ужасно скучно, в шахматы они не играли, или, если играли, то очень плохо, Тимо мог дать в гандикап целого ферзя, и все равно выигрывал. Оставались шашки, но эту игру Тимо презирал, хотя и в ней легко выигрывал, и «щелчки» – но это развлечение быстро надоедало, и он садился за стол есть торт-безе, хоть и не очень его любил, был он ароматный, с коньяком и шоколадом, но вместе с тем приторный, кусочки шоколада, теоретически еще можно было съесть отдельно, но как отделить от торта коньяк? Единственные приятные минуты случались, когда за столом вдруг заговаривали про него, что происходило нередко, ведь самым активным участником «дебатов» была мама, а она обожала вспоминать казусы из раннего детства Тимо. Любимых историй у мамы было две, и Тимо уже давно знал их наизусть, но был не прочь послушать еще раз. Одна повествовала о том, как Тимо в пятилетнем возрасте, когда отец с мамой пошли в театр и с ним должна была прийти «посидеть» подруга мамы из бывших одноклассниц, которая, однако, опоздала, сам поехал за ней на такси, другая же – о, ужас! – рассказывала о том, как он однажды впился зубами в руку дантиста. Дойдя в рассказе до этого места, мама вздыхала: «Какой кошмарный ребенок!», – но Тимо безошибочно улавливал в ее интонации скрытую нотку гордости – ни каждый же мальчик осмелится кусать зубного врача! Тимо вел себя во время маминого рассказа адекватным образом, притворялся, что смущается, опускал взгляд, но внутри разливалось блаженство – вот какое я редкое существо!

Буриданов мама избегала из гордости, ей не нравилось, что родственники отца смотрят на нее как бы сверху вниз – и все лишь потому, что они окончили университет, а она нет. Когда папа исчез, маме все-таки пришлось поступать вопреки своим принципам, теперь она каждый вечер звонила тете Виктории и спрашивала, нет ли новостей об отце, наверное, позвонила бы и тете Софии, но, та, к счастью была глухая. Единственный, к кому мама ни в коем случае не хотела обращаться, это дядя Герман, они были на ножах, дядя не одобрял решение отца жениться на маме и не очень старательно это скрывал. «Завидует, что у брата молодая, красивая жена, у него самого ведь старуха,» – говорила мама подругам, и Тимо мысленно соглашался с ней – жена дяди, тетя Надежда, действительно была не только старая, но и толстая, а, ко всему прочему, еще и скупая, у них в саду росло много яблонь, но когда тетя иногда посылала им яблоки, в корзине никогда не оказывалось золотого ранета или «тартуской розы», только маленькие кислые «китайки».

Закончив разговор с тетей Викторией, мама звонила подругам, чтобы обсудить услышанное – про отца все еще не было никаких известий –, и спрашивала совета, что же делать, то ли идти в милицию и объявить отца в розыск, то ли еще немного подождать. Подруги, наверно, рекомендовали подождать, потому что мама жаловалась: «Сколько можно терпеть неопределенность? Хотя бы знать точно, что с ним случилось? Возможно, поехал к какой-то бывшей любовнице, или вообще нашел новую, Россия полна одиноких бабенок, а инвалидов они просто обожают, только и мечтают о том, как бы пожертвовать собой ради мужа, им даже это безразлично, что у него с головой не все в порядке – но он мог бы написать и сообщить о себе.»

Что отвечали подруги, Тимо не слышал, но мама после таких разговоров немного успокаивалась и шла в другую комнату, чтобы передохнуть, она уставала после работы, и Тимо, стараясь ее не беспокоить, не не затевал игру в мяч, а направлялся к книжному шкафу поискать что-нибудь интересное. Выбрать книгу было нелегко, все детские он давным-давно прочитал, как и «Приключения на земле и на море», типография не успевала печатать столько книг, сколько требовалось Тимо. «Три мушкетера», «Остров сокровищ», «Дети капитана Гранта», «Всадник без головы» – все это он знал чуть ли не наизусть, и поскольку у него было живое воображение, то ему не составляло труда представить себя на месте героев. Он сражался вместе с храбрыми венграми из «Эгерских звезд» против жестоких турок, в дни ленинградской блокады преследовал по крышам немецкого шпиона по прозвищу «Тарантул» и пытался освободить марсиан из когтей поработителей. Только с одним произведением у него возникли проблемы, он никак не мог решить, за кого в нем «болеть», инженер Гарин, правда, был человеком дурным и хотел заполучить власть над всем миром, но, в отличие от милиционеров, которые за ним гонялись, он был способен на открытия, значит, был человеком умным, а ум Тимо ценил.

Под «Приключениями», полкой ниже, стоял толстый Бальзак со своими тоже не «худыми» романами. Несколько опусов покороче Тимо прочел с интересом, но длинные ему быстро надоедали, начало у них могло показаться захватывающим, но когда Бальзак пустился описывать, сколько тысяч ливров ренты получает тот или иной персонаж, или сколько акров земли по какой цене он купил, и за сколько продал, терпение Тимо лопалось. Это же все совершенно устарело! При социализме, в котором довелось родиться Тимо, частная собственность отсутствовала, никто на ренту жить не мог, ее просто не существовало (и, по правде говоря, Тимо даже толком не понимал, что это такое), а спекулировать землей, да и чем-то другим было запрещено, это каралось законом. Зачем такие устаревшие книги печатали, Тимо не понимал.

Занудлив был и Лев Толстой, чьи темно-зеленые тома нашли себе место «этажом» ниже бальзаковских красно-лисьих. Персонажи «Войны и мира» болтали почему-то на французском, как будто не знали родного языка, правда, внизу страницы был приведен перевод, но таким мелким шрифтом, что Тимо было лень его читать. «Анну Каренину» он все же одолел, в основном, потому, что старик Каренин очень напоминал его собственного отца. Тимо от всей души сочувствовал бедной Анне, которой приходилось жить с таким тираном, ему не понравилось лишь, что Анна завела любовника – его мама должна принадлежать ему целиком.

На самой нижней полке ютились «Великие мастера слова». Название звучало гордо, но, когда Тимо попробовал почитать «Против всех» и «Троевластие», он пришел к выводу, что предпочитает не-мастеров. Те стояли в заднем ряду, где Тимо и обнаружил книгу, которую подруги мамы недавно живо обсуждали. Заметив, что Тимо прислушивается к их разговору, подруги понизили голоса – интересно, почему?

И Тимо вытащил из шкафа «Жерминаль».

Глава четвертая
Город

Хотя дома у Тимо телевизора не было, его самого по телевидению уже показывали. Как-то в школу пришли две тетушки, искать исполнителей главных ролей для детской телепостановки. Выбрали, конечно, Тимо, потому что он лучше всех читал и быстро запоминал текст. В телестудии Дома Радио (Дом телевидения еще не начинали строить) на Тимо надели скафандр, и «отправили» на Луну добывать какой-то редкий металл. С важной миной, Тимо лазил по бугристому папье-маше и стучал время от времени по нему киркой, высокомерно не обращая внимания на красный огонек телекамеры, следящей за его манипуляциями. С таким же холодным равнодушием он отнесся к похвалам, расточаемым его актерским способностям подругами мамы – в Тимо уже успела укорениться убежденность, что если из него не получится великий шахматист, то великий актер непременно. Куда более подтвердил эту уверенность новогодний праздник на мамином заводе, куда Тимо был приглашен в качестве конферансье. Звонким голосом он объявлял номера, знакомил публику с певцами, танцорами и иллюзионистом, а когда один из артистов почему-то запоздал с выходом на сцену, развлекал зрителей анекдотами. Триумф снова был полный, но больше его почему-то выступать не приглашали.

Еще Тимо в детстве показал свои способности в волейболе, но не как спортсмен, а как судья. Чтобы войти в сборную школы, пришлось бы несколько лет усердно тренироваться, а с судейством все получилось словно само собой. Тимо интересовали всякие соревнования, даже такие, на которых он был единственным зрителем, его можно было видеть и у ринга на турнирах по боксу, и на состязаниях по борьбе, не говоря уже о таких захватывающих видах спорта, как фехтование или стрельба из лука. Из игр Тимо предпочитал, разумеется, футбол, не пропуская ни одного матча, будь то чемпионат СССР, или встреча аутсайдеров второй лиги городского чемпионата – Рыбного комбината и Завода измерительных приборов. Однако, он не презирал и баскетбол, и волейбол, и гандбол, и даже водное поло. Во время соревнований по волейболу его заметила какая-то тетушка, сидящая за столиком секретариата – тетушки вообще любили Тимо –, она позвала Тимо и спросила, не хочет ли он научиться заполнять протокол. Конечно, Тимо хотел. Ничего сложного, как выяснилось, в этом не было, надо было только в тот момент, когда одна из команд выиграет очко, зачеркнуть очередную цифру, добавив черточке крючок, если оно было завоевано прямо с подачи. Судей вечно не хватало, и скоро Тимо стали доверять самостоятельно вести протокол. Затем последовала работа судьи на линии – он стоял с флажком в руке, в углу площадки, и подавал главному судье знак, попал ли мяч на линию, или был аут. А недавно его впервые назначили первым помощником главного судьи, это уже была и вовсе ответственная должность, нужно было свистеть, если игрок коснулся сетки или переступил центральную линию. Правила Тимо знал давно, и неплохо справлялся со всеми заданиями. Больше ему, естественно, нравились матчи мужских команд, там прыгали выше, подавали сильнее, и наносили такие пушечные удары, что стены спортзала тряслись, но и у женских соревнований были свои плюсы – подруг мамы Тимо никогда не видел в белье, а тут под его носом сновали чужие молодые женщины в спортивных майках и облегающих трусах. После окончания матча, все, и победители, и проигравшие, отправлялись в душ. Женскую раздевалку от судейской отделял только висящий на проволоке, кусок ткани, в котором всегда оказывались прорехи. О, какие картины, достойные кисти мастеров эпохи Возрождения, Тимо там лицезрел! И все же больше, чем возможность изучать особенности женской анатомии, волейбол его удерживал вполне оправданной надеждой, что наряду с шахматами он сможет стать главным поводом для прогулов.

Увы, несмотря на частые шахматные турниры и регулярные судейства волейбольных матчей, все свободное время заполнить не удавалось. И тогда Тимо стал бесцельно бродить по городу. «Бродить», на самом деле, не самое точное слово, город был слишком большим, чтобы обойти его пешком, и поэтому Тимо в своих путешествиях пользовался общественным транспортом. Он проехал от начала до конца все четыре трамвайные линии и двадцать девять, или, вернее, двадцать восемь автобусных (номера автобусов действительно возрастали до двадцать девятого, но одной линии, четвертой, Тимо так и не удалось обнаружить – это была мистика, первый, второй, третий, пятый и так далее автобусы существовали, а четверки не было), знал наизусть названия всех улиц и мог вполне зарабатывать себе на хлеб, как проводник, если бы такая профессия существовала. Дядя Герман на днях рождения иногда хвалил некоего Гипподама, знавшего, как должен выглядеть красивый город, Тимо это имя запомнил, что было нетрудно, ибо оно напоминало гиппопотама, а дома в энциклопедии посмотрел, кого дядя имел в виду – и понял, что Таллин построен наперекор принципам Гипподама, он не был упорядоченным, таким, где даже туристу сложно заблудиться, а весьма запутанным – у Тимо создалось впечатление, что однажды где-то заложили первый камень, а дальше все распространялось само собой, как сифилис, цветные иллюстрации которого он с большим интересом изучал по «Семейной энциклопедии», изданной в буржуазное время. Место, откуда началось строительство, ныне называли «Старым городом», и Тимо бывал там чуть ли не каждый день, потому что именно в этой части города обосновались все важные для него заведения: кафе, где они встречались с мамой, и кинотеатры. Чаще всего их привлекало кафе «Таллин», которое мама почему-то называла «Фейшнером», оно занимало два этажа красивого каменного дома на границе Старого города, на верхнем посетители возлежали на мягких диванах, а по вечерам там играл струнный квартет, но и на нижнем, где обычно сидела мама со своими подругами, было неплохо, тем более, что пирожные «Фейшнера» не зря считались самыми вкусными в городе. За углом находилось еще одно большое кафе, «Москва», но туда Тимо попадал редко, потому что мамины подруги презирали это заведение, утверждая, что «Култас», как он назывался до войны, деградировал. Тимо «Култас» нравился, так как на его нижнем этаже был гардероб, где он мог продемонстрировать свои манеры, помогая маме и ее подругам снимать и надевать пальто. Наверху, в зале действительно было шумно и дымно, но и там по вечерам играл струнный квартет, выступления которого Тимо всегда ждал, хотя не всегда дожидался – в это время в кафе начинали продавать алкогольные напитки, и маме не нравилось, что ее сына окружают «пьяницы». Иногда, когда мама возвращалась из арбитражного суда, расположенного в самой видной части Старого города – Вышгороде, они встречались в кафе «Пэрл», на углу пяти улиц, прямо под Пикк Ялг. Мама называла «Пэрл» – «Кафе старых женщин», что Тимо удивляло, поскольку, по его мнению, женщинами, и не самыми молодыми, были заполнены все кафе. Больше всего он любил «Гном» – это кафе вполне оправдывало свое имя, потому что состояло из одного малюсенького помещения, куда с трудом были втиснуты четыре или пять круглых столиков с мраморной столешницей – лучшего места, где перед шахматными соревнованиями можно подкрепиться «Александровским» пирожным, Тимо не знал.

Кинотеатров в Старом городе было целых три: «Сыпрус» («Дружба»), «Октябрь», и «Пионер», где показывали документальные фильмы. Тимо ходил в кино обычно перед школой, на утренний сеанс, что было дешевле, да и залы в это время пустовали. Особенно ему нравился «Октябрь», так как там, кроме партера, наличествовал балкон, а на балконе – ложи. В обычном кинотеатре приходилось сидеть бок о бок с чужими людьми, а в ложе каждый имел свой стул, который можно было двигать туда-сюда, дабы удобнее устроиться, к тому же, опасность, что какой-то великан, или дама в шляпе, закроет экран, полностью исключалась.

Еще в Старом городе было много магазинов одежды и обуви, музеев, где иногда для школьников устраивали скучнейшие экскурсии, и церквей, куда экскурсии не устраивали, и которые вообще посещали только немногие полоумные старухи, еще веровавшие в бога.

Окружал Старый город с трех сторон (с четвертой лежало море) хаотичный центр с разнородными каменными и деревянными домами, площадями и скверами. Когда дядя Герман на днях рождения хмелел, он начинал рассказывать о том, как в конце войны, освободившись из тюрьмы, шел домой по дороге, окруженной развалинами, и думал, какой можно построить на этих руинах красивый город. Тимо слушал рассказы дяди, не совсем их понимая, он родился после войны, и все, что происходило до этого знаменательного события (рождения, естественно, не войны), было для него нереальным. Однако, он злорадствовал, когда дядя жаловался, что всяким бездарям доверяют проектировать театры и кинозалы, а он вынужден довольствоваться колхозными центрами – вот именно так и надо поступать с хромоногим садистом, щипавшим племянника за бедро. Тимо не верил, что дядя мог построить оперный театр, который своей красной пологой крышей напоминал ему иллюстрации к китайским сказкам, или Драмтеатр имени Виктора Кингиссепа – заковыристый, с красивыми башенками, или Дом офицеров флота, с низким решетчатым пандусом – как в порту –, где проходили процессы над военными преступниками.

От центра на восток раскинулся район, где жил и учился Тимо. Он считался, как Тимо понял из разговоров мамы с подругами, самым «фешенебельным», потому что был застроен, в основном, в буржуазное, или, как выражались подруги, «эстонское» время. Тимо тоже жил в одном из таких зданий, но поскольку их дом проектировал дядя Герман, то Тимо относился к нему с легким презрением – какой толк от паркета, если полы из-за батарей, висящих на стене, холодные, и ноги мерзнут? Даже от лифта ему, обитающему на цокольном этаже, не было никакой пользы, разве только, когда они шли в гости к тете Виктории.

Недалеко от их дома стояло длинное серое четырехэтажное здание, построенное немецкими военнопленными. Словно змея, оно заползало, сперва на перпендикулярную улицу, потом на параллельную, и наконец, снова на перпендикулярную, захватив, таким образом, целый квартал. Часть здания, стоящая на углу, была выше – целых шесть этажей, на нее была водружена украшенная колоннами башня, которую завершал острый шпиль с окруженной колосьями пятиконечной звездой; в итоге все выглядело примерно, как памятник погибшим красноармейцам. Тимо в этом странном пантеоне бывал часто, потому что на его нижнем этаже находился гастроном, где в розлив продавали соки. Обычно гастроном был битком набит, но для соков, к счастью отвели специальный отдел, и там очередь выстраивалась не такая длинная, как за водкой или молоком, только иногда приходилось подолгу дожидаться продавщицы. В стеклянных сосудах в форме конуса, с узким горлышком и краником внизу, пенились соки разного цвета и консистенции: светло-желтый яблочный, алый томатный и грязновато-коричневого цвета виноградный – несмотря на подозрительный вид последний был самым вкусным, но, увы, и самым дорогим и непредсказуемым – после некоторых неудач Тимо четко запомнил, когда стоит его покупать, а когда нет: если сок светлее обычного, он разбавлен водой, и уже не вкусный.

За домом военнопленных находился рынок, где мама зимой покупала квашеную капусту, а отец осенью – арбузы. Рядом с рынком была стоянка такси, и маме нравилось рассказывать подругам, как Тимо будучи совсем маленьким, однажды закапризничал, желая, чтобы его с рынка отвезли домой на машине, мама пыталась ему объяснить, что это невозможно, потому что расстояние слишком короткое, и ни один таксист не согласится на такой маршрут, но Тимо бросился ничком на асфальт и орал до тех пор, пока нервы мамы не выдержали, и она сдалась – велела шоферу ехать сперва в одном направлении, а потом повернуть обратно, что того весьма удивило.

Ходить в булочную, что приютилась между рынком и домом, было обязанностью Тимо. Он добросовестно отстаивал в узком помещении очередь, а то и две, ибо отделов было два, в одном продавали хлеб и булку, а в другом – «бакалейном», как выражалась мама, любимые Тимо баранки и сушки. Когда на улице бывала слякоть, по полу магазина разбрасывали опилки, что, по мнению Тимо, было полным безумием, потому что в результате получалась какая-то омерзительная каша. Мама предпочитала пахнущий тмином хлеб из высшего сорта муки, Тимо же – бородинский, так что обычно он покупал по полбуханки того и другого. Совсем странный вкус был у отца, который ел хлеб из пшеничной муки, но он делал свои покупки сам – боялся, что его могут отравить; это называлось, как Тимо вычитал в энциклопедии, манией преследования.

Напротив дома Тимо стояло большое здание школы с винтовой лестницей внутри круглой стеклянной конструкции, но Тимо в эту школу не ходил, потому, что там учеба велась на русском языке. Мама была весьма возмущена, что ее сын вынужден шлепать в этакую «даль», в другой конец сквера, что занимало времени аж пять или даже шесть минут, и сожалела об эпохе, когда соседняя школа еще была эстонской, но отец объяснил ей, что Тимо там все равно учиться не смог бы, потому что это была «женская гимназия». Тимо не понимал, для чего надо отделять мальчиков от девочек, и был очень доволен, что ему не пришлось ходить в школу при таких глупых порядках.

Напротив школы по всему кварталу шли невзрачные каменные здания каких-то складов, и небольшой домик, который мама называла «еврейской синагогой». Что значит слово «синагога», Тимо выяснил по словарю иностранных слов, единственное, чего он не понял, почему мама говорит: «еврейская синагога», разве были «русская синагога» и «эстонская»? Из разговоров отца, у которого среди евреев было много коллег и знакомых, он узнал, что раньше синагога находилась в другом месте, но сгорела во время войны. Евреям, кажется, вообще в эту войну не везло, Тимо это понял, когда, прочел в газете, что некто по фамилии Лаак – начальник Клоогаского концлагеря, доставлял еврейских девушек на грузовике к вырытой недалеко от лагеря яме, заставлял раздеться и приказывал охранникам по ним стрелять. Первую половину этого рассказа – про раздевание – Тимо, после увиденного на волейбольных соревнованиях, представлял неплохо, но расстрел оставался непостижимым для его разума. Теоретически, конечно, он понимал, что это означает, но когда пытался представить, как звучат выстрелы и девушки падают в яму, у него это просто не получалось.

Напротив синагоги, по другую сторону улицы карабкалось в небо самое высокое строение района и, наверняка, всего города – телебашня. Если встать под нее и посмотреть вверх, голова начинала кружиться. Мама боялась, что башня однажды упадет на их дом, что было явным преувеличением: по мнению Тимо, опрокинуть башню мог лишь взрыв атомной бомбы, разрушения от которой в Хиросиме он несколько раз видел в киножурналах, но и этой угрозы вряд ли стоило опасаться, так как Советский Союз сам владел достаточным количеством атомных бомб, чтобы империалистические страны не осмелились на него – и, значит, и на Тимо – напасть.

А за телебашней была школа Тимо.

Дальше «фешенебельный» район простирался на север и на запад, становясь постепенно все менее фешенебельным, даже у довольно солидно застроенного Нарвского шоссе можно было видеть убогие лачуги. Самым интересным тамошним заведением был пивной зал, в котором Тимо иногда, по дороге из школы на соревнования, покупал бутерброды. В маленьком помещении за высокими круглыми столиками толпились мужчины, в воздухе висел густой дым, который можно было принять за утренний туман, если бы он не вызывал кашель. В больших кружках желтел отстоявшийся напиток и от стены к стене переливался ровный гул голосов, все это было намного грубее утонченной атмосферы кафе, но, с другой стороны, и манило тоже, как вообще все низменное. От пивнушки на север местность интереса не представляла, там был порт и, следовательно, море, зато на восток Тимо ходил, или, вернее, ездил на трамвае номер один или номер три, довольно часто, потому что от их конечной остановки начинался Кадриорг. Создал этот парк, как Тимо недавно прочел в учебнике, русский царь Петр Первый для своей жены Екатерины, имя которой эстонцы превратили в удобное для них Кадри. Учебник делил царей на прогрессивных и ретроградных, Петр, которого звали Великим, принадлежал к первой группе, он остриг у бояр бороды, ездил в Голландию учиться морскому делу и «выломал» через Балтийское море «окно в Европу». Сколько стекла разбилось, подумал Тимо, и пришел к выводу, что, наверно, поэтому в Таллине и дует такой сильный ветер, что «окно» осталось открытым. Сам Петр успел в Кадриорге построить лишь малюсенький охотничий домик, ненамного больше сарая, такого, в котором бабушка Тимо держала дрова, но следующие цари и царицы продолжили почин, воздвигли замок, превратившийся сейчас в художественный музей, вырыли несколько прудов, по которым плавали лебеди хищного вида, и «завели» солнечные часы, почему-то никогда не показывающие правильное время. Позже в парке появилась сцена для концертов, теннисные площадки, спортзал общества «Динамо» и памятник матросу Евгению Никонову, героически павшему при защите Таллина от фашистских захватчиков. Был тут и стадион, где Тимо смотрел футбольные матчи и прочие состязания. Иногда они совпадали с соревнованиями по теннису, и тогда Тимо, как настоящий Буридан, мучительно размышлял, что предпочесть; обычно побеждал теннис.