Барыня

В восемнадцать лет Любочка оканчивает курс. Учителю отказывают, недоплатив ему рублей пятьдесят из следующих за уроки.

Любочка девица вполне образованная. У нее, между прочим, приятный голосок. Она без всякого постороннего пособия выучилась петь: «Талисман» и «Ты не поверишь, ты не поверишь, как ты мила». Когда Любочка поет, гостьи-барыни, говорящие и не говорящие по – французски, повторяют: «Шарман!», а Палагея Петровна бьет рукой такт и восклицает в порыве материнского восторга: «Се жоли!»

Маменька вывозит Любочку на танцевальные вечера, в театры, в концерты, к фокусникам, к акробатам. Любочка с нею на всех гуляньях, на всех процессиях, печальных и радостных, на парадах и разводах. Любочку в течение шести лет прокатывают ежедневно по Невскому проспекту в коляске или в карете, запряженной четвернею, которую кормят овсом через день, по случаю дороговизны овса. Любочка с маменькой известны всему Петербургу. Любочка всегда вытянутая как струнка и с лорнетом в руке: она близорука, и целый день всё говорит о княжнах и графинях. В продолжение шести лет Любочке прибавился только один год. Она остановилась на двадцатом году. Палагея Петровна питает непримиримую ненависть ко всем матерям, у которых дочери-невесты, и злословит их немилосердно. Шесть лет сряду она, как паук, раскидывает вокруг дочери тонкую паутину и усиливается ловить женихов, как мух. Александра Андреевна – девица-гадальщица, всё по-прежнему раскладывает карты и говорит, что «Любовь Васильевне выходит по картам жених – миллионер».

В свободное от таких занятий время Палагея Петровна бранится и дерется с девками и лакеями, замечая, что если не употреблять этих мер, то весь дом пойдет вверх дном, что она не знает, как быть с людьми, и что пословица: битая посуда два века живет, – очень справедлива. От девок и от лакеев Палагея Петровна переходит к дочери. Любочка говорит:

– Maman, полноте сердиться.

– Нельзя, мой друг, будешь сама хозяйкой, вспомнишь свою мамашу. Ты знаешь, что я не прихотница, что у меня сердце доброе, да с ними ангельского терпенья недостанет… Поцелуй меня, мой друг… Постой-ка, пройдись… как на тебе хорошо платье сидит, бесподобная эта материя гро-грень, смертельно люблю ее… она такая пышная – прелесть! только держись, душа моя, попрямее: вот так. Пойдем ко мне в комнату… Сядь, дружочек, возле меня.

Палагея Петровна смотрит на дочь и подозрительно улыбается.

– Что вы это, maman, улыбаетесь? – спрашивает Любочка.

– А ты и не подозреваешь, плутовка! – Палагея Петровна грозит пальцем. – Ты победу одержала, Любочка, поздравляю.

– Над кем, maman?

– А кто с тобой вчера три раза танцевал?

Любочка краснеет.

– Фи, maman, quelle idee!

– Ничего, друг мой, я за то не браню. Он мне очень нравится, такой бельом и прекрасные манеры, к тому же штабс-капитан гвардии. А о чем он с тобой говорил?

– Уж я и забыла… о чем бишь? о погоде, спрашивал, много ли я танцую, часто ли бываю в театре, люблю ли книги читать.

– И только?

– Только-с.

– Право?.. Ты должна быть с матерью откровенна. Мать лучший друг наш и лучший советник.

– Ей-богу, ничего больше не говорил, maman.

– То-то же. Да, мой друг, я тебе все сбираюсь сказать: ты танцуешь прекрасно, я на тебя все вчера смотрела, – только будь поразвязнее, посвободнее в движениях. Тебе надо взять кого-нибудь за образец в манерах… вот, например, – эту княжну, что мы встречаем на Невском, – заметь, какая у нее турнюра и копируй. Подражать хорошему не стыдно, дружочек… или… чего ближе? Юлия Карловна: у нее такие самые светские приемы – как взойдет, как взглянет. Зато уж прошлое лето на даче и возвысили ее… Все самые знатные дамы брали ее за руку. Примечай, милая моя, как она держит себя.

– Слушаю, maman.

Любочка целует ручку у маменьки.

Петенька кончает курс в гимназии. Папенька определяет его в департамент. Петенька необыкновенно трудолюбив и в короткое время заслуживает лестные похвалы со стороны начальства. Несмотря на это, Палагея Петровна вечно недовольна им.

– Удивляюсь тебе, Петенька, – говорит она, – ничего тебя не занимает, что бы должно занимать в твои лета, например, балы, собрания, этот светский блеск. Мне просто за тебя стыдно: войти не умеешь, какой-то сгорбленный, на молодого человека совсем непохож, я и старше тебя, да прошедший раз в Летнем саду сижу на скамейке с Любочкой, вдруг подходит к нам дама, прекрасно одетая, самого лучшего тона, и спрашивает у меня, показывая на Любочку: «Что, это сестрица ваша?» – «Нет, я говорю, дочь». Она так и ахнула и верить не хотела. А ты только что из школы вышел, а выглядишь лет тридцати. И танцевать до сих пор не умеешь, путаешься во французском кадриле. Ведь тебе горя мало, а все это падает на мать: мать, говорят, не умела воспитывать.

– Что ж делать? я, маменька, не люблю танцевать, – возражает Петенька.

– Прекрасно! И не стыдится признаваться в этом. Ну что об тебе станут говорить в свете? и что у тебя за знакомство такое: какие-то живописишки и всякая дрянь. Нет чтобы завести знакомство хорошее, приличное своему званию. Посмотри, как другие дети утешают своих родителей, а ты – ты чем меня до сих пор утешил? Какое пожертвование сделал для матери? Просила в военную службу идти – не пошел: в чернилах небось лучше мараться! Никаких высоких чувств у тебя нет, ты какой-то флегма, совсем не в меня родился.

– Я, кажется, стараюсь вам угождать, маменька.

– Чем, батюшка? чем? позвольте узнать. Желала бы я, чтоб ты посмотрел на сына Анны Николаевны: это можно сказать, утешает свою мать – так и сидит целый день с ней и глаз с нее не спускает, голубчик. Это нравственность! Малейшие желания матери предупреждает. Говорит: маменька-голубушка, у меня, говорит, нет своей воли, я, говорит, делаю только то, что вам угодно. Над такими детьми и благословение божие. У меня вчуже глядя на него сердце радуется… и не знаю, право, чем Анна Николаевна лучше других богу угодила!

– Маменька, я службой занят, я не могу быть так часто при вас. Вы это знаете.

– И не требую, батюшка! Бог с тобой. Если твои бумаги тебе дороже матери…

– Как же это можно, маменька?

– Почему же? Нынче дети стали умнее родителей, они сами лучше обо всем рассуждают, нынче сплошь да рядом яицы курицу учат…

По воскресеньям у Палагеи Петровны танцы. Штабс-капитан, протанцевавший три раза с Любочкой, играет на этих вечерах первую роль. Иногда для этих вечеров Палагея Петровна занимает по двести и по триста рублей у знакомых, потому что у нее нет ни копейки. К Палагее Петровне раза три в неделю является торговка. Торговка эта толстая, низенькая, с прыщами на носу. У нее Палагея Петровна забирает товары в долг для себя и для дочери. Торговка за все берет втрое и делится, по получении денег, с Дашей.

– Ильинишна, что это такое? – спрашивает Палагея Петровна у торговки, вынимая из груды гроденаплей и ситцев лист, кругом исписанный.

– Это, матушка, ерестр женихов. У нас часто купеческие вдовы и девицы интересуются женихами, да и из благородных нынче много спрашивают.

Палагея Петровна смеется и смотрит на дочь. Любочка краснеет.

– Что вы, матушка, смеетесь, да и у меня женихи не шваль какая-нибудь, – всё чиновные и с орденами – и Любовь Васильевне вашей из этого ерестра не стыдно выбрать любого. Право, прочитайте-ка, сударыня.

Палагея Петровна читает с насмешливой улыбкой: «1) Надворный Советник Козма Егорыч Жданков, 43 лет. Исправляет должность Начальника отделения в ** Департаменте; имеет знак отличия беспорочной службы за XV лет; ордена Св. Анны 3 степени, Св. Владимира 4 и Св. Станислава на шее. Пользуется казенной квартирой, имеет все домашнее обзаведение и получает около 2500 ежегодно, кроме денежных награждений.

2) Коллежский Советник Купреян Иваныч Наливочкин, 56 лет, Правитель канцелярии в **, у него знак отличия беспорочной службы за XXXV лет, Анна на шее, Владимир в петлице, квартира казенная, жалованья 3000, денежные награждения через два года. Представлен к короне на Анну. Вдовец. После покойной жены имеет следующие вещи, а именно:

1) Лисий салоп с большим воротником… 600 р.

2) Подушек пуховых для двухспальней постели 6, в чехлах из розового демикатону; наволочки к ним декосовые, с фалбарами 3 перемены, – считая по умеренной цене… 225

3) Одеяло для двухспальней же постели стеганое атласное… 100»

– Какие глупости!

Палагея Петровна, улыбаясь, бросает реестр.

– Что за глупости, сударыня, – перебивает торговка, – а вот здесь (она берет реестр и водит пальцем) против каждой фамилии отмечено, каких они желают иметь невест, сколько приданого. Козьма Егорыч – этот, что первый в списке, – прекрасный, я вам скажу, барин, балагур такой, а уж чистоплотный, франт, – какие у него манишки, жилеты…

Торговка обращается к Любочке.

– Вам, Любовь Васильевна, женишка-то пора, ей-богу, – только я знаю, вам всё военные нравятся? Ох, уж вы мне барышни!

Любочка молчит и отворачивается от торговки с неудовольствием.

А торговка права. Любочка мечтает в эту минуту о штабс-капитане.

Штабс-капитан человек образованный. Он читает Поль де Кока, знает наизусть множество водевильных куплетов и рукописных стишков и начало второй части «Кавказского пленника». Он в восторге от Марлинского и говорит, что хотя Пушкин последнее время выписался, но все еще иль фе де жоли вер. Штабс-капитан принадлежит к таким людям, которые никогда не стареются, потому что довольны всем на свете и более всего довольны сами собою. В полку его называют умным малым и славным товарищем, в обществе – любезным кавалером. Палагея Петровна души в нем не слышит. Она говорит про него Петеньке (который произведен в столоначальники):

– Вот это я называю образцовый молодой человек! Если бы у меня был такой сын, я считала бы себя вполне счастливой. Он умеет найтиться со всеми, нигде себя не уронит. С дамами говорит о нарядах, о балах; с деловыми людьми об делах, с сочинителями об учености.

Штабс-капитан женится на Любочке, полагая, что за ней в приданое дадут душ 400 или 500, и получает всего только 80, и то заложенных. Палагея Петровна, отдавая дочь, воображает, что у штабс-капитана 700 душ, а на поверку оказывается всего 200, и то разоренных. Начинаются ссоры между маменькой, дочкой и зятем. Василий Карпыч умирает в чине статского советника, оставляя более ста тысяч долгу. Его имения продают с аукционного торгу.

Петруша говорит маменьке, что ее дела расстроены, что ей надобно жить умереннее: продать все лишнее, как-то: экипаж, лошадей, отпустить прислугу, нанять небольшую квартиру и прочее.

Палагея Петровна мечется на диване, кричит и плачет:

– Вот до чего я дожила! Сын, сын дает мне на старости лет наставления, как жить! Ты меня убить хочешь, злодей! Утешения еще от вас не видала, хотя всю жизнь мою вам пожертвовала, а теперь должна пить от вас горькую чашу… Отпустить лошадей!! Что ж мне – пешком прикажешь ходить?.. Я жила барыней век свой и не хочу равняться с какой-нибудь подлой нищей. Хорош сынок! Вместо того, чтобы утешать маменьку в тяжкой потере, вместо того, чтобы сказать: голубушка маменька, живите, как жили при папеньке, а я с своей стороны буду помогать вам, – он, бессовестный человек, изволит читать мне наставления об умеренности… Что тебе за дело до моего состояния? Разве я просила у тебя денег? я кормила тебя на свой счет, неблагодарный… Отпустите лошадей, прислугу! как у тебя язык поворотился сказать мне это?