Убийство в Пражском экспрессе

Широко выбрасывая вперёд трость, в свойственной ему манере, Клим Пантелеевич вышел на перрон. Встречающие нетерпеливо ожидали прибытие пражского экспресса.

Поезд «Прага – Оломоуц», точно боясь опоздать к конечной точке назначения, устало вкатился и, выбросив струю пара, остановился. Кондуктора, будто по команде, выпустили пассажиров.

Клим Пантелеевич дошагал до конца перрона и через небольшую калитку вновь вернулся на привокзальную площадь. Слежки не было. Впереди виднелась вывеска кафе под странным названием «U pošty» («У почты»). Там, за дальним столиком, его ждал Ветлугин. Встреча длилась не долго, и уже через четверть часа, Ардашев опять оказался на перроне у подземного перехода на вторую платформу. Прямо перед ним стояли две кареты скорой помощи. Рядом суетились санитары. С большой предосторожностью они пытались погрузить двое носилок, накрытых простынями. С первых свисала маленькая, уже начинающая синеть, женская рука, а по видневшимся подошвам туфель на вторых носилках нетрудно было догадаться, что они принадлежали мужчине.

Кондуктор нервно курил у вагона № 15. Затем из него показались люди в штатском и фотограф с треногой. Они что-то оживлённо обсуждали, пытаясь перекричать шум мчащегося на второй путь поезда «Брно – Прага», и направлялись к санитарной машине.

Было ясно, что именно из «пятнадцатого» вагона и выгрузили эти два трупа. Казалось, смерть парила над перроном, и только одинокая торговка цветами с довольным видом рассматривала в ведре букет с огромной хризантемой посередине.

Глава 2. Паук

Резидент Региструпра^[3] РККА в Центральной Европе в Прагу прибыл всего четыре месяца назад. Осмотрелся и сразу же начал действовать. Надо сказать, что человека с выпавшими на его долю похождениями мало что могло испугать, удивить или расстроить. И потому новый виток авантюр и приключений, как хороший коньяк или крепкий кофе, лишь бередил душу и поднимал азарт вечного игрока на новый, ещё неизведанный уровень.

Михаил Моисеевич Гиттельсон – коренной одессит и крещённый еврей. В 1905 году ему уже исполнилось двадцать. Для кого-то этот возраст – время поиска настоящей любви, юношеских исканий, а для Михаила – начало политической карьеры, потому что новоиспечённый третьекурсник физико-математического факультета Новороссийского университета нашёл занятие поинтересней. Он переехал в Петербург, где не только возглавил боевую дружину рабочих Охтинского порохового завода, но и вошёл в состав Петербургского комитета партии эсеров, а затем и в Петербургский совет рабочих депутатов, возглавляемый в ту пору Львом Троцким. И это в двадцать лет! Разве можно было представить, что ещё совсем недавно он был простым гимназистом 2-й Одесской мужской гимназии? Конечно, за доверие товарищей надо было платить, и уже в следующем году Гиттельсон попытался организовать покушение на барона Александра Кульбарса – командующего войсками Одесского военного округа, но теракт сорвался. Исполнитель оказался трусом и предателем. Слава Богу, он не знал, что за всем этим стоял Михаил. Недавнего студента, как подозреваемого в соучастии в подготовке теракта, задержали и заключили под стражу. Один допрос сменялся другим, но Миша прикинулся «овечкой», а доказательств того, что к планируемым покушениям причастен именно он, у судебного следователя не было. Ничего не поделаешь, закон есть закон, и стены тюремного замка расступились. Пришла свобода, а с нею и злость на тех, кто держал его в сырых и холодных казематах. Он продолжил борьбу с ненавистным царским режимом в Москве и занялся печатанием прокламаций. В 1908 году вновь попался и, уже как закоренелый политический преступник, отправился на четыре года в ссылку – в Туруханский край. Не досидев пять месяцев, он бежит в Китай, а оттуда – в Италию. И – надо же! – по поддельным документам умудряется поступить на химический факультет Неаполитанского университета, который заканчивает с отличием в 1915 году и продолжает учиться в магистратуре по специализации «Взрывчатые и отравляющие вещества». Он прекрасно владеет итальянским, немецким, английским, французским и чешским языками, может собрать бомбу, практически, из ничего и приготовить яд даже из комнатных растений. А подделка документов? Выяснилось, что дипломированный магистр химии ещё и отличный художник. Свести печать или поставить новую – для него пара пустяков.

Своё тридцатидвухлетие Гиттельсон встретил в Петрограде. Шёл апрель 1917 года. И всего через полгода он попал в центральный аппарат партии эсеров. Казалось бы, живи и радуйся. Но нет. Михаил Моисеевич жаждет борьбы и власти. А главная помеха – большевики. Он развивает кипучую деятельность, надеясь, что партия левых социалистов-революционеров сумеет справиться с кровавым большевистским террором. И вот тут его арестовывают и бросают в Бутырку. Дважды выводят на расстрел и вновь возвращают в камеру. Забывают на месяц.

Однажды утром скрипнула дверь, и в застенок вошёл подтянутый офицер, по виду, из бывших, который и предложил порвать с эсерами и вступить в большевистскую партию. Он рисовал заманчивую перспективу новой интересной работы, к тому же высокооплачиваемой. Получалось, что идея борьбы оставалась почти та же, но за приверженность к ней платили неплохие деньги. Гиттельсон согласился. С этого самого времени он перешёл в подчинение к заместителю своего нового знакомца – Валентину Павловичу Полуянову – второму человеку в иерархии военной разведки РСФСР. «Что ж, – рассуждал Михаил Моисеевич сразу после вербовки, – возможно, и прав был этот бывший штабс-капитан Императорской армии, а теперь начальник военной разведки РККА Семён Арабов, когда сказал, что я создан для агентурной работы. Как ни крути, а большевики сегодня в трудном положении. Весь капиталистический мир ощетинился против них. Да, безусловно, они жестоки, но эта беспощадность оправдывается трудностями военного времени. Несомненно, что после победы в Гражданской войне мы вновь вернёмся к тем ценностям, которые исповедовала партия левых эсеров. А случись поражение? Эти деникины, колчаки и юденичи перевешают на фонарных столбах всех, кто хоть немого сочувствовал коммунистам. Им уже будет всё равно: левый ты эсер или правый, или анархист. Выходит, у меня другого пути нет. Да и нужен ли он? Большевик так большевик… Не могут же они потом пустить под нож своих бывших соратников? Вместе же сидели в тюрьмах, жили в ссылках».

Михаил Моисеевич закончил составлять шифровку. Обработал бумагу особым раствором, написал на обратной стороне несколько безобидных предложений, сложил вдвое и сунул в почтовый конверт. Заклеил. Адрес указывать не стал. По инструкции это нужно сделать в самый последний момент перед тем, как бросить в почтовый ящик. А ещё лучше зайти на почту и попросить кого-нибудь надписать конверт, притворяясь, что забыл очки, или ушиб руку. Можно, конечно, набить буквы и на пишущей машинке, но тогда это привлечёт внимание почтовых цензоров.

Сообщение в центр было безрадостным. Агент на встречу не явился. Странно. Он сам изъявил желание работать на молодую советскую республику. И пропал. Особенно ценным было его последнее сообщение. Ему удалось выяснить, что деникинский резидент ВСЮРа по Европе осел в Праге. Благодаря его донесениям, стало ясно, что белогвардейские эмиссары и бывший чехословацкий премьер Крамарж планируют широкую поддержку всему Белому движению. Наметилась, правда, одна тропинка – этому помогла недавняя полезная встреча, – но приведёт ли она к желаемой цели?

Перед Гиттельсоном Центр ставил слишком амбициозные задачи. Ему предстояло первым делом узнать, кто конкретно координирует действия агентов бывшего «Бюро для объединения деятельности различных органов Министерства иностранных дел по контрразведке России», где находится этот белогвардейский резидент, и каковы планы Чехословацкого правительства в отношении пленных русских солдат и офицеров.

Михаил вставил сигарету в янтарный мундштук, чиркнул спичкой и затянулся. «А всё-таки, хотел бы я знать, по какой причине Арабов придумал мне этот дурацкий псевдоним? Почему Паук? Почему не Скорпион?» – он усмехнулся и выпустил длинную струю дыма, разрезавшую полумрак комнаты на две части.

Прага уже зажгла вечерние огни. Казалось, и войны никакой не было. Бежали авто и торопились извозчики. В старых домах, смотрящих столетиями своими глазами-окнами на мощеные камнем улицы, появился свет, и шторы, словно веки, их тотчас же прикрыли.

Глава 3. Визитёр

Обычно ровно в девять, после непродолжительного завтрака, Клим Пантелеевич покидал квартиру и спускался по лестнице прямо в детективное агентство. Ардашев не изменял своим привычкам в одежде: тёмно-синий костюм, белоснежная сорочка с золотыми запонками и муаровым галстуком, туфли, начищенные до такой степени, что, как шутила его жена, в них отражались облака.

Помещение имело пять комнат. В первой, относительно небольшой, находился кабинет Ардашева. В ней был устроен камин. Небольшая дверь вела из кабинета в лабораторию – комнату с небольшим полукруглым окном почти под самым потолком. Вероятно, раньше она использовалась, как чулан. Микроскоп фирмы «Карл Цейс», спиртовка, колбы, химические стаканы, чашка Петри, аптечные весы и штатив с пробирками располагались на длинном столе, а короткий стол занимали: фотоувеличитель, фонарь, резак и прочие фотографические принадлежности. На полках размещались разного рода реактивы и баночки с непонятными порошкообразными составами всевозможных цветов. В третьей комнате работал помощник, а в четвёртой – приёмной – проходили встречи с посетителями. Иногда Ардашев принимал гостей и в кабинете. Всё зависело от его настроения. В пятой – сравнительно небольшой – варили кофе или чай. Этим заведовала Мария. Тут же стояла её печатная машинка и параллельный, соединённый с кабинетом Ардашева, телефон. В свободное время, она, как правило, сидела и читала книгу.

Вацлав Войта приходил в агентство к восьми утра. Вот и на этот раз он уже был на месте.

– Доброе утро, шеф! – сыщик поднялся из-за стола и протянул руку Ардашеву.

– Доброе утро, дорогой друг! Какие новости?

– В приёмной ожидает некий господин. Вот, – он протянул визитную карточку. – Как видите, торговец одеждой. Пан Плечка. У него магазин на Круцембурской улице.

– Это тот, что на Виноградах?

– Да.

– Что ему нужно?

– Какое-то важное дело и ему потребуется наша помощь. Я ждал вас, чтобы начать. Он скучает и пьёт кофе, приготовленноеый нашей несравненной Марией.

– Что ж, тогда начнём.

Войта вышел.

Ардашев, бесшумно открыл дверцу шкафа и проник в небольшое пространство, которое имело задрапированную материей смотровую щель, позволяющую не только видеть, что происходит в приёмной, но и слышать. Внутри стоял стул. На нём Клим Пантелеевич и расположился.

– Простите, что заставил вас ждать, но было надобно срочно сделать несколько телефонных звонков, – извинился Войта.

– Ничего страшного, сударь, я вас прекрасно понимаю. Моё одиночество скрасилось отменным кофе. Подобный я пробовал в Константинополе ещё до войны, когда ездил туда по торговым делам. В Праге кофеен хватает, но такой мне пить не доводилось. Неужто его готовит ваша очаровательная помощница? Кстати, как её зовут?

– Мария.

– Русская?

– Да.

– Теперь в Праге много эмигрантов из России. Что поделаешь? Гражданская война.

– Она освоила массу рецептов, кои ей поведал мой коллега – большой любитель этого напитка. Вот уж он точно знает уйму способов его приготовления! Но, думаю, пора перейти к вопросу, который, судя по вашему присутствию здесь, очень вас волнует. Итак, я внимательно слушаю.

– Дельце такое-с, матримониальное.

Мужчина вынул белоснежный платок, промокнул лоб, расправил густые усы, кашлянул в кулак и сказал:

– У меня пропала жена. И я хотел бы, чтобы вы помогли мне её отыскать.

– Простите, что значит «пропала»? Ушла из дома после ссоры? Или, быть может, вышла в магазин за покупками и не вернулась?

– Совсем нет. Видите ли, у нас имеется разница в возрасте. Мне в этом году будет шестьдесят два, а ей всего лишь двадцать семь. Дело в том, что я долго не мог найти настоящую спутницу жизни. На моём пути попадались не те, о ком я мечтал. Это мой третий брак. Божена – совсем другое дело. Она – райская птичка, нектар, глоток свежего воздуха… Но она часто болеет. Её здоровье всегда меня волновало, и я решил, что нам нужно вместе поехать в Брандис-над-Орлице отдохнуть в этом тихом месте и подлечить нервы. У меня, к несчастью, ещё и ревматизм, а там паровые ванны, водолечение. Оплатил на три недели двухместный нумер в отеле. Только человек предполагает, а Господь располагает. Словом, мне пришлось отказаться от поездки. Заболел мой приказчик. Оставить магазин было не на кого. Боженка не хотела ехать одна, но я настоял. Надеялся, что Ярослав выздоровеет, и я приеду к ней. Но куда там! Он провалялся три недели с «испанкой» и чуть не умер… Она писала мне письма… Я звонил ей. «Три недели пролетели», как поётся в песне. Вчера я отправился её встречать на вокзал. Цветы купил. Всё ждал. Она не приехала. Потом пришёл второй поезд из Брно. Я подумал, что она могла выйти на станции и пропустить отправление своего поезда, а потом сесть на другой, что идёт из Брно до Праги. Но и на второй платформе её тоже не было. С досады отдал букет цветочнице и решил телефонировать в отель. Мне сказали, что она освободила номер и выехала на станцию. Прошли сутки, а её всё нет. Я очень переживаю и потому приехал к вам. Помогите, пожалуйста, отыскать Божену.

– Но почему бы вам не обратиться в полицию? Они бы сделали это бесплатно, а так вам придётся оплачивать наши расходы.

– Я не хочу в полицию. Боюсь, они будут мучить меня вопросами о наших взаимоотношениях, а потом скажут, что день-два – слишком малый срок, а вот если она не появится через неделю, то только тогда они и займутся её поисками. Знаете, – он тяжело вздохнул, – а вдруг окажется, что она сбежала к другому? Что тогда? Какой позор падёт на мою седую голову! Нет уж, увольте.

Пан Плечка вынул из внутреннего кармана бумажник, отсчитал пять банкнот по сто крон каждая, положил на стол перед Войтой и осведомился:

– Хватит на первое время?

– Пока – да. Будем считать это авансом. Но после того, как мы отыщем вашу супругу, вам придётся заплатить ещё столько же и возместить командировочные расходы, которые, без сомнения, нам предстоят. Если вас устраивают такие условия, мы возьмёмся за дело.

– Вполне.

– Хорошо. А фотокарточку, вы, случаем, не прихватили? – поинтересовался Войта.

– Да-да. Вот, – пан Плечка протянул фото.

– А в какой конкретно гостинице в Брандис-над-Орлице она останавливалась?

– В «Саксонском дворе».

– Возможно, у нас возникнут новые вопросы, и тогда мы вас побеспокоим, – Войта поднялся, давая понять своему визави, что аудиенция закончена.

– Когда я смогу узнать о первых результатах? – вставая, поинтересовался торговец.

– Вероятно, в течение трёх дней у нас появятся первые сведения. Мы сразу же с вами свяжемся.

– Договорились.

– До свидания.

– Честь имею.

Проводив гостя и затворив за ним дверь, Войта вернулся к Ардашеву.

– Что скажете, шеф? Неплохо, да? Сумма-то приличная! – он выложил на стол пачку купюр. – И потом принесёт ещё столько же!

– Я весьма вами доволен. Вы провели беседу абсолютно верно. Вчера я видел этого Плечку на вокзале. Он действительно пришёл встречать жену. Даже цветы купил. И от досады, что она не приехала, отдал их торговке. Я заметил у неё тот же самый букет в розовой подарочной бумаге. Так что поезжайте в Брандис-над-Орлице.

– Когда?

– Прямо сейчас. Заодно отдохнёте и подышиете свежим воздухом. Сутки-двое – вам хватит. Денег не жалейте. Возьмите столько, сколько сочтёте нужным. Выясните всю информацию об этой даме: как проводила время, с кем встречалась, куда ходила… А если выяснится, что у неё был воздыхатель – узнайте о нём, как можно больше.

– Что ж, – поднимаясь, сказал Вацлав, – не буду терять время.

– Послезавтра вечером жду вас с докладом. Удачной дороги!

– Благодарю.

Помощник удалился. Ардашев подошёл к окну. Мелькали автомобили и конные экипажи. Куда-то торопились люди. Ветер подобрал опавшие листья клёна и теперь забавлялся, гоняя их по тротуару.

Глава 4. Загадка

Пятидесятилетний Милош Яновиц богатырём не был, но и карликом не выглядел. Среднего роста, с почти кайзеровскими усами (разве что не так сильно закрученными, как у Вильгельма II), в галстуке и костюме тройке со слегка наметившимся животом, котелке и плаще производил весьма приятное первое впечатление. Дальше всё зависело от обстоятельств. К примеру, слабая половина человечества ему всегда симпатизировала – особенно сорокалетние вдовы, а сильная – разные там Лукаши, Томаши и Зденеки – его побаивались. Кто же знает, куда может завести «дружба» с полицейским инспектором? Хорошо если не в Пльзенский тюремный острог, а в ближайшую пивную. Кстати, в «Трёх дикарях» – любимом своём заведении – он мог легко опрокинуть за вечер пять кварт пива и выкурить две трубки.

Но сегодня с самого утра господин Яновиц был в неважном расположении духа. Он ходил по кабинету, сосал погасшую трубку и размышлял о бренности человеческого бытия. А всё из-за этих двух трупов, что были обнаружены вчера в вагоне № 15 экспресса «Прага – Оломоуц», прибывшего на пражский вокзал. Сложность в расследовании заключалась в том, что трудно было предположить, что же на самом деле произошло в пятом купе. Отсутствовала очевидная картина происшествия. «Тот бедолага ничем не выделялся, – грустно размышлял инспектор. – Как все. Небольшие аккуратные усики. На вид ему не больше сорока. Рост сто семьдесят пять сантиметров. Глаза карие, волосы чёрные с лёгкой сединой на висках. Одет в тёмно-синий костюм, белую рубашку, тёмно-синий галстук. Чёрные туфли. В карманах лежала черепаховая расчёска с отломанным концом, билеты на поезд до Праги, коробка спичек, немецкие сигареты, носовой платок, конверт с неотправленным письмом короткого и вполне невинного содержания. Паспорт на некоего пана Йозефа Врабеца. Жил в Праге на съёмной квартире в доходном доме. Проверили – никаких зацепок. Как в дактилоскопической, так и в антропометрической картотеке на него тоже ничего не нашлось. На пальцах не имелось даже следа от обручального кольца, поэтому надеяться, что его будет искать супруга и заявит в полицию – пустое дело. Был у него на безымянном пальце правой руки только золотой перстень. Покойный служил коммивояжёром фабрики «Франтишека Прохазки», недавнего поставщика императорского двора, занимавшейся производством мыла, духов и другой парфюмерии. Такие донжуаны знают, как найти подход к любой красавице и вскружить ей голову… А дамочка тоже хороша! В прямом и переносном смысле. Очаровательна, хотя и труп. Блондинка. Голубые глаза. Двадцать семь лет. Божена Плечка. Такие сводят нашего брата с ума. Живёт в Праге. Замужем. Но кем она приходилась этому мёртвому хлыщу? Скорее всего – любовница. А, может, они просто попутчики?.. Ничего нельзя исключать. Самое неприятное впереди: придётся телефонировать этому пану Плечке и сообщить о смерти жены. А почему я? Почему не следователь Мейзлик?» – здраво рассудил Яновиц, и в этот момент раздался стук в дверь. Она приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась очкатая, почти безусая, слегка длинноносая физиономия этого самого Мейзлика.

– Господин инспектор, я договорился, нам дадут автомобиль. Не хотите ли составить мне компанию и навестить нашего прозектора? Только что звонил ему. Он ждёт. Я был бы вам очень признателен, если бы мы поехали вместе. Вы человек опытный…

– Да, дорогой Лукаш. Едем, – с удовольствием откликнулся на лесть сыщик.

Полицейский снял с вешалки серый плащ, накинул его на руку и поспешил вслед за следователем.

Уже через полчаса инспектор Яновиц и следователь Мейзлик стучали в дверь кабинета доктора Гольдберга, который находился по соседству с анатомическим отделением местной больницы.

– Входите! – откликнулся прозектор, убрал перо и поднялся из-за стола. – Быстро вы, панове. Слава Богу, успел провести вскрытие. Вывод простой: и дама, и её спутник отравлены цианидом. Вернее сказать, их просто напичкали ядом. Признаться, никогда такого не приходилось встречать. Полные желудки отравы. Сложилось ощущение, что они пили смертельный напиток коньячными рюмками.

– Вы думаете, что злоумышленник раздавал цианид ложками, точно, сахар? – усмехнулся инспектор. – То, что они отравлены, я понял сразу, когда увидел вокруг их губ засохшую пену. Но и тогда, и сейчас меня смущает одно обстоятельство: как они приняли яд? Ведь его прежде надо было куда-то подмешать?

– Совершенно верно. К тому же, цианид не действует моментально, – в свою очередь усомнился следователь.

– Вот именно, – кивнул инспектор, – почему никто из них не вышел из купе? Не попросил помощи?

– Всё зависит от дозы. Если доза большая, то жертва теряет сознание и минут через десять-пятнадцать умирает. А если это два самоубийства? Такой вариант вы не рассматривали? – доктор сощурил правый глаз, точно прицеливаясь из ружья.

– Это версия не стоит и ломанного геллера! – воскликнул инспектор. – Они оба молоды, красивы и вдруг – на тебе! – решили отплыть в царство мёртвых! Не кажется ли вам это странным?

Прозектор пожал плечами:

– В жизни всякое бывает.

– Это да, – глядя под ноги, сокрушённо выдохнул следователь. – Помнится, читал я как-то в «Пражских вестях» одну заметку…

Но судебный медик прервал воспоминания Мейзлика:

– Хочу заметить, что строить умозаключения, излагать версии и предъявлять обвинения – ваша работа. Тут уж без меня.

Прозектор открыл ящик стола, вытащил печать и шлёпнул ею в углу листа, на котором только что писал.

– Извольте получить заключение о вскрытии. Простите, у меня много дел. Не смею вас задерживать.

– И всё-таки, вам придётся ещё немного потерпеть наше общество, – заявил инспектор. – С вашего позволения, пан следователь воспользуется этим телефоном и проинформирует мужа погибшей о происшествии. Мы дождёмся его, чтобы провести опознание. Надеюсь, вы не возражаете?

– Звоните, конечно. Просто я оставлю вас в кабинете, а сам уйду на вскрытие. Меня ожидают ещё три «весёлых» трупа. Напились и устроили поножовщину в ресторане. Порезали друг дружку до смерти. А с виду порядочные люди.

Доктор покинул помещение. После его ухода воцарилась неловкая тишина, нарушаемая лишь скрипом петель открытой форточки, боровшейся с ветром.

– Простите, пан Яновиц, но я не знаю номера телефона мужа потерпевшей, – жалобно проскулил Мейзлик. – Может, лучше вы…

– Не беспокойтесь, дружище, вот, – сыщик протянул лист блокнота с цифрами. – Это магазин женской и мужской одежды на Виноградах. Попросите пана Плечку. «А всё-таки, я молодец, – самодовольно подумал инспектор, – ловко заставил этого юнца выполнить столь неприятную миссию. Хотя, какой же он юнец? Ему уже лет двадцать пять».

Яновиц придвинул к себе заключение прозектора и принялся читать. Глаза бегали по строчкам, и невольно возник вопрос: «Как же так случилось, что в их желудкеах оказалось столько яда?».

Он раскурил трубку, вновь ушёл в свои мысли и уже не слышал ни дрожащего голоса следователя, ни скрипа форточки, ни клацанья телефонных рычагов после окончания разговора.