ЗОЖники. Иронический роман

Роман

«Любишь ли ты театр, скотина, так, как я люблю его?!» – хотел крикнуть режиссеру актер театра «Классика» Роман Сомов, когда два года назад распределяли роли в «Гамлете». Он, конечно же, ничего подобного не сделал и скромно довольствовался тем, что дали. Какой же теперь смысл раздражаться, что он в сорок третий раз участвует в спектакле первые семь минут, чтобы сказать две с половиной фразы. Он – солдат Франциско в первой сцене: «Как раз вы вовремя сюда пришли».

С одним Франциском в активе не сильно-то разбежишься. В поиске дополнительного заработка Роман задумчив и мрачен. В мирное время он весельчак и хронический оптимист. Он, например, верит, что успех случится, может быть, завтра, и потому, не жалея себя, хлопочет по кастингам и пробам. Нынче вечером его обещали познакомить с одним молодым киношным режиссером, про которого ходят слухи, будто бы он затевает длинный сериал с незамусоленным сюжетом и будто бы уже есть финансирование. В общем, надо оказаться в поле зрения.

Роман быстро сменил камзол солдата на цивильное, раздал прощальные объятия всем, кого встретил в коридорчиках, открыл было дверь служебного входа-выхода и тут же закрыл ее обратно, пулей шмыгнул в небольшую архитектурную загогулину, спрятался, притих и почти не дышал. К служебному входу в театр шла Вета Грибова, очень известная в театральных кругах особа. Родители дали ей имя Елизавета, но кого теперь этим удивишь. «Вета» – почти экзотика, правда, смахивает на собачью кличку, но это не беда, это как раз здорово, потому что добавляет оригинальности и способствует запоминанию. Кто такая Вета Грибова? Такой вопрос никогда не родится в головах театрально-киношной тусовки. Прежде всего, Вета входит в группу специальных людей, которых нынче принято называть «лидеры мнений». Какая профессия у Грибовой, никто не знает. Может быть, она театровед, может быть, журналистка, может, просто любит писать – это неважные и ненужные подробности. Вета Грибова блогерша и ведет три колонки в разных интернет-изданиях, где пишет о театре и иногда о кино. Пишет она часто, много и ядовито. По большому счету, мнение Грибовой – просто сплетня, слух, пущенный по интернету, поэтому распространяется быстро и тут же выплескивается в кулуарные разговоры, увеличивая поток устным распространением мнения.

Секрет грибовской аналитики прост, как метла ведьмы, на которой не всякий соблазненный примитивностью устройства сумеет полетать. Качественный яд делают профи. Если кто-то и захочет стать последователем, то внешне все безобидно. Каждый день она выбегает в «Фейсбук» и шарит по страницам, как выпущенная погулять собака снует по кустам: здесь прочитать, там написать, кое-где пометить, облайкать, зафрендить, отфрендить – и домой, то есть обратно в реал. Далее собранные мысли превращаются в тексты для колонок, где и выносится приговор. Наклеив ярлыков, Вета на следующий день посещает известные тусовки, чтобы послушать, какова реакция на ее опусы. Спроси любого, почему заВетное слово имеет силу – и не получишь вразумительного ответа, но факт остается фактом. Вета ни в чем не нуждается, бложий промысел приносит ей приличный доход. Ей не хватает простого человеческого общения, одинокая она.

Считать ли везением или наоборот, сказать трудно, но Вета Грибова, дама послебальзаковского возраста, почему-то положила на Романа глаз. Причины и цель сего феномена объяснению не поддаются, поскольку ничто не указывает на естественный женский интерес к нему как к мужчине. Совсем нет! Вета не зазывала его к себе домой, не напрашивалась к нему, и вообще никаких намеков на романтику. Она вылавливала Романа при каждом подходящем случае, тараном прижимала к стене в каком-нибудь общественном интерьере и занудно, как лектор-общественник из прошлого века, «жевала» давно известные истории из театральной жизни, представляя их как поучительные для молодежи. При этом мнения Романа она не спрашивала, в ее лексике вообще не предусматривались вопросы, все ответы она знала сама. Внимание Веты приводило Романа в полное отчаяние. Вы, конечно, спросите, почему Грибову нельзя отправить подальше простым словом «Отстань!» или более коротким, но сильным? Кто-то, может быть, и смог бы, но не человек публичной профессии, в которой охраняемый имидж и благожелательные слухи определяют половину успеха.

Короче, Роман не знал, как отвязаться от Грибовой. Сейчас она совсем уж некстати. Пара минут в укрытии – и на свободу. Роман подождал еще немного для страховки, выскочил из ниши и нос к носу столкнулся с Ветой. Опаньки! Теперь не отвертеться. Они приветствовали друг друга как старые друзья, которые рады случайной встрече, – театр все-таки. Но Роман был настроен решительно как никогда. Тыкая пальцем в свои часы, он повторил раза три: «При всем моем сегодня никак, очень важная встреча», – и тщетно пытался проскользнуть мимо тетки с какой-нибудь стороны. К деловым встречам Вета относилась по-деловому, это факт. Она не стала «размазывать» и сухо сказала:

– Ничего не может быть важнее информации, которую я несла специально для вас, юноша. Я коротко, по существу. Потом можете бежать на все четыре.

Роман заискивающе промямлил:

– Огромное вам за это спасибо.

Вета оставила реплику без ответа:

– Так вот, дорогой мой. Известный нам с вами… Надеюсь, вы это помните? Итак, известный китайский режиссер Ли Шен вознамерился создать гигантский суперпроект. Он собирается поставить шиллеровских «Разбойников» силами в основном российских актеров плюс знаковые единицы других наций, а затем проехать с этим спектаклем весь мир, начиная, разумеется, с Китая. У нас об этом знают не более трех человек: я, министр культуры и еще один деятель. Если вы отнесетесь к сему факту с должным вниманием и найдете способ понравиться Ли Шену, то ничего более грандиозного я бы вам и не пожелала.

Роман оживился:

– Хорошо бы еще понять, что значит «понравиться китайцу». У него, небось, и требования-то экзотические?

Вета победно вскинула голову и торжественно произнесла:

– А я вам подскажу!

Роман уставился на Грибову в ожидании секретной подсказки и был готов к любой неожиданности.

– Видите ли, дорогой друг, многим эрудитам известно, что Ли Шен – ярый проповедник здорового образа жизни. И есть у меня сведения, что в труппу он намерен собрать исключительно единомышленников. Так сказать, не просто братья-разбойники, но и братья по вере. В общем, чтобы стать для него своим, надо разобраться в философии ЗОЖ и даже кое-что уметь. Иначе никак.

С таким закидоном Роман еще не сталкивался. Он слушал свою благодетельницу и пытался понять, не врет ли мадам. Может, у нее совсем крыша поехала? Почувствовав недоверие, Вета подтвердила:

– Это чистая правда. Не я одна, многие знают, что он зожник. Но интересно еще и другое: он намерен подтянуть этот ЗОЖ к трактовке Шиллера, такая вот хитрая концепция. Об этом-то как раз знают не многие. Но у вас, Рома, есть время подготовиться – китаец появится в России не раньше чем через месяц. Не переживайте, я буду держать вас в курсе. А теперь можете бежать на вашу важную встречу. Удачи.

Она резко, как солдат в карауле, развернулась к Роману спиной и тут же исчезла в темном фойе. Пребывая в странном оцепенении, Роман продолжал стоять. Ему даже показалось, что никого и не было, и разговора не было. Так, привиделось что-то нелепое.

«Отомри, болван!» – приказал он себе и вышел из театра на улицу. События последнего получаса все еще казались видением. Или это была правда? Вряд ли Вета Грибова способна на выдумку такого масштаба, тем более на розыгрыш. Проблем зожников ему только не хватало. Важно ли это для него или наплевать? Все-таки встречу с молодым кинорежиссером игнорировать не стоит. Роман усмехнулся и пошел в сторону метро. По ходу родилась и намертво прилипла нелепая фраза в такт шагам: «Зожники – заложники – подснежники – художники».

Леха

«Дуй, ветер! Дуй, пока не лопнут щеки! Лей, дождь, как из ведра и затопи верхушки флюгеров и колоколен! Вы, стрелы молний, быстрые, как мысль, деревья расщепляющие, жгите мою седую голову!» Леха стоял у окна и смотрел, как разыгрывается гроза. Ветер почти сдул прохожих, вот-вот начнется ливень. В Лехиной душе тоже намечалась гроза. Молнии мигрени и сильный ветер переменных направлений в голове, поиски то истины, то еды, обрывки разных ролей – все вперемешку. Знакомый признак депрессии.

Леха ждал телефонного звонка уже третий день. Все знают прописную истину: чем пристальнее смотришь на чайник, тем медленнее он закипает; вот и с телефоном так же: сильно ждешь звонка – его не будет. Поэтому Леха поставил городской телефон на автоответчик, а мобильный забросил в дальний угол. Ждать желаемого невыносимо. Книга не отвлекала, фильм – еще хуже. Фильм взбесил особенно, в нем играл Смоктуновский. Леха не мог понять, как можно вот так, в приличном возрасте стать популярным и востребованным. У него, у Лехи, никак не меньше таланта, а не звонят. Ему уж сорок два, и все еще Леха. Не Алексей Михайлович и даже не Алексей, а Леха, черт их всех дери. Грех жаловаться, в театре «Новое время», где он трудится уже миллион лет, роли приличные и в серьезных постановках. Но где сейчас театр? Вот кино!

Приятель рассказал на днях, что слышал, будто его, Лехина, кандидатура рассматривалась в новый сериал. Средний, в общем-то, сериал, но роль главная, а Леха загадал давно: как главную в кино получит, так покатит. Персонаж, конечно, не ахти, детектив, подражание французам – убийство в санатории, в нашем, разумеется, санатории, но расследование ведет майор, без полминуты подполковник, с яркими рыжими усами и сумасшедшей проницательностью. Его случайная добровольная помощница – привлекательная дама плюс-минус тридцать, с которой по сюжету развивается роман. И первая главная роль.

Автоответчик замигал, чвакнул, крякнул, и Леха услышал свой сладко поставленный голос: «Вы позвонили Алексею Чарскому, оставьте сообщение после сигнала», – чпок, пи-и-и…

– Тузик, привет! Ты дома? – Только мама чаще всего звонила ему на городской, и только мама всю жизнь называла его Тузиком, изредка Тузенбахом – от совсем уж гневного расположения.

– Тузик, але! Ну ты же дома, сними трубочку!

Говорить с мамой надо, но неохота. Мама, уникальный преподаватель английского языка, не одобряла никого по принципу Портоса «Не одобряю, потому что не одобряю»: сына, мужа-дипломата, сестру – известную детскую писательницу, первую жену Алексея – балерину. Мама не умела одобрять, правда, компенсировала это тем, что и себя не одобряла.

Все Лехино детство, включая школу до девятого класса, семья Чарских жила за границей. Папа, атташе по культуре с пятью языками в анамнезе, служил то в одном, то в другом посольстве, преимущественно в англоязычных странах: Австралия, Канада, Великобритания. Алексей вернулся в Москву пятнадцатилетним щеголем в модных шмотках. Для девочек в новом классе он стал идолом: он уже видел порнуху, пробовал марихуану и знал кучу такого, чего даже предположить не могли его сопливые одноклассники. Когда по собственной инициативе его агрессивно соблазнила самая длинноногая десятиклассница, трахнув на матах в спортзале, он окончательно почувствовал себя Шварценеггером как минимум и Де Ниро как максимум.

– Тебе ли не поступать на актерский?! – заявила соблазнительница. – С такой внешностью, фигурой и шмотьем все учительши будут кончать от мысли о сексе с тобой.

– В вузе они называются преподаватели.

– Вот-вот, каждая баба от двадцати до пятидесяти захочет быть давательницей, – томно поводя плечиками, подтвердила девица.

Слова запали и назойливо сверлили Лехины мозги. Отец тогда еще был жив и помог сыну с протекцией, кто же откажет чиновнику от культуры. От матери намерение скрыли, благо в период вступительных экзаменов она гостила у подруги во Франции и была уверена, что чадо пошло на журфак МГУ. Потом по квартире несколько месяцев гуляли штормы, но Леха был тверд. Он еще не знал, что с талантом у него не так уж и круто. Нет, он не был бездарью, искра бегала в нем и изредка вспыхивала пламенем, но не гений, просто добротный профессионал, каких много.

– Да, мама, я тут. – С мамой, как в старом анекдоте, проще дать, чем два часа объяснять, почему нет.

– Тузик, какого сакрального смысла жизни ты ждешь от телефона на этот раз? – Маму не проведешь, даже если захочешь.

– Да я не жду, скорее наоборот, не хочу слышать.

– Леша, ты бойся другого. Совсем скоро никто не захочет слышать тебя. Сколько можно ловить птицу счастья? Ее хвост давно ощипали более шустрые. Займись делом! Можно на пятом десятке заняться делом?

– Мама, а я по образованию актер и больше никто.

– Ну что сейчас образование, кроме бумажки? Вон бизнес-тренеры, консультанцы…

– Консультанцы – это сильно!

– Не цепляйся к словам, я оговорилась. И перестань переводить разговор на другую тему. Тебе скоро полтинник, ты хоть бы женился, что ли, на приличной женщине. Кому ты будешь нужен в старости?

Леха устал и больше не слушал. Он только сейчас понял, как нечеловечески он устал доказывать, бороться, справляться, в том числе с мамой. Мама в свои шестьдесят семь выглядела его ровесницей, была стройной, держалась прямо и высокомерно. Красотка от природы, обожаемая мужем-дипломатом и имевшая все, чтобы реализоваться в своей профессии, она и реализовалась, удалась. А он не удался, не оправдал материнских надежд.

«К ляду всех, – подумал Леха, положив трубку. – Не будет роли в кино – плюну и уйду». В это время звякнул мобильник:

– Але! Я могу услышать Алексея Чарского? – Незнакомый голос с незнакомого номера.

– Да, я слушаю.

– Здравствуйте, Алексей Михайлович! Меня зовут Наиля, я кастинг-директор сериала «Требуется портье». Мы хотели бы вас пригласить на пробы, вы сможете завтра?

– А что за роль? Прислали бы сценарий для начала, – важничал Леха. Настроение последних дней сделали его плохо сговорчивым.

– Конечно, пришлю, – ответила дама. – А роль главная.

– Звучит заманчиво, – сказал он, – но мы-то с вами знаем, что не всякая главная роль – главная.

Наиля хмыкнула.

– Соглашусь. В нашем случае это майор полиции, приехавший на отдых в загородный отель. В отеле происходит странная смерть, даже не сразу понятно, что это убийство. Наш майор настолько умен, этакий Пуаро, что сразу понял – дело нечисто, и начал расследование. В процессе у него появляется напарница – молодая приятная дама, случайно оказавшаяся то ли свидетелем, то ли участницей заварухи. Этакая мисс Марпл, но молодая. А еще там… – разогналась Наиля.

– Есть другой полицейский, этакий Коломбо, но трансвестит? – сострил Леха.

– А-ха-ха. Нет, никаких трансвеститов, только добротный интеллектуальный детектив, – заверила Наиля.

– Уже любопытно. Жду сценарий, место и время кастинга, – сказал Леха.

Взъерошенный матерью и собственными переживаниями, он с таким напряжением ждал этого звонка, что свершившийся факт ничего не изменил. Настроение было поганое, тем более что приглашение на кастинг еще не есть роль. Нужна сильная встряска, но сегодня он играет спектакль. Пора в театр.

Валико

От театра до жилища Юрловича полчаса езды плюс крючок еще на полчаса к дому Вали – кота покормить. За это время они почти не разговаривали, так, мелкие реплики по ходу. Валя продолжал самоедство, а Юрлович, пожалуй, впервые, задумался: а чего он лет пять или уже семь носится с этой неразумной парой «Валя плюс Тамара»? До переезда в Москву он редко вспоминал свою сестру, а ее семейство и подавно. С девочкой-племянницей виделся пару раз на бегу, дети его никогда не интересовали. Родня не вписывалась в его насыщенную событиями творческую жизнь, не говоря про личную, которая временами смахивала на глупый, но смешной водевиль. «С чего я вдруг привязался к ним как отец родной?» – спросил он себя и понял, что ответ в слове «отец». Оказывается, хочется быть отцом и наставником, время пришло, наверное. Он вспомнил, что в прошлом году как раз в эту пору его звали взять курс в училище (или как там теперь оно называется?), – забыл. «Надо наведаться к ректору. Может, не передумал еще».

Квартира Сергея Дмитриевича, огромная, но складно продуманная для себя лично, обволакивала гостей уютом. Валя, посетитель не редкий, каждый раз удивлялся ощущению, что пришел домой, где можно быть самим собой без дипломатии и политеса. Для хозяина ценность квартиры была еще и в том, что в соседнем доме располагался ресторан, приемлемый по меню и ценам. Сергей Дмитриевич включил свое обаяние и немедленно стал другом всего коллектива столь чудесного, а главное, нужного заведения. Для него сегодня заказать ужин на дом – снять телефонную трубку.

Бойкий парень приволок целый саквояж яств и ловко расставил их на свежей скатерти. На ужин было предложено меню типа «Дружба народов». Сначала жизнерадостная Адриатика в виде разноцветного греческого салата, после которого хозяин предложил по пятьдесят грамм отличной водки из вычурного старинного графина. Водку он сам настаивал на лимонных корочках. Выпили, и графин тут же вернулся в шкафчик, считавшийся баром. Далее шел настоящий грузинский харчо, в котором всего в меру: грецкий орех не подавляет нежную кислинку ткемали, а подыгрывает ей, создавая приятную композицию; чеснока немного, чтобы не убивал все блюдо своей вкусовой навязчивостью, а растворялся в горячем мясном бульоне, подчеркивая его наваристость. Завершалась трапеза котлетами из мозгов по-новгородски. Нежнейший продукт русской кухни легким перышком покрывал съеденное и выпитое.

«А мозги-то он заказал с воспитательным смыслом», – подумал Валя, но тему ущербности своих мозгов поднимать не стал, а спросил иное, всплывшее совсем случайно из каких-то глубин сознания:

– А скажи мне, Сей Дмитрич, почему театральных на старинную классику тянет? Дряхлую и примитивную, как наша уборщица. Если им ЗОЖ приспичило, так писали бы современную пьесу, зачем старинных разбойников притягивать за уши?

– Э-э-э, как ты воспринимаешь. Нет, друг Валико Зурабович, не так это. Во-первых, где ты возьмешь современных драматургов уровня Шиллера, Пушкина, Чехова? Чехов вообще отдельная статья. Вторым номером идет престиж, соревнование в оригинальности: взять то, что ставлено-переставлено в мире, и переиначить, чтобы критика «Ах!» – и в обморок, а зритель «Вау, мать вашу!» – и с букетами. К тому же актеры, ты и сам знаешь, не особо жалуют современную драматургию. Плоская она, однозначная, все дно на поверхности, как мелководье. Да и пророков в своем и не в своем отечестве нет, как принято в человеческой среде. Вот умрет гений, тогда его и прочувствуют лет через пятьдесят, как Булгакова, например. А самое главное, они же как, суки, писали! Если выбрать правильный угол зрения – современнее не придумаешь. Классики, если разобраться, современнее ныне живущих и пишущих.

Валя возмутился:

– Ну ты завернул! А скажи мне, что современного в «Евгении Онегине»? Такого сейчас вообще быть не может.

– Не видишь ты главного. Сделать из Онегина современную историю – как два пальца… Слушай. Есть мальчик-мажор Евгений, Женя. У него папа – олигарх, мама – пофиг кто. Женя тусит в Питере, прогуливает папенькины денежки, крутит с девицами, танцует по клубам. В одном из клубов случается драка, неожиданно кто-то сует Жене в руку травмат, и Женя ранит в ногу известного продюсера. Папенька скандал утрясает, но гневается по-взрослому и говорит сыну человеческим голосом: «Вот что, козел, нефиг деньги мои прогуливать, зарабатывай свои. Для начала отправишься в Крым к своей бабке, у нее дом с садом и виноградник, будешь ей по хозяйству помогать». Евгений плюет себе в бороду, папаше под ноги и отваливает, денег-то у него других нет. Втайне он надеется, что в Крыму тоже люди и они разные, можно найти компашку, чтобы жить, как в Питере, жизнью повесы и кутилы. Но хрена лысого. Бабкина усадьба в горах на диком отшибе, хозяйство у нее – туева хуча гектаров земли, где в основном виноградник, и пахоты там немерено. Папаша кредитки отобрал, оставил мелочевку. Из всех развлечений – два коттеджа по соседству, такие же сельские виноградари. В одном доме живет мужик с сыном Владимиром, примерно того же возраста, что и Женя, в другом – папа, мама и две дочери, Ольга и Татьяна. Евгений с Владимиром слегка подруживает, но троллит. Его забавляет провинциальный романтизм, незнание столичной жизни, искусственное, как ему кажется, обожание Ольги. Но вместе с Вовой он начинает ходить в дом Лариных.

Валя покосился на Сергея в недоумении – здоров ли он? Зачем опять ужасы школьной программы?

– Ну ладно-ладно, не Лариных. Не пугайся, Петровых.

– Петровы еще страшнее, с одной стороны живут Петровы, с другой – Васечкины.

– Все, не Петровы. Константиниди они, потомки греков, Крым же. Итак, начинают бывать в доме Константиниди. Татьяна западает на Женю, Женя решает подразнить Владимира и пытается крутить с Ольгой. Ольга, в общем-то, дура. Она не понимает в этом ни бельмеса и ведет себя странно. Владимир с горя напивается, идет пьяный купаться в море и тонет. Перед тем как потонуть, бухой пишет письмо Ольге, из которого понятно, с чего понесло его в море топиться. Полиция цепляется к Евгению. Бабка в страхе телефонирует папашке. Папашка-олигарх свирепеет окончательно: «От тебя толку нигде!» – и отправляет сына в Тибет, сидеть с монахами и познавать истину без бабла. Ну, ясен перец, перед этим Татьяна зазывает его на вечернее свидание при луне и объясняется в любви. Он ей: «Отстань, девушка, я в печали, и вообще неприлично девице навязываться первой». И вот в таком фасоне отваливает в ссылку.

– И что? – Вале уже стало интересно.

– Ты слушай. Дальше прошло пять лет. Образумившийся и заматеревший Евгений, прошедший после монахов и познания дзена несколько горячих и холодных точек, мудрым и благородным возвращается в Питер. И буквально сразу со всей своей фамилией оказывается на юбилее папашкиного друга, разумеется тоже олигарха. На этом юбилее папашкин друг представляет всем молодую жену – умопомрачительную красавицу и черт знает какую умницу. А умница эта – знакомая нам Татьяна Константиниди. Женя к ней на шею, а она его в шею, и вот он уехал грустить в Южно-Африканскую Республику, где приобрел уже на свои деньги здоровый виноградник. Мудрый, но печальный конец.

– Во даешь! – Валя был в нешуточном восхищении. – Перечитать, что ли?

– Вот-вот, перечитай, полезно.