Путешествие от себя – к себе, в радиусе от центра Вселенной

Евгений Александрович начинает говорить о военной теме. Он рассказывает, что давно хотел написать стих про военные свадьбы, когда парня, завтра уходящего на фронт, срочно расписывали с его любимой девушкой. Свадьба пила и гуляла по полной. Жених почти не пил, ведь предстоящая ночь с любимой могла быть первой и последней в его жизни. Часто совсем юные девчонки оставались вдовами на всю жизнь. Евгений ходил по военным свадьбам в качестве плясуна, с одного праздника – на другой. Он часто танцевал с каким-то азартом «последнего момента», иногда искусственно создавал веселость: «Мне страшно, мне не пляшется. Но не плясать нельзя!» Так заканчивается стих. Пронзительный стих, мне хочется плакать. Я вспоминаю своего папу, его уже нет в живых. Как он любил песню: «Хотят ли русские войны?!», всю жизнь ее пел на каком-то изломе, уж он-то знал, что поет: в 14 лет встал к станку, работал за отца, ушедшего на фронт, кормил четырех сестренок и братишку. Жаль, не получилось тогда весной, год назад сделать для папы запись военных стихов Евтушенко, человека его поколения. Кто ж знал, что так все обернется!

А вообще свое жизненное кредо Евгений Александрович четко и лаконично определяет в самом начале первого поэтического вечера.

– Я ко всем людям отношусь хорошо, все могу понять и простить, но вот бюрократов и снобов ненавижу. Люди делятся на благодарных и неблагодарных. Я считаю подобное разделение ключевым. Когда человек не помнит добро, которое ему сделали, ну, например, в войну дали лишний кусочек хлеба, – это не божий человек, не христианин, и, я бы сказал, не настоящий русский человек.

Евтушенко читает стихи час, голосом оратора и проповедника. И, наконец, в конце поэтического часа декламирует сакраментальное: «Со мною вот что происходит…Совсем не та ко мне приходит» Потом мы с ребятами выходим на верхнюю палубу освежиться. Парень-фотограф устраивает мне фотосессию на фоне рубинового и даже пурпурно-красного заката. А, может быть, закат кажется мне пурпурно-красным потому, что градус настроения зашкаливают намного выше среднего, обыденного – «все хорошо, так себе». Да все просто отлично! Испытываю ощущение приобщенности к чему-то необычному, ощущение невесомой легкости бытия.

…Я раздвигаю в своей милой каюте серые легкие занавески, и через них меня приветствует госпожа Белая ночь. В такую ночь плыть по реке – одно наслаждение. Корабль идет быстро и ровно, скользит по волнам. Я проваливаюсь в глубокий сон, в котором уютно куда-то плыть и плыть, и просыпаюсь отдохнувшей только утром, когда солнечные лучи уже ласкают водную гладь. После завтрака объявляют Конкурс чтецов.

Народных талантов оказывается немало. Всем нравится маленькая девочка в розовом платье, она читает патриотичный стих Евтушенко про Россию и даже пытается забавно подражать манере поэта. Когда маленькая чтица в розовом с пафосом произносит последние строки: «И хранит Господь тебя, Россия! Если нас не будет – будь!», зал просто взрывается аплодисментами. Хлопает и Евтушенко, которому явно нравится прелестница. Он, как председатель жюри конкурса, определяет чтице I-е место.

Вторым приз зрительских симпатий заслуженно получает парень лет четырнадцати – он декламирует С. Есенина «Письмо к женщине». Подросток так страстно и ярко читает, как будто сам уже прожил жизнь любовника, чувственного мужчины. Евгений Александрович видит талант этого парня, маэстро замечает, что поэму Есенина читать очень сложно, не всем, даже маститым актерам это удается. III место занимает славная девочка с большими желтыми бантами в черных косичках – она читает стих на якутском, и Евтушенко хвалит ее за это.

Неожиданно обращает на себя внимание плывущей публики Мотька-поэтесса, представитель местной богемы. Светская львица местного розлива выходит на сцену, вся в черном, обвешанная золотыми украшениями. Она начинает эмоционально рассказывать про Марию Юдину, гениальную пианистку, однокурсницу Шостоковича. Матрена сообщает, что Юдина была щедра, великодушна, великолепна образованна. Как-то И. Сталин услышал, как божественно играет М. Юдина, восхитился, послал ей деньги. Юдина отправила деньги обратно «отцу всех народов», с пожеланием отстроить ему Храм божий и замолить свои грехи. Мотя читает свой стих, посвященный этой храброй и талантливой женщине, стих, который написала в свои 16 лет. Посередине своего изложения светская львица стих забывает, все путает, но потом все же заканчивает на ударной ноте. Публика в холле кричит: «Браво!» Евтушенко не присваивает Моте никакого места, но оценивает ее творчество, добавляя, что когда-то Мария Юдина поддержала его самого, в период травли и преследований в Советской России. Кажется, Евтушенко знаком со всеми великими людьми эпохи – с П. Пискассо, Р. Никсоном, Б. Ахмадуллиной, М. Юдиной, И. Бродским, К. Чуковским и др.

В полдень мы подплываем к Ленским столбам. Лето уже вступает в свои права – печет не на шутку. Мы спускаемся вниз, с корабля, чтобы принять участие в обряде Алгыс. Старый шаман с длинными волосами, ему уже исполнился 81 год, начинает обряд с посвящения великому русскому народу – обращаясь к Перуну, он кормит огонь. Потом шаман переходит на якутский язык и начинает «заигрывать» уже со своими языческими богами. Пройдя обряд, путешественники, пассажиры корабля «Демьян Бедный» начинают подниматься на смотровую площадку Ленских столбов.

А вечером организуется заключительный поэтический вечер. Вечер случается теплый, спокойный, полный штиль на реке – и стихи как будто летят над Леной, парят высоко в небесах как свободные птицы, именно парят – над бренностью бытия и стереотипами суждений, которые так не любил мой первый герой, Алексей Кириллович Симонов.

Вечер открывает Владимир Николаевич Щукин, друг юности Евтушенко. Невысокого роста пожилой мужчина, ведет себя очень скромно, говорит негромко, даже невыразительно, но то, что он говорит, не нуждается в особых комментариях и не требует дополнительной пафосности. Щукин рассказывает, что когда был студентом-четверокурсником Уральского государственного университета, он в составе алмазной партии Читинского геологического управления проходил практику на территорию Якутии и стал… первооткрывателем россыпного месторождения платины. Щукин влюбился в Якутию сразу, с первого взгляда. И чтобы снова попасть на Крайний Север, Владимир добился приема у командующего Уральским военным округом, маршала Советского Союза Г.К. Жукова. В 1952 году Георгий Константинович благословил упорного парня на великие открытия. И был прав! Впрочем, скромный Щукин этого не произносил вслух, но уверена, что именно так подумали про себя все слушатели. Владимир Николаевич также вспоминал, как трудился в Амакинской и Ботуобинской экспедициях, как стал первооткрывателем трех коренных месторождений алмазов – трубок Удачная, Интернациональная, Сытыканская. Любовь к геологии, модной профессии 60-х объединила Щукина и Евтушенко и , как оказалось, крепко связала их друг с другом на всю жизнь…

Сам мэтр был настроен в этот чудный вечер добродушно, ему хотелось поговорить, порассуждать – листая свои книги, он размышлял вслух на самые разные темы. Про Ленина, как он был жесток, как поставил своей верховной жизненной целью отомстить за брата-террориста («Это Ленин отправлял всех в ГУЛАГ, Сталин только продолжил линию…»), про молодежь, которая должна читать А. Солженицына (« Молодые говорят: мы читаем Солженицына, скучно, не наше поколение… Да ваше это поколение! Не будете читать, не поймете, что все еще может повториться…»). Аудитория жадно ловила наставления-уроки великого мастера.

Евтушенко снова вспоминает прошлое, замечая, что его выгнали из Литературного института, а теперь он лауреат всех возможных премий…

– Вот прямо перед поездкой в Якутию, – делится поэт радостной новостью, – я посетил Италию. Мне вручили премию Вергилия. Это очень престижная премия. Теперь мне не страшен ад, – улыбается Евтушенко. – Вергилий был поводырем Данте по аду…

Потом поэт устраивает автограф –сессию: Евгений Александрович у каждого спрашивает имя, профессию, интересы и делает приятные, человечные надписи на книгах. Мне он тоже надписывает книгу стихов, заметив, что я – его коллега, то есть вузовский преподаватель. Желающих подписать книги набирается много, все выстраиваются в очередь, а мы идем танцевать на палубу.

Но какая-то червоточинка грызет меня изнутри: я ведь не поговорила с Евтушенко, не задала ему вопросы, которые меня волнуют, а на часах уже полночь. Круиз «подплывает» к концу. А вдруг другого такого случая не представится?! Одним словом, танцевать не танцуется, и я возвращаюсь в холл, где только что закончился поэтический вечер. То, что я вижу в холле, повергает меня в легкое недоумение.

Поэт сидит в окружении молодежи – барменов, официантов, пассажиров – и кажется, учит их… правильно пить алкоголь. Он рассматривает бутылки, рассуждает о качестве напитка, наливает алкоголь в бокалы, чуть отпивает и вновь пускается в рассуждения. Бармены что-то быстро записывают (позже они сообщили мне, что записывали рецепт коктейля, который предложил Евтушенко), остальные с удовольствием слушают. Супруги Евтушенко Маши, его доброго ангела-хранителя почему-то нет рядом. Представители многочисленной свиты куда-то тоже испарились. И Евтушенко, почувствовав свободу от рамок официальной встречи, просто отдыхает с молодежью и шутит.

Я наблюдаю за процессом приготовления коктейля и вспоминаю, как моя приятельница, барменша из лобби-бара гостиницы «Полярная звезда» Наталья Томина рассказывала мне: после концерта в Русском драматическом театре, что как раз напротив «Полярной звезды», Евгений Евтушенко, его супруга и его друзья юности Щукин и Балакшин пришли в ее бар. Сидели почти полночи, наверное,отдавая дань юношеским посиделкам. Очень радовались встрече – столькие годы спустя! И Евтушенко сказал Наталье: «зачем пить дорогие испанские и германские вина, когда есть грузинские – они ничуть не хуже!» Он заметил также, что он – гурман грузинских вин!

Потом я улучаю момент, подсаживаюсь к компании и обращаюсь к Евгению Александровичу Евтушенко:

– Евгений Александрович, как вы считаете, стоит ли женщине писать Книгу путешествий? Займет ли она свое место на рынке? Сейчас женщины пишут фэнтэзи и детективы, мужчины считают это «несерьезной литературой», а вы как думаете? – волнуясь, проговариваю я на одном дыхании, боясь сбиться с мысли.

Евгений Александрович смотрит на меня и хитро подсмеивается. Но я тешу себя надеждой, что он подсмеивается не надо мной, а над мужчинами, которые считают книги женщин «макулатурой», над этим бессовестным и неприкрытым сексизмом.

– Ирочка! (он запоминает мое имя, потому что только что надписывал мне книгу). Да в сущности, какое вам дело, какое место ваша книга займет на рынке?! Я вообще никогда не думал над этим, когда писал стихи. Если есть внутренняя потребность сказать что-то ценное миру – пишите! И вас обязательно услышат! Пусть даже это будет один-единственный читатель – «Благодарный», так я называю эту избранную породу людей. А что касается жанра путешествий, то это лучший из жанров! Ну, кроме стихов, конечно! Ах да, официант, принесите-ка нам с Ирочкой кофе! – громко просит поэт.

Бармены тут же варят кофе и приносят нам по американо. Евтушенко что-то плескает нам обоим в два бокальчика. Ах да, кофе называется не американо – в моих фэнтэзи он называется «Ленские столбы».

– Ну, так вот, – продолжает мэтр, с удовольствием отпивая и вино, и кофе. Евтушенко, действительно, оказывается гурманом, и литературным, и в сфере хорошего алкоголя. Я же следую его примеру и запиваю кофе вином, или наоборот. Я тоже проявляю себя гурманом, гурманом счастливых моментов жизни. – Продолжим!– бодро говорит Евтушенко. – Радищев написал «Путешествие из Петербурга в Москву», и мы все до сих пор читаем его. Нам интересно, как писатель-путешественник увидел ландшафт, природу, людей, как описал быт и нравы, какие детали подметил, которые, быть может, не смогли подметить мы. А Марко Поло, а Карел Чапек?! Их дневники путешествий нисколько не устарели. Один мой друг написал свою первую книгу в 82 года и успел прославиться. Никогда не поздно начать, если есть, что сказать миру…

Евтушенко снова отпивает кофе и вино. И, кажется, готовится пуститься в новый круг рассуждений. Но тут открывается дверь и в холл решительным шагом входит жена поэта, Щукин, Балакшин и прочие представители «звездной свиты».

– Хватит, хватит вести беседы! Евгению Александровичу пора отдыхать! Уже полвторого ночи!– строго говорят вошедшие (я невольно смотрю на часы – и вправду уже полвторого, а в восемь утра мы приплываем в Якутск). Вездесущая и услужливая Мотька тут же подскакивает к поэту и помогает ему встать. Евгений Александрович явно не договаривает и немного обескуражен стремительным появлением секьюрити, но время и вправду летит неумолимо, и наш круиз и вправду подходит к концу.

Я благодарю за советы поэта, желаю спокойной ночи и отхожу.

– У него так нога болит, он так устал, – шепчет мне на ухо Мотька. Она в восторге, что ее допустили в «звездную свиту», будет, что рассказать в богемных кругах маленькой северной столицы.

– Приходите потом пить коктейль «А-ля Евтушенко», – шепчет мне на другое ухо бармен.

Но когда я добираюсь до каюты, я падаю на постель и чувствую, что мне не до «продолжения банкета». Я сразу проваливаюсь в сон. Эмоций накапливается так много, что они плавно переходят в цветные сны. Мне снятся питерские общаги, и в этом легком призрачном видении мы все очень молоды. Мы старательно ставим бобины на пленочный магнитофон – на них Мотя исполняет песни советских бардов. Кто-то декламирует стихи, стоя прямо посередине комнаты и размахивая руками. Кто-то пьет вино из длинного бокала и радостно сообщает, что нет на свете лучше, чем грузинское вино. Сандра сидит на подоконнике и поет под гитару «Со мною вот что происходит…», но ее почему-то никто не слушает. В общагах оказывается даже шаман – ему в этом сне, как и в жизни, 81 год, но он считается своим парнем, шаману поручается разжечь газовую камфорку и совершить ритуал вуду, то есть сварить хороший кофе для всей честной компании.

Евтушенко сидит в уютном кресле и хитро, загадочно улыбается…

Лучшие годы, или маленькая повесть о больших советских людях

Советская Москва, красная Москва – широкие проспекты, вереницы машин – Жигули, Лады, Победы, Волги, плакаты и лозунги советских времен – «Выполним пятилетку в 4 года!». Весна врывается в открытое окно, повсюду – запахи сирени и ландышей. Я радуюсь, что стою с отцом у раскрытого окна. У него – длинные вьющиеся волосы, которыми он гордился всю жизнь, белая накрахмаленная рубаха. Волосы немного развиваются по ветру. Я – студентка факультета журналистики из Ленинграда. А он – председатель Обкома профсоюзов транспортных рабочих Якутии. На дворе – «застойные», но спокойные и уверенные в себе 70-е годы прошлого века. Мы еще живем в СССР.

К нам с отцом, в номер московской гостиницы приходит отличный гость – наш земляк из Якутска Василий Самуилович Рыков. Невысокого роста, крепкий, деловой. Они с отцом пьют ошеломляющий по крепости коньяк. Восхищаются, что он настоящий, стоят, обнявшись, у гостиничного столика. Они с удовольствием пьют и с неменьшим удовольствием поют. «Пока я ходить умею, пока глядеть я умею…», «Хотят ли русские войны, спросите вы у тишины» и другие шедевры советской патриотики. Когда русские мужики пили коньяк в командировках, тогда, в СССР, они еще обязательно исполняли такой советский хит как «Куба – любовь моя, остров зари багровой…». Это входило, как бы сейчас сказали, в советский командировочный райдер. И папа с Василием Самуиловичем тоже громко и тщательно выводят строфы этой приподнятой революционной песни.

Вы скажете, что же особенного я нашла в этом скромном, поистертом от времени воспоминании? Воспоминании из журнала «Огонек». У многих или почти у всех были подобные ностальжи. В сущности, обычная история – провинциалы вырываются в Москву и искренне, как подростки радуются всему вокруг – и хорошему уютному номеру, и вкусной еде, и большому количеству машин, и красивым необычным лицам.

Почему же я так запомнила эту встречу?

Да, потому что папа сказал:

– Дочь, запомни вот этого человека: Василия Самуиловича Рыкова! Он такой же, как и я, профсоюзник, только руководит Обкомом профсоюза связистов ЯАССР. Он, так же как и я, всю жизнь в строю: работает, переживает за дело. На таких людях, я думаю, Россия держится. Я вот думаю, что мы с Васей никогда не расстанемся – так и будем идти вместе, рука об руку, всю жизнь.

Думал ли мой отец тогда, в 70-х, что он говорит просто провидческие слова?! Я-то решила, что это просто весна или просто оттепель, запахи свободы, врывающиеся в окно. В Советской России умели быть искренними. Умели и любить, и дружить по полной программе. Ведь так все и получилось: через несколько лет мы стали вместе работать с Василием Самуиловичем в одном тресте – «Северовостокхиммонтаж», в Якутске – я инженером по научно-технической информации, после окончания вуза, а Василий Самуилович – председателем комитета профсоюза треста монтажников. Так что, можно сказать, он принял активное участие в моем профессиональном становлении. А потом Рыковы уехали из Якутии, потому что жена Василия Самуиловича очень хотела жить в теплых краях. Казалось бы, наша дружеская связь должна была прерваться. Но нет! В каких бы городах ни оказывался Василий Самуилович за 19 лет своей «западной» жизни, я почему-то, по каким-то обстоятельствам тоже попадала в эти города и всегда встречалась с другом отца. Это были Крымск, Москва, Королев. И пост скриптумом наши семьи – Подойницыны и Рыковы – снова нашли друг друга.

… Василий Самуилович прилетел в Якутск, точнее сказать, вернулся в город, в котором прошли его лучшие годы, почти вся его трудовая жизнь, 22 июня 2015 г. Это был печальный, скорбный день похорон моего отца. Рыков не знал об этом. Он услышал об этом событии в аэропорту, в Якутске. Хотела сказать «случайно», но ничего не бывает случайного в общении людей. Он прилетел на Север, снова ступил на якутскую землю и спросил: «Какие новости в Якутске?» И какой-то человек ответил: «Сегодня хоронят легендарного директора Русского театра Ивана Ивановича Подойницына». И Рыков рванул в театр, на похороны старинного товарища – из аэропорта.

Невысокого роста, крепкий, деловой человек, который старался скрыть свою усталость от жизни и всепоглощающую грусть, вошел и тихо встал у гроба моего отца. Рыков стоял у гроба, с ритуальной траурной повязкой на руке, а по другую сторону скорбного ложа, с такой же повязкой возвышался первый президент Республики Саха (Якутия) Михаил Ефимович Николаев, тоже друг отца. И я подумала, что нам, пока еще молодым надо брать пример с этих мужественных людей, сумевших пронести веру в мужскую дружбу до последнего момента.

В этом рассказе или маленькой повести я хочу рассказать о своем отце, аксакале города Якутска, одном из самых знаменитых его жителей – Иване Ивановиче Подойницыне и о его дружбе с несколькими сильными, харизматичными людьми. Людьми, которые старались сделать в этой жизни как можно больше, которые составляли славу советской эпохи и нашего северного города. Я намеренно составила это повествование из кусочков воспоминаний, которые постоянно вспыхивают в моем сердце. Я перелистываю книгу отца, пока еще не опубликованную, написанную им от руки – убористым почерком, со многими вставками, приписками и опять-таки пост скриптумами, вспоминаю его рассказы, встречаюсь с детьми известных людей нашего города и постоянно пишу – провожу исторические параллели… Это не мемуары, это просто несколько лирических зарисовок, нанизанных на единый хронологический стержень.

Вначале хочется сказать про дом, в котором я родилась, в нем была первая квартира, что получили мои молодые родители, прибывшие на Крайний Север, в Якутск по распределению и по зову сердца. О, это был (впрочем, и есть!) удивительный дом – шедевр советского неоклассицизма: 4 эркера – выступа, несколько маленьких башенок на крыше. В самом центре проспекта Ленина. Заметьте: это были 50-е послевоенные годы, прошлый век. Якутск был почти полностью деревянный, даже его центральная улица. И вдруг такой роскошный дом!В нем жила советская элита, самые известные люди города: первый летчик из саха, Герой Социалистического труда Валерий Ильич Кузьмин, организатор энергетической науки в ЯАССР Григорий Михайлович Чудинов, хирург-новатор, заслуженный врач РСФСР Дмитрий Афанасьевич Гурьев, Председатель Госплана ЯАССР Никита Васильевич Андреев, композитор, заслуженный деятель искусств РСФСР Грант Григорян… Памятные доски с именами этих великих людей установлены на нашем старом доме. Но я-то знала всех этих людей лично, и горжусь тем, что они внесли определенную лепту в мое воспитание – тогда я была совсем ребенком и приходила к ним в гости с отцом, они передавали мне свой жизненный опыт. Этих людей уже нет в живых. Но с одной семьей из нашего исторического дома я общаюсь до сих пор.

… Советские годы. По проспекту Ленина важно идет демонстрация трудящихся: лозунги, шары вздымают в небо, красные стяги развиваются над колоннами, приподнятые песни сопровождают ровные ряды. Мы с Ленкой Неустроевой стоим, вписавшись в эркер и наблюдаем сверху за демонстрацией, мы видим ее всю, от начала и до конца. И это – предмет нашей особой юношеской гордости. Ленкины родители, Пал Палыч и Мария Дмитриевна готовят праздничный стол. У Ленки были замечательные родители, одна из лучших интернациональных семей г. Якутска. Павел Павлович Неустроев был членом партии с 1937 года, старейший коммунист столицы республики, в послевоенные годы он работал I-м секретарем Амгинского райкома ВКП(б), был заведующим отделом пропаганды Якутского ОК КПСС, за большие трудовые достижения Пал Палыча наградили орденом «Знак Почета». Мария Дмитриевна Костина приехала в Якутию из Центральной России, молодым кандидатом педагогических наук – приехала поднимать педагогическую науку северной республики, она преподавала в Якутском Государственном Университете фактически с первых лет его существования, с 1957 года, стала проректором по заочному отделению ЯГУ. Тогда, в глубоком детстве, я не совсем понимала, как много сделали для города эти люди, мне просто нравилась теплая обстановка их семьи, какое-то особое дружелюбие, нравилось, что их так много в квартире и все они любят друг друга: мама, папа и три дочери с «необычными» именами – Зинуля, Иришок и Ленок…

Мои родители – Иван Иванович Подойницын и Екатерина Валерьяновна Кутовая прожили в браке почти 50 лет, прибыли в Якутию из Читинской области, по распределению. Сохранилась их фотография, сделанная в ноябре 1953 года, черно-белая, монохром: папа одет в офицерский китель капитан-лейтенанта, у него уже имеется узенькая колодка наград, он чуть улыбается, приподнимая верхнюю губу с усиками и бескозырка чуть набок, с фальшивой небрежностью надета на голову, а мама – в длинном черном пальто, шляпе, украшенной цветной лентой, с модной лаковой сумкой в руках, женственная, но строгая. Папа надписал фото: «Полгода вместе…» Видимо, это одно из первых совместных фото. Могли ли они тогда предполагать, что проживут вместе почти полвека?! Вряд ли. А могли ли они предполагать, сколько испытаний пошлет им Господь, как посылает всем, кто проживает долгую жизнь?! Тоже – вряд ли. Уж слишком они смотрятся счастливыми на этом фото. Читаю записи папы, то есть его рукописную книгу: « Доченьку свою Наташеньку я совсем не помню, она прожила всего несколько дней и умерла… А вот сына Игорька помню отлично. Он любил возиться с машинками, книги перелистывал и делал вид, что читает их. Ходил с надутыми щеками, его называли «директор». Игорек утонул в озере на даче, когда ему было всего 2 годика…» Далее записи папы обрываются, видимо, тяжело было писать дальше. Слишком огромна утрата. Но я помню по детству, что люди помогли пережить моим родителям это горе. Я знаю, что родители не обозлились на судьбу и сумели стать со временем по-настоящему счастливыми людьми, только счастье это было выстраданным и трудным.

Первая работа, которая сделала отца знаменитым – Якутская республиканская типография им. Ю.А. Гагарина. Типография стала, благодаря усилиям моего отца, первым предприятием коммунистического труда в ЯАССР, в 60-е годы ХХ века. Отцу было всего 33 года, когда он был назначен директором старейшего полиграфического предприятия республики. В нашей домашней библиотеке нахожу маленькую книжку о типографии, которую отец написал в 1960 г. Эта книжка носит название «Эпохи завтрашней черты». В ней папа пишет о том, что в дни подготовки к историческому ХХI съезду КПСС, в 1958 году в нашей стране зародилось важное патриотическое начинание – движение за коммунистическое отношение к труду. В духе того времени отец пафосно восклицает: «Великое движение развивается по восходящему пути – от ударников и бригад к цехам и предприятиям коммунистического труда. Теперь уже 7 миллионов 750 тысяч человек в СССР включились в это движение!» И далее папа радостно сообщает, что соревнование за право называться типографией коммунистического труда начал переплетный цех вверенного ему предприятия, руководимый коммунистом М.В. Шипицыным, а затем подхватили это знамя и другие цеха – бригады машинных наборщиков, бригады газетного цеха, коллектив фотомеханического цеха. А затем всем коллективом «мы пошли в разведку будущего», сообщается в книжке. И, как мы знаем, полиграфисты одержали победу – завоевали звание!

В этой же книжке сказано, что лучшие работники типографии не только выполняют производственные задания, но и учатся – в институтах, техникумах и школах рабочей молодежи. И среди таких передовиков указывается Вера Изведова (Бритвина). Есть несколько строк и про ее молодого, новоиспеченного супруга: «Заслуживает внимания и распространение среди инженеров начинания начальника газетного цеха товарища Коробова П.И. Он решил оказать помощь печатнику товарищу В. Изведову в повышении его разряда до наивысшего».

С Верой Петровной Изведовой и Виктором Николаевичем Изведовым, известными в нашем городе полиграфистами отец дружил всю свою жизнь. А как все начиналось, можно увидеть по маленькой красной книжке, той самой. Отец, как старший товарищ, как директор помогал молодым рабочим – Вере и Виктору Изведовым, которые сыграли свадьбу в типографии. Он прививал им любовь к полиграфическому труду, к учебе, к социалистическому соревнованию и др. В своей рукописной книге, которая пока еще ждет издания, в главе «Счастливый билет Изведовых» отец написал: « Помню, Вера, тебя в черном рабочем халате, молодую, красивую, с копной темно-каштановых волос, ты работала рабочей в наборном цехе. Наборщицей, а иногда мы говорили – разборщицей. Наборный цех я всегда называл началом начал типографии, от него зависела слаженная деятельность всего предприятия. В наборном цехе трудилось 80 человек, но я сразу заприметил именно тебя, потому что ты старательно училась, была активной во всем. Этот цех и «двинул» тебя в общественную и партийную жизнь и в светлое завтра… В 1964 году ты стала мастером, а затем – начальником офсетного цеха, секретарем партийной организации. У нас с тобой была еще и бурная «клубная» жизнь – мы выступали вместе в художественной самодеятельности, пели в хоре. Я помог вам, двум молодым людям, влюбленным друг в друга и в наш коллектив полиграфический, в начале вашего трудового пути, поверил вам – и вы сполна оправдали мое доверие…» Добавлю к словам отца, что Изведовы, действительно, многого добились в профессиональном плане: Вера Петровна Изведова проработала директором «Сахаполиграфиздата» почти 14 лет (с 1990 по 2004 г.), Виктор Николаевич Изведов в свою очередь также много лет возглавлял полиграфический коллектив – типографию ЯНЦ СО РАН СССР (с 1969 г по 2004г.).

Сегодня Изведовы проживают в Санкт-Петербурге, на Старо-Невском проспекте. В 2011 году они прилетали в Якутск, заглянули к нам в гости. И спросили, между прочим, а почему глава про них называется «Счастливый билет Изведовых». «Придя в типографию, вы меня встретили, друг друга и профессию нашли – и все это …на всю жизнь», – ответил папа. Себя он поставил на первое место, конечно, ради шутки.

Совсем недавно, в апреле 2017 года в Якутск, из Шотландии прилетала наша бывшая соотечественница, но все равно в душе якутянка Татьяна Ивановна Аргунова-Лоу, дочь известного журналиста, партийного деятеля и первого социолога Якутии Ивана Александровича Аргунова. Сейчас она научный сотрудник старейшего в Европе Абердинского университета, он разросся на основе King s College, Королевского Колледжа, основанного еще в Средневековье, в 1495 г. Прилетала Татьяна не только, чтобы пройтись по улицам и дворикам детства, но и для того, чтобы принять участие в работе международной научно-практической конференции «Аргуновские чтения», посвященной памяти ее отца, а также для того, чтобы отметить 95-летие Ивана Александровича Аргунова, встретиться, в том числе, с его друзьями, соратниками, коллегами. Я работала с Иваном Александровичем в первой в истории региональной науки социологической лаборатории, созданной им при Институте языка, литературы и истории СО РАН СССР в конце 80-х.

Мы тоже встретились с Татьяной Аргуновой-Лоу, в квартире ее отца. Я не была в этом доме по улице Ярославского долгих 29 лет. Когда-то мы обсуждали именно здесь, в рабочем кабинете Аргунова наши анкеты, маршруты первых социологических экспедиций, слушали наставления шефа. Отсюда же, из этой квартиры проводили нашего любимого начальника в последний путь. Он умер, поставив последнюю точку в своей монографии об Якутии, которую потом опубликовали в Новосибирске, в издательстве «Наука». Говорят, эта пресловутая «последняя точка» чудом держала Аргунова на земле, хотя он был уже очень болен.

Иван Александрович Аргунов был сильным человеком, большим советским руководителем – он работал главным редактором совмещенной редакции «Социалистической Якутии» и «Кыым», главным редактором Якутского книжного издательства, был знаком и дружен со многими писателями, поэтами, представителями якутской интеллигенции. Аргунов бесстрашно прошел дорогами Великой Отечественной войны. Участвовал в боях за освобождение Варшавы, Познани, дошел до Берлина.

Мой отец и Иван Александрович Аргунов были хорошими друзьями, их свела вместе работа – один делал газету, наполняя ее отличным содержанием (Иван Александрович), второй (Иван Иванович) ее выпускал, печатал. И для обоих газета стала настоящим смыслом жизни. «Трое суток шагать, трое суток не спать Ради нескольких строчек в газете: Если снова начать, я бы выбрал опять Бесконечные хлопоты эти»» – это про них обоих. Татьяна Аргунова-Лоу рассказала, что до сих пор помнит, как приходила к отцу в типографию, ждала, когда он закончит чтение корректуры и играла буквами-литерами, ведь набирали тогда, в 60-х вручную. И я тоже приходила в типографию к своему отцу, и тоже ждала его, ждала, пока напечатают газету, сложат ее стопками, пахнущими свежей типографской краской. Мне нравилось, что мы первыми увидим газету, которую только с утра прочтут другие жители города.