Сказание с запахом ненависти

Тут гонец прискакал, принес вести плохие из Киева:

–– Собирайся, Олег Всеславич. Понаехали в твой стольный город хазаре, снова требуют дань кровью русской.

Делать нечего. Кликнул Вещий Олег охотников и отправился с ними в Киев. Взял с собою и Игоря с Ольгою.

А хазарский посол уселся во палатах княжеских белокаменных. Говорит он Олегу:

–– Ох, и любо на твоем, хаган, сидеть престоле. А пришел я за новыми воинами. Твое прежнее войско больно быстро иссякло. Было это в Царьграде. Кого греки порубили, кого греческим огнем пожгли, а кого мы сами лютой смертью замучили. Ай, и славно твои воины от греков бежали, там прозвали их за это дромитами, что значит «бегунами».

Тут Олег рассвирепел, да из последних сил сдержался и такое слово молвил:

–– Уговор был в прошлый раз, помнишь? Сам теперь я поведу русских воинов. С ними Киев я брал, покорял земли западные и восточные. Сам хочу я посмотреть, как они бегают.

–– Хорошо, хорошо, русский хаган, сам иди, а срок тебе – два года. Захвати Царьгород, и тогда мы будем квиты: ты нам будешь другом, мы – тебе друзьями. Дань получишь со Царьграда огромную, ибо этот город самый богатый после нашего великого Итиля. Всю-то дань бери себе. А не справишься, тогда говорить будем по-другому.

Время было у Олега. Кликнул клич он по Русской стороне. Стали в Киев русичи сбираться. Стали строить ладьи на всю рать. Стали гнать ко Киеву и древлян, и кривичей, и славян ильменских, и радимичей, и вятичей, и дреговичей. Северяне лишь сказали:

–– Лучше мы по-прежнему будем дань платить хазарскому кагану.

Некогда их было образумить, мечом приласкать зазубренным.

Обучал тем временем Олег Игоря-наследника землею править, дань сбирать, да не жадничать, хитрым быть, да справедливым. Похудел от учения Игорь, стал всего лишь в три обхвата, конь теперь мог день пути его держать. Да за два-то года разве всему выучишь…

Двинул Олег войско русское вниз по Днепру, больше его в Киеве и не видели.

На днепровских на крутых порогах первая беда его настигла. Пошли на ладьях прямо по порогам, перекатываются ладьи, ломаются. Русичи, кои в первых лодках шли, волок не заметили, по которому умные люди, купцы да путешественники, корабли свои волокут. А Олег в середине войска на легком струге был, да еще и вздремнул маленько и не смог осадить русичей вовремя. Сколь народу потопили, сколь ладей поломали, оставили – не счесть. Тут догадываться стал Вещий Олег, в чем дело, почему русские воины брани проигрывали. Не от того ли, думает, что стояли всегда в начале русичи, сыновья тех доблестных русов, с коими Рюрик славянскую сторону завоевывал. И отцы их были богатыри, и русичи таковы, да ведь матери их, славянки, молоком своим их в младенчестве питали, а сами сено ели да траву. Превратили они сыновей своих в телят. Сила есть – уму неоткуда взяться. И начальники из этих новых русских, как из молодых бычков.

Призадумался Олег, стал сбирать советы, да приглядываться, да прислушиваться, что те горе-начальники молвят. Убедился, да делать нечего. Повернуть назад – стыд. И решил тогда Вещий Олег не спать, не отдыхать, никому не доверять, все решать лично. Авось, сдюжит. «Будем, – думает, – брать Царьград силой и отвагой русичей, коих им не занимать, да моим умом».

Вышли в море ладьи русские, вдоль берега направились. День и ночь не спит Олег, глаз боится сомкнуть. Ну, как шторм – не успеют ладьи бухту найти и спрятаться; или мель – не успеют дальше в море уйти; или выскочат из-за мыса греки на своих кораблях – не успеют его разбудить, не успеют ладьи клином построить, чтобы крылья по краям оставались. Да еще не мало ли в море опасности.

Долго ль, коротко ли, показался и Царь-город. Подивились русские воины такому чуду невиданному: башни, крыши, колоколенки – все блестит на солнце, переливается, все высоко над землей поднимается, в небо синее упирается.

Как увидели греки, что плывет на них туча кораблей русских, испугались, забегали. Да защитою был их город славен. Вот, казалось, и пролив, что до самых стен ведет, а поди в него войди. Натянули над водой греки цепь невиданную, а звено у той цепи, что колесо у телеги. И была та цепь от одного берега до другого.

Тут один из русичей побойчей других крикнул на все море синее голосом громовым, заглушил шум волн и ветра:

–– Навались, ребята, всеми лодьями! Силой русскою не порвем мы разве цепку!

Ухмыльнулся Олег в бороду, промолчал. Налетела туча лодочек на цепищу, гребцы пыжатся, веслами машут, лишь один Олег сидит на корме, задумался. Только ночь на землю опустилась, крикнул воинам своим Волх Всеславич:

–– А теперь-ка, молодцы, давайте к берегу!

Первым выскочил, ступил на землю, огляделся, взял славян помастеровитее с топорами, с пилами и исчез в ночи чужой, непроглядной.

Рассвело вот, смотрят греки со высоких стен: нет, как нет, на море суден вражеских. А на сушу посмотрели – что за чудо! Корабли по земле плывут, паруса ветрами утренними надуваются. То Олег, мудрец вещий, приказал все ладьи поставить на колеса. Сам же всю-то ноченьку кликал ветер северный со родной со стороны.

Удивило чудо греков, да на то у них было и свое чудо. Лишь приблизились ладьи русские да на два полета стрелы, показалось из-за стен пламя огненное, налетело на чудо-корабли, стало жрать их один за другим. Так у змея пасть разверзается, так он столб огня извергает, и летит огонь лакомиться деревом.

Тут воочию Олег и увидел, как бывало все на брани, на сражении. Тут и понял он, что ума его, что отваги русичей мало, – надо, чтобы и другие слушались да страху не кланялись. Первыми поляне побежали, те, что издавна свой Киев-город под кого непопадя отдавали. Великаны все, исполины, а блаженны духом, трусливы. За полянами другие вскачь ринулись.

–– Стойте! Стойте! – им Олег кричит. – Нам один путь от огня спастись – на стены! Лодий много – все не пережгут!

Те, предатели, не слышат, улепетывают. Тут и ладьи подогнал ветер ко крепости. Надо бы стремянки ставить да на стены лезть – а некому. Перебили греки малое число оставшихся русичей. А Олега схватили.

Привели русского вождя на поклон к василевсу греческому. Таковы слова василевс молвил:

–– Мы отпустим тебя, страшный волхв, не хотим брать греха на душу. Все равно теперь ты не жилец: иль хазары тебя казнят – знаем точно, или раньше ты от мук бесчестия помрешь – вон какой худой, очи от бессонницы красные. Догоняй своих дромитов, но сперва по обычаю побежденного ты прибей-ка щит свой на наши ворота. Слышали, и в твоей стороне есть такой обычай, чтоб ворота были крепче, неприступнее. А прибьешь – посмотри: и хазарский есть там щит, и хорезмский, и болгарский, и печенежский, и еще другие – мы уж и не помним чьи. Потому как не родилось еще народа, коий смог бы взять велик наш град Константинополь!

Усмехнулся горько Олег, василевсу ответил:

–– Не спасет мой шит этот город. И пяти поколений не умрет, как падут сии стены.

Испугался василевс такому пророчеству, да ближние его успокоили: «Это злоба, – говорят, – в волхве беснуется».

Вот прибил Олег Всеславич щит резной свой на царьградские ворота, и отпущен был на все четыре стороны. Шел он, шел, через три дня, через три ночи смог догнать свое войско. Чует, вонь стоит во стане – не продохнуть. «Что же они тут от страха в штаны наделали?» – Олег думает, да потом о мальчике смердящем вспомнил – знать, догнал их мальчик, на своих на кривеньких ножках. С духом ненависти бы да – на греков, но уж поздно. Как увидели воины своего князя, поклонились ему в ноги, повинились:

–– Ты прости нас, – говорят, – не послушались, побежали. Да зато теперь умереть мы за тебя готовы.

Им, винящимся, Олег отвечает:

–– Вот теперь и умрете. Вам ведь знамо: по хазарскому по справедливому закону побежавших смертью лютою казнят. Потому-то и пойдем мы во Хазарию свою смерть искать. Славы вряд ли мы теперь найдем, а вот честь свою нам вернуть надобно!

–– Так ведь мало нас, князюшко! Так ведь головы свои мы там положим!

Зыркнул гневно Олег Вещий на сказавшего – так и есть: полянин! Крикнул быстро, громоподобно:

–– А полян убить всех до единого!

Заревело войско радостно, вдохнуло ненависти, и давай полян резать, утешаться. Всю-то ноченьку их ловили да головы рубили, лишь под утро успокоились, повалились воины на землю сном мертвым. А Олег и тут не спал. Он давно устал до смерти, ведь с днепровских порогов глаз не прикрывал, не вздремнул ни разу. Вот сейчас, казалось, перед битвой великой последней спи-отсыпайся, да глаза не слушались, не закрывались. Понял он, что лишь со смертью он глаза закроет.

Тою ноченькой, когда спали все, подошел Олег Всеславич ко младому воину Свенельду. Тот из русичей был, да по малолетству под царьградскими стенами страху натерпелся, побежал, как все, за полянами. Спал Свенельд богатырским сном. Поднял руки над ним Олег Вещий, и забыл Свенельд, что было, да что глаза его видели. Помнит, шли на греков и по морю, и посуху.

–– А что дальше было, запоминай, – говорит Олег ему, спящему. – Испугались греки наших лодий, посуху плывущих, и смирились, заключили мир. И прибил я, Олег Вещий, свой щит на ворота царьградские в знак того, что взят этот город мною, – есть обычай такой у греков супротив обычая нашего. А потом пошел со всем своим войском победоносным на хазар – освободить славянскую сторону от дани тяжелой. Да пошел той дорогой, что в походы раньше ходил на северян и на радимичей, и где конь мой меня спас своею смертию от стрелы хазарской. Поклонился я тому коню любимому, его косточкам преданным, а из черепа его змея меня возьми и клюнь. И теперь ты меня мертвого во сне видишь.

И еще хотел Олег сказать о мальчике смердящем, о котором один-то он и знал-помнил, да еще волхвы догадывались ладожские. Есть, мол, мальчик такой маленький, ходит он по славянской земле на ножках своих от хождения кривеньких, источает тот мальчик дух мерзкий, запах ненависти, сеет злобу он за грехи прошлые, тяжелые. Да подумал Олег, что толку – все одно то дите никому не увидеть, не поймать. И не стал говорить.

Обратил Олег Вещий Свенельда во сне в зайца серого и пустил по степям, по лесам. Прискакал заяц к городу Киеву, перед стенами оземь стукнулся, превратился тут же в добра молодца и понес свою весть князю и княгине. Рассказал Свенельд, что знал о победе Олеговой, да о смерти его от собственного мертвого коня. А что с войском всем сталось – не знает.

Долго ль, коротко ли, вдруг посол из Хазарии поспешает. Как вошел во княжьи палаты, как уселся пред князем Игорем непочтительно, так все поняли: что-то с войском опять случилось. Тут по-своему посол и поведал, как на самом деле под Царь-городом было. Да еще поведал, что дальше с Олегом и со всей его ратью сталось.

Вот дошел Олег до моря Хазарского, воевал со многими народами, много люду положил, городов разорил-пограбил, да один супротив всех – это гибель. Заперли его в некой крепости на высокой неприступной горе, обложили со всех сторон. Надо бы волхву вырываться, да возьми тут и случись со всею ратью болезнь невиданная. Пронесло каждого воина до кровавого поноса, каждый воин дерьмом зеленым исходил, так что внутренности наружу выворачивались, и штаны никто не мог одеть; лежали воины без штанов, под себя ходили. Дух в той крепости стоял такой, что даже осаждавшие отошли на пять полетов стрелы – ближе дышать было нечем. Сам же Вещий Олег будто спятил – все искал по городу какого-то младенца, маленького мальчика, да уж воины его давно всех местных жителей перерезали. Так и сгинула рать русская в мучениях. Лишь открыли ворота, потекло в долину дерьмо зеленое, а в нем трупы разбухшие, синие. Стала крепость та и вся долина вокруг для жизни непригодна.

Как поведал это хазарский посол, снова дани затребовал, но не кровью теперь, ибо кровь славянская оказалась дешева, не мехами соболиными, не белками, не куницами, не медом, не дегтем, не другим каким товаром, а булатными русскими мечами.

Только начал еще говорить посол, да о смерти Олега рассказывать, раскраснелся Игорь, князь киевский, разгневался. А о дани услышал – вскочил. Девять молодцев не смогли его удержать. Подлетел к послу Игорь и выкинул его из палат своих со высокого крыльца да на каменный двор. И кричит послу уже мертвому:

–– Не бывать тому, чтобы русичи в дань свои мечи отдавали!

Сам он тоже ведь был из русичей, от славянки да от Рюрига кровавого.

Вдруг поднялся тот посол, как ни в чем не бывало. Отвечает князю киевскому:

–– Ничего, посмотрим, чья возьмет! – и пошел себе восвояси.

Подивился Игорь такому чуду, сколь народу из своих палат он уже выкинул, а никто еще с земли не поднялся. Посчитал он это за знамение, знать, придется платить дань во Хазарию. А о смерти Олегова войска велел Святогор своим ближним помалкивать, пусть все так остается, как до того юный Свенельд поведал. И еще велел Игорь, чтоб отныне в городах щиты побежденных на ворота не вешали, пусть забудется тот обычай, пусть останется повесть о том, как Олег-победитель прибивал свой щит на ворота Царьграда. И забылось сие, да не столь оттого, что князь Игорь приказывал, сколь оттого, что не скоро теперь города славянские смогли осады выдерживать и вывешивать щиты побежденных.

Вот прошло немало времени, чтобы опомниться, и немного, чтобы войско собрать. Прискакали пограничники, коней загнали, докладывают: мол, идет на Киев-город рать хазарская, во главе – воевода Песах. И в наеме у него войско новое, невиданное – печенеги лютые, крови алчущие, как мертвяки на пиру. Грабят, жгут все на своем пути, разоряют земли славянские, жен да детей во полон уводят, а приближаться не торопятся, кличут рать славянскую на битву. Как прослышал про то князь Игорь, посылает своих гонцов за подмогою и к древлянам, и к дреговичам, и ко кривичам, и к радимичам, и к родным своим славянам новгородским. Все гонцы возвратились побитые да с такими обидными словами: «Мы платили, мол, дань Олегу, Волху Всеславичу, а тебя, Святогор, мы не знаем».

И остался Киев без защиты. Подступили хазары со своими союзниками печенегами, обложили город – зверь не проползет, птица не пролетит. Воевода Песах пошел дальше славянские земли грабить, за себя оставил того самого посла, со крыльца высокого коего Игорь выбросил. Тот посол хазарский свой шатер расписной, богатый раскинул на высоком холме по другую сторону Днепра, сидит возле него, не торопится, ждет, когда Игорь ему поклонится. Делать нечего, послал Игорь гонцов с дарами у хазарина мира просить. Принесли назад Игорю голову гонца, а в зубах у нее грамотка – знать, сперва грамотку сунули в зубы, а потом уже и голову срубили, чтоб покрепче зубы ту грамотку сжали. А в грамотке вот что было:

«Ждем мы дани от каждого дыма по мечу, а от каждого княжьего мужа-дружинника – по два».

Горевал Игорь на глазах у всего Киева, да что поделаешь. Полянам-то не привыкать, без мечей оно и спокойнее, да боятся о том князюшке вымолвить. Вот собрали с каждого двора по мечу булатному, что от дедов еще остались и крепки, и остры были, и с дружинников княжьих – по два. Горевали дружинники, ведь хороший друг-меч не один год ковать надо, выкаливать, выхаживать. Вывезли мечи на возах за стены и в траву вывалили.

Да вдруг смотрит хазарский посол, рядом с Игорем на башне киевской стоит воин в доспехах, из-за плеч того воина две рукоятки мечей торчат.

–– А по что этот ратник, что с тобой стоит, тебя ослушался? Почему этот муж мечи не отдал? – хазарский посол у Игоря спрашивает.

Отвечает ему Игорь:

–– То не муж, то не воин, то жена моя, княгиня Ольга-поляни-ца. Уговор-то был о мужах, о дружинниках. А она и меня-то, своего суженного, не слушается, а тебя, хазарин, и подавно не послушает.

Ольга мужу со стены вторит:

–– Коли хочешь ты, хазарин, завладеть моими мечами, то попробуй-ка сам возьми.

И спускается поляница со стены, и садится на коня ретивого, выезжает за ворота во чисто поле, никого не слушает. Игорь-князь лишь рукой махнул. Поскакали хазары с печенегами на Ольгу. А она мечи свои достала и давай махать – полетели тут же головы поганые. Коню Ольга гикнула да была такова – и никто не посмел ее удерживать, во честном бою с нею сразиться.

Собрали хазаре дань мечами, а посол кричит Игорю, усмехается:

–– Вот теперь, хаган Игорь, будешь ты на Руси нашим наместничком. Подчиняй народы окрест, собирай с них дань для Великой Хазарии. Будешь дань платить за десять лет вперед.

Наступили времена тяжелые. Стал князь Игорь злобу срывать на своих данниках, мол, коль предали его, так теперь расплачивайтесь. Да особо-то и не разживешься. Как отец его, Рюрик бешенный, на себя одного да на свою дружину сбирал, то полстолько было, что Игорю собрать надо для Хазарии. Вот как осень – князь с дружиною едет на полюдье, разорит, разграбит своих подданных, а как минуло десять лет да собрали поезд дани, так и нечем жить, дружину кормить.

Разорилась Русь от поборов. А хазарам все мало. Да не столь хазарам, сколь верхушке их – иудеям хазарским. Как наехали они на Русь да давай ходить гоголем. В самом Киеве-городе на высоком холме купцы иудейские расселись, товаром торгуют, русских обирают, окромя бога своего никого не боятся. Храм поставили иудейский, тупоудый, да славянских богов отодвинули, не признают, своему лишь молятся. А их бог – не чета нашим, алчен, требователен, нетерпим.

Похудел князь Игорь от жизни такой, высох в заботах, стал всего лишь в два обхвата. У волхвов совета спрашивает, что же делать, как же быть? Может, двинуть войско на Хазарию? Али за добычею пойти во Царьград?

А волхвы одно твердят, уговаривают:

–– Не ходи ты, князюшка, ни в Царьград, ни во Хазарию, не видать тебе там победы, а роди-ка ты наследника, он все сделает лучше тебя. Говорят нам звезды на небе, и листва шумит на дубах, и птицы поют певчие, что коль станется Ольге рожать, то родит она богатыря-победителя.

Усмехается Игорь в бороду: а попробуй-ка скажи это княгине. Как ходила Ольга девкой-поляницей, печенегам в чистом поле головы сшибала, так и дальше девкой оставалась, не пускала мужа к себе в спаленку. Нашептали ей купцы иудейские, есть, мол, у царевны царьгородской чудо невиданное, ожерелье непростое. Голубее Ольгиных глаз камни, в золото оправленные, в ожерелье том, на свету переливаются радугой, в темноте горят огнем. И подначивает Ольга Игоря толстомордого:

–– Кабы было у меня такое ожерелье, вот тогда бы и пустила я тебя в спаленку.

Расспросил и Святогор иудеев о таком чуде. Стало сниться ему то ожерелье. Да куда ему в поход на Царьград идти, больно стар стал князь. Смерть уж близко, а наследника-то нет. Заколдованный круг получается: без наследника не освободиться от Хазарии, без смирения Ольгиного не родить наследника, без ожерелья греческого Ольгу не усмирить, без силы ожерелье не взять, без свободы от Хазарии сил не накопить. Думал-думал князь, голову ломал, пошел снова у волхвов совета просить. А они все одно твердят – о наследнике. Тут всю правду Святогор возьми и выложи. Посмеялись волхвы тихонько в бороды: экий муж – с женой не совладает. Как еще он с подданными справляется? Да делать нечего, решили помочь Игорю в походе ратном.

Удивился Святогор:

–– Али вы хотите от своего князя, светла солнышка, избавиться? Где же видано, чтобы старик со своим малым войском греков одолел?

–– Отправляйся, – говорят волхвы, – а уж мы тебе подсобим. Да запомни три заповеди, коли их исполнишь, жив останешься и вернешься домой с ожерельем. На Царьград с собой возьми только воинов христианской веры; развелось их много на Руси – на целую рать наберется. Будет Ольга-княгиня тебя просить-умолять, чтобы взял ты ее с собой в битвах потешится, брать ее не смей, оставь дома. А когда завоюешь Царьград да потребуешь ожерелье, ничего окромя него не бери, чтобы тебе не сулили.

Обещал князь Игорь все исполнить, как велено. Только вышел из горенки, самый старый волхв и говорит:

–– А ведь шло бы и без нашей помощи все, как надо. Вижу, князь Мал древлянский из города Искоростеня уже выехал.

Закивали согласно другие волхвы головами, тем словам непонятным, да ведь что волхвам ведомо, другим людям не сразу откроется.

Делать нечего князю Игорю, стал в поход он сбираться. Кликнул клич он среди христиан, набралось охотников немало. А княгиня Ольга о походе прослышала и давай просится, чтобы муж ее с собой взял – больно любы ей были сражения.

Отвечает ей Игорь:

–– Не велели мне, женушка, тебя с собою брать волхвы окаянные. Сам дивлюсь, а ослушаться не могу.

Долго ль, коротко ли, собрался Святогор и отправился на ладьях за море. Вот как вышли ко Царьграду русские корабли, стали греки их огнем поливать змеевым, тут и екнуло сердечко у Игоря: «Вот и смертушка моя пришла», – думает. Да откуда ни возьмись, налетела вдруг туча черная, и пошел из той тучи дождь силы невиданной, загасил греческий огонь. Дивятся греки: не бывало еще такого, чтобы их огонь от дождя погас, не боялся, они думали, он ни морской воды, ни небесной. Да что делать, защищаться надо. Стали стрелами да копьями закидывать русские ладьи. Не укрыться было от тех стрел-копий. Да опять откуда ни возьмись, как подует ветер с моря, такой сильный, что все стрелы копья восвояси полетели и немало греков побило. Испугались тут греки, третьего раза ждать не стали. Посылают послов к Игорю на замирение, спрашивают, чего русские воины пожелают. Отвечает им князь Игорь:

–– А отдайте-ка вы мне ожерелье, что лежит на груди высокой, у вашей царевны, вместе с грудью пышной мерно вздымается, я тогда и уведу свое войско.

Еще больше греки удивились: где же видано, чтоб дань такую малую брали? Принесли ожерелье на подушке шелковой, жемчугами вышитой. А царевна греческая расставаться с ним не желает, и ревет, и плачет, победителей-обидчиков за платье хватает. Подивился тому князь Игорь: «Видно, впрямь ожерелье так дорого». Да никто ее, царевну сердечную, не утешает, не спрашивает. Греки знают – честь империи дороже.

Ушли корабли русские восвояси, не взяли ничего больше из дани, и подушку, жемчугами вышитую, оставили.

Тут дружина Игорева зароптала:

–– Что же, князюшка, не взял ты злата-серебра, что же ты свою дружинушку нищею оставил, не дал нам повеселиться, пограбить.

Отвечает Игорь:

–– Не велели мне волхвы окаянные ничего-то брать кроме ожерелья. Сам дивлюсь, а ослушаться не могу.

Зароптали дружинники еще пуще прежнего. Где же видано такое, чтобы князь, всему голова, волхвов слушался. Были воины Игоревы все христиане, веры новой, греческой, и волхвам-колдунам не верили, да забыли, что и их Христос кудесником был. Взяли и высадили князя своего на берег. Дали ему конька убогого, мол, скачи на нем до Киева со своими стекляшками. Сами же отправились новой дани с греков требовать. Той порою туча черная чудесная на ветрах разгульных возвращалась. Разыгрались ветры, рассвирепели, унесли русские ладьи в море – больше их и не видели.

Долго Игорь Старый скитался. И от печенегов прятался, и от тиверцев, и от уличей. Обещал, вот дойдет до Киева, жене ожерелье подарит да родит наследника, вот тогда с наследником сюда и вернется; говорил, посмотрим, чья возьмет. От скитаний, от лишений похудел вконец, осунулся – стал всего в один обхват. Позабыл о вкусе хлеба белого, со своим коньком на равных ел травушку пожухлую да из ручьев гнилых воду пил. А весь путь, всю-то опасную дороженьку запах ненависти его донимал, будто шел рядом с ним кто-то смердящий.

То-то горя было в народе, как прознали, что с войском сталось; то-то радости было в палатах княжеских, когда Игорь Старый с ожерельем вернулся. Как отмыли князя в бане, напоили как, накормили, той же ночью, той же ноченькой понесла княгиня Ольга наследника.

Распрощалась Ольга со своим девичеством, потеряла в миг свою силу богатырскую, да проснулась в ней другая сила – бабья. И не думала она, не гадала, что так любо ей будет с мужем ночевать-дневать. Да ушло то время мимолетное, стал давно уже муж стар, за желаниями жены ненасытной не поспевал. Реже дома он бывает, все по землям своим скачет, дань сбирает – лишь бы в спаленку молодуха не зазвала. А княгиня Ольга о ласке мужниной только и вздыхает, о наследнике, сыне Святославе и не вспомнит.

Вот опять ближе к осени пришел на княжий двор хазарский посол. Страх нагнал на Киев такой, что дрожали листы на деревах, а зачуют его псы – разбегаются. Говорит посол такие слова князю Игорю:

–– Плохо дань платишь, русский князь. Задолжал ты хазарскому хагану – чем расплачиваться будешь? Если даже весь Киев во полон увести – и то мало.

Задрожал Игорь от страха, отвечает:

–– Есть вещица у моей ненаглядной жены из Царь-города, стоит больше она, чем весь Киев – ожерелье дивное, волшебное. Ты возьми его, дорогой посол, вместо дани за десять лет, порадуй великого хазарского хагана. А с женою я теперь договорюсь.

Засмеялся посол во всю глотку, донеслось до Игоря его дыхание смрадное:

–– Ожерелью тому и впрямь цены нет – ничего оно не стоит. Изготовили его искусники из далекой поднебесной империи. Вместо золота там бронзы сплав, вместо камешков драгоценных выдутые стеклышки. Подарил то ожерелье царьградской царевне ее суженный, а затем возьми и в битве погибни. Потому и дорого оно ей было памятью, да не стоит оно и выеденного яйца.

Попритих Святогор, сгорбился, да подумал, врет хазарин. Раз он, Игорь, смог жену свою победить только с помощью ожерелья, знать, и впрямь для одних простая вещь, пустяк, для других – волшебная.

А хазарин свое гнет:

–– Отправляйся-ка ты снова на Царьград, да не за стекляшками, а за данию большой, настоящей, что и должен был ты взять по праву. Сам поживишься и с нами расплатишься.

–– Не поеду! – Игорь закричал. – Сколько вынес я в тот раз не передать. Подождите вы с данью. Скоро вырастет мой сын Святослав, он великим будет ратником, он и дань возьмет с Царьграда, и славу.

А хазарский посол Игоря не слушает, развернулся и ушел, мол, его, посла, слово – последнее. В те поры не могла Хазария ждать, когда малый Святослав подрастет. Напирали на хазар греки, проиграли им хазары несколько битв, готовы были уже сдаться. А коль войско русское нападет на Царьград, то, глядишь, будет опять отсрочка. Да не знал о том князь Игорь.

Делать нечего, велел он новому войску сбираться. Сам сказался старым да немощным, поставил во главу рати мужа славного, воеводу Свенельда. Того самого, коего еще Олег Вещий с вестью обманной в Киев отправил. Возмужал Свенельд, окреп, у Игоря доверием пользуется.

И пошел тот Свенельд на Царьград. Греки в ужасе разбегаются, помнят русские корабли, что в огне не горят, да невдомек им, что в воде они тонут. А Свенельд беспощадный схитрил, на сам город Царьград не пошел, помнит стены его заколдованные; ходит около, земли грабит, жжет, над греками измывается. Вот прослышал, как погиб их бог греческий, и давай кресты ставить да людей распинать, да гвоздочки в тела вколачивать. Не готовы были греки к смерти такой – взмолились о пощаде.

А тем временем на Руси пошел Игорь-князь, как всегда по осени, на полюдье – дань сбирать с окрестных земель. Зашел к первым к древлянам в город Искоростень. Взял он дань, загодя приготовленную, и еще полстолько взял впрок, возвращается назад в Киев-град. А дружина его зароптала, давай князя подзуживать:

–– Что же, князюшка-свет, такое деется?! Как вернемся в столицу русскую, отдадим всю дань во Хазарию и останемся опять в рваных портах. А придет Свенельдова дружина, вся в шелках, да во злате, да в серебре, будут хвастаться, над нами, княжьими дружинниками, насмехаться. Не вернуться ли нам в Искоростень, не потребовать ли еще даньки? Посмотри, как живет князь Мал древлянский, как одета-сыта его дружина – не чета нам, оборванцам, твоим преданным слугам.

И послушался Игорь Старый дружину, вспомнил, как на берег его высадили, да оставили во степи одного. Отослал возы с добром в Киев под охраной немалою, сам же с рьяными дружинниками снова к Искоростеню подался. Вот идут они сам-десять по лесам древлянским, чует Игорь, запахло, как тогда, когда крался он по степям диким, духом ненависти запахло. И друзья его чуют:

–– Вроде той же дорогой идем, а дерьмом так сильно не воняло?

Встретил Игоря князь древлянский Мал да за стол широкий усадил, спрашивает:

–– Или что забыл у нас, великий князь? Или потерял колечко своей суженой? Или что стряслось дорогою – вон какой вы смрад с собою привели? – и глядит на Игоря с усмешкою. Был князь Мал широк в плечах не по прозвищу, да на голову Игоря выше; мог в ладонь богатырскую положить репу и все соки из нее выжать, мог ладонью и шею ворогу свернуть, да и приголубить мог ласково, по-отечески.

Отвечает Святогор, глаз не поднимает:

–– Обманул ты, Мал, меня с данью. Полны житницы твои, можешь ты еще хоть столько же дать, да не даешь. Русь под игом хазарским прогнулась, голодает, а тебе и дела нет.

–– Полны житницы мои – не скрою. Да полны они от труда непосильного, а не оттого, что мало мы тебе дали. Уходи, великий князь, по добру, по здорову.

Не ушел Игорь, не послушался. Стукнул по столу кулаком – блюда подпрыгнули. Да так громко стукнул, что прослышали все древляне. Как узнали они, чего Игорь толстомордый требует, как вдохнули поглубже ненависти – зароптали. Вмиг схватили дружину Игореву, растерзали на мелкие кусочки. Самого Игоря Старого вывели, да не долго думали, присудили разорвать березами. Наклонили два дерева веревками, привязали к вершинкам князя за ноги да и отпустили. Полетел великий князь в небо, наверху перед смертью вот что увидел: идет мальчик по полю сжатому – ножки голенькие, кривенькие от холода поджимает да еще через что-то там перепрыгивает. Тут и разорвало князя Игоря в небесах на две половиночки. Сердце вырвалось, полетело высоко-далеко и упало прямо в Киеве на княжьем дворе, где княгиня Ольга мужа дожидалась.

И с тех пор пошла в народе быль, как огромный богатырь Святогор похвалялся своей силушкой, а суму, малую сумочку, от земли оторвать не смог. И еще пошла быль, как залез богатырь Святогор во корсту, чтобы примериться, а уж вылезти из той домовинки не смог.

Много ль мало ли времени прошло, опомнился князь Мал древлянский:

–– Что же, родичи, мы наделали?

–– Не боись, – отвечают древляне, – хоть и сила в Киеве, а правда за нами. Ты веди-ка нас, князь, на Киев. Все поднимемся, как один, и прогоним варягов кровавых да хазар ненасытных. Будешь ты, наш князь, во всей славянской стороне княжить, а жену Игореву возьмешь в наложницы.

Не поверил Мал в силу древлянскую, задумал все по-своему. Вдруг возьми и пошли сватов к великой княгине. Отчего, почему – никому не объяснил. Где же видано такое, чтоб убивец мужа у жены его доброй волей руки просил? Да делать нечего, скор был Мал на дело праведное, скор был и на расправу. Стали сваты в Киев сбираться.