Володя, Вася и другие. Истории старых китайских интеллигентов, рассказанные ими самими

Ещё Дэн Сяопин сказал: «Из каждой семьи революционера только один человек может стать чиновником. Остальные должны открывать компании». Старший сын Дэн Сяопина Дэн Пуфан организовал компанию по классу равную министерству. Многие компании дали ему деньги. Он сразу разбогател. Он председатель Всекитайской ассоциации инвалидов. Налогов она не платит. Младший сын Дэн Сяопина Дэн Чжифан наворовал много денег и сейчас убежал в Америку. Две его дочки тоже очень богатые. Самые дорогие пароходы на реке Янцзы принадлежат одной из них. Другая владеет крупнейшей компанией недвижимости Poly. Детям Дэн Сяопина можно получить деньги и детям Цзян Цзэминя тоже можно. Цзян Цзэминь учился у Дэн Сяопина. Сейчас сын Цзян Цзэминя управляет связью всего Китая. А Ли Пэн (бывший премьер-министр при Цзян Цзэмине. – И. Ф.), конечно, учится у них. Сейчас его сын и дочь руководят энергетикой Китая. А Ху Цзиньтао просто слушает Цзян Цзэминя. Его сын тоже руководит компанией. Ещё Вэнь Цзябао (тоже бывший премьер-министр Китая. – И. Ф.). Его сын и жена управляют производством ювелирных изделий. Вэнь Цзябао – известный «артист», он обманывал всех. Мать Вэнь Цзябао уже слепая. Ей, наверное, 90 лет. Она руководит страховой компанией. Эти дети революционеров так делали. А дети руководителей провинций учатся у них. А дети руководителей городов в свою очередь – у них. И даже дети руководителей деревень учатся у детей руководителей городов. Поэтому я говорю, что Дэн Сяопин заложил этот фундамент. Это вся интеллигенция знает. А простые люди не знают.

Си Цзиньпин постепенно начал с этим бороться. Чжоу Юнкан (член Политбюро партии, приговорён к пожизненному заключению. – И. Ф.) – родственник Цзян Цзэминя. Люди вокруг Цзян Цзэминя начали падать. Один упал, второй упал…

Это первое, в чём виноват Дэн Сэопин. Второе – площадь Тяньаньмэнь. Туда ехали студенты со всей страны. Выступили против плохих людей. Они были не против коммунистической партии, нет. Они были не против социализма, нет. Только против таких плохих людей. Было жаркое лето. Они сидели там, наверное, дней двадцать. Потом Дэн Сяопин приказал 38-й армии войти в город. Она стояла недалеко от Пекина. Но командующий армией отказался выступать. Он сказал: «Эти студенты – наш народ». Тогда Дэн Сяопин попросил своего родственника Ян Шанкуня, Ян Шанкунь попросил родного брата, который работал в провинции Шаньси, большой армейский начальник, – и он пришёл со своими танками на Тяньаньмэнь и расстрелял студентов. А потом Дэн Сяопин сказал: «Они контрреволюционеры. Мы просто успокоили их». Работа армии – охранять границу. У них нет права убивать народ. Дэн Сяопин поставил очень трудный вопрос перед руководителями Коммунистической партии: убиты контрреволюционеры или контрреволюционеры убили народ. Сейчас никто не может ответить на этот вопрос. Кто контрреволюционер? Кто? Эти студенты – они контрреволюционеры? Они воевали с вами? Они выступали против Коммунистической партии? Они выступали против социализма? Нет, нет, совсем нет. Почему они контрреволюционеры? Значит, они народ. Но убить народ могут только контрреволюционеры. Сейчас Си Цзиньпин против таких людей. Но он тоже не может ответить на этот вопрос, и поэтому молчит.

Я интеллигент. Раньше я не обращал внимания на политику. Я боялся политики. Хотел только хорошо работать и писать книги. А сейчас каждый день я интересуюсь политикой, потому что сейчас политика хорошая. Си Цзиньпин – хороший человек, хороший руководитель. У него такие же идеи, как у тех, кто тогда сидел на площади. Но ему трудно ответить на этот вопрос. Потому что если он скажет, что это было движение контрреволюционеров и вы убили контрреволюционеров, то его спросят: «Вы считаете, что студенты – контрреволюционеры?». Они выступали против Коммунистической партии? Нет. Они против социализма? Нет. У них было оружие? Нет. Они воевали с вами? Нет. Какие же тогда они контрреволюционеры? Значит, они народ. Кто убивает народ? Только контрреволюционеры! Контрреволюционер – не только Дэн Сяопин, но и Коммунистическая партия.

Поэтому я против Дэн Сяопина, против Цзян Цзэминя, против Ху Цзиньтао. Си Цзиньпин хорошо начал. Он сказал: «Вначале я поймаю тигров, а потом уже маленьких мышей». А самые большие тигры – сын и дочь Цзян Цзэминя, сын и дочь Дэн Сяопина, дети Ли Пэна, Вэнь Цзябао. Надо бить их. Они самые большие.

Я работал почти в десяти местах. В Пекине, Харбине, Гуйлине, Чэнду, Ухане, Тайюане, Гуанчжоу. Почему? Потому что начальники Коммунистической партии были почти безграмотные, крестьяне. Они любили тех, кто им прислуживал. Им были не нужны талантливые люди. Я не хотел прислуживать. Если считал, что работа плохая, сразу же увольнялся, а не меня увольняли. Считалось, что декан вначале должен был быть коммунистом, а потом преподавателем. Поэтому он ничего не знал. Мнение у него неправильное, приказы неправильные. А если преподаватель способный, ему нужно каждый день писать, читать, у него нет времени прислуживать декану. Я был против таких деканов. Ехал ещё куда-нибудь. И хотя я уже старый, мне 83 года, работаю самоотверженно, потому что хочу воспитать студентов, чтобы они стали «мостом» между Китаем и Россией. Cейчас я сам декан, но уважаю своих преподавателей, всё время помогаю им не как те неправильные начальники, которые всё время критиковали меня. У меня хороший ректор, он действительно талантливый. Я тоже учусь у него. Получаю маленькую зарплату, но ничего, у меня есть ещё пенсия. Если заболею, бесплатно получу помощь. Я очень устал. Но русский язык спас меня. И сейчас снова работаю как молодой.

P.S. На этот раз я пришёл к профессору со своей женой. При молодой девушке профессор раздухарился. Всё время шутил, заливисто хохотал. Я спросил его, почему всё-таки приёмный отец забрал его к себе. Чем он ему так понравился? Почему приёмный отец назвал умненьким двухлетнего малыша, который даже не умел говорить? Профессор окончательно развеселился.

– Вы, – кричал он мне, грозя пальцем, – разгадали мой секрет! Только никому не рассказывайте!

И он заново поведал историю своего рождения и усыновления. Только теперь она приняла совсем другой оборот. Я не знаю, какой из вариантов правдивей. Но знает ли это сам профессор? Или его буйная фантазия так преображает реальность, что он сам не отличает правду от вымысла? На это я никогда не узнаю ответа.

Профессор Володя в наше время

Когда моя мама была молодая, она была студенткой. Вместе с другими соучениками она бросила университет и пошла в армию Гоминьдана в начале антияпонской войны. Тогда приёмный отец был их руководителем. И он заметил маму – такая стройная, красивая, воспитанная. И отец пригласил её к себе домой работать. Она работала начальницей всех служанок. А через некоторое время оказалась в положении. Первая, вторая и третья жены сердились. И отослал её далеко, чтобы она вышла замуж. А через два года он специально поехал к нам, посмотрел на меня и привёз к себе домой: «Это мой приёмный сын». Так я стал приёмным сыном генерала Лю Шана, правой руки Чан Кайши.

Вкус друга

Выше я писал про собак. Поедать их – в Китае дело, в общем-то, обычное и привычное. Тот же радетель образования Мэн-цзы ещё две с половиной тысячи лет назад говорил: «Пусть усадьба в 5 му будет обсажена тутовыми деревьями, тогда пятидесятилетние смогут одеваться в шелка! Пусть при разведении кур, поросят, собак и свиней кормят их в надлежащее время, тогда семидесятилетние смогут питаться мясом!». В одном из русских переводов, Л. И. Думана, «собаки», кстати, этично опущены.

Но вообще китайцы едят всё, что движется.

Туша собаки в ресторане. Дунгуань

Гуляю я как-то по парку. Рядом со мной приземляется горлица. Складывает крылья. Не успевает она пройти и пару шажков, как тут же рядом притормаживает мотоциклист, моментально откручивает птице голову, приторачивает её к поясу и уезжает. А наблюдающий эту картину охранник парка ему ещё так приветливо машет.

Или вот, в Москве мне как-то звонит знакомый китаец. Говорит:

– Я голубя поймал. Как вы их готовите?

Я ему:

– Что ты, что ты! Не вздумай есть наших русских голубей! Во-первых, многие у нас и так недолюбливают китайцев, что будет, если вы ещё всех голубей переловите? А во-вторых, у нас экология так себе, голуби отравлены вредными химикатами.

А он мне:

– Да нет, у вас экология куда лучше, чем у нас в Китае!

Так и не знаю, прислушался он к моему совету или нет.

Или вот, подарили мы племяннику моей жены котёнка. Передали через его родителей. Приходим к ним в гости на следующий день – никакого котёнка и в помине нет. Я спрашиваю малыша:

– Где котёнок?

А он:

– Какой ещё котёнок? Не видел никакого котёнка!

А родители отворачиваются в сторону и так воровато облизываются. Племянник продолжает:

– Котёнка не видел, зато суп вчера был вкусный!

Или: позвонил как-то нам дядя жены. Говорит, ехал по дороге, сбил случайно двух собак. Ну не пропадать же добру – подобрал их и зажарил.

Но всё-таки китайская психология остаётся для меня загадкой. Едят они собак – бог с ним. Но как может один и тот же человек есть собак и в то же время по-дружески играть с ними, гулять и возиться? Это всё равно что если бы я, скажем, дружил с неким Петей, гулял и играл, а потом взял бы и сожрал. В голове ведь не укладывается, правда?

Раньше я думал, что есть некое разделение. Одни китайцы поедают собак. Это их давняя традиция. Они даже не подозревают, что собака может быть другом человека.

Но есть другие китайцы, новомодные. Они чинно прогуливаются по паркам с собаками на поводках. И презирают тех, первых, китайцев. Пару лет назад у нас в Южном Китае стало популярным заводить северных собак – аляскинских маламутов, хаски и прочих. Произошло это после того, как китайцы насмотрелись американских сериалов типа «Игры престола», где подобные собаки играли роль сказочных волков. То, что климат для них, мягко говоря, не вполне подходящий, да и характер у этих собак трудный, местные жители как-то не учли. Те из них, кто побогаче и владеет частными домами, посадили собак во дворах на цепи и в клетки. А то, что маламуты и хаски непригодны к сторожевой службе, не умеют пугать прохожих, лаять и кусаться, им тоже невдомёк. В дом собаку пускать не хотят. Ведь она пахнет собачатиной, писает и какает повсюду. О том, что можно научить её справлять свои дела во время прогулки, эти люди тоже не догадываются. Иногда выводят собаку погулять, но не с воспитательной целью, а так, чтобы покрасоваться перед соседями: глядите, какой у меня пёс! За две тысячи американских долларов взял. Погуляют чуть-чуть – и тут же обратно в клетку заталкивают. Говорят, собака и сама гулять не хочет. Ведь на улице жарко. По двору бегать тоже не дают. Ведь северные собаки любят рыть землю. Не дай бог, ещё повредит какое-нибудь ценное растение. Оно тоже не просто так растёт, а чтоб соседи увидели. Не какое-то там обычное растение, а дорогое, за тысячу долларов! Растений этих немного, и высажены они, как правило, вдоль ограды. А сам участок устлан дорогой гранитной плиткой. Так что сидит бедная собака в клетке, гадит под себя и плачет с тоски. Дует ветер, шелестят листья кокосовых пальм. «У-у-у!..», – по ночам несётся со всех сторон по переулкам коттеджных поселков. Китайцы – люди суеверные. Волнуются: собака воет. Это к чему? К чему непонятно, но точно не к добру. Значит, нужно по-быстрому избавиться от такого питомца. Отдать его, скажем, в приют. Так что популярность северных собак пошла на убыль. Теперь их стало намного меньше. Можно спать спокойно. За воротами частных домов сидят тихие пудели и болонки.

Так вот, я полагал, что пожиратели собак и их содержатели – две разные субкультуры. Они абсолютно не пересекаются. А двоюродный брат моей жены содержит ресторанчик, где готовят пищу из собак и кошек. И в то же время ухаживает в своем доме за собакой, да ещё незрячей. Кормит её, поит, играет и возится. Всё как полагается.

Не пойму я этого, честное слово.

Ректор Вася^[2]

С ректором было сложно поговорить.

Он постоянно отказывался: – Не надо про меня писать.

Я не знаю, почему.

Может быть, он боялся. Считал, что разговор коснётся политики. Годы тюрьмы и ссылки не прошли даром. Намертво впечатались в подкорку сознания.

Моя жена понимала его.

– Конечно, он боится, – говорила она. – Он же известный.

Вот и профессор Володя, рассказав историю своей жизни, испугался.

– Не надо ничего публиковать, – говорил он. – Кругом шпионы. Они всё узнают, и вас вышлют из страны.

– Что узнают? – удивлялся я. – Вы же ничего страшного не рассказали. А «культурную революцию» давно уже осудили.

Но он всё равно боялся.

А может быть, ректор просто скромничал. Считал, что не заслуживает, чтобы про него писали.

Но сегодня он пригласил меня поехать вместе на встречу в какую-то очередную Ассоциацию русско-китайской дружбы. Бог знает, чем занимаются эти ассоциации. Целый этаж одинаковых кабинетов в офисном здании. Хозяин, лаобань, с прической бобриком и короткой массивной шеей. Низко кланяющиеся услужливые сотрудницы с пришитыми на лица улыбками. Таких ассоциаций в городе пруд пруди.

Медленным крабиком наша машина ползёт в пробках.

Ректор перестаёт говорить по телефону.

Замолкает.

Смотрит в окно.

За окном унылые блёклые коробки покрытых туалетной плиткой домов.

Я пользуюсь моментом.

И достаю диктофон.

Ректор вдруг забывает о прошлых отказах.

И начинает рассказ.

Моё русское имя Вася. Меня так назвали советские преподаватели. Каждому студенту обязательно давали русское имя. Я учился русскому языку в Харбинском институте иностранных языков. Я поступил в 1950 году, а окончил институт в 1953 году. После этого меня отправили сюда в Гуанчжоу, и я стал преподавателем русского языка в Педагогическом институте. (Сейчас – Южно-Китайский педагогический университет, по-китайски Хуанань шифань дасюе, поэтому китайцы сокращенно зовут его Хуаши. Один из наиболее известных в мире китайских вузов, отобран в специальную программу государственного финансирования «Проект 211». – И.Ф.) Работал три года. В 1956 году опять вернулся в Харбин и стал аспирантом у советских специалистов.

Когда я поступал в институт, вступительные экзамены не сдавали. Нужно было просто пройти собеседование. Тогда было так мало учеников в средней школе, что любой из них мог поступить в университет. Собеседование было очень коротким, просто слушали, что и как вы говорите, какие у вас мысли, хорошие или плохие. Я считался передовым студентом. Меня рекомендовал к учёбе в институте Юношеский коммунистический союз Северо-Востока. Ещё в школе я подпольно вступил в него. Тогда Коммунистическая партия и Гоминьдан боролись друг с другом за то, чтобы занять Северо-Восток. Когда я учился в средней школе, уже был против Гоминьдана. Поэтому меня считали выдающимся студентом.

Я родился в семье большого помещика. Тридцать семей помогали нам обрабатывать землю. Война против японцев кончилась в 1945 году. Когда я учился в начальной школе, то ничего не понимал. Даже не знал, что я китаец. Просто знал, что живу в Маньчжоуго (марионеточное государство, созданное японцами. – И.Ф.). Знал, что есть император Пу И. Когда мне было четырнадцать лет, в сентябре 1945-го, Коммунистическая партия заняла Северо-Восток. Моих родственников посадили в одну камеру с Пу И. Отец не получил образования, поэтому он ничего не понимал в политике: за что борется партия, за что Гоминьдан. Знал только, что, если есть лишние деньги, надо купить ещё земли. Земля, земля, земля. Земля у нас была очень обширная, очень много её было. Тогда компартия отбирала землю у крестьян. Когда коммунисты попытались войти в наше село, моя семья их не пустила. Мои дед и отец начали этот конфликт, потому что думали, что коммунисты – это мафия. Мой отец погиб, и моя семья разрушилась. Но я не винил в его смерти компартию. Он сам не понимал, кто прав. У них не было знаний. После этого моему младшему брату пришлось, наоборот, помогать крестьянам пасти коров. Когда я через пять лет вернулся в деревню, я увидел, как моей родне тяжело жить. Нечего есть.

Но тогда я решил уйти. В деревнях хозяйничали коммунисты, в городах – Гоминьдан. Я хотел уйти подальше и от тех, и от других. Я уехал в Шэньян. Начал работать. Эти пять лет я продавал газеты, чистил обувь. Тётя помогла мне вернуться в школу. Она была учительницей средней школы. Её муж, дочери, все работали в школе. После освобождения я решил, что нужно обязательно учиться дальше. До этого учились в основном дети из богатых семей. Бедные дети не могли учиться. Поэтому я очень ценил этот шанс учиться.

Русские преподаватели вели у нас занятия, а китайские просто были ассистентами, помогали нам выполнять задания. Харбинский институт иностранных языков был военным институтом. Ректор был генералом военно-воздушных сил. Нас хотели отправить в Корею переводчиками. Тогда шло противостояние с американцами. Но мы не знали этого. Только через четыре месяца узнали. Тогда СССР помогал нам в войне, нас тренировали советские специалисты, поэтому было нужно много переводчиков. Но когда я окончил университет, война закончилась, и всех выпускников отправили работать в департаменты промышленности и образования.

Когда я учился, СССР считался нашим братом. И я очень гордился, что учу язык брата. Я был старостой группы. Очень старался хорошо учиться. И очень любил Сталина. Хотел быть «мостом дружбы» между Китаем и Россией. Тогда был очень горячим человеком, хотел посвятить свою жизнь компартии.

Когда я приехал в Гуанчжоу, в Педагогическом институте было всего пятьсот студентов, меньше ста преподавателей, из них только десять – двадцать молодых. Мало кто знал русский язык. Я был одним из пяти, считался очень красивым и выдающимся. Ведь я знал не только русский, но и хорошо говорил на мандаринском. А тогда в Гуанчжоу все говорили только по-кантонски. Многие девушки меня любили. Но я был инспектором курса, мне нельзя было вступать в отношения со студентами. Но одна девушка меня слишком любила. За это меня много критиковали, ругали и даже сняли с должности. Это была кантонская девушка. Она уже умерла. После неё я решил, что лучше связать судьбу с северной девушкой. Всё-таки не очень привык к кантонским девушкам. После этого познакомился со своей будущей женой. Она была учительницей в школе. Тоже из семьи помещика. У её семьи реквизировали имущество.

Вася (крайний справа в третьем ряду) с однокурсниками и русскими преподавателями. Харбинский институт иностранных языков. 1953 г.

Вася с женой в молодости

Поскольку у меня была работа, я смог перевезти маму в город. Наша фамилия очень известная у нас в округе, мама тогда жила в нашем родовом селе, где у всех та же фамилия. У меня ещё есть две младшие сестры и два младших брата. Я говорил им, что, если вы хотите изменить свою судьбу, обязательно надо учиться. Сёстры уже вышли замуж, но братьев я смог уговорить. Один окончил нефтяной институт, сейчас живёт в городе Ланчжоу.

Два года я учился в аспирантуре. Учился очень много, хорошо овладел русским языком. Изучил фонетику, грамматику. Со всего Китая набрали тогда всего двести преподавателей учиться у советских специалистов фонетике и грамматике. И я был одним из них. Очень старался тогда. Когда вернулся обратно, все студенты были очень довольны, что занимаются со мной.

Моя жена поступила на факультет русского языка нашего института. Стала студенткой. Её семья из тех же мест, что и моя, ещё наши отцы были знакомы. Вообще я никогда не забывал о своей родине, о своём родовом селе. Оно существует до сих пор. А в то время там все были без образования. Только я один вышел в люди. Пять лет назад я построил там здание для всех жителей, чтобы они могли проводить досуг, играть в пинг-понг и так далее.

Моя жена младше меня на пять лет. Первого ребёнка она родила в 1958 году, когда была на втором курсе. Когда она кончила Педагогический институт, её отправили работать в Цзинаньский университет преподавателем русского языка. (Цзинаньский университет – один из ключевых китайских вузов, наряду с Хуаши входит в программу «Проект 211». Главный кампус находится напротив Хуаши. – И. Ф.) Мы жили вместе в кампусе Педагогического института.

Когда я учился в аспирантуре, началась борьба с «правым уклоном». Из двух тысяч студентов нашего института пятьсот человек зачислили в «правые уклонисты». Несколько дней меня допрашивали: «Ты “правый”?». Я говорил: «Нет, никакой я не “правый”». Я сказал, что никогда не занимался политикой и не буду ей заниматься. Я только учусь у специалистов из Советского Союза. После того как я вернулся на работу в Гуанчжоу, я надеялся всю жизнь спокойно преподавать. Но неожиданно началась «культурная революция». Всех интеллигентов объявили «правыми». Моих коллег задержали и обвинили в том, что они «правые уклонисты». Они это признали. Только я возмутился. Я вышел вперёд и сказал: «Нет! Они все хорошие люди». Их освободили. Но запомнили, что я лидер. Я заступился за них. Значит, я самый плохой. Через какое-то время меня cхватили и стали спрашивать, кто мой руководитель. Обвинили меня в том, что я «правый», против Мао Цзэдуна, против «культурной революции». Обвиняли меня в том, что я скрывал своё происхождение, что я генетический враг революции. Меня били железными прутьями в пластиковой оплётке. Я объявил голодовку. Я хотел доказать, что я не «правый». Три дня голодал. Тогда меня перестали бить. Отправили работать уборщиком – мыть туалет, посуду. Даже разрешали уходить домой. Но после того как хунвейбины окончательно победили, меня посадили в тюрьму. Я просидел три месяца.

После тюрьмы меня отправили трудиться в деревню под городом Шаогуань. Каждый день сажал овощи, строил дома, пас буйволов. Принимал роды у буйволиц. Нужно было внимательно за этим следить. Если бы буйволица умерла во время родов, то обвинили бы меня. Тогда я заметил, как мать-буйволица любит своего телёнка. Когда рождается телёнок, буйволица вылизывает его с головы до ног. Я видел, как усердно она это делает, с какой радостью. Все говорят, что буйвол – грязное животное. Но на самом деле это не так – буйвол никогда не гадит там, где сам живёт. Буйвол очень любит чистоту. Я видел, как мать вылизывала своего ребенка, и чувствовал, что это любовь.

Еды в деревне было очень мало. Давали всего двадцать цзиней риса в месяц. Я варил рис. Ещё я кормил куриц. Если курица снесла яйцо, я мог сварить его вместе с рисом. Собирал на горе дикие растения, варил из них суп.

Я трудился в этой деревне два года. Потом разрешили на месяц вернуться домой. Но опять начались неприятности. Меня вызвали и сказали, что я молодец. Исправился. Принял линию Мао Цзэдуна. И теперь могу совершить подвиг. Потребовали дать показания на моих друзей – декана факультета русского языка и его заместителя. Сказать, что они против «культурной революции». Против Цзян Цин (жена Мао Цзэдуна, одна из инициаторов «культурной революции». – И. Ф.). Но они не были против. В прошлом они участвовали в коммунистическом подполье. Декан – в Америке, а его заместитель – в Гонконге. Я не мог оговорить своих друзей. Я ударил кулаком по столу. Закричал: «Какой, к чёрту, подвиг! Нет никакого преступления. Поэтому не может быть и подвига!». Тогда меня назвали контрреволюционером. Сказали, что я умру вместе с ними. «Что ж, – ответил я, – умирать так умирать». И меня снова отправили в деревню. Шли годы. Когда меня посадили, старшей дочке исполнилось десять лет, младшей – восемь, сыну – шесть. Мы больше ни разу не виделись. Они плакали, что не помнят, как выглядит их папа. В общей сложности я провёл там десять лет, с 1968 по 1978 годы.

Но благодаря жизни в деревне я за эти десять лет, во-первых, приобрёл хорошее здоровье, а, во-вторых, самостоятельно изучил японский язык. Через шесть лет пребывания в деревне режим смягчился. Мне казалось, меня скоро освободят. Отношения с СССР тогда уже испортились. Казалось, что русский язык уже не пригодится. Считали, что тот, кто изучает русский язык, – ревизионист, за Хрущёва. Как раз в этот момент стали развиваться отношения Китая с Японией. Поэтому я начал изучать японский. Если бы я дальше занимался русским языком, все бы думали, что я враг. Я выучил японский благодаря знанию фонетики русского языка. Ведь я знал, что есть буква, а есть звук. Знал, как произносится каждая буква: «а, и, у, э, о». Знал, как сочетаются звуки и получаются слова. Фонетика японского языка устроена похоже. Я сразу же понимал разницу между звуками китайского, японского и русского языков. Мог их сравнить. Потом много раз произносил. Русское «у», японское «у», китайское «у». Когда пас буйволицу, кричал на неё по-японски. Крестьяне смеялись: «Вот человек, учит иностранный язык, а поговорить, кроме коровы, не с кем!». Я изучал японский и ждал, ждал освобождения. Но оказалось время ещё не пришло. «Банда четырех» оставалась ещё у власти. Я ждал ещё четыре года, пока в конце концов не пришёл к власти Дэн Сяопин. Семье разрешили меня навещать. Дэн Сяопин освободил всех интеллигентов. Меня освободили последним из всех тех, кто трудился вместе со мной.

Вася во время ссылки в деревню. 1972 г.

Как и положено ректору, наш ректор очень занят.

Его практически невозможно поймать.

Я несколько раз договаривался с ним о новой встрече, но он постоянно переносил её.

Но сейчас мне улыбнулась удача.

Мы сидим с ректором в его кабинете на кожаном диване. Рядом – дубовый стол длиной в несколько метров.

Сбоку – дверь в отдельную комнату, где ректор может поспать, если устал.

С восьмого этажа открывается вид на город. Вдали маячит изящная Сяо Мань Яо – «тонкая талия», городская телебашня, вторая в мире по высоте.

Нашу беседу постоянно прерывают люди, которые входят в кабинет с бумагами на подпись.

К ректору можно зайти в любой момент, минуя секретаря.

Ректору чуждо чванство. Он прост и демократичен. Я вспоминаю слова его старого товарища, профессора Олега: «Он много страдал».

Он много страдал.

Передо мной извинились. Сказали, что меня сослали в деревню по ошибке. Мне вернули зарплату и должность. Спросили, кем я могу работать. Я сказал, что могу преподавать японский. Во время «культурной революции» хунвейбины сожгли книги. Когда я вернулся, никаких учебников на китайском языке не было. Но я же изучал японский. Поэтому я взял экзаменационные пособия и задачники на японском, и мы вместе со специалистами по этим предметам перевели их на китайский. Пособия по физике, химии, математике и даже музыке – любые. Эти пособия раздали студентам, чтобы они по ним сдавали экзамены. Так, благодаря японскому языку на юг Китая вернулось образование.

Мой коллега – декан факультета русского языка, открыл своё издательство и напечатал эти книги. До сих пор я печатаю книги в его издательстве. Жена заместителя декана во время «культурной революции» покончила жизнь самоубийством. Её заставляли оговорить мужа, сказать, что он уклонист. Она не выдержала и выбросилась из окна. Многие мои знакомые в те годы не вынесли мучений и покончили с собой.

Потом на основе японских учебников я написал свой учебник японского языка в трёх частях: грамматика, фонетика, лексика. Он выдержал три переиздания.

Создал факультет японского языка в Педагогическом институте. Из тех, кто сдал государственный экзамен, мы могли принять только двадцать пять самых лучших. Но потом я понял, что двадцать пять – это мало. Я уже издал к тому времени свои учебники. Я решил открыть свою образовательную передачу на радио на основе этих учебников, чтобы как можно больше людей могли выучить японский язык. Это радио вещало не только на Гуандун, но и на другие южные провинции – Цзянси, Хунань, Хайнань… Слушатели из Гуандуна имели возможность учиться японскому у меня в Хуаши. В то время во всём Китае единственная студия иновещания была в Пекине – на английском языке. А моя передача была первой на японском языке. Она существовала семь лет в радиоформате и ещё один год на телевидении.

Первый раз мне предлагали вступить в партию ещё в 1956 году, когда послали в Харбин учиться в аспирантуре. Тогда наши лидеры обратили на меня внимание как на способного юношу и хотели рекомендовать в компартию. Вначале тебя считали кандидатом, нужно было ещё несколько лет проходить подготовку, доказывать, что ты достоин быть членом партии. Но потом моих преподавателей и самых способных одногруппников зачислили в «правые уклонисты». Поэтому я решил никогда не вступать в партию. И только почти тридцать лет спустя, в 1984 году, стал членом партии. Но не коммунистической, а демократической партии «Общество 3 сентября». Хорошо, что я не вступил в компартию. Потом я узнал, что меня хотели выдвигать в губернаторы провинции. Тогда я бы не стал ректором.

В 1984 году меня выбрали председателем профсоюза института. Я сразу же сказал, что молодым людям слишком сложно попасть в университет. Моей старшей дочке пришлось поступать три раза. Она сдала экзамен очень хорошо, заняла почти первое место. Но из-за того что её папа – контрреволюционер, не могла попасть в университет. На следующий год поступила в профессиональный технический институт, но я не считал, что это хорошо. Сказал ей, пусть подождет ещё год. На третий год наконец-то поступила в Гуанчжоуский университет, училась там четыре года английскому языку. После этого нашла работу в американском консульстве. Работала там пять лет. Её одногруппники потихоньку уезжали в Америку учиться. Она накопила деньги и тоже поехала в Америку.

Вася (справа) с коллегами ведёт передачу на радио

В общем, я посоветовался с проректором Педагогического института, с которым мы были дружны. Решили открыть курсы и набрать всех тех, кто хочет учиться, неважно, выпускников, рабочих или служащих. Они могли поступать к нам без госэкзамена, учиться два года и получить сертификат Хуаши. Набрали двадцать пять человек. Через два года с помощью своих сертификатов эти студенты нашли хорошую работу. Весь первый набор был из города Чжуншань. Когда в руководстве Чжуншаня услышали об этом, были очень довольны. Решили меня наградить. Перевели мне деньги: 900 юаней за каждого студента. А я перечислил их Хуаши. Руководство института очень обрадовалось возможности получать такой дополнительный доход. Поэтому рекламировали мою деятельность как новый этап в развитии образования всего Китая. Проректор поехал на конференцию в Ухань и там рассказывал о моих курсах, о том, что это путь для повышения дохода преподавателей и, соответственно, улучшения их уровня жизни. Тогда ещё была жива жена Чжоу Эньлая, она была председателем Всекитайского комитета Народного политического консультативного совета Китая. Она поддержала идею открывать такие курсы по всему Китаю, чтобы университеты могли получать дополнительный доход. Так я стал известным по всей стране. Руководство провинции дипломировало меня как выдающегося преподавателя, все стали нахваливать мой учебник.