Читать книгу: «Прогрессор», страница 2

Шрифт:

Вот, если коротко, кое-какие мелочи о Г. А. Мы с ним, понятное дело, люди разных поколений, и личного общения у нас было немного, хотя мы и были позднее соседями по лестничной клетке. Даже перед его знаменитым рабочим столом на кафедре я стоял, по-моему, всего однажды – когда проходил «входной» контроль перед защитой дипломного проекта. Стол, помнится, был необъятных размеров, и на нем легко размещались все мои чертежи, но знаменит он был вовсе не этим, а тем, что в его необъятные внутренности Г.А. без видимого порядка бросал всякие запросы из многочисленных вышестоящих институтских инстанций. По свидетельству очевидцев, когда приходило время на них отвечать, Г.А. со словами «Материя не исчезает!» приступал к длительному поиску нужной бумажки, хранящейся где-то в недрах стола. Все это, конечно, мелочи, тут важно другое: что-то от Геннадия Антоновича перешло в меня, а через меня – в моих студентов. Это уже немало, по-моему.

Олег Борисович Толпыго

Олег Борисович Толпыго заведовал кафедрой теоретических основ электротехники и читал нам лекции по ТОЭ. Мы сдавали ему два экзамена и дифзачет, и все три сдачи для меня памятны. Каждая по-своему. О существовании Толпыго мы, я в том числе, узнавали в общаге еще до того, как попадали на его занятия, – каждый электрик знал, что впереди у него будет такой страшный курс – ТОЭ. А сдавать его придется О. Толпыго – буквально «зверю» в человеческом облике, которого на кривой козе не объедешь. Но зато, если сдашь ему экзамены, то можешь считать себя инженером на 100%! Действительность оказалась куда интересней.

Лекции Олег Борисович читал блестяще, почти как Г. А. Сипайлов. У него тоже была мощная энергетика, достаточная, чтобы легко держать в руках аудиторию в две сотни человек – весь поток. Писались лекции легко и с удовольствием, но на экзаменах и в самом деле возникали забавные случаи. Помню, перед первым экзаменом валяюсь я на своей кровати в общежитии и что-то там читаю. А кровать в общежитии, все знают, была не просто кроватью, но и столом, и стулом, и диваном, потому как в комнате, кроме кроватей, размещался еще только один небольшой стол, за которым разве что обедали иногда. И подходит к моей кровати мой товарищ по группе Алнис Ванагс, латыш из репрессированных, ныне покойный – погиб несколько лет назад в автокатастрофе. Им, репрессированным и членам семей (из Прибалтики и Западной Украины), в 56-м, помнится, чуть ли не впервые разрешили поступать в институты, и у нас на потоке таких было вполне достаточно. Чаще всего они были старше нас, вчерашних школьников, учились с большим старанием и прилежанием. Алнис тоже был постарше меня – лет, наверное, на пять. И вот стоит он, прислонившись к спинке моей кровати, и говорит: «Пошли, что ли, на экзамен…». Я что-то отвечаю и вдруг чувствую, что моя кровать как-то странно вибрирует и издает даже какие-то звуки. Землетрясение, что ли, думаю я, а потом соображаю, что это сам Алнис вибрирует – от нервов, а его вибрация передается и кровати! Смеяться я, конечно, не стал – мы были с Алнисом друзьями и частенько резались в шахматы. Тот первый экзамен Толпыге мы благополучно сдали. Я – на «отлично». Это, как будет видно из дальнейшего, важный момент моего рассказа. На втором экзамене у меня случилось вот что. Олег Борисович принимал экзамены самым оригинальным образом: в большой аудитории вдоль стен расставлялись доски. Перед каждой готовился к ответу один студент, а сам преподаватель разгуливал вдоль этих досок, по очереди подходя к каждому из нас. Когда мой ответ был готов и написан на доске, Толпыго его просмотрел и тут же на доске нарисовал мне задачку. Помнится, по переходным процессам. А сам двинулся вдоль досок. Через минуту примерно он снова оказался передо мной и спрашивает: как дела? Дела мои были никак, и он пошел по очередному кругу. Через минуту – снова передо мной: а задачка уже решена? И тут он говорит: «Медленно соображаете, а ведь инженеру надо уметь принимать не только правильные, но и быстрые решения. А если бы вы оказались в аварийной ситуации и так долго соображали? Ставлю вам четыре – за скорость». На мой взгляд, это было не слишком справедливо, но огорчился я не слишком – понимал, что переходные процессы не самое сильное мое место (я их, к слову, одолел уже в аспирантуре, когда в качестве положенной аспиранту педнагрузки подрядился проводить практические занятия на кафедре ТОЭ). И вот приходит пора третьего экзамена, точнее – дифзачета по теории электромагнитного поля. Принимать его должен был какой-то ассистент, которого мы в грош не ставили и сдать которому все что угодно считалось не проблемой. Но вышла ошибочка, которая снова свела меня с Олегом Борисовичем. Во время сдачи зачета, а его сдавала вся группа в письменной форме, наш ассистент, сам, по-моему, плохо разбирающийся в теории электромагнитного поля, вздумал кого-то из нас (не меня, кстати!) уличить в списывании. Поднялся большой хай, когда мы попробовали защитить своего товарища. А в результате ассистент наш выгнал с зачета и провинившегося, и полгруппы самых ярых защитников в придачу. А когда мы пришли пересдавать этот легкий зачет, вдруг выяснилось, что принимать его будет сам Толпыго. И нам сразу стало не до шуток. Сидело нас, таких «хвостов» со всего потока, в аудитории человек, наверное, пятьдесят-шестьдесят. И Толпыго выдал нам совершенно чудовищные по сложности задачки. Когда мы свои работы сдали, он стал по одному приглашать нас в кабинет для индивидуальной работы. Подошла и моя очередь, он смотрит мою халтуру и говорит: «Вы, похоже, единственный, кто почти справился с этим вариантом задачи. Что же вам ставить?» И тут меня черт за язык дернул. «По прогрессии», – говорю. «По какой прогрессии?» – спрашивает он. «По арифметической, – отвечаю я, – было пять, потом четыре, а сейчас, значит, должно быть три…» И тут Толпыго взбесился: «Вы что – сюда торговаться пришли?! Вон! Придете ко мне еще раз».

Продолжение этой истории было вот каким. Из-за несданного зачета меня и моего лучшего товарища институтских лет – Юрия Галишникова, теперь профессора и доктора наук – долго не допускали к первому экзамену в той сессии. Допустили только по ходатайству группы – за один день до экзамена. А экзамен был по ТММ и ДМ, если я верно помню. Лекций там было штук, наверное, семьдесят, ей-богу. Предмет этот не считался сложным, но один день на подготовку такого обширного курса – это было маловато даже для нас с Юрой. Тогда я едва выскребся на первую и единственную в своей жизни тройку в сессию. И вообще – вся та сессия (пятый семестр) пошла наперекосяк, и устали мы от всех этих перипетий безумно. Все отправились на зимние каникулы, а нам было велено сдавать наш зачет по ТОЭ. Пошли мы к декану, им тогда был Е. В. Кононенко, просить передышки. А он говорит: «Нет, нет и нет. Если не сдадите в первую неделю каникул, будете отчислены». И тут мы сделали совершенно безумный ход – пришли на прием к О. Б. Толпыго.

Объяснили ему все и попросили о милости к павшим. И что вы думаете? «Хорошо, – сказал он, – отдыхайте, придете сдавать в последний день каникул, а деканат я возьму на себя». Как он уговорил декана, я не знаю, но мы поехали к Юре домой, в Минусинск. С твердым намерением подготовиться. Из которого, впрочем, ничего не вышло: в соседнем Абакане были на каникулах наши девочки (в том числе моя будущая жена Галя Страмковская, гостившая у своей лучшей подруги Н. Сиделевой), а у Юриных родителей были совершенно замечательные соленые помидоры, которые восхитительно шли под водочку. Короче, мы вернулись в Томск совершенно неготовыми к встрече с Толпыгой, но морально отдохнувшими. Когда мы явились на зачет, в головах наших был почти полный вакуум, но тут нам сказочно повезло: Толпыго посадил нас в своем кабинете, а сам часа на полтора куда-то убежал. Мы списали, теперь в этом можно признаться, абсолютно все, поскольку вместо задач он дал чистую теорию. Вот так мы и получили свой зачет и так расстались с Олегом Борисовичем. Много позже, когда я уже жил в Тольятти, я получил от него персональный привет из Киева, где он обитал в то время. Надо думать, что я и сам чем-то его зацепил, если он меня тоже запомнил.

А вот и мораль, которую я вынес из всей этой истории. Первое: хороший преподаватель может быть немного самодуром. Тогда студенты его лучше запомнят. Когда я сам стал заведовать кафедрой, я невинному самодурству своих преподавателей никогда не мешал. Если оно не ущемляло личное достоинство студентов. В таких случаях я становился абсолютно беспощадным и выгонял даже хороших специалистов, чего бы мне это ни стоило. Второе: студент не должен давать советов преподавателю, даже шутливых и даже если он на них сам напрашивается. Третье: жесткость преподавателя никогда не должна перерастать в жестокость. Даже жесткий преподаватель должен уметь входить в положение студента. Выводы более чем простые, но они сильно помогали мне в работе и в гармонизации интересов с окружающим миром.

М. Н. Шерстнева

Шерстнева читала нам лекции по математике и вместе с двумя другими дамами – И. Я. Мелик-Гайказан и Р. М. Кессених – составляла великолепное лекторское трио. У нас вообще-то было мало женщин-преподавателей, а эта троица к тому же сильно выделялась даже на мужском фоне. О каждой из них я бы мог, наверное, кое-что порассказать. Например, я помню, что один из экзаменов по физике (это И. Я. Мелик-Гайкозян) был у нас 13-го числа в 13-й аудитории физкорпуса, а мне в добавление ко всему еще и тринадцатый билет достался! Еле-еле тогда выплыл на «отлично», и то эту оценку, скорее всего, должен, если честно сказать, разделить пополам с преподавателем. А Р. М. Кессених (электроизоляционные материалы) почему-то любила меня воспитывать. Прямо на экзамене. За небрежение к знаниям. Но отметки ставила хорошие – должно быть, что-то во мне разглядела уже в ту пору.

Но здесь речь о М. Н. Шерстневой, с которой у меня был связан совершенно уникальный случай. Ни до, ни после этого ничего подобного в моей долгой вузовской жизни не случалось более. Было так: я сдал второй, по-моему, экзамен по математике, получив при этом свою честно заработанную четверку. И вдруг на следующий после экзамена день мне в общежитие передают, что я должен явиться к Щерстневой на кафедру математики. И срочно. Ну, думаю, влип я на чем-то, не иначе. Прихожу, а она мне говорит: «Я вам вчера по ошибке выдала задачку из следующего семестра, которую вы, в принципе, решить не могли. Тем не менее, вы с ней почти справились. Я прошу прощения. Давайте зачетку, и я исправлю вам оценку на «отлично». Я был потрясен. И потрясаюсь этой историей до сих пор: кто я такой для лектора? Да никто, один из сотен студентов, проходящих через ее руки! И мне эта пятерка не слишком была нужна, и ей эти извинения были, как казалось, ни к чему. А вот ведь, как выяснилось, к чему, если я все это помню до сих пор. И если до сих пор исповедую принцип: не бойся признаваться в своей ошибке даже перед студентом – тебя не убудет, а ему пойдет на пользу. Вот такая маленькая мораль из такой маленькой истории.

Эдуард Карлович Стрельбицкий

Из молодых преподавателей нашей родной кафедры, кроме Кости Хорькова, М. Уляницкого, А. Курносова и Эдика Стрельбицкого, я не помню почти никого. Костю запомнил потому только, что он был руководителем моего дипломного проекта по ударному генератору. Я его тогда жутко «доставал» – требовал консультаций чуть ли не каждый день, представляете? М. Уляницкий и Э. Стрельбицкий руководили нашей первой практикой после третьего курса – в Кемерове, на «Кузбассэлектромоторе». Практика эта, наверное, из-за того, что была первой, запомнилась очень хорошо, проходила она весело и была насыщена всякими событиями. В основном – личного плана. Я тогда впервые приобщился к околонаучной работе – вместе с Ю. Галишниковым измерял направления и скорости движения воздушных потоков в системе охлаждения асинхронных двигателей.

А. Курносов, пижонистый, как мне тогда казалось, молодой человек, руководил нашей практикой после четвертого курса, в Свердловске, на «Уралэлектротяжмаше». Руководителем он был, если по делу, плохим, появлялся у нас редко, но жить и заниматься своими делами нам не мешал. С этой практики у меня в памяти сохранились два эпизода. Первый вот какой. В Свердловск посылали только тех, у кого было где остановиться на время практики. Мы с Ю. Галишниковым, в частности, были на постое у каких-то знакомых моей матери. Другие жили кто где. И через неделю стало ясно, что так жить нельзя. И мы пошли в комитет комсомола Уральского политеха и уговорили тамошних ребят помочь нам с общежитием. Где-то через несколько дней все мы, практиканты, обитали в красном уголке одного из общежитий. И сразу стало веселей. Хорошо помню эту историю, потому как был одним из «закоперщиков» этого дела, которое потом, после возвращения в Томск, почему-то было поставлено нам в вину. Нас почему-то упрекали за самодеятельность, за то, что мы вроде бы как подставили своего руководителя. О втором эпизоде рассказывать мне не очень хочется – стыдно до сих пор, но из песни слов, как говорится, не выкинешь… Речь идет о книге. Книге Касьянова по расчету крупных гидрогенераторов, по которым у нас осенью предполагался курсовой проект. О Касьянове я к той поре кое-что знал – от Г. А. Сипайлова. Он был крупным специалистом ленинградской «Электросилы» и учителем самого Геннадия Антоновича. Книги этой в Томске не было вовсе, даже в фундаментальной библиотеке, поэтому, когда в заводской библиотеке «Уралэлектротяжмаша» я эту книгу обнаружил, у меня тут же дыхание сперло, и я решил ее на время «позаимствовать». Чтобы сделать копию. Это сегодня легко скопировать все, что угодно, а тогда с копией вышла проблема: сделать ее не удалось, а книга была украдена. Для последующего возврата, но украдена. Этот эпизод, сказать по правде, тяготит мою душу до сих пор. И только поэтому я его и рассказываю – может, полегчает. Был, конечно, жуткий скандал, работники библиотеки не знали, кто такую свинью им подложил, но знали точно, что кто-то из томских студентов. На групповом собрании в Томске кафедра пыталась установить виновного, но не смогла: все «свердловчане», прекрасно знавшие историю и одобрившие, кстати, мой поступок, молчали как рыбы. Никто из них, к слову сказать, никогда эту кражу мне не напоминал, даже много лет спустя. Подозреваю, что им тоже было стыдно. Книгу мы вернули. Но всякий раз, как я вспоминаю Свердловск и Курносова, мне делается как-то нехорошо. И поделом.

Стрельбицкий Э. К., Сипайлов Г. А., Ивашин В. В., Милорадов И. А.

Теперь о Э. Стрельбицком. Он вел у нас практические занятия, лабы и курсовые проекты. От его практических занятий у меня до сих пор хранится ощущение собственного тупоумия: задачки по специальности вообще штука для студентов сложная, а Эдуард Карлович к тому же был большой умница и насмешник, а тупоголовия не уважал. (Привожу для примера два его знаменитых высказывания, может быть, более поздней поры – аберрация памяти, знаете ли, страшная штука: «Студент-электрик из института должен вынести только одно: он должен говорить – провод, а не проволока!»; «В институте было бы хорошо работать, если бы не было студентов!»). После окончания института мне приходилось с ним общаться более плотно, и один случай я не могу не упомянуть: он тоже уникален в своем роде. В одной из своих статей Э.К. сослался на информацию, полученную им от меня, тогда аспиранта, и моего научного руководителя В. Ивашина в частной и устной, само собою, беседе! Никогда более у меня такого не было и уже не будет: научный мир, конечно, более щепетилен, чем какой-то другой, но не до такой степени, какую продемонстрировал Э.К.!

Как Э. К. вел лабораторные, я не помню. Наверное, ничего такого не было. Но один случай с курсовым по асинхронным двигателям осел в памяти. В тот год, наверное, 58-й или 59-й, вышла фундаментальная книжка Гарика-Лившица «Обмотки машин переменного тока», и при выполнении курсового я ее активно использовал. На защите курсового Э.К. заявил мне, что обмотка нарисована мною неверно и надо исправить. Я же, ссылаясь на Гарика-Лившица, доказывал, что я прав. За книжкой, кстати, пришлось бежать на Завокзальную улицу, где я снимал угол. Теперь не помню уже, чем все это кончилось. Скорее всего, прав был Э.К., а я что-то в книжке недопонял, но само это столкновение помню – я в молодости был «упертым», даже во вред самому себе. Но в этом случае никаких последствий, надо думать, не было: Эдуард Карлович, несмотря на свой язвительный язык, был натурой широкой и толерантной к младшим по званию – качество, которому я и сам, как мне кажется, научился. В том числе – и у него.

Дорогой Геннадий Антонович!

Едва ли рассказанные мною истории представляют какой-то общественный интерес и попадут в вашу книгу. Они, мне кажется, больше раскрывают меня самого, нежели тех преподавателей, с которыми я сталкивался. Но, заметьте, искры на оселке памяти выбивали именно столкновения, а не скучная бытовуха. К тому же эти истории, как и многие другие, здесь не рассказанные, так или иначе повлияли на меня. В какую сторону, сказать трудно, но я точно знаю, что хорошим преподавателем в институте может быть только тот, кто помнит свои студенческие годы. И не впадает в искушение вседозволенности и всемогущества, общаясь со студентами. В заключение рассказываю последний свой анекдот (историю из жизни), который в какой-то мере увязывает все те маленькие моралите, о которых я говорил ранее. В прошлом, 99-м, году, выступая на банкете, который устраивают наши выпускники по случаю последнего заседания ГЭКа, председатель этого самого ГЭКа, наш бывший выпускник, среди прочего, обращаясь к дипломникам, сказал: «О каждом из ваших преподавателей я могу рассказать много историй, веселых и не очень. Исключение – ваш завкафедрой Милорадов И.А, он у вас слишком правильный!» Не уверен, что это можно считать похвалой, но зато уверен, что эта «правильность» – следствие в том числе и моего собственного студенческого опыта, о котором я кое-что рассказал.

Я ничего практически не говорил о своих институтских товарищах – без их разрешения, по-моему, говорить о них просто-напросто не следует, хотя в памяти сохранилось многое. Преподаватели – другое дело, они люди публичные, и в таком качестве не должны обижаться на анекдоты о себе. До свидания.

Ваш И. Милорадов

Р.S. На старости лет я решил заняться коллекционированием академических дипломов самого экстравагантного свойства, теперь это нетрудно. На сегодняшний день в моей коллекции пока два диплома действительного члена двух академий – Международной академии энергоинформационных наук и Академии социального образования. Профиль этих академий для меня – тайна, и бумажки эти нисколько не тешат мое честолюбие (больше самолюбие жены!), но, когда я держу их в руках, мне становится веселее: если люди в состоянии придумывать такие штуки – жизнь продолжается вопреки объективной реальности. И назло ей. Не так ли?

«Томский политехник» 2001 №7

Молодым нужно давать шанс. И не один

Это интервью могло бы появиться в любой из наших «элитных» рубрик – «Персона», «Юбилей»… Причем в последней – скорее всего, поскольку известный ученый и общественный деятель, один из старейших сотрудников нашего университета, доктор технических наук, профессор, первый директор проектно-аналитического центра, а ныне главный консультант ректора по аналитическим вопросам Игорь Милорадов недавно отметил 70-летие. Но мы выбрали именно эту – наиболее подходящую, на наш взгляд. Потому что кого, как не его, человека, прошедшего солидную школу науки и жизни, спросить о понятии и роли Учителя? Да и в Тольяттинском государственном университете, и в городе немало достойных людей, которые могут назвать Учителем его самого.

Игорь Александрович Милорадов родился 23 октября 1938 года в г. Ступино Московской области. В 1961 году закончил электротехнический факультет Томского политехнического института. В ТПИ-ТГУ с 1973 года. До назначения консультантом ректора – профессор кафедры электромеханики.

– Игорь Александрович, вы учились в Томске. Легенды характеризуют его как город с особыми академическими традициями. Это действительно так?

В. В. Ивашин и И. А. Милорадов, начало 1970-х

– Такие традиции действительно существовали, может, и до сих пор они сохранились. Томск – старый студенческий город, еще с дореволюционным прошлым. Когда я защищал кандидатскую диссертацию, а это было почти 40 лет назад, членом ученого совета был человек, который получил диплом №1 в Томском технологическом институте. Ему было уже за девяносто, в институт ходил не всегда, нам с приятелем пришлось идти к нему домой, потому что он тогда плохо себя чувствовал. И этот человек выслушал наши доклады, лежа в постели.

Когда мы говорим про 20-30-е годы, думаем, что это было очень давно. А у меня, например, соседом был Надежницкий, крупнейший электротехник, который ставил первую гидроэлектростанцию в Сибири еще в 20-е годы. Общаясь с такими людьми, понимаешь, что ты вовлечен в некий хронологический ряд – дистанция между людьми и временами сокращается.

Я ведь приехал в Томск из Комсомольска-на-Амуре. И такого здания, как главный корпус томского «политеха», до того в жизни не видел: большие тяжелые двери, каменные лестницы, огромные аудитории с высокими потолками, тысячи студентов перемещаются от корпуса к корпусу… Университетские здания построены еще до революции, расположены очень кучно, и это создает особую европейскую атмосферу. А если поехать в рабочий район, вы увидите абсолютно другой Томск, ничем не похожий на университет.

– Ради того, чтобы почувствовать этот дух, стоит действительно поездить по разным университетам… А почему вы уехали из Томска?

– Тогда мы вместе с Виктором Васильевичем Ивашиным, моим учителем, искали место, где смогли бы легко находить заказчиков для нашей научной работы, и переезжали всей школой. В Тольятти нас приехало шесть человек – все инженеры. И поначалу на кафедре треть сотрудников были томичи.

– Тольятти, возникший совсем недавно, после Томска не казался вам слишком плоским, лишенным истории и скучным?

– Я был погружен в работу и проводил все время или дома, или в институте. А вот моя жена очень тяжело привыкала к Тольятти. Здесь, в Центральном районе, все однотипное – дома, магазины. А Новый город производил вообще чудовищное впечатление на человека, выросшего в «тесноте». И знаете, что мы делали? Ездили в старую часть Самары. Специально, чтобы оказаться в «другом мире».

– Каждый год, когда приближается День Учителя, неизменно начинается дискуссия, коллеги задаются вопросами: их ли это профессиональный праздник? Можно ли научного руководителя считать учителем? Хотелось бы услышать ваше мнение на этот счет.

– В детстве я воспринимал учителя как нечто весьма далекое или высокое. Как человека, знающего не только свой предмет, но и вообще – что делать в жизни. Может быть, вузовские преподаватели, в отличие от школьных учителей, не считают себя в отношении студентов небожителями. Мне кажется, что многие вкладывают в это слово школьный смысл и, имея негативный опыт общения со своими школьными учителями, предпочитают от этого определения дистанцироваться.

– То есть вы считаете, что частично всему виной детский школьный негативизм?

– Да, в какой-то степени. Хотя на самом деле было бы недурно, если бы каждый преподаватель вуза вел себя и как учитель по жизни и в профессии. Некоторые делают это очень странно – начинают студентам «читать мораль». С моей точки зрения, студенты уже взрослые люди, далеко не дети, а с ними обращаются как со школьниками. Лучше обращаться с ними как с равными тебе партнерами, которые просто пока еще меньше знают и имеют недостаточный жизненный опыт. Молодые преподаватели, наоборот, ведут себя порой слишком панибратски, что тоже нехорошо. Дистанция все-таки должна быть.

– Поделитесь опытом: как почувствовать и установить правильную дистанцию между преподавателем и студентом?

– В высшую школу я пришел уже зрелым человеком, в 35 лет, а до этого работал в НИИ. Я там относился к своим подчиненным как к партнерам по делу и к студентам продолжил относиться так же. Поэтому для меня этот вопрос никогда не возникал. Причем большинство моих вузовских педагогов относились ко мне аналогично, так что тут я с них «кальку снял».

Чтобы студент относился к тебе нормально, с ним не обязательно играть в футбол и выражаться его же словами. Преподавателю необходимо в первую очередь продемонстрировать собственный профессионализм, которым тот не обладает. Студент должен увидеть, что ты выше и даешь ему шанс вырасти до своего уровня по крайней мере.

Любая дистанция зависит от двух людей. Но есть формальные вещи, которыми можно ее обозначить. Я к новым студентам (а к студенткам – всегда) обращался только на «Вы». В обращении друг к другу это уже нас автоматически выравнивало. Я и в рабочих коллективах к женщинам обращаюсь всегда на «Вы». Молодых же преподавателей нужно обучать искусству общения с людьми. Они, как правило, им не владеют.

– Вы считаете, такие курсы профессионального мастерства для молодых преподавателей необходимы?

– Да. При Ароне Наумовиче Резникове была школа молодого преподавателя, но с его уходом она перестала существовать, к сожалению…

Мне сейчас вспомнилась одна интересная история. Как-то раз я ловил машину возле типографии «Современник» на Южном шоссе. Темно, погода плохая, никто не останавливается. И вот наконец тормозит машина, я сажусь, и меня молодой человек за рулем весело так спрашивает: «Ну, как поживает наша краснознаменная кафедра?» То есть кафедра электрических машин и аппаратов, которую я в свое время возглавлял. Я молодого человека не помнил, а он меня, наоборот, очень хорошо запомнил. Не потому, что я у него что-то вел, а потому, что вмешался в его судьбу. Тогда хотели отчислить из института за плохое поведение целую группу, и когда вся кафедра проголосовала «за», я один проголосовал «против». И настоял на своем решении. Я считал и считаю, что молодым нужно давать шанс, и не один. Мы тогда сменили у них руководителя, и все стало нормально. Довез он меня до института, денег, естественно, не взял.

– Очень интересный эпизод, показывающий роль учителя в жизни. Наверное, для них ваше решение было важнее, чем лекции…

– Наверняка. Наша встреча только подтвердила мне, что я был прав. Это ведь обоюдная проблема. Когда я учился в Комсомольске-на-Амуре, мне в школе преподавали ссыльные, и они с большим уважением относились к нам, мальчишкам и девчонкам. Более того, именно школьный учитель физики повлиял на мой выбор жизненного пути. Процесс уважения должен быть взаимным.

С моей точки зрения, учителем можно считать человека, который либо тебя чему-то научил, либо ты у него чему-то научился.

У любого предмета, как у монеты, есть три стороны. Не две, а три – есть еще ребро.

На одной стороне «учитель по жизни» – человек, с которого ты «снимаешь кальку», учишься, как жить, как поступать.

На другой стороне – учитель в твоей профессии, и научный руководитель тоже сюда относится. Иногда эти составляющие совпадают, но не всегда. Бывает талантливый профессионал, который как человек никуда не годится.

И третья составляющая – ребро: каждый из нас является самоучителем. И вот это имеет для всех людей принципиальное значение. Если ты умеешь перенимать чужой опыт, чужие навыки, чужие умения, чужие компетенции – тогда тебе повезло. Этому, кстати, тоже учатся.