Читать книгу: «Словарь Мацяо», страница 7

△ Драко́н
△ 龙

«Дракон» – бранное слово, обозначающее мужской половой орган. В мацяоских перепалках часто можно услышать:

– Дохлый ты дракон!

– Дракон туполобый, полюбуйтесь на него!

– Смотри куда прешь! Все ноги мне отдраконил!

Ваньюй тоже не чурался крепкого словца, но терпеть не мог, когда его называли драконом. Почему-то, услышав в свой адрес такое ругательство, он немедленно наливался краской, хватал первое, что под руку попадется, и бросался на обидчика хоть с камнем, хоть с мотыгой.

В последний раз я видел Ваньюя после возвращения из уездного центра – отнес ему мыла и пару женских носков, которые он просил привезти из города. Сын Ваньюя стоял во дворе и бдительно охранял дом, даже плюнул в меня, не желая пускать внутрь.

Я сказал, что пришел повидаться с его отцом. Скорее всего, Ваньюй услышал наш разговор: когда я шагнул к его постели, он вдруг отдернул рваный, почерневший от грязи полог и высунулся наружу:

– А чего меня видать? Ну, вот он я, гляди!

Это было ни капельки не смешно. Я насилу его узнал: лицо Ваньюя налилось желтизной и сделалось худым, словно щепка.

– Видишь, соскучился по тебе, даже занемог!

Это тоже было совсем не смешно.

Я спросил о его самочувствии, посокрушался, что он так и не съездил в город с концертом, не отведал мясных пирожков, которыми нас кормили в гостинице. Ваньюй отмахивался:

– Ишь, доброхот нашелся. Петь про сельхозработы? Галиматью про мотыги и отхожие ведра? Да это разве подступы?

И вздохнул: вот раньше были подступы так подступы, с самого Нового года по восьмое число третьего месяца никто не работал, народ целыми днями гулял да песни пел. Ходили с подступами из деревни в деревню, с одной горы на другую – вот это было веселье. Мальцы и девчата запевали гостевые подступы: садились друг напротив друга и начинали петь, а после каждого подступа двигали скамеечки на цунь ближе друг к другу, так что в конце скамеечки стояли вровень, а сопротивники сплетались руками, прижимались щекой к щеке, и пели подступы друг другу на ухо, и голоса их звучали тише комариного писка. Такие подступы назывались шептушками. Глаза Ваньюя радостно заблестели, он прищелкнул языком:

– А девчурки были – что твой бобовый сыр: беленькие, нежные, ущипнешь – из нее сок брызжет.

Спешить мне было некуда, и я попросил Ваньюя спеть какой-нибудь из «низовных» подступов, давно хотелось послушать. Сперва он смущенно отнекивался, потом принялся торговаться:

– А ну как меня прижмут за такое дело?

– Я тебе мыла с носками купил, а ты спеть отказываешься!

Тогда он бодро спрыгнул с кровати и закружил по комнате, прочищая горло и расправляя грудь. Я вдруг увидел перед собой совсем другого Ваньюя – отважного и бравого воина, глаза его горели, будто два фонаря, а все приметы болезни разом отступили.

Ваньюй начал петь, но я не успел разобрать и пары слов, как он замахал руками, схватился за край кровати и страшно закашлялся.

– Боюсь, не петь мне больше подступов, – выдавил из себя Ваньюй, вцепившись в мою руку своей холодной рукой.

– Нет, ты здорово поешь.

– Правда?

– Конечно, правда.

– Ты мне голову не морочь, говори как есть.

– Я и не морочу.

– Думаешь, голос еще вернется?

– Конечно, вернется.

– А ты откуда знаешь?

Я отпил воды из чашки.

Взгляд Ваньюя потух, он тяжело вздохнул и полез обратно под полог.

– Не петь мне больше подступов, не петь, а все начальник Хэ, злодейская душа…

И он опять принялся костерить начальника Хэ, который неизвестно в чем перед ним провинился. Я не знал, что на это ответить, и молча пил предложенную мне воду, делая вид, будто очень увлечен этим занятием.

Спустя несколько месяцев на окраине деревни послышался траурный грохот петард. Я пошел узнавать, что случилось, оказалось, это Ваньюй рассеялся (см. статью «Рассеяться»). Говорили, он умирал в одиночестве, и только на вторые сутки после смерти сосед Чжаоцин зашел и обнаружил в постели окоченевшее тело. Еще говорили, что во всем доме Ваньюя не осталось ни крошки съестного, только в кармане покойника нашли три конских боба – на другой день ему было бы нечего есть. Его единственного сына, мальчонку лет десяти, давно забрал к себе в деревню какой-то дядька по матери. Я видел, в какой нищете живет Ваньюй: стены его хибары были затканы паутиной, по полу катался утиный помет, в доме не было даже сундуков – все тряпье валялось кучей в старой колыбели, по которой скакали соседские цыплята. Говорили, из-за баб Ваньюй всю жизнь свою пустил коту под хвост, потому от него и жена ушла, а так хоть бы каши горячей поел перед смертью.

Ваньюй даже гроба себе не припас, в конце концов Бэньи пришлось отдать на похороны корзину зерна из своих закромов, еще корзину в качестве матпомощи выделила бригада, зерно сменяли на две еловых лесины и сколотили Ваньюю гроб.

По мацяоскому обычаю, под голову покойного сунули мешочек с рисом, в рот ему положили медяк. А как начали обряжать, Чжаоцин вдруг говорит:

– У него дракона нет…

Все обомлели.

– Правда!

– Правда нет, совсем!

Один за другим деревенские подходили к телу, и каждый с изумлением обнаруживал, что у Ваньюя в самом деле нет дракона – то есть полового члена.

К вечеру эта новость успела облететь всю деревню, женщины тоже удивленно перешептывались. Только дядюшка Ло не разделял общего недоумения, словно давно знал Ваньюеву тайну. Говорит: тут и гадать не надо, по нему сразу было видно, что евнух, почему иначе у него ни усов не росло, ни бровей? Еще дядюшке Ло рассказывали, будто лет двадцать назад Ваньюй вздумал докучать какой-то богатой красавице из Чанлэ, но не успел вовремя унести ноги. Муж той красавицы был грозою всего поселка, да к тому же «центральное правительство» поставило его во главу местного отряда миньтуаней⁴², и как Ваньюй ни умолял, обиженный муж отрезал ему дракона под самый корень.

Услышав этот рассказ, люди заохали, завздыхали. Вспомнили, как сильно Ваньюй старался угодить женщинам, как помогал им по хозяйству, как получал за них тумаки. И чего ради? Двадцать лет он слушал раскаты грома, даже не надеясь на дождь, двадцать лет кормил свинью, даже не помышляя попробовать мяса, да в своем ли он был уме? Всю жизнь себе поломал. Выходит, и сына Ваньюй растил чужого – теперь все вспомнили, что они были ни капельки не похожи.

Без Ваньюя деревня будто затихла, и подступы с улиц почти исчезли. Иногда послышится рядом знакомый голос, прислушаешься – а это ветер воет.

Похоронили Ваньюя на кладбище у подножия хребта. После я несколько раз навещал его, когда поднимался в горы за дровами. В день праздника Цинмин⁴³ могила Ваньюя оказалась самой нарядной на всем кладбище, холмик был аккуратно прополот и усыпан пеплом от ритуальных денег, рядом догорали свечи и благовония, стоял целый строй чашек с жертвенным рисом. Я видел, как к его могиле стекаются женщины, некоторые лица были мне знакомы, других я прежде не встречал. Женщины приходили и из Мацяо, и из дальних деревень, с покрасневшими глазами они вставали у могилы Ваньюя и тихо всхлипывали. Никто не стыдился, не прятал своих слез, а одна толстуха из Чжанцзяфани и вовсе уселась на землю у могилы, хлопнула себя по ляжкам и заголосила, что Ваньюй – дружочек ее ненаглядный, дружок сердечный, всю жизнь провел в нищете и умер с тремя конскими бобами в кармане. Могила Ваньюя напоминала место стихийного женского митинга. Я еще удивился, как мацяосцы позволяют своим женам оплакивать чужого мужчину.

Фуча сказал, что все деревенские остались должны Ваньюю денег за работу, потому и помалкивают. Но я думаю, дело в другом. Мацяосцы знают, что Ваньюй был не вполне мужчиной и никаких шашней с их женами у него быть не могло, а значит, можно не беспокоиться, пускай себе плачут.

△ Драко́н (продолжение)
△ 龙 (续）

Драконов изображают с рогами, как у оленя, когтями, как у ястреба, телом как у змеи, головой, как у быка, усами, как у рака, зубами, как у тигра, мордой, как у лошади, чешуей, как у рыбы, и все эти приметы одинаково важны, ни одной нельзя пренебречь. Роспись с драконами встречается на стенах, зеркалах, колоннах и поперечных балках, резные драконы украшают изголовья кроватей, рядом обычно помещают волны и облака, соединяя в композиции сразу три начала: воду, небо и землю. Выходит, образ дракона не имеет отношения ни к представителям современной фауны, ни к древним динозаврам. Дракон – фантастическое существо, сплав всего многообразия животного мира в единый, обобщенный образ.

Дракон – всего лишь идея. Скрупулезно проработанный символ могущества и величия. Некоторые историки считают, что образ дракона появился в результате объединения тотемов различных древних племен, и эта версия выглядит вполне логичной.

И драконовы лодки получили такое название потому, что копировали облик дракона. Мы попали в Мацяо в разгар «культурной революции», и гонки на драконовых лодках, проходившие каждый год на Праздник начала лета, теперь были раскритикованы и упразднены как устаревший обычай. Лишь из рассказов деревенских я узнал, что в старые времена на эти гонки собирался народ со всей округи, деревни по берегам реки Ло боролись друг с другом за первенство, и члены проигравших команд сходили на сушу, обмотав головы собственными штанами, готовые к целому граду насмешек и оскорблений. Еще рассказывали, что в старые времена драконовы лодки семижды семь раз промазывались тунговым маслом – приступая к работе над такой лодкой, мастера непременно возжигали благовония и делали многочисленные приношения в храмах, а готовую лодку берегли пуще зеницы ока: не мочили под дождем, не оставляли на солнце и не спускали на воду без особой надобности, и лишь когда подходил день состязаний, молодые парни под бой барабанов несли ее на плечах к месту начала гонки. И даже если путь их лежал вдоль реки, все равно лодка должна была ехать на гребцах, а не гребцы на лодке.

Я спросил, к чему такие сложности.

Мне объяснили, что лодке надобно как следует набраться сил и не утомиться раньше времени.

Так в день праздника дракон снова превращается в обычного зверя, и сил у этого зверя, прямо скажем, немного.

▲ Бéсовы клёны
▲ 枫鬼

Начиная работать над этой книгой, я задался честолюбивой целью увековечить в ней все, что когда-либо видел в Мацяо. Я десять с лишним лет занимаюсь писательством, но мне все меньше нравится читать и сочинять романы – я имею в виду традиционные фабульные романы. Романы, в которых ведущие персонажи, ведущее настроение, ведущий сюжет безраздельно занимают все поле зрения автора и читателя, не позволяя хоть на секунду посмотреть в сторону. Если в традиционном романе и встречаются отвлеченные пассажи, они служат не более чем редкими украшениями основному сюжету, жалкими подачками, которые тиран бросает своим подданным. Следует признать, что фабульные романы имитируют ту оптику, которой мы воспринимаем реальность, и потому имеют полное право на существование. Но если немного поразмыслить, мы увидим, что чаще всего реальная жизнь не соответствует романной схеме, где основное действие движется по узкой колее причин и следствий. Каждый из нас находится на пересечении двух, трех, четырех, а порой и десятка нитей причинно-следственных связей, и за пределами этих нитей лежит еще целое множество объектов и явлений, которые тоже являются неотъемлемой частью нашей жизни. И по какому праву та или иная тема (персонаж, настроение, сюжетная линия) романа претендует на гегемонию в этой запутанной сети причин и следствий?

Как правило, из традиционного романа исключается все, что «не имеет значения». Но в мире, которым правит религия, не имеет значения наука, в мире, где над всеми живыми существами царствует человек, не имеет значения природа, в мире политики не имеет значения любовь, а в мире денег не имеет значения красота. Я подозреваю, что в действительности все объекты и явления, существующие в мире, абсолютно тождественны друг другу по своему значению, а маловажными и неинтересными они представляются нам лишь потому, что выбраковываются писателями и отторгаются читателями, у которых сложились свои представления о том, что имеет значение, а что нет. Очевидно, что наше понимание важного и маловажного не является чем-то врожденным и неизменным – как раз наоборот, на него влияет и минутная мода, и устоявшиеся практики, и тенденции культуры – зачастую это понимание формируется теми самыми романами, которые мы читаем. Иными словами, мы помогаем воспроизводству идеологии, прошитой в самой традиции нарратива.

Но память и воображение даны мне не только для воспроизведения традиции.

Поэтому меня так тянет выйти за пределы узкой сюжетной колеи, отвлечься на детали, которые поначалу могут показаться лишенными всякого значения: например, понаблюдать за случайным камнем, описать одинокую звезду, изучить ничем не примечательный дождливый день или во всех подробностях рассмотреть спину случайного незнакомца. Или хотя бы написать главу о дереве. В Мацяо, как я ее себе представляю, растет хотя бы одно большое дерево, и я должен вырастить это дерево – нет, даже два дерева – два больших клена на страницах моей рукописи и поселить в нижнем гуне Мацяо, на склоне горы позади дома дядюшки Ло. Один в высоту будет больше восьми чжанов⁴⁴, другой дорастет до шести чжанов, по дороге в Мацяо вы издалека увидите, как макушки бесовых кленов вонзаются в небо, деля его на отрезки.

Составить жизнеописания двух старых кленов – что может быть лучше.

Деревня без старого дерева похожа на дом без родителей или на голову без глаз – с какой стороны ни посмотри, такой деревне будто не хватает сердцевины. И сердцевиной Мацяо были два старых клена. Все мацяоские пащенята когда-то вдыхали шелест их листвы, с молоком матери вбирали пение цикад в их кронах и хотя бы однажды разглядывали пугающие картины в причудливых очертаниях наростов на их коре. Бесовы клены не нуждались в догляде, и в хорошие времена деревенские о них даже не вспоминали, а если и вспоминали, старались обходить стороной. Зато клены охотно принимали под свою сень людей одиноких, шелестом листвы омывали их тоску, и из россыпи серебра, просеянной сквозь густые кроны, которое то плясало под ногами, то разбегалось в разные стороны, то струилось по земле, то возвращалось к своему истоку, сотворяли ясные, безоблачные сны.

Уже не дознаться, кто и когда посадил эти клены, деревенские старики ничего толком не рассказывали. А бесовыми их прозвали много лет назад, когда весь лес на горе погиб от страшного пожара, и только два клена остались невредимы – им даже листьев не обожгло. С той поры деревенские взирали на бесовы клены со всё возрастающим трепетом, а легенды о них множились день ото дня. Рассказывали, будто узлы и наросты на их коре напоминают силуэты людей – в ненастную погоду силуэты вырастают сразу на несколько чи, но, завидев человека, принимают прежние размеры. Ма Мин рассказывал совсем уж невероятные вещи: будто бы однажды он прилег отдохнуть под меньшим кленом, шляпу доули повесил на кленовый сук. Проснулся среди ночи от раскатов грома, посветил фонариком – а шляпа уже на макушке клена. Разве не чудеса?

Еще Ма Мин рассказывал, будто в молодости учился на художника. Однажды он решил зарисовать два старых клена, но после на три дня слег с лихорадкой, а правая рука так разболелась и опухла, что больше он к ним не подступался.

Если клены даже нарисовать не удавалось, в деревне и речи быть не могло о том, чтобы их спилить. И они росли все выше и выше, притягивая взгляды путников за несколько десятков ли. Правда, деревенские могли срубить кленовую ветку, обмотать ее красной тряпкой и повесить на ворота, чтобы отгонять злых духов, или вырезать из нее молитвенный барабанчик муюй⁴⁵ – говорили, такие обереги творят настоящие чудеса. Как-то раз начальство коммуны привлекло меня к проектированию ирригационных сооружений и отправило в уездный центр, чтобы скопировать там нужные карты и чертежи. Со мной поехал школьный учитель по фамилии Фань. И в засыпанном пылью архиве уездного управления водного хозяйства мы выяснили, что после 1949 года никто не занимался картографированием нашей местности, а все проектные работы выполнялись по военным картам, оставшимся от японцев. Эти черно-белые карты с масштабом 1:5000 были достойны самого Чжугэ Ляна⁴⁶, план одной небольшой коммуны занимал на них целое полотно. Высота отсчитывалась не от уровня моря, а от фундамента крепостной стены в районе Сяоумэнь⁴⁷. Говорили, японцы заказали эти карты кому-то из предателей еще до начала войны, и тут поневоле восхитишься тем, насколько обстоятельно они готовились к наступлению.

И даже на старой японской карте в глаза сразу бросались два мацяоских клена – японцы специально обвели их красным карандашом. Учитель Фань со знающим видом сказал, что так они отмечали знаки воздушной навигации.

И я вспомнил, что мацяосцы в самом деле встречались с японскими самолетами. Бэньи рассказывал, что, когда это чудище впервые полетело над деревней, его старший дядька принял самолет за огромную птицу и закричал детям, чтобы насыпали во дворе зерна, а соседям велел тащить веревки – подманим ее и будем вязать!

Самолет не снижался, и дядька Бэньи закричал в небо:

– Гляди, долетаешься у меня! Долетаешься!

Только Оглобля Си догадался, что это не птица, а японский самолет, который летит на бомбежку. Но Оглобля через слово нес глухомань, поэтому его предостережений никто не разобрал. А дядька Бэньи рассуждал так: говорят ведь, что японцы – коротышки, откуда у них возьмутся такие большие птицы? Деревенские прождали птицу целый день, но она так и не спустилась клевать их зерно. А когда на другой день полетела в обратную сторону, еще и обгадила деревню бомбами – грохот стоял такой, что горы качались. Дядьку Бэньи убило взрывом, снаряд оторвал ему челюсть и забросил на дерево, как будто дядька решил отхватить кусок от птичьего гнезда на ветке. Бэньи так и остался туговат на ухо – может, сказалась контузия, а может, испуг при виде залетевшей на дерево челюсти.

Во время той бомбежки погибло трое деревенских, а если считать отложенный взрыв, которым спустя тридцать лет убило маленького Сюнши (см. статью «Сокровище»), то всего погибших было четверо.

Можно посмотреть на эту историю под таким углом: если бы не бесовы клены, стали бы японские самолеты летать над Мацяо? Стали бы сбрасывать бомбы? В конце концов, вряд ли японцев могла всерьез заинтересовать какая-то горная деревушка. Без отмеченных на карте кленов японцы не полетели бы над Мацяо, не увидели, как внизу кричит и улюлюкает толпа деревенских, и приберегли бы эти бомбы для кого-нибудь поважнее.

Все случилось из-за двух кленов: четыре смерти и все истории, последовавшие за ними.

С той поры бесовы клены облюбовали окрестные вороны, и густые кроны то и дело взрывались хлопающей чернотой. Ворон пытались отвадить, бегали за ними с факелами, разоряли гнезда, но зловещие птицы упрямо возвращались и вновь разбивали свой лагерь на кленовых верхушках.

Из года в год Мацяо оглашал вороний грай. Говорили, на ветвях бесовых кленов в разное время повесились три женщины. Я почти ничего о них не знаю, слышал только, что одна покойница сначала отравила мужа, а после пришла к бесовым кленам и повесилась. Было это очень давно.

Я проходил мимо бесовых кленов, как мимо любых других деревьев, трав или камней, не обращая на них особого внимания. Я никогда не думал: вот они – создания, укрывшиеся в складках времени, мы даже не представляем, на что они способны, их ветви и листья копят в себе опасность, чтобы однажды она с грохотом прорвалась наружу и вынесла кому-то очередной приговор.

Иногда я думаю, что деревья отличаются друг от друга точно так же, как и люди. Гитлер тоже был представитель рода людского. И попадись он для изучения какому-нибудь инопланетянину, тот полистал бы свой инопланетный справочник и по внешним чертам, по способности к прямохождению и умению регулярно обмениваться звуками с представителями своего вида определил того как человека. И был бы прав. Найденные археологами дощечки ханьского времени с «Чускими строфами»⁴⁸ – это книга. И попади ханьские дощечки в руки какому-нибудь израильскому ученому, не владеющему китайским языком, при наличии достаточной эрудиции и сообразительности он смог бы установить, что перед ним китайская книга, просто опираясь на начертание иероглифов, материал дощечек и место их обнаружения. И тоже был бы прав. Но много ли проку в этих «правдах»?

И если мы скажем, что бесовы клены являются деревьями и относятся к роду Acer, много ли проку будет в этой истине?

У дерева нет сознания и свободы, присущих человеку, но подчас оно занимает не последнее место в запутанной сети причин и следствий, составляющих нашу жизнь. В таком случае одно дерево подчас может так же разительно отличаться от другого, как Гитлер отличался от Ганди, как «Чуские строфы» отличаются от инструкции к электробритве. И даже если мы вызубрим целый свод ботанических справочников, чтобы изучить какое-нибудь ничем не примечательное дерево, это окажется только началом нашего знакомства.

Два старых клена погибли в начале лета 1972 года, меня тогда в деревне не было. На обратном пути я издалека заметил, что в очертаниях горизонта чего-то не хватает, даже решил поначалу, что забрел не туда. Деревня тоже переменилась, дома будто вышли из сумрака, улицы купались в слепящем свете. Вот оно что – тень от кленов пропала. По деревне расплывался запах древесного сока, дорога была присыпана толстым слоем стружки и опилок, тут же лежали груды веток, увитые паутиной и птичьими гнездами, и никто не тащил их домой на растопку, а вздыбившаяся валами земля подсказывала, что недавно на этом месте происходила ожесточенная схватка. В ноздри бил терпкий перечный запах, но я не понимал, откуда он исходит.

Ветви под ногами ломались с сухим стариковским треском.

Указание спилить клены пришло из коммуны: говорили, что в новый зал собраний потребовались стулья, заодно эта мера была нацелена на борьбу с деревенскими суевериями. Мацяосцы все как один отказались браться за пилы, пришлось начальству пригнать в деревню бывшего помещика, который как раз проходил трудовое перевоспитание, а в помощники ему отрядили два семейства бедняков, пообещав им списать по десять юаней долга. Скоро я побывал в зале собраний коммуны и увидел новые стулья, сработанные из мацяоских кленов: после всех партийных собраний, собраний, посвященных планированию рождаемости, водопользованию и свиноводству, после банкетов и застолий на них чернели следы от грязных ботинок и виднелись жирные пятна. И тогда же по всем окрестным деревням разгулялась кожная зараза: людей мучил зуд, даже на улицу они выходили, рассупонившись и не прекращая остервенело чесаться. Чтобы унять зуд, несчастные терлись спинами об углы домов или вдруг ныряли рукой в штаны и чесались прямо во время обсуждения новых указаний из уездной управы. Никакие снадобья не помогали. Говорили, даже санитарный отряд, который прислали из уездного центра, не мог взять в толк, что это за напасть.

Пошел слух, что округу поразил «кленовый лишай», что бесовы клены решили отомстить за свою гибель и наслали на окрестные деревни кожный зуд, выставлявший людей в самом жалком, смешном и глупом виде.