Холодная комната

– А то, что вы – человек культурный и образованный, – продолжал Алексей Григорьевич, – подтверждается тем, что всё из квартиры продано, а икона стоит на месте. Как будто даже и не мешает.

Артемьев был удивлён.

– Что значит, как будто даже и не мешает? Я вас, признаться, не понимаю. Как, вообще, икона может мешать?

– Не знаю, не знаю. Вы никогда с женой не ругались из-за этой иконы?

– Из-за иконы?

– Да.

Некоторое время Артемьев смотрел на следователя без всякого выражения, а потом вдруг прижал ладони к лицу и громко заплакал. У Хусаинова моментально начала ныть голова. Он не ожидал, что ему придётся услышать такие звуки. Но он решил их не останавливать, проявляя какую-либо реакцию. На второй минуте раскрошил в пепельнице окурок.

– Что вы меня терзаете? – пропищал, наконец, Артемьев, опустив руки, – как будто вам неизвестно, что я весь день с работы не отлучался! Орал я ночью Ленке, орал, что надо бы ей язык оторвать! Ну, и что с того? Неужели ж я такой идиот, чтобы после этого своего дурацкого крика, который весь дом услышал, такое с нею проделать? Я никогда не пью до беспамятства, это каждый вам подтвердит!

– Да вы расскажите, как было дело-то, – предложил Хусаинов, – но только коротко, внятно.

Артемьев вмиг успокоился и предельно внятно всё рассказал. Накануне вечером он халтурил – ходил по вызовам. На Шестнадцатой Парковой был заказ на врезку замка. Заказчицей оказалась женщина средних лет, по имени Ольга. Врезав замок, Артемьев исполнил ещё одно её пожелание, высказанное взглядом и поведением. Восхищённая Ольга преподнесла ему в дар икону – судя по всему, древнюю, очень ценную. На иконе была изображена сказочно красивая женщина с ярко-рыжими волосами и костяным гребешком в руке.

– А вы ничего не путаете? – перебил Хусаинов.

– Насчёт чего? – не понял Артемьев.

– Ну, насчёт изображения на иконе.

– Нет, ничего не путаю. Молодая баба – стройная, рыжая, с гребешком. Да вы можете сами удостовериться! Она там, на шкафу стоит.

Алексей Григорьевич промолчал, и рассказ продолжился. Возвратившись домой, Артемьев застал жену свою пьющей клюквенную настоечку. Тем не менее, она сразу же догадалась, что муж её напаскудил, и учинила ему скандал. Когда Виталий Васильевич попытался к ней подлизаться, она его оттолкнула и заорала, имея в виду икону: «Пусть эта тварь с тобой спит!» Тогда он и крикнул : «Язык тебе оторвать за эти слова!» После этого разошлись по комнатам, легли спать.

– А дальше вы знаете, – завершил Артемьев, – утром я ушёл на работу. Она храпела. Вечером прихожу, и – глазам не верю: язык валяется на полу, Ленка – на диване, всюду – кровища!

– А на икону не посмотрели?

– Да вроде нет. А зачем?

– Взгляните сейчас.

Недоумевая, Артемьев встал и поплёлся в комнату. Хусаинов ожидал крика, но прозвучал лишь возглас:

– Ого!

Вернулся Артемьев с вытянутым лицом. Плюхнувшись на стул, налил себе коньяку.

– Это та икона? – спросил Алексей Григорьевич.

– Вроде, да! А может быть, нет. Ведь её могли подменить! А? Как вы считаете?

Хусаинов молчал. Артемьев осушил рюмку и прохрипел:

– Это невозможно! Куда она могла деться?

– Дайте мне адрес женщины средних лет с Шестнадцатой Парковой, – попросил Хусаинов, вытащив записную книжку и авторучку. Артемьев вспоминал долго. Наконец, вспомнил:

– Дом десять. А корпус, кажется, три. Да, три! Квартира семьдесят пять. Десятый этаж.

– Это точно?

– Точно!

Хусаинов записал адрес и выпил полстакана вина.

– Виталий Васильевич, нужно будет ещё раз внимательно посмотреть, не пропало ли что-нибудь из квартиры. Любая мелочь важна!

– Чему пропадать-то, господи? – отмахнулся Артемьев, скорчив презрительную гримасу, – вы сами видите, как мы жили! Интеллигенты, …!

– Тем не менее.

– Твою мать! – донеслось вдруг с лестницы. Вслед за этим раздался грохот двери, с размаху ударившейся о стену, затем ещё один грохот, на этот раз – от удара в пол пятидесяти семи килограммов. Вскочив и выбежав в коридор, Хусаинов увидел там Кременцову. Она лежала ничком, широко раскинув длинные ноги в чёрных колготках. Обуви на них не было. Пахло кровью. Одной рукой лейтенант сжимала бинт в упаковке, а другой – ключ с заводным колечком.

– Юлька, ты почему лежишь на полу? – спросил Хусаинов, – и где твои английские туфли?

– В жопе, – хрипло ответила Кременцова, вставая на четвереньки, – я триста метров скакала на одной ножке, как оловянный солдатик, потом – по лестнице этой сраной! Хотела тут постоять, отдышаться малость, да прислонилась сдуру к двери!

Отдав шефу ключ, Кременцова поползла в ванную.

– Да ты где поранилась-то? – вскричал Хусаинов, только теперь заметив, что лейтенант оставляет кровавый след.

– Сейчас расскажу!

В ванной Кременцова кое-как встала, сняла колготки и показала подошву правой ноги. На ней было пять глубоких колотых ранок, располагавшихся поперёк. Хусаинов кинулся было вызывать Скорую. Кременцова этому воспротивилась весьма бурно, и он, вернувшись, начал за ней растерянно наблюдать. Она взяла мыло, промыла ранки тёплой водой из душа, распаковала бинт и стала обматывать им ступню, злобно тараторя:

– Сраный комод! Уж не знаю, что она в нём хранит – наверное, кирпичи! Толкая его, я сломала шпильки – сперва одну, а потом другую! Естественно, психанула, швырнула туфли в мусоропровод. Иду обратно с ключом босая, сшибаюсь с какой-то девкой – чтоб ей, паскуде, с поносом в лифте застрять, и она роняет мне под ноги гребешок! Гребешок – изогнутый, упал, сука, зубцами кверху, и я на них наступила. Острые – жуть! Боль – адская, кровь херачит тремя ручьями! Девка – в истерике: извините, простите! Я её – матом!

– А как она выглядела? – взволнованно перебил Хусаинов.

– Длинная, рыжая! К морде я не присматривалась, но, кажется, неплохая морда… Ох, твою мать! Кровищи-то сколько вытекло!

– А одета во что? – спросил, прибежав из кухни, Артемьев.

– Меньше всего мне хотелось запоминать, во что эта тварь одета! Кровь, говорю, хлестала, как из свиньи! И до сих пор хлещет.

Завязав бинт, Кременцова поставила ногу на пол и обратилась к Артемьеву:

– Дайте тапки вашей жены!

– У неё, по-моему, тапок не было…

– Твою мать!

Прихромав босиком на кухню, Кременцова цапнула со стола бутылку вина, присосалась к горлышку и зачмокала.

– А ты где взяла бинт? – спросил Хусаинов. Его помощница не спешила с ответом. Лишь усосав бутылку, утерев рот рукавом мундира и плюхнув попу на стул, промямлила:

– У Андрюшки, шофёра вашего! Что же мне теперь делать?

– Я донесу тебя до машины и отвезу в травмпункт, – сказал Хусаинов, – но только сначала загляну к этой… как её…

– Загляните, – буркнула Кременцова и потянулась к стоявшему на другом конце стола коньяку. Этакое дело Артемьеву не понравилось. Он прищурил глаза, заскрипел зубами, однако этим и ограничился, рассудив, что если глупая кукла с фарфоровыми глазами годам к двадцати пяти получила звание лейтенанта – значит, её могила исправит. Понаблюдав, как она сосёт прямо из бутылки его любимый коньяк за полторы тысячи, он не то вздохнул, не то застонал и уплёлся спать к себе в комнату. Алексей Григорьевич, хлопнув дверью, пошёл на третий этаж.

Было без пятнадцати девять. От коньяка, а также из-за того, что день выдался тяжёлым и нервотрёпочным, Кременцовой сделалось грустно. Закинув ноги на газовую плиту, она закурила. Потом зевнула, рискуя вывихнуть челюсти, и – как будто глотнула ещё тоски. Захотелось плакать. Двадцать пять лет! Почти двадцать шесть. Ни мужа, ни жениха. Ещё бы – с таким характером! Мать с отцом давно умерли, положив здоровье на то, чтоб она кое-как окончила и спецшколу с углублённым изучением французского языка, и курсы английского, и спортивную школу, и музыкальную – по классу гитары, и юрфак МГУ. Вдобавок, они оставили ей двухкомнатную квартиру на Октябрьском поле. Лучше других наук пошло у неё дзюдо. Упорные тренировки не отразились на привлекательности её фигуры. Мускулы развились стальные, но не объёмные. Её вряд ли можно было назвать красавицей из красавиц, но ни один здоровый мужчина, даже самый капризный, не погнушался бы её обществом. Тем не менее, что-то всё же не клеилось – там, внутри, откуда ползла на глаза тоска, давя из них слёзы. Причиной тому был секс, всегда вызывавший у Кременцовой серьёзнейшие душевные потрясения. Она начинала либо сильно любить, либо ненавидеть каждого человека, с которым у неё происходил половой контакт. И то, и другое было мучительно. посему она относилась к сексу, как к операции, а точнее – как к ампутации: не отрежут – умрёшь, отрежут – измучаешься. Видя поздними вечерами стоящих на Тверской девушек в мини-юбочках, Кременцова кусала губы от лютой зависти к ним. Для них секс – работа. Да, мерзкая, но ведь мерзость не растворяется в их крови! Она, в худшем случае, липнет к коже. Ополоснулась под душем, и снова хочется жить. Ах, если бы у неё всё было так просто! Если бы у неё всё было так замечательно!

Кременцова опять зевнула, и, чтоб развеять мрачное настроение, принялась разглядывать окружающие предметы. Все они были старыми и облезлыми, от солонки до холодильника. Всюду – грязь, окурки, обрезки сыра. В раковине – гора немытой посуды. Стол весь прожжён, линолеум – продран. На холодильнике, поверх кипы журналов, лежит том Гоголя. Первый том – «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Миргород». Он заложен окурком, где-то уж на последней четверти. Виден жёваный фильтр. Интересно, кто из них читал Гоголя – этот тощий ханурик или его жена? Попытавшись представить их за этим занятием, Кременцова свесила голову и уснула.

Поднял её – да, сперва поднял, затем разбудил, голос Алексея Григорьевича. Слетая со стула, лейтенант Кременцова ногой задела стоявшие на плите кастрюлю и чайник. Те с адским грохотом полетели на пол, и по всей кухне разлился прокисший борщ. Раздражённо глянув на очумело моргающую помощницу, Хусаинов крепче прижал телефонную трубку к уху и продолжал:

– В этом же подъезде, этажом ниже. Мартынова, Вероника Валерьевна. Задушили. Она была свидетельницей по делу. Я тут один, с Кременцовой. Жду.

Глава четвертая

Чёрный «ГАЗ-31 02» с включённой сиреной летел по Главной аллее Измайловского парка в сторону Первомайской. Андрей, заслуженный мастер спорта по автогонкам, превосходил самого себя. Юля Кременцова сидела сзади, судорожно сжимая двумя руками ручку двери, и не отрывала глаз от окна. Видела она какие-то смутные очертания и огни, точнее – их вихрь, очерчивавший вокруг изменчивые, головокружительные спирали. Сквозь вой сирены время от времени прорывались жалобные гудки подрезанных и едва не задетых автомобилей. У Кременцовой душа из пяток не поднималась ни на секунду. Её постылая жизнь внезапно ей стала очень мила. «Мне двадцать пять лет!» – думала она, – «Только двадцать пять! О, боже! Как страшно!

Алексей Хусаинов, сидевший рядом с водителем, говорил по радиотелефону новейшей модификации. Он звонил руководству, звонил Перинскому, звонил Бровкину – своему второму помощнику, и звонил Хомяковой Ольге – той самой женщине, у которой Артемьев врезал замок накануне. Дольше всего Хусаинов общался именно с нею. Он называл её Оленькой, успокаивал, убеждал и как бы шутя предостерегал, что если ей будет присвоен официальный статус свидетеля, то в прокуратуру придётся ездить как на работу, посему лучше дать разъяснения неформально. Женщина дважды бросала трубку, однако на третий раз всё же согласилась его принять, посулив сперва позвонить в городскую прокуратуру и навести о нём справки.

– Да что вы с ней канителитесь, с этой шваброй? – негодовал Андрей, включив третью скорость и выезжая на встречную для обгона целой колонны машин перед светофором, – надо бы опергруппу направить к ней – пусть дверь вышибут да мозги ей вправят маленько, чтоб разучилась трубки швырять!

– Так нельзя, дружок, – возразил Алексей Григорьевич, разминая пальцами сигарету, – время не то. Да и ерундой мы, кажется, занимаемся.

Пошёл дождь. «Волга» уже мчалась по Первомайской. Близ Пятой Парковой её резко обошёл большой внедорожник – «Шевроле Тахо». После обгона он неожиданно развернулся боком и встал, как вкопанный, перегородив Первомайку. Андрюшка еле успел ударить по тормозам. Десятка два-три тормозных колодок заскрежетало и сзади.

– Ого! – сказал Хусаинов, просунув руку за отворот пиджака, – это интересно!

– Ух, ты! – примерно таким же тоном пискнула Кременцова, чувствуя себя вырванной из лап тигра сердитым сторожем зоопарка, готовым дать ей по заднице, – во дела!

Из «Шевроле Тахо» выпрыгнули два джентльмена стильного вида и атлетического сложения. На одном был красный пиджак, на другом – зелёный. Пружинистыми походками они двинулись к «Волге».

– Вы что, взбесились? – крикнул Андрей, опустив стекло. Выходцы из джипа приблизились с двух сторон.

– Ты, братан, смотри, кому подрезаешь-то, – добродушно пролаял краснопиджачный, просунув руку, лучше сказать – ручищу, внутрь «Волги», – нам ведь до фонаря, что ты – мент!

С этими словами громила схватил Андрюшку за горло. Худенький автогонщик затрепыхался, задёргался, но, поскольку он посвятил всю жизнь лишь автомобильному спорту и никакому другому – сразу обмяк. Зелёнопиджачный, тем временем, молотил по «Волге» ногами в квадратноносых ботинках. Не доставая оружие, Хусаинов распахнул дверь, чтобы выйти, но босоногая Кременцова сделала это раньше. Захлопнув дверь перед шефом, она подсечкой свалила с ног зелёнопиджачного, и, расквасив ему нос пяткой, бросилась на второго. Тот отпустил Андрюшку и попытался её схватить, однако был схвачен сам – за запястье, и припечатан к асфальту таким изящным броском, что можно было подумать – не девушка подняла его на бедро, а слон поддел бивнем. При этом его зубам досталось не меньше, чем носу его напарника, потому что он влетел ртом в бордюр. Раздался довольно неплохой хруст.

– Убирайтесь, живо! – взвизгнула Кременцова, вырвав из кобуры пистолет. Вполне можно было этого и не делать, как и не топать ногой, притом забинтованной. Оба джентльмена разом вскочили на ноги, плюясь кровью, и энергично ринулись к джипу, который через секунду после того, как они в него запихнулись, сорвался с места и ускользнул за пределы видимости.

– Вот это, блин, Голливуд! – прохрипел Андрей, когда Кременцова вернулась в «Волгу». Ослабив галстук, прибавил:

– Ну, вы даёте, Юлия Александровна!

– Юлька наша давать умеет, – подтвердил Хусаинов и повернулся к помощнице, – ты повязку не промочила в луже?

– А что, нельзя повязку мочить?

– Конечно, нельзя! Зараза в раны проникнет – ногу оттяпают!

– Твою мать, – встревожилась Кременцова, – лучше бы вам, Алексей Григорьевич, сейчас голову оторвали! Андрюшка, дай ещё один бинт и перекись!

Весь остаток пути до Шестнадцатой Парковой Кременцова, вывернув ногу, дезинфицировала обильно кровоточившие ранки и забинтовывала ступню. Это у неё получилось лучше, чем в первый раз – нога как бы оказалась в белом носке с пустотой на пятке. Снятый же бинт спортсменка, не долго думая, вышвырнула в окно.

– Тебе говорили, что надо ехать в больницу, – бесил её Хусаинов.

– Если бы я в больницу поехала – вы бы ехали сейчас в морг, Алексей Григорьевич! Ну вас на хер, честное слово!

Первый и второй корпуса дома номер десять по Шестнадцатой Парковой находились возле дороги, третий же затерялся чёрт знает где – за помойкой, стройкой и детским садиком. Но Андрюшка быстро нашёл его и остановил машину перед подъездом. Тот был единственным.

– Всё, приехали, господа офицеры!

– Юлия Александровна, подожди меня здесь, я быстро, – проговорил Алексей Григорьевич, открывая дверь. Ответом ему было заявление, что он может не торопиться с Оленькой, пока Юлия Александровна будет здесь корчиться от боли. Пронаблюдав, как он, ссутулившись под дождём, шагает к подъезду со своим кейсом, Юлия Александровна высунула язык ему вслед, взяла у водителя сигареты и закурила на пару с ним. Некоторое время они молчали, слушая радио. Двор был светлым, но за его пределами далеко стояла плотная темень. Дождь усыпляюще шелестел по крыше машины.

– Андрюшка, а если мне в самом деле ногу отрежут, ты на мне женишься? – вдруг спросила тоскливым голосом Кременцова. Андрей, закашлявшись, повернулся к ней.

– Что за чушь? С какой пьяной радости тебе ногу должны отрезать?

– Ты на вопрос ответь.

– Но ведь я женат!

– Ты не разведёшься ради меня?

– Посмотрим.

– На что посмотрим-то? Что не видно сейчас?

Хусаинов, выйдя из лифта, полез в карман пиджака за спичками, потому что лифтовая площадка в форме угла освещалась одной-единственной лампочкой. Примыкали к этой площадке два коридора. Общие двери не были заперты, и за ними было светлее. Найдя нужную квартиру, следователь нажал на кнопку звонка. Дверь открылась сразу.

– Ещё раз здравствуйте, Ольга Викторовна, – сказал Алексей Григорьевич, удивлённо оглядывая хозяйку, – я вам звонил. Я – следователь.

– Входите, входите!

И Хусаинов вошёл. Закрыв за ним дверь, Ольга повела его в кухню. Идя за ней, он не отрывал глаз от её филейных частей, облепленных влажным шёлком халата. Голова Ольги была обмотана полотенцем.

Кухня имела вид неухоженный. На плите что-то жарилось.

– Удостоверение дайте, – потребовала хозяйка, предложив Хусаинову сесть за стол. Последовав приглашению, Алексей Григорьевич оказался рядом с целой горой мармелада, пряников и конфет в хрустальной посудине на высокой ножке.

– Пожалуйста.

Изучив документ, женщина вернула его владельцу.

– Одну минуту!

Сбегала в ванную, погремела чем-то, вернулась. Сев к столу боком, очень красиво закинула ногу на ногу.

– Ну, так что вы хотите знать, Алексей Григорьевич?

– Оленька, а вы чаю мне не нальёте? – вяло спросил Алексей Григорьевич, отдавая должное интуиции Кременцовой, – если не трудно.

– Не трудно. Дело привычное. Вы вина, может быть, хотите?

– Да, вина можно.

Ольга, вскочив, опять унеслась. Двигалась она не только стремительно, но и громко – шлёпанцы колотились о её пятки с чёткостью очень быстрого метронома. Но как она возвратилась – вечерний гость не услышал, ибо вернулась она без шлёпанцев, босиком. Поставив на стол бутылку «Кингзмараули» и два бокала, вручила следователю штопор. Откупоривание бутылок было вторым любимым занятием Хусаинова. Он вворачивал штопор неторопливо. Женщина наблюдала за ним сонными глазами, сидя напротив. Пальцы её тихонько скребли длинными ногтями пластиковую обшивку стола.

– А вы точно следователь?

– Моё удостоверение и помощница прокурора Москвы, телефон которого я вам дал, вас не убедили? Что же вам дать ещё, чтоб вы успокоились?

Она миленько рассмеялась.

– Я недоверчивая! К тому же, вы на следователя не очень-то и похожи.

– А на кого я похож? – спросил Хусаинов, выдернув пробку и наполняя бокалы.

– Пожалуй, что на студента.

Эти слова польстили Алексею Григорьевичу.

– Я так молодо выгляжу?

– Да, весьма. И чёлка у вас такая… ну, длинная!

Они выпили, съели по шоколадной конфете.

– Произошло убийство, – сказал затем Хусаинов. Ресницы неимоверной длины тревожно затрепетали.

– Какой кошмар! А при чём здесь я?

– Скажите, пожалуйста, вам вчера врезали замок?

– Врезали. И что?

– Как мастера звали?

– Мастера?

– Да.

– Не помню. Точнее, даже не знаю. Не спрашивала. А что? К чему все эти вопросы? Они мне кажутся странными. Объяснитесь, пожалуйста.

Хусаинов налил ещё.

– Убили его жену.

– Жену?

– Да.

Ольга неожиданно усмехнулась и осушила бокал.

– Алексей Григорьевич! Вы свихнулись, если решили, что это я убила его жену. Вы его не видели, что ли?

– Почему? Видел.

– И как он вам?

– Да никак.

– Ну а если вам он никак, то почему мне он должен быть по-другому?

– Потому, что мы с вами – разные люди. Настолько разные, что нас вместе в баню не пустят.

Она задумалась. Он рассматривал её руки – тонкие, белые, суетливые. Они были более выразительны, чем глаза. Руки и глаза, казалось, принадлежали двум разным людям. Например, синие огоньки газовой плиты Ольга созерцала, как одинокий костёр в зловещей ночной степи, но при этом руки её вели себя так, словно неподвижность была им в тягость.

– Давайте – ка ещё выпьем, – предложил Хусаинов, беря бутылку. Ольга кивнула, и предложение тут же было реализовано.

– Курить можно?

– Можно. Но уж скажите мне, наконец – что же вы хотите узнать, Алексей Григорьевич? Дело – к ночи.

– Я очень хотел бы знать, кто изображён на иконе, которую вы ему подарили, и где вы взяли эту икону.

Ленивый взгляд больших глаз переполз с конфорки на Алексея Григорьевича.

– Икону?

– Да.

– Он сказал, что я подарила ему икону?

– Именно так.

– Но это не так! Я этому алкоголику вовсе ничего не дарила!

Следователь молчал. Ольга разозлилась.

– Да вы с ума сошли! По-вашему, я настолько стара, что вынуждена заманивать к себе всяких озабоченных алкоголиков и дарить им подарки? Вы просто хам!

– Успокойтесь.

– Не успокоюсь я! – кипятилась задетая за живое дама, – может, и вы пришли ко мне за подарками? В таком случае, вон отсюда! Незамедлительно!

Хусаинов закуривал.

– Я пришёл проверить оперативную информацию. Не дарили – так не дарили. Значит, он врёт. Очень хорошо. Будем выяснять, зачем ему это нужно.

– Он что, иконой жену свою укокошил? – сменила женщина гнев на милость.

– Можно сказать, что да.

– Обалдеть! Икона, надеюсь, цела осталась?

– Да не совсем.

У Ольги опять задрожали губы от бешенства. Стукнув по столу кулаком, она пропищала:

– Я бы всех алкоголиков отдавала на растерзание львам! Да, львам! Зачем тратить деньги на прокорм львов в зоопарке, если есть гады, которые полагают, что можно ездить верхом на женщинах, а потом избивать их до смерти?

– Успокойтесь, – рассеянно повторил Хусаинов и поглядел на часы. Было уже двадцать минут одиннадцатого.

– Успокойтесь! – передразнила Ольга, – благодарю за рекомендацию! Вам легко говорить! Вы – сам такой, вижу! Мужчины все таковы!

Где-то в полутёмной, спрятанной за углом глубине квартиры пронзительно зазвонил телефон. Ольга поднялась, продолжая корчить презрительную гримасу, и с резким, злым вилянием ягодиц пошла брать звонок. Алексей Григорьевич стряхнул пепел в мусорное ведро, стараясь прислушиваться.

– Алло! – донеслось из комнаты, – вы ошиблись.

Стукнула трубка о телефон. Вслед за тем раздался тихий щелчок – не иначе, из телефонной розетки вынули вилку. Сразу же после этого прибежав обратно на кухню, Ольга опять уселась, выплеснула остатки вина в бокалы и убрала бутылку под стол.

– Простите, вспылила.

– Вы, как я вижу, ни разу не были замужем?

– Не была. И не собираюсь. Дура я, что ли? Уж на что мой отец был ангел, хоть и с погонами, а мать всё-таки умерла совсем молодая! Я её почти и не помню.

Чокнулись. Осушили бокалы.

– Но ведь случается, что и жёны переживают своих мужей, – заметил, давя зевок, Хусаинов. Ольга лишь усмехнулась и неконфликтно сделала взмах рукой – дескать, полно чушь городить, Алексей Григорьевич! Хусаинов опять взглянул на часы и встал.

– Ну что ж, мне пора. Приятных вам сновидений, Оленька.

Послюнявив пальцы, он погасил окурок, бросил его в ведро, и – куда быстрее, чем птица взмахивает крылом, повернулся к Ольге. В его руке был «Макаров», направленный ей в лицо, буквально перекосившееся от ужаса под слоями белой косметической маски. Разинув рот на неимоверную ширину, женщина отчаянно завизжала.

– На пол, сучара! – переорал её Алексей Григорьевич, – мордой в пол! Руки на затылок!

Глава пятая

Сигареты кончились. Дождь слабел, усиливался, опять слабел. Исчерпав все темы и рассказав друг другу по анекдоту, Андрюшка и Кременцова затянули романс о душистых гроздьях белой акации. На втором куплете зазвонил радиотелефон.

– Уроды! – взвизгнула Кременцова, больше всего на свете любившая петь дуэтом – неважно с кем, хоть с коровой. Просунув левую руку, все пять ногтей на которой были острижены, между спинками передних сидений, схватила трубку.

– Лейтенант Кременцова на связи!

– Юленька, – запищала трубка голосом заместителя районного прокурора, Инны Сергеевны Карнауховой, – Алексей Григорьевич сейчас где? Не в машине, часом?

– Нет, не в машине, Инна Сергеевна. Он в квартире у этой женщины, Ольги. Мы его ждём около подъезда.

– Да? Странно, странно! Я три минуты назад звонила туда, чтобы обсудить с ним один вопросик, и дама мне заявила, что я не туда попала. Но это глупость какая-то – я проверила свой звоночек, и оказалось, что номер был набран правильно. А потом телефон там выключили. Интрига, Юленька!

– Шок! – возмущённо ахнула Кременцова, – Инна Сергеевна, неужели он её там чехвостит?

Трубка хихикнула.

– Это бы меня удивило, хоть и не сильно. Я ещё час назад, когда он стал мне рассказывать про икону и гребешок изогнутый, заподозрила, что сухое вино – не такая суперполезная штука для мозговых сосудов, как он считает! Что там у тебя с ногой? Действительно травма очень серьёзная?

– Ерунда! Он преувеличил.

– Ты, в таком случае, поднимись туда, Юленька, посмотри, что там происходит! Если наш дорогой Алексей Григорьевич в самом деле крышей потёк – отправь его на больничный. Я разрешаю. Не на заслуженный отдых по инвалидности – на больничный. Ты понимаешь разницу?

– Да, конечно, – сухо отрезала Кременцова и положила трубку. Её трясло.

– Что случилось? – зевая, спросил Андрей.

– Пока непонятно. Видимо, мне придётся туда подняться.

Но подниматься ей не хотелось, тем более – босиком, со свежей повязкой, которую получилось так хорошо наложить.

– Татарская рожа! – пробормотала она, стиснув кулаки, – хренов ловелас! Развратный козёл!

– Кто, кто? Алексей Григорьевич?

Кременцова мрачно молчала. Её уже всю трясло, но не исключительно из-за злости. От пяток к шее скользкими, ледяными волнами полз озноб. Это было мерзко, да и некстати. Но, может быть, он уже спускается, вот-вот спустится?

– Засеки минуту, Андрюшка!

Положив пальцы правой руки с ногтями большой длины на запястье левой, спортсменка стала считать биение жилки. Правые ногти ей требовались для качественного звукоизвлечения из гитары. Андрей смотрел на часы.

Через полминуты дверь подъезда открылась, и вышла женщина. Молодая, стройная, рослая. Час спустя Андрей в своих показаниях называл эту даму девушкой. На ней были джинсы, кроссовки, курточка и бейсболка, надетая козырьком назад. Раскрыв зонт, дама огляделась и зашагала к детскому садику. Кременцова следила за ней пустыми глазами. Она как будто даже её не видела, хотя та проходила прямо под фонарём.

– Стоп! – сказал Андрей, опуская руку с часами, – ну, сколько там насчитала?

– Андрюшка, в семьдесят пятую поднимись, пожалуйста, на десятый! – крикнула Кременцова и распахнула дверь.

– Ты куда, куда? Повязку намочишь!

Но Кременцова, сверкая голыми пятками, уже мчалась по лужам за незнакомкой, успевшей скрыться во мраке за полосой фонарного света. Эхо крика Андрюшки ещё звенело, когда за ней исчезла и Кременцова.

– Вот истеричка чёртова! – проворчал Андрюшка, стукнув кулаком по рулю, – вот зараза бешеная! Вот сучка! Очередной закидон!

Продолжая ругань, сунулся было за сигаретами, вспомнил – кончились. Не хотелось ему никуда идти. Но выбора не было. Как ответственный человек и сын офицера, не мог он проигнорировать даже тень намёка на то, что шефу грозит опасность.

Лифта пришлось ждать долго, и поднимался он медленно. Дверь квартиры была распахнута. Алексей Григорьевич Хусаинов лежал ничком на полу, между туалетом и кухней. Не то лежал, не то плавал – под ним была лужа крови почти на весь коридор, до самой прихожей. Потрогав руку начальника, Андрей понял, что Скорую уже можно не вызывать. Он медленно прошёл в комнату, зажёг свет и увидел труп худой женщины в чёрном нижнем белье. Женщина лежала перед сервантом, одна из полок которого была вся заставлена импортным алкоголем. Крови из женщины вытекло ещё больше, чем из Алексея Григорьевича. В край бурой, застывшей лужи влипли два шлёпанца.

Подойдя к телефону, Андрюшка вытащил носовой платок, взял через него вилку, вставил её в розетку, так же взял трубку и авторучкой нажал семь кнопок.

– Прокуратура Ждановского района, – буркнула трубка после двенадцатого гудка, – старший лейтенант Никаноров.

Андрей сухо поздоровался со своим приятелем и предельно кратко обрисовал ситуацию.