Зов Ктулху: рассказы, повести

Внезапный порыв ветра, сильнее предыдущего, подхватил рукопись и понес прямо в окно. В отчаянии я попытался догнать страницы, но они исчезли еще до того, как я достиг изломанных ставней. Тогда я вспомнил о давнем желании выглянуть в окно, единственное на всей улице Озей, откуда был виден склон холма за высокой стеной и город, распростертый внизу. Было очень темно, но в городе всегда горели огни, и я ожидал увидеть их свет среди дождя и ветра. Но когда я выглянул из этого окна под коньком самой высокой из окрестных крыш, пока захлебывалось пламя свечей и безумная виола завывала на ночном ветру, то увидел не город, что простерся внизу, не приветливые огни, что сверкали на знакомых улицах, но лишь мрак безграничного космоса, невообразимого космоса, где кишело движение и звучала музыка, и подобного не было на земле. И пока я стоял так, объятый ужасом, ветер погасил обе свечи на этой старинной мансарде под островерхой крышей, оставив меня среди первобытной, непроницаемой тьмы, где впереди был хаос и кромешный ад, а позади в ночи заливалась исступленным, демоническим лаем обезумевшая виола.

Я отшатнулся, не имея никакой возможности зажечь огонь, врезался в стол, перевернул стул и наконец, на ощупь сквозь тьму, добрался туда, где в непроглядной черноте безобразно вопила музыка. Какие бы силы ни противостояли мне, я мог хотя бы попытаться спасти Эриха Занна и себя самого. Мне показалось, что какая-то холодная тварь коснулась меня во мраке, и я закричал, но крик утонул в омерзительном вое виолы. Вдруг я ощутил удар бешено пилившего смычка и понял, что музыкант сидит совсем рядом. Протянув руку, я нащупал спинку стула Занна, затем его плечо и встряхнул его, пытаясь привести в чувство.

Ответа не последовало, лишь беспрестанно визжала виола. Я коснулся его головы, остановив ее механические кивки, и закричал ему в ухо, что мы должны бежать прочь от неизвестных созданий, таящихся в ночи. Но он не откликнулся, все так же исторгая из своей виолы немыслимые звуки, и мне казалось, что вокруг нас на погруженной во мрак мансарде потоки ветра зашлись в безумной пляске. Я задрожал, дотронувшись до его уха, и сам не понял почему – но понял, когда ощупал его застывшее лицо; ледяное, окоченевшее, бездыханное лицо с остекленевшими глазами, бессмысленно уставившимися в космическую пустоту. Тогда каким-то чудом я сумел отыскать дверь, открыть массивную деревянную задвижку и стремглав кинулся прочь от того, чей взгляд застыл там, во мраке, и леденящего кровь воя виолы, лишь яростней звучавшей мне вослед.

По нескончаемой лестнице погруженного во тьму дома я несся гигантскими скачками, не чуя ног, выбежал на узкую, крутую старинную улицу с ее ступенями и покосившимися домами и ринулся вниз по этим ступеням, по грохочущей булыжной мостовой к лежавшим внизу улочкам и тлетворной реке с обрывистыми берегами; задыхаясь, бежал по мрачному, величественному мосту навстречу известным нам широким, безопасным улицам и бульварам; вот те из ужасных впечатлений, что сохранила моя память. И я помню, что ветра не было, в небе сияла луна, а город сверкал огнями.

Несмотря на всю тщательность моих трудов, с тех пор я так и не сумел найти улицу Озей. Но я не вполне сожалею об этом, как и о том, что невообразимая бездна поглотила исписанные убористым почерком листы, способные раскрыть тайну музыки Эриха Занна.

1922

Другие боги

На самой высокой из земных гор живут боги земли, чтобы ни один человек не мог сказать, будто видел их. Когда-то они жили на более низких вершинах, но с тех пор как люди, обитавшие на равнинах, стали лазать по снежным горам, им приходилось перебираться все выше и выше, пока в их распоряжении не осталась всего одна гора. Уходя с прежних вершин, боги тщательно следили, чтобы унести с собой все приметы своего пребывания, и только однажды, говорят, они не стерли высеченный лик с горы, которую они называют Нгранек.

Итак, они поселились на не ведомом никому Кадате в ледяной пустыне, куда пока не добирался ни один человек, и стали еще более суровыми, потому что в случае прихода человека бежать им было некуда. Боги стали суровыми, и если когда-то они смирялись с напористостью людей, то теперь запрещали им приходить, а коли они приходили, то запрещали им уходить. Счастье людей, что они не знают о Кадате в ледяной пустыне, а иначе они бы непременно отправились покорять его.

Время от времени боги, соскучившись по своим прежним горам, навещают их в безветренные ночи и тихонько плачут, пытаясь поиграть на их склонах, как играли когда-то. Люди видят слезы богов на белоснежной вершине Тураи, но принимают их за дождь, и они слышат вздохи богов в печальных утренних ветрах Лериона. Путешествуют боги на кораблях-тучах, и мудрые пастухи знают предания, которые удерживают их вдалеке от высоких гор в туманные ночи, потому что в наши времена боги не такие снисходительные, как прежде.

В Ултаре, что за рекой Скай, жил однажды старик, которому очень хотелось посмотреть на богов земли. Был он начитан в семи тайных книгах земли и знаком с Пнакотикскими рукописями, рассказывающими о далеком и морозном Ломаре. Звали его Барзай Мудрый, и крестьяне любят рассказывать, как он поднимался на гору в ночь, когда случилось необычное затмение.

Барзай так много знал о богах, что мог сказать, когда они рядом, а когда далеко, и столько разгадал их тайн, что его самого считали полубогом. Это он дал мудрый совет жителям Ултара, когда они приняли свой замечательный закон, запрещающий убивать кошек, и он первый сообщил молодому священнику Аталу, куда отправляются в полночь черные кошки накануне Дня святого Иоанна. Барзай знал много преданий о богах земли, и ему захотелось самому посмотреть на них. Барзай верил, что его великое знание защитит его от их ярости, поэтому решил подняться на вершину высокой и скалистой горы Хатег-Кла, когда, как ему было известно, боги будут там.

Хатег-Кла находится довольно далеко за Хатегом, в честь которого получила свое имя, где нет ничего, кроме камней, и вздымается ввысь подобно каменной статуе в безлюдном храме. Вокруг ее вершины туманы всегда печальны, потому что туманы – это память о богах, а боги любили Хатег-Кла, когда жили на ней в далекие времена. Часто боги земли приплывают на Хатег-Кла на своих кораблях-тучах, и тогда они окутывают бледной дымкой ее склоны, чтобы поплясать, как встарь, при ярком лунном свете. Крестьяне в Хатеге говорят, что никогда не надо ходить на Хатег-Кла, но смертельно опасно подниматься на нее ночью, если бледная дымка скрывает от людских глаз вершину горы и луну. Однако Барзай не захотел слушать их, когда явился в Хатег из соседнего Ултара вместе с молодым священником Аталом, который был его учеником. Всего лишь сын трактирщика, Атал иногда поддавался страху, зато отец Барзая был ландграфом и жил в замке, поэтому его сын отроду не был суеверен и только смеялся над пугливыми крестьянами.

Несмотря на мольбы местных жителей, Барзай и Атал отправились из Хатега в каменистую пустошь и по ночам возле костра беседовали о богах земли. Много дней они были в пути и издалека видели вершину Хатег-Кла, окруженную печальными облаками. На тринадцатый день они приблизились к подножию одинокой горы, и Атал сказал о своих страхах. Но Барзай был старый и мудрый и не ведал страха, поэтому стал храбро взбираться вверх по склону, не знавшему прикосновения человеческой ноги со времен Сансу, о котором со страхом рассказывают заплесневелые Пнакотикские рукописи.

Путь на гору был нелегким из-за ущелий, утесов и обвалов. Позднее добавились еще холод и снег, и Барзай с Аталом часто скользили и падали, но все же упорно карабкались вверх, помогая себе посохами и топорами. В конце концов воздух стал редеть и небо переменило цвет, путникам стало трудно дышать, но они шли и шли, поражаясь невиданным пейзажам и содрогаясь при мысли о том, что они увидят на вершине, когда луна исчезнет с глаз и гору окутает бледная дымка. Три дня они карабкались наверх к крыше мира, а потом разбили лагерь и стали ждать, когда облака закроют луну.

Четыре ночи не было облаков, и холодный лунный свет пробивался сквозь печальную туманную дымку, укрывавшую безмолвную вершину. Наступила пятая ночь, ночь полнолуния, и Барзай разглядел далеко на севере сгущающиеся тучи, после чего он и Атал уже не сводили с них глаз. Тяжелые и величественные, неторопливо плыли они в направлении Хатег-Кла, а потом выстроились вокруг горы высоко над головами следивших за ними людей, укрыв от их глаз и вершину, и луну. Целый час, не двигаясь с места, люди смотрели на кружащие облака, которые соединялись во все более уплотнявшуюся и пугающую завесу. Барзай знал много преданий о богах земли, поэтому он напряженно вслушивался в тишину наверху, а Аталу внушали страх холодный туман и темная ночь. Много прошло времени после того, как Барзай полез наверх, зовя с собой Атала, а он все не мог сдвинуться с места.

Идти в густом тумане было трудно, и хотя Атал в конце концов последовал за Барзаем, в пробивающемся сквозь облака тусклом свете луны он с трудом различал далеко впереди серый силуэт. Барзай все более удалялся. Несмотря на почтенный возраст, ему легче давалось трудное восхождение, чем Аталу, потому что он не боялся крутизны, одолевать которую было под силу лишь очень крепкому и смелому человеку, и не медлил перед черными широкими пропастями, которые Атал каждый раз боялся не перепрыгнуть. Скользя и спотыкаясь, они упрямо лезли вверх на скалы и оставляли позади головокружительные бездны, благоговея перед необъятностью и ледяным безмолвием страны снежных вершин и гранитных склонов.

Неожиданно Барзай пропал с глаз. В это время он поднимался на грозный утес, который встал у него на пути и испугал бы любого скалолаза, не вдохновленного богами земли. Атал был далеко внизу и как раз думал, что ему-то делать с утесом, как вдруг с удивлением заметил наверху свет, словно свободная от облаков и залитая луной вершина – место сбора богов – была совсем рядом. Атал полез дальше в направлении утеса и света, боясь еще сильнее, чем когда бы то ни было. И тут сквозь туман он услыхал Барзая, который восторженно кричал:

– Я слышал богов. Я слышал, как боги земли поют, пируя на Хатег-Кла! Барзай Пророк узнал голоса богов земли! Здесь негустой туман и луна светит ярко, и я скоро увижу, как весело пляшут боги на своей любимой горе Хатег-Кла. Мудрость Барзая возвысила его над богами земли! Ни их колдовство, ни их запреты не остановили его! Барзай увидит богов, гордых богов, неведомых богов, богов земли, которые не снисходят к людям!

Атал не слышал голосов, которые слышал Барзай, но он уже стоял возле утеса и искал, куда бы поставить ногу, когда Барзай крикнул еще громче:

– Тумана уже почти нет, и луна светит вовсю. Громкие и сердитые голоса у земных богов, боятся они Барзая Мудрого, который превзошел их… Мигает луна, когда пляшут земные боги. Теперь я увижу, как, прыгая и вопя, они пляшут в лунном свете… Темнеет… Боятся боги…

Пока Барзай кричал, Атал почувствовал перемену в воздухе, словно законы земли подчинились другим законам. Подъем стал еще круче, но идти по тропинке стало пугающе легко, и страшный утес уже не был помехой на пути, когда Атал приблизился к нему и полез вверх по опасно выпуклому склону. Луна почему-то потемнела, но Атал, продолжая подъем в тумане, слыхал из тьмы крики Барзая Мудрого:

– Погас свет луны, и боги пляшут во тьме. Небо вселяет ужас затмением луны, которого не предсказывали ни книги людей, ни книги земных богов… На Хатег-Кла творится неведомое колдовство. Боги не кричат в страхе, они громко смеются, и ледяные склоны поднимаются в неведомые глубины черных небес… И я тоже поднимаюсь… Вот! Вот! Наконец-то! Я вижу богов земли!

И тотчас Атал, которого какая-то сила подняла на головокружительную высоту, услыхал в темноте страшный смех, а потом вопль, какого не слышал ни один человек, разве что привидится ему в ночном кошмаре Флегетон. И страх, и ярость, скопленные за всю жизнь, выплеснулись в душераздирающем крике:

– Это другие боги! Другие боги! Исчадия надземного ада, стерегущие слабых богов земли!.. Не смотри… Беги прочь… Не смотри! Не смотри! Месть беспредельных бездн… Проклятая пропасть… Милостивые боги земли, я падаю в небо!

В тот миг, когда Атал закрыл глаза, прижал ладони к ушам и решил прыгать вниз, изо всех сил стремясь преодолеть то ужасное, что нисходило на него с неведомых высот, над Хатег-Кла прокатился оглушительный раскат грома, разбудивший всех добрых крестьян на равнине и честных жителей Хатега, Нира и Ултара, отчего они посмотрели на небо и увидели сквозь облака необычное затмение луны, о котором не сказано ни в одной книге. А когда луна показалась вновь, Атал, здоровый и невредимый, стоял на снегу гораздо ниже того места, откуда он мог бы увидеть земных богов или других богов.

А в заплесневелых Пнакотикских рукописях сказано, что мир был молод, когда Сансу вскарабкался на вершину Хатег-Кла и не нашел там ничего, кроме безмолвных снегов и камней. Все же жители Ултара, Нира и Хатега преодолели страх и взошли днем на гору в поисках Барзая Мудрого, однако отыскали они лишь необычный гигантский символ в пятьдесят локтей, словно резцом Циклопа выбитый на голом камне. Похожие на него символы ученые мужи встречали в тех жутких частях Пнакотикских рукописей, которые слишком стары, чтобы их можно было прочесть. Вот и все, что они нашли.

Барзай Мудрый исчез навсегда, и никто не мог уговорить благочестивого священника Атала помолиться за упокой его души. А еще жители Ултара, Нира и Хатега до сих пор боятся затмений, и, когда вершина Хатег-Кла и луна прячутся за облаками, они всю ночь молятся. Земные же боги пляшут время от времени на Хатег-Кла, ибо знают, что они здесь в полной безопасности, и с удовольствием приплывают на кораблях-тучах с неведомого Кадата, чтобы повеселиться на старый лад, как веселились они, когда земля была еще совсем юной и люди не пытались покорять недоступные вершины.

1933

Искания Иранона

В каменный город Телот однажды пришел юноша в венке из виноградных листьев на желтых, блестящих от мирры волосах и в пурпурном плаще, порванном о колючки на горе Сидрак, что находится по другую сторону старинного каменного моста. Сумрачные и суровые жители Телота, которые живут в квадратных домах, хмуро спросили чужеземца, откуда он пришел, как его зовут и что есть у него за душой. И юноша ответил им так:

– Зовут меня Иранон, и пришел я из Айры, далекого города, который уже почти не помню, но хочу отыскать вновь. Я пою песни, которые выучил в далеком городе, и мое ремесло – творить красоту из детских воспоминаний. Богатство мое в воспоминаниях, мечтах и надеждах, о которых я пою по ночам в саду, когда светит ласковая луна и западный ветер колышет бутоны лотосов.

Жители Телота выслушали юношу и зашептались между собой. В городе из гранита не знали ни смеха, ни песен, но суровые мужи, когда наступала весна, бывало, посматривали в сторону Карфианских гор и думали о лютнях далекой страны Оонай, о которых рассказывали путешественники. Вспомнив об этом, они попросили чужеземца остаться и спеть им на площади перед башней Млина, хотя им не понравились ни цвет его рваного плаща, ни мирра на его волосах, ни венок из виноградных листьев, ни юный золотистый голос. Вечером, когда Иранон пел им, старики молились, а слепец сказал, что видел нимб над его головой. Однако многие жители Телота зевали, а другие смеялись или шли спать, потому что Иранон не сообщил им ничего полезного, ведь он пел о своих воспоминаниях, о своих мечтах и надеждах.

– Я вспоминаю вечер, и луну, и ласковые песни, и окно в той комнате, где ты качала мою колыбель. А за окном сверкали золотые фонари, и тени плясали на мраморных стенах. Я вспоминаю лунный квадрат на полу, не похожий ни на что на свете, и странные фигурки, плясавшие в лучах луны, пока мама пела мне колыбельную песню. И еще я вспоминаю утреннее солнце, сверкающее летом над многоцветными холмами, и сладкий аромат цветов, приносимый западным ветром, для которого поют деревья.

О Айра, город из мрамора и бериллов, не забыть мне твоей красы! Как любил я теплые благоуханные рощи на другом берегу голубой Нитры и перекаты крохотной Кра в зеленой долине! В тех рощах и в той долине дети плели венки друг для друга, а в сумерках я грезил под деревьями, глядя на городские огни подо мной и извилистую Нитру с вплетенной в нее звездной лентой.

В городе были дворцы из цветного с прожилками мрамора с золотыми куполами и разрисованными стенами и тенистые сады с лазурными прудами и чистыми фонтанами. Я часто играл в тех садах, и плескался в тех прудах, и лежал, грезя, среди белых цветов под высокими деревьями. А иногда на закате я поднимался по крутой улице к крепости и с открытого места смотрел на Айру внизу, волшебный город мрамора и бериллов в прекрасном одеянии из золотых огней.

Давно я тоскую по тебе, Айра, в младенчестве покинул я тебя. Но мой отец был твоим царем, и я вернусь к тебе, ибо такова воля рока. В семи землях я искал тебя, но придет день, и я буду царить над твоими рощами и садами, над твоими улицами и дворцами, и тогда я буду петь людям, которые будут знать, о чем я пою, и не станут они смеяться надо мной и отворачиваться от меня, ибо я – Иранон, принц Айры.

На ночь жители Телота устроили чужеземца в хлеву, а поутру явился архонт и велел Иранону идти к сапожнику Атоку и стать его подмастерьем.

– Я – певец Иранон, – возразил юноша, – и не лежит у меня сердце к ремеслу сапожника.

– В Телоте все трудятся, – сказал архонт. – Таков закон.

И юноша ответил ему:

– Разве вы трудитесь не затем, чтобы жить и быть счастливыми? Ведь если вы трудитесь, только чтобы трудиться, где найдете вы свое счастье? Вы трудитесь, чтобы жить, а разве жизнь – не красота и не песня? Если нет певцов среди вас, то где же плоды ваших трудов? Труд без песни – все равно что утомительное путешествие без цели. Не лучше ли сразу умереть?

Архонт не понял его и упрекнул:

– Ты – странный юноша, и мне не нравятся ни твое лицо, ни твой голос. Речи твои богохульство, ибо боги Телота учили нас, что труд – благо. Наши боги обещали нам после смерти приют из света, чтобы мы могли вдосталь отдохнуть, и из ледовых кристаллов, чтобы никакие мысли и никакая красота не досаждали нам. А теперь иди к Атоку-сапожнику или до заката убирайся из города. Здесь все должны приносить пользу, а какая польза от песен?

Иранон вышел из хлева и отправился по узким каменным улочкам между квадратными гранитными домами на поиски чего-нибудь зеленого, но вокруг он видел одни камни. Хмурыми были лица людей, однако на каменной набережной медлительной речки Зуро сидел подросток и печальным взглядом провожал зеленые ростки с набухшими почками, которые паводком несло с гор. Мальчик спросил Иранона:

– Это о тебе говорил архонт? Ты ищешь далекий город и прекрасную страну? А я – Ромнод, плоть от плоти Телота, но еще не такой, как все в этом гранитном городе, поэтому тоскую по теплым рощам и дальним странам, где есть красота и песни. За Карфианскими горами находится Оонай, город лютен и танцев, о котором говорят, будто он красив и ужасен. Я бы пошел туда, если бы не был еще маленьким, ведь я не знаю дороги. А тебе надо идти. Ты будешь там петь, и люди будут слушать тебя. Давай вместе уйдем из Телота и вместе отправимся через весенние горы. Ты научишь меня путешествовать, а я буду слушать твои песни по вечерам, когда звезды одна за другой посылают грезы тем, кто любит грезить. А вдруг город лютен и танцев Оонай окажется еще красивее Айры, которую ты ищешь, ведь, говорят, ты давно не видел ее, да и она могла сменить имя! Пойдем в Оонай, золотоволосый Иранон! Тамошние жители поймут нас и примут, как братьев. Они не будут смеяться и хмуриться, слушая тебя.

И Иранон ответил ему:

– Пусть будет по-твоему, малыш. Если человеку в этом каменном мешке хочется красоты, он должен искать ее в горах и за горами, и я не оставлю тебя томиться возле медлительной Зуро. Однако не думай, будто радость и понимание ждут тебя за Карфианскими горами или где-то еще через день, через год, через пять лет. Знаешь, когда я был таким маленьким, как ты, я жил в долине Нартос возле холодной реки Ксари, где никто даже слышать не хотел о моих снах, и я сказал себе: вот подрасту, уйду в Синару, что на южном склоне, и буду там петь на базаре улыбчивым погонщикам верблюдов. А в Синаре все погонщики оказались пьяницами и грубиянами, и их песни не были похожи на мои, поэтому я спустился на барже по реке Ксари до города Джарен, в котором стены из оникса. Там солдаты посмеялись надо мной и прогнали меня прочь, и я отправился бродить по земле. Я видел город Стетелос, что рядом с великим водопадом, и болото на месте Сарната. Я был в Траа, Иларнеке и Кадатероне, что стоят на извилистой реке Ай, и долго жил в Олатое в стране Помар. Бывало, меня слушали, но таких всегда оказывалось немного, и я знаю, что хорошо мне будет только в Айре, в городе из мрамора и берилла, где мой отец когда-то был царем. Мы будем искать Айру, хотя почему бы нам не побывать в далеком городе лютен Оонае, который находится за Карфианскими горами и вполне может оказаться Айрой, хотя я так не думаю. Красота Айры превосходит любую мечту, и никто не может говорить о ней без восторга, а об Оонае лишь погонщики верблюдов шепчутся с вожделением.

На закате Иранон и маленький Ромнод покинули Телот и потом долго брели по зеленым горам и прохладным лесам. Трудной и путаной была их дорога, и никак не могли они приблизиться к городу лютен и танцев Оонаю, но по вечерам, когда появлялись звезды, Иранон пел о прекрасном городе Айре, а Ромнод слушал его, и оба были несказанно счастливы. Они ели сколько душе угодно красных ягод и фруктов и не замечали, как бежит время. Минуло много лет. Маленький Ромнод был уже не таким маленьким и, когда говорил, не срывался на петуха, а Иранон оставался каким был и все так же украшал свои золотистые волосы венком из виноградных листьев и брызгал на них пахучим лесным соком. Потом наступил день, когда Ромнод показался себе старше Иранона, а ведь он был совсем малышом, когда сидел на берегу медленной речки Зуро и печально смотрел на проплывавшие мимо зеленые ростки.

Но вот однажды вечером в полнолуние путники взошли на высокую гору и увидели внизу мириады огней Ооная. Крестьяне показали им дорогу на расположившийся неподалеку город, но Иранон сразу понял, что это не его родная Айра. Огни Ооная были непохожи на огни Айры, потому что горели ярко и вызывающе, а фонари Айры были нежными и волшебными, как лунное пятно на полу под окном, возле которого мать Иранона как-то пела ему колыбельную. Однако Оонай был городом лютен и танцев, поэтому Иранон и Ромнод спустились по крутому склону, чтобы найти людей, которым их песни и мечты подарят радость. Едва они появились в городе, как встретили бражников в венках из роз, которые переходили из дома в дом, высовывались из окон и сидели на балконах. Они внимали песням Иранона, осыпали его цветами и аплодировали ему. На минуту Иранон поверил, будто отыскал наконец людей, которые думают и чувствуют, как он, хотя город и в сотой степени не был так красив, как Айра.

Но наступило утро, и Иранон с отвращением огляделся кругом, ибо купола Ооная не золотились на солнце, а были серыми и скучными. И мужчины Ооная были бледными и скучными от вина и совсем не похожи на счастливых жителей Айры. Однако им нравились песни Иранона, и они осыпали его цветами, поэтому Иранон остался в городе, и с ним остался Ромнод, которому так понравилось здешнее шумное веселье, что он немедленно украсил свои темные волосы венком из роз и мирта. Вечерами Иранон часто пел гулякам, но сам он оставался таким, как всегда, увенчивал голову только виноградными листьями, помнил мраморные улицы Айры и чистую воду Нитры. В украшенных фресками залах короля пел Иранон, стоя на хрустальном возвышении, возведенном на зеркальном полу, и, пока он пел, он заражал слушателей своими мечтами, отчего в полу начинало отражаться что-то прекрасное и полузабытое, а не разгоряченные вином лица пирующих, которые осыпали его розами. Король приказал Иранону снять старый плащ и одел его в атласное платье с золотым шитьем, украсил его пальцы перстнями с зеленым нефритом, а запястья – браслетами из резной слоновой кости. Он поселил певца в золоченой комнате, увешанной гобеленами, и уложил спать на богатое ложе под шелковым, расшитым цветами балдахином. Вот так жил Иранон в Оонае, городе лютен и танцев.

Никто не знает, сколько прошло времени, но однажды король привел во дворец неистовых плясунов из Лиранийской пустыни и смуглых флейтистов из восточного города Драйнена, и с тех пор плясунам и флейтистам доставалось на пирах больше роз, чем Иранону. Ромнод же, который был маленьким мальчиком в Телоте, день за днем становился все грубее и краснее от вина, и мечты постепенно покидали его, да и песни Иранона уже не доставляли ему прежней радости. Загрустил Иранон, но не мог он не петь и не рассказывать по вечерам о городе своей мечты, о мраморно-берилловой Айре.

Однажды ночью багровый и жирный Ромнод тяжело захрипел на покрытом маковым шелком ложе в пиршественной зале и умер в корчах, пока бледный и худой Иранон пел сам себе в дальнем углу. Оплакав Ромнода и положив на могилу его любимые зеленые ветки с набухшими почками, Иранон снял с себя шелка и драгоценные каменья, надел свой поношенный плащ и венок из свежих виноградных листьев и, никем не замеченный, покинул город лютен и танцев Оонай.

На закате ушел Иранон искать свою родную страну и людей, которые поймут и полюбят его песни и мечты. Во всех городах Сидатрии и в землях за Бназийской пустыней веселые ребятишки смеялись над его устаревшими песнями и поношенным пурпурным плащом, а Иранон все оставался молодым и носил венки из виноградных листьев на своих золотистых волосах, не уставая петь об Айре, которая была счастьем его прошлого и надеждой его будущего.

И вот однажды Иранон набрел на убогую хижину согнувшегося под бременем лет старого и грязного пастуха, который пас своих овец на каменных горах над зыбучими песками и болотами. И его Иранон спросил, как спрашивал всех:

– Не знаешь ли ты, как мне найти Айру, город из мрамора и бериллов, где течет чистая Нитра и перекаты маленькой Кра поют свои песни зеленым горам и долинам?

Пастух долго и пристально вглядывался в Иранона, словно вспоминая нечто давно забытое, и от его внимания не укрылись ни молодое лицо чужеземца, ни его золотистые волосы, ни венок из виноградных листьев. Однако он был очень старым, поэтому, покачав головой, ответил так:

– Путник, я и вправду слышал о городе Айре, слышал и о реках, которые ты назвал, но это было давным-давно, еще в начале моей прожитой жизни. Я слышал их от мальчика, с которым дружил в детстве, от сына бродяги, который предавался странным мечтам и сочинял длинные сказки о луне, и цветах, и западном ветре. Мы смеялись над ним, потому что знали его с младенчества, хотя он и воображал себя сыном короля. И он был красивым, как ты, но только совсем безрассудным. Еще мальчишкой он убежал искать людей, которые будут радоваться его песням и мечтам. А до этого он часто пел мне о несуществующих странах и несбыточных надеждах! Он много говорил об Айре, и о реке Нитре, и о перекатах крохотной Кра. Он говорил, что когда-то был принцем в тех краях, но мы-то все знали о нем. Нет никакого мраморного города Айра, и нет людей, которым в радость непонятные песни, разве лишь они живут в мечтах моего старого друга Иранона, который давным-давно покинул нас.

В сумерках, когда звезды одна за другой появились на небе и луна засияла на болоте, как сияла она на полу в той комнате, где мать укачивала свое дитя, к смертоносным зыбучим пескам подошел очень старый человек в рваном пурпурном плаще и в венке из высохших виноградных листьев. Он глядел прямо перед собой, словно видел впереди золотые купола прекрасного города, в котором люди умеют мечтать. Той ночью в старом мире погибла толика юности и красоты.

1935