Хроники Империи Ужаса. Крепость во тьме

Свен был крепким воином, который учил Рагнара владеть оружием и следовал за ним во время южных вылазок. Позже он стал учителем Браги и Хаакена. Все знали, что его будет не хватать, и его следовало оплакать, даже в тылу врага.

– Как Бьерн их предупредил? – спросил Хаакен.

– Выясним, – пообещал Рагнар. – Отдыхайте, ребята. Путь предстоит нелегкий, и некоторые не дойдут до конца.

До Драукенбринга добрались шестеро.

Рагнар обошел поместье далеко стороной, уведя всех в горы, а затем повел домой с юга, вниз с вершины, которую они называли Камер-Стротхейде. Путь был столь труден, что даже Хьярлму и Бьерну не пришло бы в голову за ним наблюдать. Хьярлм ждал – с горы они видели его дозорных.

Браги взглянул вниз лишь затем, чтобы убедиться: Хьярлм не позволил ничего разрушить. Похоже, колдовство матери Браги внушало ужас всем в окрестностях. Сам он не понимал почему – мать была полна понимания, сочувствия и любви, как никакая другая женщина.

Соскальзывая по камням, они спустились в долину, где летом пасся скот жителей Драукенбринга, а затем двинулись через лес и ущелье к главному дому. Остановившись в роще в ста ярдах от ближайшего строения, они дождались темноты, дрожа от холода. Бездействие больше всего сказалось на Рагнаре, который почти весь оцепенел. Браги забеспокоился, видя, как побледнел отец. Отчаяние сменялось надеждой, а потом снова отчаянием. Рагнар считал, что умирает, но продолжал цепляться за жизнь чистым усилием воли.

Стемнело.

– Браги, коптильня, – сказал Рагнар. – Посреди пола, под опилками, – металлическое кольцо. Потяни за него. Туннель ведет в дом. Не теряй времени. Я пошлю следом Сорена.

Держа наготове меч, Браги побежал к коптильне и разворошил жирные опилки. Кольцо было ручкой люка в полу, из которого уходила вниз лестница в туннель. Браги покачал головой – он ничего об этом не знал. У Рагнара имелись секреты, которые он хранил даже от собственных детей. Ему следовало зваться Лисом, а не Волком.

В коптильню проскользнул Сорен, и Браги все ему объяснил. Затем появились Хаакен, Сигурд и Стурла. Но Рагнар не пришел – Стурла передал последние распоряжения Волка.

Туннель был низким и темным. Рука Браги наткнулась на что-то пушистое, оно, пискнув, умчалось прочь. Позже он вспоминал этот проход как худшую часть путешествия домой. Туннель заканчивался за стеной пивного погреба – выход из него маскировала большая бочка, которую пришлось откатить в сторону. Именно эту бочку Рагнар всегда отказывался открыть, заявляя, что бережет ее для особого случая.

Лестница из погреба вела в кладовую, где свисали с балок овощи и мясо, недосягаемые для грызунов. Браги неслышно подобрался ближе. Кто-то, ругаясь, вошел в комнату над головой, Браги замер. Ругательство было адресовано матери, Хельге. Она не собиралась помогать людям Хьярлма и после всех тягот, которые им пришлось перенести в лесах, отказалась готовить еду.

Браги прислушался. В голосе матери не чувствовалось страха. Ничто не в состоянии было вывести ее из равновесия. Она всегда оставалась все той же спокойной, милосердной, а иногда властной женщиной – для посторонних. Даже по отношению к родным она редко проявляла иные чувства, кроме нежности и любви.

– Бандитизм тебе не к лицу, Снорри. Цивилизованный человек всегда ведет себя вежливо, даже в доме врага. Стал бы Рагнар грабить Хьярлма? – Теперь она стояла прямо над головой Браги.

Браги не смог сдержать улыбку. Само собой, Рагнар разграбил бы дом Хьярлма до последнего треснувшего чугунного котелка. Но Снорри лишь что-то проворчал и, топая, вышел.

Занавеска из оленьей кожи, закрывавшая вход в кладовую, еще покачивалась после ухода Снорри, когда крышка люка вдруг поднялась.

– Можешь выйти, – прошептала Хельга. – Поторопитесь, у тебя всего минута.

– Откуда ты знаешь?

– Тсс. Поспешите. Хьярлм, Бьерн и еще трое сидят у большого очага. Они пьют и ворчат, что твой отец так долго не возвращается. – Лицо ее помрачнело, когда Хаакен закрыл крышку люка. Браги видел, как с каждым поднимающимся в ее взгляде угасает надежда. – Еще трое спят наверху. Хьярлм послал остальных искать ваш лагерь. Он рассчитывает, что вы вернетесь перед самым рассветом.

Остальные приготовились к атаке. Хельга коснулась Браги, затем Хаакена:

– Будьте осторожны. Не лишайте меня всего.

Хельга была редкостью во многих отношениях – в числе прочего она родила только одного ребенка в краю, где женщины беременели постоянно.

Она на мгновение задержала Браги:

– Как он умер?

Браги терпеть не мог лгать:

– Его ударил в спину Бьерн.

Лицо ее на миг исказилось, и Браги вдруг увидел то, чего боялись другие. В глазах Хельги вспыхнул огонь.

– Иди! – приказала она.

С отчаянно бьющимся сердцем Браги бросился в атаку. Его отделяли от врагов пятнадцать футов. Троим мятежникам даже не представилось возможности защититься. Но Хьярлм был быстр, словно смерть, а Бьерн лишь на долю секунды медленнее его. Поднявшись, будто кит-убийца из морских глубин, тан опрокинул перед Браги стол и, бросившись туда, где висели боевые трофеи Рагнара, схватил топор.

Вскочив на ноги, Браги понял, что застать противника врасплох не удалось. Хьярлм и Бьерн были готовы к бою. Хаакен, Сигурд и Сорен уже умчались наверх. Лицом к лицу с самыми свирепыми бойцами Тролледингии остались только он и Стурла Ормссон, уже немолодой человек.

– Щенок такой же бешеный, как и его папаша, – заметил Хьярлм, с легкостью отбивая удар мечом. – Не дай себя убить, парень. Ингер никогда мне этого не простит.

То был мрачный комментарий по поводу человеческой натуры. Если бы не неожиданная смерть старого короля, Хьярлм стал бы тестем Браги. Обо всем договорились прошлым летом.

«Не думай, – убеждал себя Браги. – Не слушай. – Отец и старый Свен вбили в него этот урок тупыми мечами. – Не отвечай. Либо молчи, либо, как Рагнар, яростно рычи».

Хьярлму прекрасно был знаком стиль Рагнара – они много раз сражались бок о бок. И теперь он с легкостью замечал ту же технику у сына Волка. Браги не питал особых иллюзий – тан был крупнее, сильнее, ловчее и намного опытнее его. Единственной целью было остаться в живых, пока Хаакен не прикончит всех наверху.

Так же думал и Стурла, но Бьерн оказался для него чересчур проворен. Клинок предателя пробил его защиту, и он попятился. На Браги уставились две пары голубых, словно лед, глаз.

– Прикончи щенка! – прорычал Бьерн, в голосе которого отчетливо чувствовался страх.

Но тут, подобно величественной каравелле, что преследует драккары вдоль южного побережья, между ними скользнула Хельга.

– Отойди, ведьма!

Хельга взглянула тану в глаза, и губы ее беззвучно пошевелились. Хьярлм не отступил, но больше не атаковал. Она повернулась к Бьерну. Предатель побледнел, не в силах выдержать жуткого взгляда.

Сверху спрыгнул Хаакен, хватая копье с дальней стены. По лестнице столь же быстро спустились Сорен и Сигурд.

– Время вышло, – лаконично заметил Хьярлм. – Нам пора. – Он подтолкнул Бьерна к двери. – Мне следовало ожидать, что они проскользнут мимо часовых. – Он взмахнул топором рядом с Хельгой, выбив меч из руки Браги и оцарапав щеку юноши. – Веди себя приличнее, когда я вернусь, мальчик. Или умрешь.

Браги вздохнул, поняв, что смерть отступила. Хьярлм не посмел ничего больше сделать – ради старой дружбы.

Все это время в глазах Бьерна плескался страх перед Рагнаром. Он постоянно озирался, словно ожидая, что Волк материализуется из дыма очага. Ему не терпелось бежать отсюда как можно дальше. Они с Хьярлмом скрылись в ночи, где снова падал снег.

Хельга начала смывать кровь с щеки Браги, ругая его за то, что не убил Бьерна.

– Бьерн пока что не избежал бури, – сказал Браги.

Хаакен, Сорен и Сигурд притаились у двери, слегка ее приоткрыв. Женщины, дети и старики, изо всех сил старавшиеся остаться невидимыми во время стычки, перевязывали раны Стурлы или тихо оплакивали тех, кто не вернулся.

В главном доме Рагнара не было радости – лишь оцепенение, которое обычно следует за катастрофой.

Годы Драукенбринга подходили к концу, но никто еще этого не осознавал. Уцелевших ждало истребление, изгнание и преследование со стороны приспешников претендента.

Падающий снег заглушал крики и лязг оружия, но не до конца.

– Слышишь? – сказал Браги матери.

Ночь разорвал дикий вой – боевой клич отца. Вскоре в дверь ввалился и сам Рагнар, весь в крови – по большей части его собственной. Живот его был вспорот ударом топора. Дико хохоча, он высоко поднял голову Бьерна, словно фонарь в ночи. На лице Бьерна застыл ужас.

Еле слышно повторив свой боевой клич, Рагнар рухнул на пол. Браги, Хаакен и Хельга тут же оказались рядом, но было поздно. Сила воли наконец его оставила.

Хельга провела пальцами по его лицу, выбирая лед из волос и бороды. По щеке ее скатилась слеза. Браги и Хаакен отошли назад. Несмотря на потерю, невеста-пленница с юга хранила собственную гордость, не в силах выдать всей глубины чувств.

Браги и Хаакен присели возле очага, делясь болью и тоской.

Похороны организовали в спешке, недостойной умершего, но приходилось торопиться, поскольку Хьярлм мог вернуться в любую минуту. Воину полагалось огненное погребение, за которым следовала неделя траурных обрядов. Но вместо этого Браги, Хаакен, Сигурд и Сорен отнесли Рагнара на Камер-Стротхейде, где уже не росли деревья и не таял снег, и засы́пали камнями, усадив лицом в сторону как Драукенбринга, так и более далекого Тондерхофна.

– Однажды, – пообещал Браги, когда они с Хаакеном уложили последний камень, – мы вернемся и сделаем все как положено.

– Однажды, – согласился Хаакен.

Оба знали, что этого дня ждать придется долго.

Пролив в одиночестве слезы, они спустились с горы, чтобы начать новую жизнь.

– Вот как ему это удалось, – сказала Хельга, глядя, как сыновья рубят замерзшую землю возле расколотого очажного камня. В руке она держала золотой браслет, тонкий, но изящно украшенный. – Это один из пары. Другой был на руке Хьярлма. Каждый отзывался на близость другого. Когда подошел Бьерн, Хьярлм понял, что к ним идет Рагнар.

Браги что-то невнятно проворчал. Сейчас это уже не имело значения.

– Кажется, есть, – сказал Хаакен.

Браги начал копать руками и вскоре наткнулся на маленький сундучок. Появились Сигурд и Сорен с мешками за спиной. Четверо оставшихся в живых воинов намеревались двинуться на юг, как только разберутся с находкой. Сундучок оказался неглубоким и легким. Он не был заперт, и в нем лежало всего несколько вещей: мешочек с южными монетами, еще один с драгоценными камнями, кинжал с узорной рукояткой, маленький пергаментный свиток с поспешно нацарапанной грубой картой и медный амулет.

– Оставь ценности себе, – сказал Браги матери.

– Нет. У Рагнара имелись свои причины держать все это вместе. А сокровищ он мне оставил достаточно в другом месте.

Браги задумался. Отец был скрытным человеком, и в лесу вокруг Драукенбринга могла храниться кучка горшков с золотом.

– Ладно. – Он убрал вещи в мешок.

А затем наступил тот час, которого он так боялся, – пришла пора сделать первый шаг на юг. Он посмотрел на мать, и та посмотрела на него. Хаакен уставился в землю. Связь нелегко было разорвать, и впервые на памяти Браги Хельга проявила чувства на публике – хотя вовсе не расклеилась. Она привлекла к себе Хаакена и минуты две что-то ему шептала. Браги заметил блеснувшую на ее щеке слезу, которую она раздраженно смахнула, выпуская из объятий приемного сына. Браги в замешательстве отвернулся. Однако от слез было никуда не деться: Сигурд и Сорен тоже вновь расставались с семьями.

Мать заключила Браги в объятия, прижав к себе столь крепко, как он даже не мог себе представить, – она всегда казалась ему маленькой и хрупкой.

– Будь осторожен, – сказала она. Могли ли ее слова оказаться менее банальными? При подобном расставании, возможно навсегда, никаких слов не хватило бы, чтобы выразить истинные чувства. Язык был орудием торговли, а не любви. – И позаботься о Хаакене. Верни его домой. – Наверняка то же самое она говорила Хаакену. Отпрянув, она расстегнула цепочку медальона, который носила с тех пор, как Браги ее помнил, и повесила ему на шею. – Если у тебя не останется больше надежды – отнеси это в дом Бастаноса на улице Кукол в Хеллин-Даймиеле. Отдай привратнику, чтобы тот передал его хозяину дома, а тот передаст дальше. Выйдет его компаньон, чтобы тебя расспросить. Скажи ему: «Эльхабе ан дантис, эльхабе ан кавин. Ци хибде кларис, ельхзабе ан саван. Ци магден требиль, эльхабе дин бахель». Он поймет. – Она заставила Браги повторить эти строки, пока не убедилась, что он их запомнил. – Хорошо. Больше все равно ничего уже не сделать. Не доверяй никому из тех, кому не следует. И возвращайся домой, как только сможешь. Я буду ждать.

Она поцеловала его – при всех, чего не делала с тех пор, как он был малышом. Потом она поцеловала Хаакена, чего не делала вообще никогда. Прежде чем кто-то из них успел ответить, она приказала:

– А теперь идите, пока есть возможность. И пока мы не стали выглядеть еще глупее, чем сейчас.

Браги взвалил мешок на плечо и направился в сторону Камер-Стротхейде, вокруг подножия которой лежал их путь. Время от времени он бросал взгляд на каменную могилу Рагнара и лишь однажды оглянулся.

Женщины, дети и старики покидали селение, которое в течение многих поколений было их домом. Большинство искали убежища у живших в других местах родственников. Многим приходилось бросать родные дома в эти тяжелые времена. Оставалось надеяться, что они сумеют скрыться от злобы людей претендента.

Браги задумался, куда уйдет мать?..

После он постоянно жалел, что обернулся, в отличие от Хаакена. Иначе Драукенбринг остался бы в его воспоминаниях живым местом, последней надеждой и убежищем, ожидавшим его в северном краю.

4
Лязг сабель

Насеф оглянулся лишь раз. В дрожащем от жары воздухе Аль-Ремиш походил на палаточный лагерь, корчащийся под ногами пляшущих великанов. Со стороны долины доносился приглушенный рев.

– Карим, – улыбнувшись, тихо позвал он.

К нему подъехал крепко сложенный мужчина с изъеденным оспой лицом.

– Господин?

– Возвращайся туда и найди наших людей – тех, кто встретил нас, когда мы туда прибыли. Скажи им: пусть и дальше разжигают беспорядки. Скажи, что мне нужен отвлекающий маневр. И еще скажи, чтобы выбрали пять сотен воинов-добровольцев и послали следом за нами – небольшими группами, чтобы никто не заметил, как они уходят. Понял?

– Да, – улыбнулся Карим.

У него недоставало двух верхних зубов, и еще один был сломан наискось. Казалось, будто даже седину в бороде старый разбойник заработал в бою.

Насеф смотрел вслед Кариму, спускавшемуся по каменистому склону. Бывший бандит стал самым ценным его новообращенным. Насеф не сомневался, что ценность Карима возрастет, когда борьба распространится дальше, став еще ожесточеннее.

Развернув коня, он двинулся следом за сестрой и ее мужем. Свита Эль-Мюрида составляла почти полсотни человек – в основном телохранителей, одетых в белое Непобедимых, которым было гарантировано место в раю, если они отдадут жизнь за Эль-Мюрида. От них Насефу становилось не по себе – взгляд их был еще безумнее, чем у их пророка. Они были преданными фанатиками, и Эль-Мюриду пришлось приложить немало усилий, чтобы не дать им разгромить Королевский двор после суда.

Насеф поравнялся с Эль-Мюридом, расположившись по правую руку от него.

– Все вышло даже лучше, чем мы надеялись, – сказал он. – Этого мальчишку послал нам сам Господь.

– Воистину. Если честно, Насеф, мне не хотелось поступать по-твоему. Но лишь благодаря вмешательству Всевышнего все получилось так легко. Только он мог столь точно рассчитать время.

– Как твоя лодыжка? Сильно беспокоит?

– Жутко болит. Но я вытерплю. Ясиф дал мне снадобье от боли и наложил повязку. Если ее не напрягать, скоро буду как новенький.

– Во время того фарса, что назывался судом… мне на мгновение показалось, будто ты готов сдаться.

– Так и было. Я столь же подвержен соблазнам зла, как и любой другой. Но я нашел в себе силы им противостоять, а минута слабости сделала триумф еще слаще. Теперь понимаешь, как движет нами воля Всевышнего? Мы делаем его дело, даже когда думаем, будто повернулись к нему спиной.

Насеф долго смотрел на бесплодные холмы.

– Трудно признать поражение, надеясь, что когда-нибудь оно приведет к более великой победе, – наконец ответил он. – Мой друг, мой пророк – сегодня они подписали себе смертный приговор.

– Я не пророк, Насеф. Я всего лишь следую по пути Всевышнего. И я не хочу смертей, которых можно избежать. Даже король Абуд и верховные священнослужители могут когда-нибудь ступить на праведный путь.

– Конечно. Я выражался фигурально – в том смысле, что своими действиями они обрекли себя на поражение.

– Так часто бывает с приспешниками зла. Чем больше они сражаются, тем больший вклад вносят в дело Всевышнего. Что насчет погони? Ты уверен, что мы сумеем уйти?

– Я вернул Карима в Аль-Ремиш. Если наши люди сделают то, чего мы от них требуем, если будут поддерживать беспорядки и пришлют нам пять сотен воинов – сумеем. Никто не сможет нас остановить. Вся знать съехалась в Аль-Ремиш, чтобы увидеть наш позор. Беспорядки займут их до самого Машада. У нас неделя форы.

– Мне жаль лишь, что мы не смогли крестить дитя.

– Мне тоже. Мы еще вернемся, повелитель. В какой-нибудь Машад это обязательно случится, обещаю.

Впервые за долгое время в словах Насефа прозвучала искренняя убежденность.

Путь через пустыню был долгим, одиноким и медленным, особенно для того, кто отгородился от людей. Не было никого, кому Эль-Мюрид мог бы довериться, с кем мог бы помечтать, кроме Мерьем. Непобедимые слишком трепетали перед ним, чересчур ему поклонялись. Насеф и горстка его последователей были слишком заняты составлением планов на будущее. Всадники, которые нагоняли их, прибывая из Аль-Ремиша десятками и двадцатками, все были чужаками. Верные друзья, ставшие его первыми новообращенными, и другие, ушедшие с ним из Эль-Аквилы, обрели святость в смерти. Война, которую вел от его имени Насеф, собрала свою жатву.

Ученик ехал рядом с белым верблюдом, держа на руках ребенка.

– Она такая крошечная, такая спокойная, – проговорил он. – Настоящее чудо. Всевышний был добр к нам, Мерьем. – Он поморщился.

– Лодыжка?

– Да.

– Тогда лучше отдай малышку мне.

– Нет. Подобные мгновения и без того уже редки. И станут еще реже. – Он на минуту задумался. – Сколько еще пройдет времени, прежде чем я смогу отослать их всех прочь?

– Ты о чем?

– Как скоро мы добьемся успеха? Как скоро я смогу обосноваться на одном месте и вести обычную жизнь с тобой и с ней? Мы путешествуем по тайным тропам уже три года, и ощущение такое, будто прошло тридцать.

– Никогда, милый. Никогда. И мне, как жене, с трудом даются эти слова. Но когда с тобой заговорил ангел, ты стал Эль-Мюридом навеки. Пока Всевышнему угодно, чтобы ты оставался среди живых, тебе придется оставаться Учеником.

– Знаю, знаю. Во мне всего лишь говорит смертный, жалеющий о том, чему никогда не сбыться.

Какое-то время они ехали молча.

– Мерьем, – сказал Эль-Мюрид, – мне одиноко. У меня нет никого, кроме тебя.

– В твоем распоряжении половина пустыни. Кто приносит нам еду и воду из селений? Кто несет истину в провинции, которых мы никогда не видели?

– Я имел в виду друга. Простого обычного друга. Кого-то, с кем я мог бы играть, как в детстве. Кого-то, с кем я мог бы поговорить. Кого-то, с кем я мог бы делить страхи и надежды, а не того, кто всецело охвачен мечтами Эль-Мюрида. Наверняка ты чувствовала себя так же после того, как умерла Фата.

– Да. Быть женщиной Эль-Мюрида тоже одиноко. – Она помолчала. – Но у тебя есть Насеф.

– Насеф – твой брат, и я никогда не скажу тебе о нем дурного слова. Да, я люблю его как собственного брата. Я прощаю его как брата. Но нам никогда не стать настоящими друзьями, Мерьем. Мы лишь союзники.

Мерьем не стала спорить. Она знала, что это правда. У Насефа тоже не было никого, кому он мог бы довериться. И никакая дружба не могла расцвести между ее мужем и братом, пока они не до конца уверены друг в друге.

Путь был долгим и тяжелым. Под конец Насеф начал еще и подгонять спутников. Все основательно вымотались, кроме самого Насефа, которому, казалось, была неведома усталость.

– Вот он, – восхищенно прошептал Эль-Мюрид, забыв о боли в лодыжке. – Себиль-эль-Селиб.

Луна в третьей четверти освещала окруженную горами низину, занимавшую лишь второе место после Аль-Ремиша в душах сыновей Хаммад-аль-Накира, так же как когда-то она занимала второе место после Ильказара в душах имперских предков.

Над низиной возвышалась древняя крепость, внутри ее скрывались храм и монастыри. Нигде не было видно ни огонька.

Имя Себиль-эль-Селиб означало «Крестный путь», и возникло оно благодаря событию, в память о котором возвели храм. Именно в этой низине в первый день первого года по общему летоисчислению родилась империя. Первый император укрепил свою власть, распяв там тысячу противников. Обреченные представители знати вынуждены были нести орудия собственной казни по извивавшейся вдоль ущелья тропе. А та продолжалась дальше, соединяя старые внутренние провинции с городами вдоль побережья моря Котсум. Старая крепость времен первых лет империи охраняла ущелье, а не храм и монастыри, над которыми нависала.

– Здесь обрела жизнь наша мечта, – сказал Насефу Эль-Мюрид. – Здесь родилась первая империя. Пусть и наша испустит свой первый крик на той же простыне.

Насеф молчал, благоговейно глядя на пропитанное историей место, казавшееся слишком простым и банальным для своей значимости. Точно такие чувства вызывал у него и Аль-Ремиш – его удивляло, что столь обычные места могут со временем так поражать человеческое воображение.

– Насеф!

– Да?

– Мы готовы?

– Да. Карим сперва пошлет вниз Непобедимых. Они взберутся по стенам и откроют ворота остальным. Я пошлю отряды поменьше, чтобы захватить храм и монастыри.

– Насеф?

– Слушаю тебя.

– Я не воин и не генерал. Я всего лишь орудие Всевышнего. Но мне хотелось бы внести небольшую поправку в твой план. Мне хотелось бы, чтобы ты перекрыл дорогу к побережью и оставил мне один отряд. Я не хочу, чтобы кто-нибудь сбежал. – (Насеф решил, что неправильно его понял. Эль-Мюрид ведь всегда убеждал его щадить и прощать врагов.) – По пути сюда я все обдумал. У Всевышнего здесь нет друзей. Они – солдаты короля и приверженцы ложного пути. Более того, нужно послать недвусмысленный намек тем, кто поддался соблазнам зла. Прошлой ночью я молился о наставлении, и на меня снизошло, что наша вторая империя должна также родиться в крови ее врагов, на том самом месте, где родилась первая империя.

Его слова удивили Насефа, но не повергли в ужас.

– Как скажешь, так и будет.

– Убей их всех, Насеф. Даже младенцев. Пусть никто отныне не считает, будто может избежать гнева Всевышнего.

– Как скажешь.

– Можешь начинать. – Но прежде чем Насеф сделал десяток шагов, Эль-Мюрид позвал его: – Насеф!

– Да?

– С этой минуты, прежде чем началось сражение, назначаю тебя моим военным капитаном. Объявляю тебя Бичом Господним. Носи этот титул с честью.

– Так и будет. Не бойся.

Атака состоялась с быстротой и точностью, которыми всегда отличались набеги Насефа на караваны. Многие гарнизоны крепости умерли, не успев проснуться.

Эль-Мюрид остановил коня на возвышенности, ожидая беглецов или новостей. В душе его зародилось черное семя страха. Если он потерпит поражение, если защитники крепости прогонят его прочь, его миссия никогда не достигнет цели. Ничто так не впечатляло жителей пустыни, как отвага и успех, и ничто не приводило их в такое уныние, как поражение.

Беглецы не появились, как, впрочем, и новости. Лишь когда рассвет окрасил небо над вершинами гор, подъехал Карим, человек Насефа.

– Мой повелитель Ученик, – сказал Карим, – твой капитан послал меня доложить, что крепость, храм и все монастыри – в наших руках. Наши враги собраны в низине. Он просит тебя прийти и принять их как дар его любви.

– Спасибо, Карим. Скажи ему, что я иду.

Насеф ждал его на холме, возвышавшемся над пленниками, которых было не менее двух тысяч. Многие были из крепости, но большинство – из монастырей, невинные паломники, пришедшие сюда праздновать Дишархун.

Гарнизон крепости был достаточно многочисленным. Единственный другой доступный путь через Джебал-аль-Альф-Дхулкварнени лежал в сотнях миль к северу – потаенные не пропускали никого в других местах. Приходилось держать большой гарнизон, поскольку пошлина за проход была весьма важна для короны. Защитники крепости обитали здесь всю свою жизнь – некоторые их семьи уходили корнями во времена империи. Женщины и дети жили в замке вместе с мужчинами.

Эль-Мюрид взглянул на пленников, и те посмотрели на него. Мало кто его узнал, пока к нему не подъехала Мерьем – без вуали, на белом верблюде. Послышался возбужденный ропот. Офицер гарнизона что-то умоляюще крикнул, прося освободить его солдат. Эль-Мюрид не сводил с него взгляда, ища милосердия в своей душе, но не мог его найти. Он дал Насефу сигнал.

Всадники окружили пленников и принялись рубить их саблями. Пленники закричали, пытаясь бежать, но бежать было некуда, кроме как карабкаться друг на друга. Кто-то вырвался из смертельного круга, но тут же пал под ударами ждавших снаружи. Несколько воинов бросились на всадников, пытаясь умереть достойно.

Случилось так, что человеку по имени Белул удалось избежать резни.

Он был младшим офицером гарнизона, примерно того же возраста, что и Насеф, и происходил из семьи, корни которой уходили далеко в имперскую эпоху. Сражаясь подобно демону, Белул завладел лошадью и мечом, а затем прорвался сквозь заставы, сделав вид, будто собирается атаковать Эль-Мюрида. Непобедимые бросились защищать своего пророка, а Белул умчался галопом через ущелье в пустыню. Насеф послал за ним четверых, но никто из них не вернулся. Белул принес известие о случившемся в Эль-Асвад. Из замка валига тотчас же выехали гонцы.

– Это в самом деле необходимо? – спросила Мерьем, когда резня свершилась наполовину.

– Думаю, да. Полагаю, мои враги, враги Всевышнего, сочтут это поучительным уроком. – Времени потребовалось больше, чем он предполагал, и в конце концов Эль-Мюрид не выдержал и отвернулся, когда Непобедимые спешились, чтобы оттащить трупы матерей и добраться до детей, которых те прикрывали своими телами. – Давай взглянем на храм, – сказал он. – Я хочу увидеть мой трон.

Пока он стоял на коленях, молясь перед Малахитовым троном, прибыл Насеф с докладом.

Древние мастера изваяли трон из каменного валуна, и на этом троне восседал первый император, наблюдая, как распинают его врагов. То был второй самый могущественный символ власти в Хаммад-аль-Накире. Лишь Павлиний трон, спасенный из руин Ильказара и доставленный в Аль-Ремиш, большее влиял на умы людей.

Насеф терпеливо ждал и заговорил, лишь когда Эль-Мюрид завершил молитвы.

– Все кончено. Я приказал людям отдохнуть. Через несколько часов начну похороны. Сегодня же ночью пошлю разведчиков в пустыню.

– Зачем? – нахмурился Эль-Мюрид.

– Мы во владениях валига Эль-Асвада. Говорят, что он решителен и умен. Он атакует нас, как только узнает о случившемся.

– Ты его знаешь?

– Я его видел, как и ты. Это его сын напал на тебя в Аль-Ремише. Именно Юсиф устроил над нами суд.

– Помню его. Худой, с жестким лицом. Глаза черные, как уголь, и твердые, как алмазы. Настоящий поборник зла.

– Мой повелитель Ученик, ты понимаешь, что мы сегодня совершили? – Голос Насефа внезапно преисполнился благоговейного трепета.

– Мы захватили Малахитовый трон.

– Не только. Намного, намного больше. Сегодня мы стали главной властью в Хаммад-аль-Накире – благодаря трону и его местоположению. Пока мы удерживаем Себиль-эль-Селиб, с нами придется считаться, принимая любое решение в Аль-Ремише. Пока мы удерживаем ущелье, мы, по сути, изолируем пустынные провинции от побережья моря Котсум. Мы лишили Абуда всех сил и богатств на побережье, в которых он нуждался, чтобы бросить вызов Всевышнему.

Насеф был прав. Морское побережье оставалось единственной частью империи, которая не пострадала во время Падения и не превратилась в пустыню. В нынешние времена его города оставались автономными, хотя имели общий язык и культурные корни с Хаммад-аль-Накиром. Они формально признавали короля Абуда и семейство Квесани, платя им дань в основном для того, чтобы дикие пустынные собратья оставили их в покое. Политически они мало что выигрывали, противостоя Эль-Мюриду, и наверняка многое бы потеряли, если бы его поддержали. Если бы он потерпел поражение, на них обрушилась бы ненависть правящего семейства Квесани. Если бы он добился успеха, им пришлось бы растратить свое богатство и людей на его священную войну против неверных государств, окружавших Хаммад-аль-Накир. Они могли лишь рассчитывать на то, что какое-то время смогут оставаться в стороне. Насеф сделал лучший выбор из возможных, избрав Себиль-эль-Селиб первой целью. Помимо геополитики и экономики, захват Малахитового трона должен был уподобиться молнии среди ясного дня, подтолкнув тысячи людей к тому, чтобы встать на сторону Эль-Мюрида. И еще тысячи охладели бы к роялистам.

– У меня есть один вопрос, Насеф. Мы сможем сохранить то, что завоевали?

– Эти люди готовы умереть за тебя.

– Знаю. Но это не ответ на вопрос. Вон там целое поле тех, кто умер за Абуда. Они не смогли удержать ущелье.

– Нас никто не застигнет врасплох.

Насеф оказался прав лишь отчасти. Ответ валига Эль-Асвада пришел быстрее, чем он ожидал. Заставы едва успели выехать, когда вернулся всадник на взмыленном коне, сообщив, что его преследуют несколько сотен. Удар обрушился с северо-запада. Насеф, ожидавший атаки со стороны Эль-Асвада, распределил заставы и цепи стрелков с юго-западной стороны. Но Юсиф узнал про Себиль-эль-Селиб, возвращаясь домой из Аль-Ремиша, и решил немедленно ответить, призвав на помощь свиту.

Быстрый удар с последующим отходом – традиционный метод войны в пустыне, основанный на веках межплеменной вражды. Юсиф прибыл задолго до того, как заставы успели отозвать, и таким образом лишил Насефа четверти сил. В ущелье и низине разразилось сражение. Солдаты Юсифа были опытными и дисциплинированными домашними войсками, посвятившими жизнь учениям и маневрам. Будучи мастером тактики легкой кавалерии, валиг вынудил более многочисленное войско Насефа отступить в крепость и монастыри.

Эль-Мюрид и его Непобедимые оказались изолированными в храме, обороняя Малахитовый трон. Как только Юсиф узнал, где Ученик, он сосредоточил все усилия на храме, желая заполучить голову змея.