Из записок господина N. Для тех, кто верит в любовь

О сексуальных женских фантазиях

Уверен, что существует много сексуальных женских фантазий, о которых мы, мужчины, мало что знаем… Эти фантазии, как заточенные дикие звери в клетках ждут своего часа, чтобы вырваться наружу!

Анна

Анна была старше меня. Мне нравилась ее стройность. Ах, эти ножки, ах эти глазки! Когда она надевала юбку и колготки со стрелками, а каблучки задорно отбивали по асфальту барабанную дробь, мужчины оборачивались, ловя каждое движение играющих на ходу ягодиц этой женщины. «Ну, где ты, мой достойный рыцарь?» – читалось в этих движениях. Мужчины терялись и, порою боясь разочаровать такую женщину, без боя отступали. Правда, у нее был горе-любовник Дима, какой-то военный из спецслужб. На протяжении двенадцати лет они встречались редко, но бурно. Обычно в кураже безвылазного запоя приползал он к ней и брал хамской, напористой страстью, а потом опять исчезал на месяцы в своих вечных командировках. Анна ждала, тосковала, ревновала к «горячим» точкам и каждый раз клялась, что больше не отпустит его при следующей встрече. Потом они поссорились окончательно. Однажды он проговорился, что был в плену и принял мусульманство, но ни о чем не жалеет. Он умолял Анну подобрать ему еще подругу и жить втроем. Она была в истерике, кричала, что это не мусульманство, а бл… тво.

Анна была обаятельной. Конкуренция в сфере услуг научила чувствовать настроение клиента и делать все от себя зависящее, чтобы клиент оставался довольным. Когда я зашел в салон красоты, волосы у меня спускались до земли. Я был одет в поношенную солдатскую форму, босой, с отрешенным, блуждающим взглядом. Парень с бейджиком «Питер» долго просматривал журнал записи и, найдя мое имя, поморщился. Всем своим видом он показывал пренебрежительное отношение ко мне, и еще немного и я бы ушел прочь, хотя уровень салона не позволял отказывать клиентам со странностями.

– Здравствуйте, – Анна вышла из зала и вежливо улыбнулась.

Вряд ли к ней на стрижку до меня записывались снежные люди.

– Вы господин N? – спросила она, преодолевая волнение. – Присаживайтесь.

Я сел в кресло. Журчание воды успокаивало меня. Руки этой женщины коснулись моих фантомных волос и нанесли на них шампунь.

– Как будем стричься? – спросила она, разглядывая мое бледное отражение в зеркале.

– Хотя бы до плеч, – ответил я.

Пряди моих волос стали падать на пол. Я наблюдал за их падением, вспоминая, как в последний раз стригся перед отправкой в Чечню.

– А кто такой Карл? – спросил я вдруг. – Мне его рекомендовали на ресепшн.

– Ах, Карл?! Так это мой коллега.

– Я настоял, чтобы Вы меня подстригли.

– Почему? – спросила она, нанося мне на бороду пену для бритья.

– Потому что мне не с кем пойти в кино сегодня вечером – ответил я, – а у Карла есть Питер.

Я чувствовал, что уже нравлюсь ей. За годы пребывания в памятнике я возмужал и превратился из мальчишки в привлекательного мужчину.

– В нашей профессии много лиц нетрадиционной ориентации, но Карл нормальный.

– Все равно я хотел бы пригласить Вас, а не его… – улыбнулся я.

Мы договорились встретиться у входа в кинотеатр «Октябрь». Тогда шел популярный фильм «Глянец». Она опоздала, и мы сразу забежали в кинозал. Во время просмотра, я иногда смотрел на нее. На свидание со мной она пришла еще более красивой и желанной. Я был счастлив, что сижу рядом с ней, и мне хотелось взять ее за руку.

– Жизнь как мост через реку. Счастье встретить на нем любимую женщину, – сказал я вслух после сеанса.

Нам не хотелось расставаться. Мы шли по Новому Арбату и разговаривали уже на «ты». Пару раз мне удавалось рассмешить ее, и что удивительно, она не замечала, что я был босой. Или не хотела замечать. На улице было прохладно, таял снег. Уже темнело. Мы зашли согреться в ресторан. Халдей в сомбреро предложил выбор между французским и чилийским винами, порекомендовал сыр в нарезку. Моя спутница заказала телятину в овощном рагу, а я от еды уклонился, сославшись на то, что собираюсь худеть. Вино оказалось вкусным. Мы выпили за встречу.

– Я бы хотела еще родить ребенка. Представляешь, мне однажды приснился сон, будто я нашла новорожденного мальчика в поле колосистой пшеницы, взяла его на руки, а он тыкается в мою грудь и молоко ищет, глупенький. Я бегу по полю и не знаю, что делать. Я такая впечатлительная, что набросала в этот же день карандашом рисунок.

– Ты рисуешь? – удивился я.

– Я раньше хорошо рисовала, всем друзьям раздарила свои работы, а вот этот рисунок оставила себе. Он у меня над кроватью в спальне висит. Когда приедешь в гости, я тебе покажу.

– В последнее время, – потер я кончик носа, – я избегаю общества красивых женщин.

– Даже не знаю, радоваться комплименту или грустить от отказа…

– Давай выпьем за удачу! – поднял я бокал вина.

– Давай! – она чуть-чуть отпила из бокала, – И все-таки у меня в голове не укладывается. Завтра ты пропадешь, и останутся только воспоминания?

Я знал, что Анна жаждала перемен и в то же время их боялась.

– Мы живем будущим и прошлым, забывая то, что есть сейчас, – сказал я, допивая бокал вина.

– Мне порой очень не хватает этого «сейчас»… – призналась она, и ее глаза блеснули от света свечи.

– В твоей жизни часто попадаются не те люди…

– Такое ощущение, что ты меня уже давно знаешь. То, что ты говоришь, все верно и это действительно так…

– Не скрою, я талантлив в этом, – улыбнулся я, ощущая терпкость вина на вкус.

За годы, проведенные в памятнике, я утратил многие чувства, и сейчас мне захотелось плакать от счастья. Едва сдерживая слезы, я слышал, как бьется сердце женщины, которая хочет быть счастливой.

– О чем ты мечтаешь?

Она закрыла глаза, и ее влажные от вина губы прошептали:

– Представь, что горят свечи. Рядом потрескивают поленья в камине, играет приятная мелодия, добавляющая тепла в атмосферу…

Официант побежал за второй бутылкой вина. Я взял ее ладошку, которую хотелось прижать к своей щеке. Анна чувствовала нечто похожее, но что-то останавливало ее порыв. Может быть, женщины разучились полностью доверять мужчинам?

– Ты сидишь в кресле качалке с бокалом вина, – наклонился я к ней, – преданный пес лижет твои ступни, а ты все ждешь меня после долгой разлуки…

– Мы должны быть только друзьями, – открыла она вдруг глаза, пресекая мой поцелуй.

Я горько улыбнулся. Мне стало обидно, что она годами ждет нелюбимого человека только потому, что некому выгуливать ее собаку. Трясина осознания, что она разлюбила, и ее разлюбили, засасывала ее душу, тянула на самое дно, и где-то там отпускала. В болотном угаре, как беспомощный котенок, гребла эта женщина своими лапками, и уже видела безликие лица своих спасателей. Они так же беспомощно гребли к ней и чаще от нее, отчего становилось еще больнее и обиднее.

– Я становлюсь какой-то материальной, – пожаловалась она. – Знаешь, откуда берет начало слово «мать»?

Я пожал плечами.

– От слова «материя», «земля».

Мне нравилось, как изысканно насаживает она кусочек мяса на вилку и подносит ко рту. Мой желудок заурчал. Я вспомнил, как в армии делил с товарищем банку тушенки. На столе стояла початая бутылка водки, и казалось, что все не так плохо.

– Интересно, а отчего произошло слово «отец»? – задумался я. – Отец, отче, от чего-то… Мы оба засмеялись.

– А ведь верно ты подметил, – глаза Анны блеснули, – отец – это космос и, скорее всего, произошло это слово от чего-то такого, чего мы понять никогда не сможем…

Потом она погрустнела, и я увидел ее влажные от слез глаза. Я слушал о ее родном брате, талантливом музыканте, который погиб от передозировки наркотиков.

– У меня всегда такое ощущение, что он рядом и не умер вовсе. Я даже иногда боюсь встретить его случайно на улице, – говорила она, оглядываясь по сторонам.

Мне тоже казалось, что на нас кто-то смотрит. Возможно, я ловил взгляд официанта, который внимательно следил за нами и вовремя разливал вино из бутылки. Разговор зашел об ответственности, и я отметил, как сильно меняется мужчина к тридцатилетнему возрасту.

– Я чувствую ответственность за каждый шаг, тогда как прежде мои поступки зачастую были бесцельными и пустыми.

Уже было поздно. Мы вышли на прохладную улицу. Метро закрылось. Денег у меня осталось только на пачку сигарет и на такси Анне, и то, если перейти через мост. Мы шли и курили, держась за руки, как дети. Впереди виднелась здание гостиницы «Украина», напоминающее в темноте ночи старинный замок.

– А ведь я давно не курю, а тут вдруг захотелось…, – говорила Анна, забавно выпуская клубы дыма, – потому что хорошо так… и не верится, что завтра рабочий день. Моя дочь в шоке будет, если увидит меня в таком состоянии, хотя сейчас, наверно, сама гуляет, зас..нка.

Над городом нависло хмурое небо, моросил дождик. Перейдя мост, мы пошли сквером к направлению Киевского вокзала. Там можно было поймать недорого такси. По дороге мы встретили лавочку, на которой, сливаясь с дождем, сидела неподвижная фигура женщины.

– Там кто-то сидит или мне кажется? – шепотом спросила Анна меня и от страха сжала мою ладонь.

– Это неприкаянный призрак Леси Украинки, – сказал я, уводя свою спутницу во дворы дремлющих многоэтажек.

Под большим раскидистым деревом я обнял Анну и поцеловал. Мы закружились в долгом тоскливом поцелуе и, уронив ее расслабленное тело прямо на выступающие из-под земли корни, я стал осыпать ее теплыми поцелуями, забываясь и не замечая ничего вокруг…

– Что ты делаешь? Нас могут увидеть, – шептала она в шорохе листьев, слабо сопротивляясь.

Прости, что выбрал тебя

Я долго смотрел на тебя. Ты смотрел на меня тоже и, словно чувствуя мое желание, прятался за другими, такими же, как ты невольными. Вы все были обречены, все до единого, и, если бы могло случиться чудо и вам дали бы свободу, вы бы все равно погибли! У тебя были умные глаза. Я никогда не забуду этот взгляд. В нем была надежда.

Может быть, поэтому я указал на тебя пальцем и тем самым ускорил твои страдания.

Я был по отношению к тебе богом, твоя судьба была в моих руках, и в эти минуты я уже возносился, наблюдая, как тебя тащат ко мне.

Прости, что выбрал тебя, но я не мог иначе. На моем месте мог оказаться кто-то другой, но он не знал, что значит любить тебя. Ты задыхался от моих поцелуев. Тебе не хватало воздуха, и ты все время молчал… Да, ты не сдавался, с достоинством наблюдая свой ритуал смерти, и когда я занес нож над тобой, ты вздрогнул, забился в конвульсиях еще до удара, и я вздрогнул вместе с тобой, рыдая и проклиная несправедливость. Я ощущал, как тает твоя последняя надежда, как ускользает в небытие твоя жизнь. И сердце мое трепетало, пытаясь понять твою боль. Прости меня, что выбрал тебя, но я хотел как лучше. Наша встреча была не напрасна. Я приготовил хорошую уху, я просуществую еще один день. Возможно, в следующий раз кто-то выберет и меня…

На мосту

Когда пишу я эти строки, звучит незнакомая песня. Откуда эта песня? Кто ниспослал ее мне, почему именно сейчас, когда назад дороги нет? Это песня цепляет меня так, что я чувствую бога. Ты так близко, мой добрый бог! Твое дыхание приятно колышет мои волосы, в твоих ладонях отражаются свет и сила, я жмурюсь. Волна жизни приятно проходит по телу. Ты смотришь на меня и улыбаешься. Почему же в твоих глазах слезы, почему ты все время молчишь?

Отрывки памяти, как опавшие листья, кружит ноябрьский ветер. В воздухе читается последний штрих осени. Я знаю, больше такого не повторится никогда… Я иду с девушкой, пытаясь вспомнить ее имя… В синем свете фонарей она загадочно красива, ее тело манит меня. За час до этого мы выпили по мятному Махито. Она говорила, как ей трудно с мужем, что она хочет подать на развод, но боится… Я верю. Таким красивым глазам нельзя не верить. Муж ее сидит с дочкой, думает, что супруга у подруги. Он тоже верит… Мы похожи в этом. Я не знаю ее телефон, но, наверно, это страсть. Та самая, о которой пишут в книгах…

Старая набережная. Как всегда безлюдна и нема. Мы останавливаемся, очарованные панорамой ночи. Эта девушка боится высоты, поэтому прижимается ко мне. Я ловлю ее парфюм. С моих губ срывается нежность. Голова кружится, когда я обнимаю ее. Мы целуемся прямо на мосту напротив Дома Правительства. Дует ветер. Я слышу, как она учащенно дышит, как хочет меня. Я пытаюсь остановиться, но не могу… И лишь чей-то оклик спасает нас от физической близости.

Идущая в рай

Амина прошла мимо фонтанов одна, и озябшие солдатики тоскливо посмотрели ей вслед. Пьянящий парфюм долетел до их мальчишеских ноздрей, возбуждая огонь, и они невольно улыбнулись, рисуя фантазии. Амина шла в метро. Жуткая боль разрывала ее сердце, грудь жгла жажда мести. Черные волосы развивались на ветру. Ей так и не позволили накинуть платок, так как боялись, что это привлечет внимание. Она шептала молитву Аллаху, который вел ее к Валли, обещая долгожданную встречу, но ее тонкие губы, словно не слушались, и плотно сжимались, отчего шепот переходил в какое-то жуткое завывание. Я слышал это завывание отчетливо, понимая каждое слово, летел за ним следом. Это молитвенная нить связывала нас, объединяла в одно целое. Амина шла, упорно стуча своими сапожками по брусчатке. Дорога утомляла ее. Каблуки цеплялись за выступы булыжников. Ветер дул в лицо порывами, сшибал с ног, и девушке все время приходилось поворачиваться к нему спиной. В этот момент я ложился у ее ног опавшим листочком и тоже затихал. Она не замечала меня, а я, всматриваясь в ее восточные черты, пытался постичь, что такое любовь. Я видел, как ее пальцы нервно искали в карманах зажигалку и сигареты. Ей хотелось курить, но Джимхан категорически запретил ей любые контакты с огнем, и она не могла ослушаться брата. Брат для нее был всем, и подвести брата, тем более сейчас, когда положение ваххабитов на Северном Кавказе оставляло желать лучшего, было для нее страшнейшим позором и неутолимым грехом. Ей казалось, что судьба целой нации, всего народа, в ее руках, что стоит лишь перейти черту, и эти проклятые русские вздрогнут. К тому же, ее любимый никогда бы не простил ей такой оплошности. При жизни он не знал, что она курит, и сейчас это еще больше пугало ее.

У входа в метро Амина все же закурила. Она с наслаждением втянула в себя дым и слегка закатила глаза. Я чувствовал ее мгновенную радость и тоже радовался за нее. В этот момент она была похожа на ребенка. Да сколько ей было на самом деле? Не более восемнадцати лет. «А вдруг это все не так?» – пронеслась мысль Амины, и я увидел, как она стала отгонять ее прочь. Но мысль цеплялась, когда мимо девушки мелькали лица прохожих, а дети, завидев затуманенный ненавистью взгляд смертницы, начинали плакать.

– Главное не смотреть на детей! Они могут выдать, а еще хуже, могут разжалобить, – процедила она сквозь зубы.

Царство Шайтана, как называл метрополитен ее старший брат Джимхан, работало, как часы, и, спускаясь по турникету, Амина боялась, что не успеет. Ей становилось страшно. Она уже слышала гул приближающегося поезда, пропасть притягивала к себе ярким светом, и лишь молитва помогала сосредоточиться на священной цели. Зайти и нажать.

Ей даже не разрешили проститься с отцом и сестрами. Для них Амина уехала в Москву поступать в институт на медицинский. Я представил, как она в белом халате лечит детишек, с какой нежностью и заботой относится к каждому ребенку, но это будущее было туманным, как сам я. Тот, кто был косвенно виновен. Сейчас она вспоминала араба с рыжей бородой, погибшего от пули неверного. Любила ли она Валли? Любила. И я завидовал ему только за то, что у него была такая жена. Мне было стыдно, что я разрушил их счастье.

Амина зашла последней в вагон и в плотном живом кольце старалась не смотреть на тех, кто должен был пойти за ней следом. Она встала к ним спиной, тем самым, показав презрение к ним, и стала молиться. С каждой секундой поезд набирал скорость, я видел, как рука шахидки сжимает мобильный телефон, как белеют от напряжения костяшки ее пальцев. Она должна была набрать номер Валли, и я знал, что как только пройдет сигнал, цепь замкнется и сработает детонатор. Но девушка медлила. Ей показалось, что кто-то пристально смотрит на нее. Как двое своих среди чужих, так и мы вздрогнули, словно пораженные током, заметив друг друга. Мы всматривались в наши отражения на дверях поезда, не отрывая взгляда. Я стоял прямо за ней, выше ее на голову и невольно вдыхал запах ее черных волос. Они пахли ручьями и небом на фоне снежных, как одежды Аллаха, шапок гор.

– Зачем? – спросил я, положив подбородок ей на плечо, – Ты слишком молода, чтобы уходить.

Мои щека едва коснулась ее щеки, и ей стало не по себе от такого касания.

– Так хочет Аллах, – слабо улыбнулась девушка, слегка отстраняя голову.

– Аллах хочет детей, хочет мир. – Вымолвил я, и шепот моих губ прошелся по ее нежной шее сладкими поцелуями.

Девушка еще больше задрожала. Слышно было, как стучит ее сердце. И от этой мгновенной близости, оттого, что нас тянет друг к другу, как мужчину и женщину, я верил, что не все потеряно, что я могу остановить ее необдуманный поступок.

– А как же Валли? – крикнула идущая в рай, гневно сверкнув глазами.

Она заметила на мне солдатскую форму, автомат на плечах и главное – кинжал Валли, с которым он не расставался даже в постели, и поняла, что я убил ее любимого. Ее гнев пронзил меня насквозь, стал рвать и метать меня в разные стороны. Вагон затрясся. Пассажиры схватились за поручни. Как тонущий в бездне, схватился и я за плечо чеченки.

– Амина…

Она повернулась ко мне так внезапно, что несколько ее слез попали мне на лицо. Наши губы соприкоснулись. Ее рука, держащая телефон, опустилась.

– Аллах Акбар… – подумал я, целуя ее нервные губы.

Двери открылись, и толпа вынесла нас на перрон. Амина побежала от меня, словно от прокаженного, встала на эскалатор. Я провожал ее взглядом. Знала ли она, что у Валли была еще жена-американка и арабский скакун, которого он выставлял на Дерби? Возможно. Предвидел ли ее старший брат Джимхан, что его сестра вернется в родной аул и бросится к ногам родителей со словами раскаяния, а сам он будет застрелен федералами следующей ночью? Радовался ли сам Валли, глядя на нас сверху, как его чеченская жена с поясом шахида целуется со мной в тесном метро? О, я не знал сам! Мимо меня проходили люди, толкали меня, а я все стоял и стоял, не шелохнувшись, все еще чувствуя вкус крови с искусанных губ той, что собиралась в рай.

Про любовь

От черной воды шел ужасный холод. Осторожно я подошел к берегу и заглянул в душу озера. По водной глади медленно кружила листва. На том берегу в темноте растворялась старая церковь, и, если бы не желтый глаз луны, ее бы совсем не было видно. Непроизвольно я поднял руку, чтобы перекреститься, но вместо молитвы мои губы прошептали пугающее откровение:

– Любовь все-таки великая сила на земле. Настолько великая, что не каждому под силу удержать ее в своем сердце.

Мои пальцы еще пахли пьянящим до головокружения ароматом этой красивой женщины.

Заброшенный пляж и призрак

Никогда не думал, что окажусь в столь загадочном месте поздним осенним вечером. Если Вы окажетесь в районе метро Щукинская и, добираясь до набережной, свернете влево под мост, то перед Вами предстанет дикое побережье. Здесь не горят фонари, лишь иногда вспыхивают огни отъезжающих иномарок с тонированными стеклами, и бог лишь один знает, зачем они приезжают сюда, и что в них творится в минуты стоянки.

Здесь тихо. Редкая птица запоет свою трель, да изредка пройдет корабль, и шум прибрежной волны напомнит Вам, что где-то рядом течет река Москва… Вы заметите ее красоту, и тоска наполнит Вашу душу. Далекие огни цивилизации мерцают на той стороне. Там Строгино. В это время тут практически безлюдно. Вы можете встретить рыбака, возвращающегося с вечерней рыбалки, здесь наверняка обитают маньяки и бродят, шурша опавшими листьями, их обреченные жертвы. Это место притягивает, притягивает своей тишиной, и не каждый отважится спуститься поздним вечером вниз и потрогать прохладную гладь воды. Я спускаюсь вниз по скользкому обрыву, почти падаю, бегу… Вековые ивы… Черные ветки свисают вниз и слегка касаются Вас. Вы обнимаете крону и чувствуете, как история этого места передается Вам обрывками воспоминаний. Вам хочется курить, Вы роетесь в карманах и ищете сигарету и зажигалку. Сильный ветер тушит огонь. По коже проходит легкая дрожь, когда какая-то тень скользнет, и Вы боковым зрением заметите ее силуэт. Пожалуйста, не курите! Это притягивает лишний взгляд. Темнота наблюдает, и тысячи невидимых глаз оценивают Вас, как чужестранца. Здесь не комфортно, но уже нельзя уйти, поддаться чувству страха. Вы должны до конца ощутить тайну заброшенного пляжа. Здесь живет душа потерянной девушки. Ее одинокая тень в такие лунные ночи сидит на камне у воды и ждет Вас, чтобы заговорить. Я спрашиваю ее, хорошо ли ей здесь? И она отвечает, что давно не чувствует холода. Она говорит, что мои губы очень сладкие.

– Не мудрено! – отвечаю я, – ведь я пил сладкий шейк.

Сейчас я пьян как никогда. Я хочу ее, хотя не вижу лица, но она отталкивает меня и говорит, что замужем, что муж ее – изверг, и она боится обжечься. Я улыбаюсь и шепчу, что я давно уже потухший пепел, развеянный сто тысяч раз по ветру. И еще неизвестно кто из нас настоящий призрак. Мне кажется, я говорю это специально, чтобы увлечь ее за собой и мне становится больно.