Русская историография. Развитие исторической науки в России в XVIII—XX вв

VI
Шеллингианство. Общество любомудров. П. Я. Чаадаев

1830-е и 1840-е годы – время расцвета шеллингианства и гегельянства среди русской интеллигенции. Шеллингианство начало распространяться в России еще в 1820-х годах. Славянофил И. В. Киреевский так вспоминает об этом времени: «Слухи о любомудрии немецком, которые распространили повсюду известие о какой-то новооткрытой Америке и глубине человеческого разума, возбуждали если не общее сочувствие, то, по крайней мере, общее любопытство. Особенно молодое поколение с жадностью искало всякой возможности проникнуть в этот таинственный мир».

Мировоззрение Шеллинга (1775–1854) может быть названо философией романтизма. Мир понимается Шеллингом как продукт художественного творчества Бога. Всякое произведение искусства – своего рода микрокосм. Основным принципом натурфилософии Шеллинга является единство. Человек – высшая цель природы. Смысл исторического процесса – осуществление свободы. Бессознательным сторонам исторического процесса присуща необходимость, сознательным – свобода. Оба пути ведут к одной цели.

Другим немецким философом, наложившим свою печать на русскую историческую мысль, был Гегель.

«Гегель может быть назван философом по преимуществу, ибо изо всех философов только для него одного философия была все. У других мыслителей она есть старание постигнуть сущее; у Гегеля, напротив, само сущее старается стать философией, превратиться в чистое мышление» (Владимир Соловьев).

По Гегелю, само содержание знания, в форме логических понятий, диалектически развивается в полную и внутренне связанную систему. Наука есть самотворчество разума. Государство – высшее проявление объективного духа, воплощение разума в жизни человечества. Смысл истории – прогресс в сознании свободы. Только в государстве возможно осуществление свободы каждого в единстве всех.

«За Гегелем должна быть признана, – говорит Вл. Соловьев, – огромная заслуга решительного установления в науке и в общем сознании истинных и плодотворных понятий „процесс“, „развитие“ и „история“ как последовательного осуществления идеального содержания».

«Мыслящее рассмотрение исторического процесса» Гегель дал в своей «Философии истории». «Всемирная история, – говорит он, – есть выражение Божественного, абсолютного процесса духа… благодаря которому он осуществляет свою истину… доходит до самосознания».

Философия Гегеля динамична и проникнута духом истории. Он называл государство организмом, строителем которого является история. По мнению Гегеля, нельзя народу навязать отвлеченную конституцию. «Каждый народ имеет ту конституцию, которую он заслуживает». Тем не менее Гегель формулировал общую идею конституционного государства как политический образец. «Истинное государство, как всякое явление абсолютной идеи, должно содержать в себе три момента: 1) момент общности, который выражается в законодательной власти; 2) момент подведения конкретного под общее – власть правительственная; 3) момент целостной личности – королевская власть» (Н. Н. Алексеев).

Практически Гегель считал прусскую конституцию своего времени лучшим выражением этих принципов. Но он допускал возможность того, что с течением времени другие народы могут выдвинуться на первое место, в частности славяне. В «Философии истории» он говорит: «Мы находим сверх того на востоке Европы великую славянскую нацию, местожительство которой простирается от Эльбы вплоть до Дуная… И все же эта вся масса исключена из нашего рассмотрения, так как она до сих пор не выступала как самостоятельный момент в ряду оформлений разума в мире. Случится ли это в будущем – не наше дело; ибо в истории мы должны заниматься прошедшим».

Характерным для 1820-х, 1830-х и 1840-х годов было образование целого ряда философских кружков для изучения Шеллинга и Гегеля. Первым в России таким кружком были «ученые беседы» студентов Московской духовной академии, секретарем которого был Ф. А. Голубинский. Он же, по-видимому, был и инициатором этого кружка (поступил в студенты Московской духовной академии в 1814 году – ему было в это время семнадцать лет).

Следующим таким кружком было «Общество любомудров» в Москве, образовавшееся в 1833 году. Председателем его был князь Владимир Федорович Одоевский (1803–1869), секретарем – Дмитрий Владимирович Веневитинов (1805–1827). В числе членов общества находились И. В. Киреевский и А. И. Кошелев (будущие славянофилы), С. П. Шевырев и М. П. Погодин (оба потом профессора Московского университета) и еще несколько человек. В 1824 году общество издавало альманах «Мнемозина» – первый философский журнал в России. Редакторами его были Одоевский и В. К. Кюхельбекер, участник тайных политических обществ.

Одоевский был человек многосторонних дарований и интересов – писатель, музыкант и музыковед, философ, веривший в мессианскую миссию русского народа. Главный его дар был музыкальный. Музыка внутренне была ему ближе всего и нужнее всего.

В области философии Одоевский, исходя из Шеллингова понятия Абсолюта, стремился к новому построению эстетики. В эстетике Одоевский высшее место отводил музыке.

В начале 1830-х годов Одоевский отходит от шеллингианства и погружается в изучение мистической литературы – Арндта, Эккартсгаузена, Сен-Мартена, Пордеджа, Баадера.

В своей историософии Одоевский приходит к разочарованию в западной культуре и подвергает ее резкой критике. Спасение Европы возможно, по его мнению, лишь в том случае, если на сцену истории выступит новый народ со свежими силами. Таким народом, по убеждению Одоевского, является русский народ. «Мы должны спасти душу Европы… Девятнадцатый век принадлежит России».

Душою «Общества любомудров» был Д. В. Веневитинов. Он страстно увлекался философией и поэзией и своим вдохновением заражал других. У него, несомненно, было крупное философское дарование и поэтический талант. По его собственному выражению, «философия есть истинная поэзия… Истинные поэты были всегда глубокими мыслителями, были философами». Задача философии, по его взглядам, – «учение о познании». В эстетике Веневитинов видел связующее звено между искусством и философией. Источник идей – интуиция («чувство порождает мысль»). Он умер 22 лет.

«Общество любомудров» прекратило свое существование после неудавшегося восстания декабристов на Сенатской площади (14 декабря 1825 г.). Соиздатель «Мнемозины» Кюхельбекер был арестован и признан одним из главных виновников бунта. Двоюродный брат Одоевского, Александр, также был одним из видных декабристов. Среди друзей Одоевского был и Рылеев.

Понятно, что «любомудры» опасались репрессий и решили закрыть свое общество. Одоевский созвал всех членов и в их присутствии сжег в камине устав и протоколы общества.

Личную дружбу и обмен мнений «любомудры» сохранили на всю жизнь. Дружил с некоторыми из них и Чаадаев. Особенно тесная дружба связывала его с Пушкиным. По существу же Петр Яковлевич Чаадаев (1794–1856), автор «Философических писем» и провозгласитель скептической оценки русской культуры, был одиноким мыслителем. Рано лишился родителей и остался на попечении тетки, княгини А. И. Щербатовой, которая дала ему превосходное образование. В 1809 году он поступил в Московский университет, а в 1812-м – на военную службу. Офицером лейб-гусарского полка участвовал в войне с Наполеоном. В начале 1821 году вышел в отставку и уехал за границу, где пробыл шесть лет. В 1825 году Чаадаев познакомился с Шеллингом и заинтересовался его философией. В 1832 году (уже из России) он писал Шеллингу (по-французски): «Изучение Ваших произведений открыло мне новый мир… Оно было для меня источником плодотворных и чарующих размышлений, но да будет мне позволено сказать и то, что, хотя и следуя за Вами по Вашим возвышенным путям, мне часто доводилось приходить не туда, куда приходили Вы».

За три года перед тем Чаадаев написал (по-французски) свои «Философические письма», но опубликованы они еще не были.

Как было уже раньше сказано, Н. И. Надеждин опубликовал первое из этих писем в журнале «Телескоп» в 1836 году (в неуклюжем русском переводе Кетчера). Письмо произвело фурор. «Телескоп» был закрыт. Надеждин поплатился кратковременной ссылкой. Вся тяжесть удара пала на Чаадаева.

Он был официально объявлен сумасшедшим. Его не заключили в госпиталь, а оставили жить в его доме под домашним арестом (он имел право раз в день выходить на прогулку). Ежедневно к нему приходили доктор и полицейский чиновник и получали свою мзду за визит. Через полтора года эти стеснения были сняты.

Некоторые места в письме Чаадаева вызвали возмущение не только в правительственных сферах, но и в довольно широких кругах русского общества.

«Мы, – писал Чаадаев, – никогда не шли вместе с другими народами; мы не принадлежим ни к одному из великих семейств человечества, ни к Западу, ни к Востоку, не имеем преданий ни того, ни другого».

«Мы существуем как бы вне времени, и всемирное образование человеческого рода не коснулось нас».

«В самом начале у нас было дикое варварство, потом грубое суеверие, затем жестокое, унизительное владычество, следы которого не изгладились совсем и доныне, – вот горестная история нашей юности».

«Мы явились в мир, как незаконнорожденные дети, без наследства, без связи с людьми, которые нам предшествовали, не усвоили себе ни одного из поучительных уроков минувшего».

По воспоминаниям современников, в течение месяца в Москве почти не было дома, в котором бы не говорили про чаадаевское письмо, – это был какой-то вопль проклятия и презрения к человеку, дерзнувшему, по их мнению, оскорбить Россию. Потом все утихло, и Чаадаева оставили в покое, перейдя к новым очередным сенсациям. Заостренно выраженная Чаадаевым скептическая оценка прошлого России обратила на себя главное внимание первых его читателей и последующих поколений русской интеллигенции. Между тем взгляд его на Россию совсем не стоит в центре его историософии.

«Я люблю мою страну по-своему, – писал Чаадаев в 1846 году, – и прослыть за ненавистника России мне тяжелее, чем я могу выразить», но, как ни «прекрасна любовь к отечеству, есть нечто еще более прекрасное – любовь к истине. Не через родину, а через истину ведет путь на небо».

Чаадаев называл себя христианским философом. У него нет богословской системы, но он старается построить богословие культуры. Основная богословская идея Чаадаева есть идея Царствия Божия в историческом воплощении как Церковь. Христианство является не только нравственной системой, но вечной божественной силой, действующей в духовном мире. Он верит в таинственную силу Промысла, но вместе с тем признает и свободу человека, а поэтому и долю ответственности за его историю.

Из исторических христианских церквей Чаадаев отрицательно относился к протестантству и высоко ценил католичество. Тем не менее он остался православным и не перешел в католицизм.

VII
Русское гегельянство 1820-х годов

«Общество любомудров» было проникнуто душевным и философским идеализмом, но оно не имело такого широкого общественного значения, как гегельянские кружки 1830-х и 1840-х годов, главный из которых возник в Москве. Многие из членов этих кружков заинтересовались сначала шеллингианством, а потом уже подпали под влияние Гегеля.

Первоначальная ячейка московского гегельянского кружка образовалась в 1831 году из студентов Московского университета вокруг замечательной личности Николая Владимировича Станкевича (1813–1840). Станкевич родился в богатой помещичьей семье Острогожского уезда Воронежской губернии. В кружок Станкевича вошли между прочими Константин Аксаков и Белинский. В 1834 году с кружком Станкевича сблизился Михаил Бакунин, а два года спустя – Грановский. Кружок начал с чтения и обсуждения философии Шеллинга, а потом погрузился в изучение Гегеля.

Станкевич будил в своих товарищах лучшие силы ума и чувства. Всякому спору он умел сообщать высокое направление. Все мелкое и недостойное как-то само собою отпадало в его присутствии.

В конце 1820-х годов в Берлине появилось значительное число студентов из России, приехавших для обучения в Берлинском университете. Большинство были стипендиаты, подготовлявшиеся к профессуре. Многие из них, в том числе юристы П. Г. Редкин и К. А. Неволин, слушали лекции Гегеля. Слушал лекции Гегеля и лично познакомился с ним И. В. Киреевский.

Первым слушателем Гегеля, приехавшим из России, был эстляндский барон Борис фон Икскюль. Гегель к нему благоволил, между ними завязалась переписка. Письма Икскюля до сих пор не разысканы. Письма Гегеля сгорели в имении Икскюля во время аграрных беспорядков, но одно было напечатано в 1843 году (до пожара). В этом письме Гегель более определенно, чем в своей «Философии истории», допускает возможность великого будущего для России.

«Вы счастливы, – писал Гегель, – что Вы имеете отечество, занимающее такое значительное пространство в области мировой истории и имеющее, вне сомнения, еще большее значение в будущем. Другие современные государства, как кажется, уже более или менее достигли цели своего развития: возможно, что оставили кульминационный пункт развития за собой, и их состояние стало стационарным. Россия же, возможно, уже самое могущественное государство среди остальных, несет в своих недрах огромные возможности развития своей интенсивной природы» (перевод Д. И. Чижевского).

Станкевич был создателем и душою первоначального Московского гегельянского кружка. Положение переменилось, когда в кружок вступил Михаил Бакунин. Бакунин занял центральное место среди русских гегельянцев. По удачному выражению Д. И. Чижевского, Бакунин был «не влюблен в идеи, как Станкевич, а одержим ими». По натуре Бакунин был диктатором, требовавшим от людей полного повиновения себе. Грановский говорил, что для Бакунина не было субъектов, а только объекты.

На собраниях кружка обсуждались мысли и слова Гегеля со страстью.

Гегель – трудный писатель, стиль его часто темен. О некоторых мыслях Гегеля в кружке спорили часами. Одним из камней преткновения послужила знаменитая фраза Гегеля в предисловии к его «Философии права»: «Все действительное разумно, все разумное действительно». Это было понято как оправдание всякого государственного режима, как призыв к аполитизму.

Сам Гегель вкладывал в эту фразу совсем иной смысл. «Действительным» он считал все то, что имеет силу действия, что может влиять. «Разумным» он называл основу всех вещей. В каждом государстве имеется отражение вечной идеи государства, в этом смысле оно разумно (комментарий Н. Н. Алексеева).

Гегель считал, что идея должна дойти до совершенного своего выявления, достигнуть высшей точки своего развития и тогда прекратить свое движение. В религиозном плане высший предел развития идеи – Бог. В политическом масштабе – совершенное государство.

Бакунин вначале, не вникнув как следует в смысл формулы «все действительное разумно», понял ее как призыв к аполитизму (позже он переменил свое объяснение). Белинский не знал немецкого языка и последовал за ним.

Как человек склонный к крайностям, Белинский выступил с апологией тогда существовавшего социального и политического строя России. Это было понято как принятие им теории «официальной народности». Очень скоро, однако, он увидел, что зашел в тупик, и резко повернул обратно.

VIII
Фурьеризм

Многие русские гегельянцы, став профессорами русских университетов, не сделались ни «левыми», ни «правыми», а остались последователями философии истории Гегеля в ее существе. Самыми известными из них были Т. Н. Грановский (1813–1857) и Б. Н. Чичерин (1828–1903).

Прежде чем говорить о них, я считаю нужным сказать о тех русских интеллигентах 1840-х годов, которые увлеклись не столько философией, сколько политикой, но, в противоположность Бакунину, не левогегельянским революционным социализмом и анархизмом, а одним из видов так называемого утопического социализма – фурьеризмом. Основателем этого течения был француз Шарль Фурье (1772–1837), поглощенный своими планами преобразования человечества не революционными, а мирными путями, человек недисциплинированной мысли и необузданной фантазии.

Основная идея Фурье состояла в убеждении, что государство со всеми его формами принуждения – зло и что оно должно быть заменено свободным союзом общественных организаций. Такие организации, или ячейки, Фурье называет фалангами. В каждой такой ячейке должно быть от 1600 до 1800 человек. Таким образом, исключив детей и стариков, в каждой фаланге будет около 810 способных работать мужчин и женщин. Каждая фаланга устроится на своей площади земли в размере приблизительно одной квадратной мили.

В отношении друг к другу фаланги находятся в состоянии взаимного притяжения – наподобие как бы планетной системы, двигающейся по законам Ньютона.

Постепенно Фурье удалось образовать кружок учеников, достать небольшую сумму денег и купить небольшой кусок земли. Но Фурье, со своим утопическим полетом мысли, был совершенно беспомощен в практических делах. Спас положение бывший военный инженер Виктор Консидеран (1805–1893), человек сильной воли, всецело преданный идее мирового коммунизма. Он и стал вождем фурьеризма.

По плану Консидерана, должно быть организовано некое центральное мировое правительство, в распоряжении которого будут бесчисленные армии индустриальных рабочих. Созданы будут огромные предприятия, заселены горные хребты, пустыни превращены в земледельческие плантации, построены пути сообщения. Вокруг этого правительства устанавливается ряд местных администраций для управления отдельными частями земного шара и отдельными областями. Для дальнейшей планировки и обсуждения текущих дел собираются советы сведущих лиц для консультации. При таком устройстве не будет больше войны и раздоров.

Консидеран мечтал, что такая всемирная общественная организация может быть введена мирным путем с согласия существующих национальных правительств, так как фурьеристы не требуют насильственного разрушения существующих государств. Он приветствовал поэтому французскую революцию 1848 года, был избран депутатом в Национальное собрание и предложил на усмотрение его свой план нового общественного строя. План был отвергнут. 2 декабря 1852 года президент Франции принц Луи Наполеон был провозглашен императором французов под именем Наполеона III. После этого события Консидеран потерял всякую надежду на осуществление своего плана и эмигрировал в Англию (вернулся только после Франко-прусской войны 1870 года и падения Наполеона III).

Около 1845 года в Петербурге образовалось несколько фурьеристических кружков. Во главе основного из них стоял литератор Михаил Васильевич Буташевич-Петрашевский (1819–1867), отчего все участники этого движения получили название петрашевцев. Петрашевцы не составляли строго организованного сообщества. Главным проявлением их деятельности были еженедельные беседы у самого Петрашевского. На этих беседах обсуждались идеи Фурье и Консидерана и их планы нового устройства человечества, а также говорилось о необходимости реформ в России – освобождения крестьян, свободы печати и судебной реформы. В числе посетителей этих собраний были беллетрист и критик Н. Д. Ахшарумов, Ф. М. Достоевский (уже тогда известный писатель); Н. Я. Данилевский; И. И. Введенский (преподаватель русской словесности и талантливый писатель, непревзойденный переводчик романов Диккенса на русский язык); поэт Аполлон Майков; писатель М. Е. Салтыков-Щедрин; Н. Г. Чернышевский.

Через некоторое время о фурьеристских кружках стало известно правительству. Министр внутренних дел Л. А. Перовский поручил состоявшему при нем чиновнику Ивану Петровичу Липранди (впоследствии известному генералу и военному писателю) «иметь наблюдение» над кружками. 20 апреля 1849 года Липранди представил управляющему Третьим отделением собственного Его Величества канцелярии четыре списка лиц, прикосновенных к «тайному обществу».

Больше ста человек было привлечено к следственному делу. Из них более пятидесяти были арестованы, но большинство их вскоре отпущено. Суду было предано 23 человека, из них 21 (в том числе сам Петрашевский и Ф. М. Достоевский) приговорены к смертной казни. В последнюю минуту, когда их уже привезли на эшафот, казнь была заменена разными видами тяжелых наказаний. Кроме того, более 200 человек были заподозрены и взяты на замечание.

Четверть века позже, в своем «Дневнике писателя» за 1873 год, Достоевский так вспоминал о деле петрашевцев:

«Мы заражены были идеями тогдашнего теоретического социализма… Но тогда понималось дело еще в самом розовом и райско-нравственном смысле. Действительно, правда, что зарождавшийся социализм сравнивался тогда, даже некоторыми из коноводов его, с христианством и принимался лишь за поправку и улучшение последнего, сообразно веку и цивилизации. Все эти тогдашние идеи нам в Петербурге ужасно нравились, казались в высшей степени святыми и нравственными и, главное, общечеловеческими, будущим законом всего без исключения человечества».