Под лепестком несущего винта. Книга вторая

До Ашхабада добрались без всяких хлопот. Рассматривая с высоты утонувший в зелени город, совершенно не верилось, что всего восемь лет тому назад он был почти полностью уничтожен мощнейшим землетрясением. Отстроенный заново всем миром, он, как и любая новая вещь, радовал своей первозданностью. В момент катаклизма я с родителями находился в Баку, на противоположном берегу Каспия. Теперь между этими городами ходил паром.

Мы изучили кроки полигона площадью в сорок квадратных километров и расположились на вертолётной площадке у командного пункта. Статус дежурного экипажа позволял нам бездельничать до команды, и мы, укрывшись от жары в комнате отдыха, с азартом гоняли кости по нардовой доске. Победить Панкратова было невозможно.

Взлетели после полудня с проверяющими и посредниками на борту и взяли курс на восточную окраину полигона. Высота полёта не превышала пятидесяти метров, и нам были отлично видны противостоящие стороны с массой техники и морем солдат. Многие из них приветливо махали панамами, с завистью провожая летательный аппарат, где встречный поток воздуха создавал иллюзию прохлады. Приземлились рядом с командным пунктом, проверяющие ушли, приказав нам ждать. Скудная растительность жадно тянулась к жизни, и среди жухлой травы и мёртвых, на первый взгляд, стеблей юрко сновали ящерицы, как всегда озабоченные чем – то муравьи и тёмные, похожие на запятые, долгоносики. При малейшей опасности они мгновенно зарывались в песок.

– Сейчас устроим битву при Ватерлоо, – сказал неунывающий Панкратов, достал литровую стеклянную банку для проверки чистоты бензина из заправочных ёмкостей, сунул в неё кусочек рафинада и поставил на муравейник. Минут через двадцать сотни муравьёв облепили кусок так, что из белого он стал черно – рыжим.

– А теперь смотрите, – и с этими словами техник бросил на дно банки небольшую фалангу.

Забыв о дармовом лакомстве, муравьи мгновенно сориентировались и всем скопом набросились на своего заклятого врага. Паук, как жерновами, перемалывал тела насекомых, но количественный перевес противника решил исход поединка. Через несколько минут лохматый верзила затих, а через час в бесформенном месиве трудно было угадать живое существо.

В детстве я слышал от одного старателя всякие небылицы о дикой Сибири. Но меня поразил рассказ о том, как приговорили к смерти вора из их бригады. Они посадили преступника на муравейник голой задницей. Через полчаса подвыпившая братва подобрела и сняла с кучи негодяя. Два месяца после этого человек провалялся в больнице, и только чудом не умер. А бывали случаи и похлеще, и через сутки от наказанного оставался только скелет. Чистый и отполированный, как стёклышко.

За время, пока мы обслуживали учения, я закончил зарисовку о Панкратове и по возвращении на базу отослал её в редакцию. Вскоре она была опубликована, и жюри определила мне премию в сотню рублей. Это была приличная сумма, рекордная среди моих прежних полученных гонораров.

Прошло три месяца, сын заметно подрос и стал узнавать своего папу. Глазки приобрели осмысленное выражение, и улыбка всё чаще стала появляться на его личике, когда я склонялся над ним или брал его на руки. Светкино молоко он сосал с удовольствием, и она жаловалась, что он больно кусается.

– Весь в меня, – горделиво шутил я. – С детства к женской груди неравнодушен. Мать сосал до пяти лет, хотя она и мазала соски горчицей, чтобы отучить меня от затянувшейся привычки. Но твои лучше, – нежно ласкал я Светкины барханы.

Она притворно охала, получая наслаждение и становясь мягкой и податливой, словно какая – то сила парализовала её волю к сопротивлению.

– Знаешь, – сказала она в порыве откровения после бурной ночи, – когда ты тискаешь мою грудь, у меня в голове какое – то помутнение возникает.

– Твой намёк понял, – рассмеялся я и лизнул её открытый сосочек. – Так хорошо?

– Очень! – и она скользнула мягкой, бархатной ладонью вдоль моего тела, добралась до ушастика и поощрительно потрепала его пальцами:

– У, какой он у тебя ленивый.

– Не скажи, – не согласился я. – Просто он тоже соскучился по ласке. Особенно по поцелуям.

– Да – а, неужели, – недоверчиво произнесла она и стала покрывать моё тело отрывочными поцелуями сверху вниз. Я немедленно возбудился, и приятель мой восстал и вознёсся в небо, как Эйфелева башня, и Светка водрузилась на её макушку и нанизала себя, как на шампур.

– Ах, – с наслаждением прошептала она, закинув руки на затылок, – ах, – причитала она, всё более мощно вгоняя в себя негнущийся стержень, – я не вытерплю этого, я закричу!

В исступлении я ласкал её напрягшиеся груди, скользил ладонями по телу и облапывал её попку, до боли сжимая в порыве страсти. Словно по клавишам фортепиано, я перебирал её рёбра, чувствовал, как это её возбуждает, и амплитуда её движений возрастает с риском потерять вершину любви. Божественное наслаждение, если учесть, что на мне восседала женщина, которую я хотел со второго класса. Интересно, получают ли они сексуальное удовлетворение, сидя верхом на жеребце? Что за глупый вопрос!

Однако ласк, которых мне очень хотелось, я не получал. Неужели не научилась в свои двадцать пять лет? Или я не научил?

Скупые на нежность женщины и не подозревают, как много теряют в интимных отношениях с мужчиной. Осторожные, вкрадчивые прикосновения к местам эротически чувственным могут раскрепостить партнёра, поощрить на откровенное выражение чувств и на живое стремление удовлетворить любое желание. В его подсознании складывается образ восхитительной соблазнительницы и остаётся надолго, если не навсегда. Спросите любого пожилого человека, о чём он грезит по ночам, одиноко ворочаясь в холодной постели. Будьте уверены, – о той, которая подарила ему когда – то жар своего сердца и букет нерастраченной нежности.

Нежность и ласка, оброненный во – время комплимент – это и есть пища для души, мощнейший катализатор для раскрытия потенциальных возможностей человека, его творческого начала. Если угодно, эволюция человека и развитие цивилизации произошли благодаря и во имя любви к женщине. Это так.

Но вот парадокс: мы любим и ненавидим, лелеем и презираем, обожествляем и проклинаем одновременно. Редкий мужчина согласится, что живёт ради любви, однако представим на минуту, что её нет, и смысл жизни будет потерян.

Но это – так, лирическое отступление.

…Поздней осенью, как раз к празднику Великого ноября, нам, наконец – то, дали квартиру в Пролетарабаде. Высоченные потолки и толстые, метровые стены из привозного булыжника, способные выдержать многомесячную осаду целой армии, надёжно защищали от зноя и холода. Единственное неудобство – это печь, которую надо было топить. В Узбекистане самым популярным топливом считается саксаул, каменное дерево, которое тонет в воде и от которого тупилось лезвие топора, и я раскалывал обухом. Разжигали его дровами, зато горел саксаул лучше любого антрацита. Светлана, как ребёнок, радовалась новоселью, быстро перезнакомилась с соседями, и в свободные вечера, во дворе под сенью деревьев, мы устраивали посиделки, делились новостями, сплетнями, травили анекдоты и потягивали кислое пиво. За стеной нашей квартиры расположилась семья Гвозденко, техника по профессии, выпивохи и балагура по призванию. Красавица жена Наташа гоняла его в хвост и в гриву, к этому он давно привык и на все её выступления реагировал спокойно и снисходительно. На службу техник наплевал, про будущее мыслил скептически. А на моё робкое высказывание о замене в другой округ откровенно развеселился:

– Дорогой мой, – рассуждал он, категорически взвинтив указательный палец вверх, – ты видел максимально раздвинутый циркуль? Так вот, расстояние между ножками – это ворота в Туркестанский округ, а точки соприкосновения ножек – это и есть выход. Так что привыкай, акклиматизируйся, отсюда ещё никто не уезжал. Разве что в ящик сыграешь…

Неожиданно заболел Серёжа. Красная сыпь по всему телу и высокая температура нас перепугали.

– От перегрева, – предположили врачи, и на семейном совете мы приняли решение отвезти его на Урал. Через три дня я остался один. Никогда не думал, что климат может стать причиной разлуки…

На торжественном построении по случаю сорок четвёртой годовщины Октября зачитали приказ, по которому мне присвоили звание старшего лейтенанта…

Не успел я поднять рюмку за здравие, как пришлось выпить и за упокой.

Разбился Володя Шутов, мой самый близкий друг и верный товарищ, с которым я бок – о – бок прожил добрых пять лет.

Судьба – злодейка распорядилась с ним жестоко и несправедливо. Он вылетел на разведку погоды с заместителем командира полка по лётной подготовке подполковником Бадоляном. Первоклассный воздушный волк, Бадолян был общим любимцем не только за непревзойдённое мастерство в технике пилотирования, но и за добрый нрав и сердечную отзывчивость. Никогда и никого он не давил своим авторитетом, и отношения его с подчинёнными были на равных.

Володя считал большой удачей, что летает с человеком, слава о котором гремела по всему Союзу. Ему по – доброму завидовали все лётчики – штурманы, ожидая, что со дня на день парень пересядет на левое сиденье командира экипажа.

В облаках у них отказал двигатель, и несущие лопасти пошли вразнос. Командир приказал Шутову и технику покинуть машину, а сам остался. На высоте около полутора тысяч метров, подчинённые выполнили приказ, но у Шутова парашют не раскрылся. А Бадолян посадил машину и остался жив. Он настолько был потрясён нелепой гибелью правого лётчика, что подал рапорт на увольнение .

Владимира Шутова похоронили. Проводили в последний путь с соблюдением воинских почестей, с троекратным салютом из карабинов. Женщины рыдали, мужчины скорбно молчали, дети смотрели на смерть с недоумением.

Жаль, что покинул сердечный друг этот мир, не успев жениться и не оставив потомства. Да так ли – жаль? Может, это и хорошо, что в России на одну вдову будет меньше. Господи, какие кощунственные мысли приходят от глубокого горя!

Не стало Володи, а мир не изменился. Утро, как всегда, начиналось с построения, где начальник штаба полка в пух и прах разносил никудышную караульную службу, потом следовали разбор вчерашних полётов, предварительная подготовка и работа на материальной части.

К концу рабочего дня проводился контроль готовности к полётам с проверкой знаний по действиям в особых случаях. Действия, регламентирующие безопасность, каждый знал назубок, и от этой тягомотины было ни холодно, ни жарко.

Я продолжал сотрудничать с редакцией окружной газеты, пробовал себя в разных жанрах, но легче всего удавались зарисовки, поскольку писал я их с натуры. Рассказы не удавались. Сюжеты были мелкими и жалкими, развитие событий длинным и нудным, но главное – не удавались концовки. Хотелось рассказать о мелочах, из которых, в сущности, и состоит наша жизнь, однако чувственное восприятие бытия мне не подчинялось. И я всё чаще стал задумываться над тем, чтобы продолжить образование. Хорошо бы поступить в Литературный институт, но при мысли о том, что в нём обучались корифеи, с которыми и стоять – то рядом не достоин, я загодя обрекал себя на провал. Надо чего-нибудь попроще и понадёжней. Факультет журналистики, к примеру. Почему бы и нет?

Настроив себя на мажорный лад, я отправился в отдел кадров на консультацию.

– И – и-и, дорогой, – выслушав меня, развеселился курчавый капитан, – да ты понимаешь, о чём спрашиваешь? Где ты видел, чтобы военные обучались в гражданских ВУЗах? В академию – пожалуйста. Но туда принимают с должности командира звена или отряда. А ты всего на всего – правый лётчик. Так что дело твоё правое, – скаламбурил он. – Сиди, и не рыпайся, – и одарил меня щедрой лучезарной улыбкой.

– Что же делать, если хочется?

– А ничего не делать. Служишь, и служи. Не забивай голову мусором.

Я не стал доказывать своё конституционное право на получение образования. Что он может, клерк, послушный винтик в машине, исполняющей приказы и инструкции? Только на пороге кабинета, обернувшись, я принял позу человека с оскорблённым достоинством и гордо произнёс:

– Нет таких крепостей, которые бы не взяли большевики!

– А валяй! – чему – то обрадовался кадровик и углубился в бумаги.

С ребятами из « Боевой тревоги» связи я не терял. Каждый из них мне был по – своему дорог, а в целом я гордился своими друзьями. Особенно Серёжей Кашириным, в честь которого дал имя своему сыну. Был Каширин совсем недавно штурманом второго класса фронтового бомбардировщика, похоже, любил свою профессию, но судьбу не обманешь. Был, да сплыл.

Как я себе представлял, в прессе Серёжа тоже прижился. К моменту нашего знакомства у него уже вышло в свет четыре сборника стихов про авиацию, романтичных и слегка сентиментальных. Он частенько хандрил, замыкался и думал о чём – то важном, для меня непостижимым.

В минуты откровенности я делился с ним своими планами, он отвечал тем же, и в одной из приватных бесед поинтересовался, отчего он грустит. Каширин смутился, а потом ответил четверостишием:

– Я теперь летаю

                  Только пассажиром.

                  По небу скучаю,

                  Обрастаю жиром.

В последнем письме я поделился с Сергеем о своей задумке поступить в Ленинградский университет на факультет журналистики. Он бурно приветствовал это решение и заверил, что в меру своих возможностей посодействует в сдаче экзаменов.

Всё это мне нравилось, но принципиального вопроса я не решил. У меня не было официального разрешения на учёбу.

С начальником политотдела полка подполковником Воспянским отношения сложились хорошие. Политработник не мог не заметить, что о подчинённых ему людях окружная газета активно заговорила. Вполне понятно, что он обратил внимание и на автора публикаций. Однако дать разрешение на обучение в гражданском ВУЗе он не имел права. Эта прерогатива принадлежала только Члену Военного совета:

– Как только представится возможность, непременно отправлю вас к нему на беседу, – пообещал подполковник.

Неожиданно мне подфартило. В полк прибыла комиссия политотдела армии во главе со своим шефом. Мощная фигура генерала, его манера говорить коротко, громко и недовольно вызывали у окружающих неприязнь, и я опасался, что предстоящий разговор будет не в мою пользу. Но выбирать не приходилось, и я, как в прорубь, нырнул к нему в кабинет, надеясь на фарт, на удачу.

Несмотря на грозную внешность, генерал – майор встретил меня приветливо:

– Слышал, слышал о местном борзописце, и кое – что читал. Молодцом, лейтенант. Не профи, конечно, но…– он сделал многозначительную паузу, поднял вверх указательный палец и неопределённо повертел им в воздухе.

– Так в чём проблемы?

– Учиться хочу, товарищ генерал, – как на духу признался я и замер в ожидании ответа.

– Ну, и учись, кто тебе мешает.

– Должность не позволяет.

– Так подожди немного. Отзывы о тебе, как о лётчике, хорошие, перспектива есть.

Я почувствовал, что разговор уходит от цели, и чтобы повернуть его в нужное русло, сказал:

– Всё это правильно, товарищ генерал. Но время идёт, мне уже двадцать пять, и очень хотелось бы писать о лётчиках профессионально. Вы же сами знаете, какие небылицы о нас слагают даже в центральной прессе. А хотелось бы правду, да такую, чтобы мороз по коже и восхищение читателей перед авиаторами.

– Чего же ты хочешь, правдолюбец, – хмыкнул генерал.

– Разрешите учиться в гражданском университете. На факультете журналистики. Заочно.

Секунд десять член Военного Совета барабанил пальцами по столешнице, что – то просчитывал в уме, затем поднял тяжёлую голову и коротко бросил:

– Хорошо. Будет тебе разрешение, писатель. Строчи рапорт.

– Есть! – приложил я руку к головному убору, круто повернулся и уже выходя, с благодарностью обронил:

– И – большое вам спасибо!

Окрылённый, я выскочил из кабинета, нашёл стандартный лист и выложил свою просьбу на бумаге. По наивности мне подумалось, что генерал тут же наложит на неё свою резолюцию, но пришлось ждать целый месяц, прежде чем это произошло.

Весть о разрешении высокого начальства обучаться в гражданском учебном заведении какому – то старлею мгновенно разошлась среди офицерской братии. Событие невероятное, экстраординарное, оно подняло мой авторитет на целый порядок. Даже Коля, мой командир, не выдержал и, посмеиваясь, как – то сказал

:– Ну, старик, ты и даёшь! Ты случайно в детстве говно не ел?

– Всяко бывало, – отшутился я, – но крапиву и лебеду – это точно!

Приёмные экзамены в ЛГУ начинались в конце июля, и чтобы совместить приятное с полезным, я взял на это время отпуск, написал жене пространное письмо о своих приключениях и с её благословения вылетел в Пулково.

Прежде всего, следовало позаботиться о месте проживания в Ленинграде. В этом я во многом рассчитывал на двоюродного брата Ивана. Со времени нашей разлуки прошло полтора года, и он успел поменять адрес. Нашёл я его на 9 – той линии Васильевского острова, недалеко от Чёрной речки, где ему впоследствии, как участнику Отечественной войны, выделили однокомнатную квартиру.

– Ты удачно приехал, – обрадовался Ваня. – Я уже собирался на дачу махнуть. Дачу каждое лето мы снимаем в Парголово. Женщины уже там. А ты какими судьбами?

Вкратце я рассказал о своих перипетиях, и он уехал, оставив мне ключи от квартиры и обещание вскорости вернуться

«Так, – подумал я, – проблема с жильём решена. – Теперь – в университет на разведку, а завтра – в редакцию».

Молоденькая секретарша из числа студенток, решивших подработать во время каникул, подняла моё дело и радостно сообщила, что я числюсь в списках абитуриентов. Она быстренько зарегистрировала мою фамилию, выдала листок с расписанием приёмных экзаменов и консультаций, и посчитала свою миссию законченной.

«Хорошенькая, – плотоядно подумал я, поворачиваясь к ней спиной. – Не будь у меня дефицита времени, обязательно уделил бы внимание». Тем более, что я уже давно не имел близости со Светкой, и мне снились кошмарные, сладкие сны, после которых приходилось отмывать трусы от поллюций. И я, пропустивший через себя тонны беллетристики, не переставал удивляться, что герои романов никогда не испытывали этой проблемы, как будто были кастрированы.

В узких коридорах университета толпилась разношерстная молодёжь, и гул стоял, как на вокзале. Несмотря на мою военную форму, никто на меня не обращал внимания. Девушки, и совсем молоденькие промокашки и возрастом постарше, нещадно курили длинные тонкие сигареты, изящно удерживая их между указательным и средним пальцами и оттопырив мизинцы. Парни старались выглядеть солидно, пряча свою робость за толстыми стёклами очков. Как в фельетонах Зощенко, везде было накурено и наплёвано, и густо воняло терпким потом перепуганных тел, зачехлённых в джинсы и едва прикрытых мини – юбками, – первыми вестниками западной моды.

Старинные стены никогда не видели откровенного нашествия безнравственности, и со стоном выдерживали натиск широких спин и попок, пришедших послушать обзорные лекции по интересующим темам. И над всем этим висела мощно выраженная аура желания стать студентами прославленного ВУЗа. Десятки тысяч шпаргалок, уменьшенных до невозможности, надёжно прятались в карманах, складках одежды, запястьях, чулках и трусах, украшали колени, ляжки и ладони. Здесь же за умеренную плату можно было приобрести шпаргалки по любому предмету. Шустрые продавцы уверяли, что авторами их являются профессиональные ведущие преподаватели, доктора наук и даже члены приёмных комиссий. Не сдержав соблазна, я приобрёл гармошкой сложенные фотографии с сочинениями по русскому языку и литературе по двадцати предполагаемым темам, но вечером обнаружил, что это самая заурядная туфта, переписанная из учебников.

Редакцию я навестил ближе к вечеру. Знал, что к этому времени работы завершаются, и журналисты настраиваются на домашнюю волну. От университета до неё – рукой подать. После необходимых формальностей меня пропустили в штаб, и вскоре я вошёл в большую, знакомую комнату с пятью столами. Ребята рты разинули от неожиданности и встретили, как родного. Капитан Карклин, могучий, как Зевс, и лупоглазый, добродушный гигант, радостно меня облапил, похлопывая по спине широкими лапищами.

Скромный, почти незаметный литературный корреспондент газеты с уменьшительно-ласкательной фамилией Красненький учтиво пожал руку, будто я был какая – то знаменитость. Когда я впервые с ним познакомился, мне сразу же припомнился рассказ моего отца на эту тему. Во время Гражданской войны к ним в деревню нагрянули белые, перетрясли всех и прилипли к мельнику, известному чудаку и балагуру, который на потеху мужикам и на заказ кукарекал в бане задницей.

– Где, – спрашивают, – у вас здесь красные?

Мельник как раз был навеселе, и решил созорничать:

– Айда, – говорит, – я вам самого красного покажу.

Подводит он конный наряд к крыльцу дома, что стоял у околицы, и кричит во всё горло:

– Васька, выходи, тут твоей харей шибко интересуются!

Вышел Васька на крыльцо с рыжей бородой– лопатой и огненной шевелюрой, а как увидел казаков, всё лицо кумачом затянулось от испуга.

– Вот, – указал довольный мельник на соседа, – краснее этого в селе никого нет!

Хорошо, урядник с юмором оказался, понял розыгрыш. А то бы мельнику плетей не миновать.

Толя Хоробрых осмотрел меня с ног до головы, позавидовал загару:

– Вылитый узбек, только глаза зелёные. Совсем взрослым стал, истребитель.

Серёжа Каширин приветливо улыбнулся:

– Как там, на наших югах, всё ещё тепло и сухо?

Я выложил дары Узбекистана на стол, и ребята растерзали кучу винограда немедленно.

– А ты говоришь, в ТуркВО несладкая жизнь, – уплетая «дамские пальчики», скаламбурил Александр Михайлович, – пальчики оближешь!

Всей компанией мы отправились на угол Невского, где подавали шампанское, коньяк и лимоны с сахаром, и, побалагурив, разошлись. У каждого была своя личная жизнь, а я человек мимолётный. Но что ни говори, это мои ребята корреспонденты: и приняли за своего и рекомендовали в университет.

Из всех экзаменов более всего меня беспокоило сочинение. Казалось, нет такой темы, на которую в карманах не было бы шпаргалки. Однако я отказался от них, когда предложили написать о лучшем фильме 62–го года. Для меня это был фильм « Девять дней одного года», в главной роли которого снялся Алексей Баталов. Игра актёра потрясала искренностью и мастерством и высокой нравственностью к идеалам.

Не знаю, как, но мне удалось убедить приёмную комиссию, что это действительно лучший фильм, иначе бы хорошей оценки не поставили. Ко всему прочему, из нашего потока четвёрками были удостоены ещё пятеро, и я понял, что буду принят. Более того, я удивился, когда после экзаменов мне предложили учиться на дневном отделении. Лестное приглашение пришлось отклонить.

В секретариате я получил целую кипу рабочих планов, разработок и брошюр для самостоятельных занятий, длиннейший список учебников и обязательной литературы и задания для выполнения контрольных работ. Набралось килограммов пятнадцать, но всё это пустяки. Я знал, что в каганских и бухарских библиотеках ничего путного для учебы не найду.

Накануне отъезда я устроил прощальную вечеринку в кафе « Север», что на Невском проспекте. Ребята радовались моей удаче, сетовали, что далеко живу, я обещал писать и поддерживать деловые отношения. На прощанье сердечно обнялись и разъехались по домам.

Билет на самолёт до Челябинска у меня был в кармане, и я мысленно представлял, какой фурор произведу завтра, свалившись без предупреждения, как снег на голову.

Более полугода я не виделся с семьёй, сыну пошёл уже второй год, он не только научился ходить, но и сносно разговаривать. В нетерпении я подгонял неторопливый Ил – 18, мысленно представляя нашу встречу и гадая, узнает меня Серёжа или нет.

…Не узнал, однако, сын дядьку в военной форме. Когда я поднял его на руки, капризно скривился, слёза навернулись на его глазах, и он потянулся ручонками к матери.

– Вот так оставлять дитё без присмотра. Смотри – ка, своих не признаёт, – прокомментировала тёща возникшую ситуацию. – Проголодался, небось?

– Еще и как! – с оптимизмом ответил я и выразительно посмотрел на жену. Она поняла двусмысленность ответа и зарделась, как девушка, застигнутая в неглиже.

Я с удовольствием наблюдал за сыном и никак не мог понять, что в создании этого чуда есть доля и моего участия. После обеда его уложили спать, однако моё присутствие возбуждало, в кроватке лежать ему явно не хотелось, и он украдкой посматривал в мою сторону, решая, очевидно, дилемму, признавать ли меня за отца или проигнорировать. Наконец, он успокоился, Фаина ушла за продуктами, и я полюбил Светку на кухне, на коврике, прямо на полу. После родов чувственность её обострилась, она смело реагировала на мои откровения, сдёрнула с себя лифчик, и я с вожделением смотрел, как из набрякших и пунцовых сосков выделяются капельки молока, смачивая мой торс. Неужели она до сих пор кормит грудью ребёнка? Её крепкие бёдра плотно обжимали деревянный, изголодавшийся банан, она прерывисто и нервно дышала, закусила в возбуждении прядь своих волос и неистово подмахивая, властно требовала:

– Ещё, ещё, ещё! – как рысь, изгибаясь, умоляла она, и я с болью вдавливал свои чресла в ответ на призыв женщины. Я уже давно заметил, что крики и стоны из – под моего тела рождают во мне сладостное наслаждение и окрылённое чувство превосходства над партнёршей.

Светка вдруг замерла, сцепив ноги на моих ягодицах, я понял, что она кончает, и долгий вздох облегчения дуэтом заполнил тишину испуганной кухни. Мощной струёй, словно из велосипедного насоса, брызнула в жену моё многомесячное воздержание. Раз, другой и, наконец, третий, короткий, как точка. В изнеможении Светка раскинула в стороны руки и ноги, наощупь нашла мои пересохшие губы и наградила долгим, благодарным поцелуем.

– Скучала без меня, – чтобы как – то нарушить паузу, задал я риторический вопрос.

– Не то слово, на стенку лезла, – промурлыкала она и щекой потёрлась о моё плечо.

– Будем подниматься?

– А ты как хочешь?

– Не будем, – засмеялась Светка и закинула руки за голову.

Перескакивая с пятого на десятое, я вкратце пересказал жене наиболее важные события, подробно остановился на процессе экзаменов и о полезных встречах со своими коллегами.

– Умница, – подытожила Светка мой монолог, от души расцеловала и положила голову на грудь. – Нет, действительно, в кого ты такой умный?

– С кем поведёшься… – многозначительно ответил я и почувствовал новый прилив желания. Я властно поставил её на колени. Светкина спина прогнулась, она приникла щекой к коврику, вытянула руки вперёд и прошептала:

– Это что – то новенькое.

– Нам с тобой ещё многому предстоит научиться. А это – классическая поза, подаренная природой всякому живому существу. Поза номер один.

Вцепившись в её свинцовые груди, я стал деловито, не торопя события, накачивать жену кайфом. И мне казалось, что гордость моя прощупывается где – то в районе Светкиного пупка. Она извивалась, как змея, вертела попкой, как пропеллером, и, наслаждаясь, повизгивала.