Он перестал посматривать испытующе, не каждый провинциал вот так все и выкладывает, дальше шли молча до самого дворца. Дорожка под ногами незаметно и плавно расширилась до вымощенной гранитом площади, впереди две ступени помпезного возвышения из белого благородного мрамора, на котором и расположено роскошное и вместе с тем величественно строгое здание делового типа.

Дворец оказался не совсем дворец, а нечто вроде исполинской беседки из мрамора, через которую вышли во двор, что опять же не двор, а нечто особое, вымощенное плитами из розового камня, три стены с колоннами и портиками, а вместо четвертой открывается прекрасный вид на великий и бессмертный город Рим.

На той стороне просторной площади розового камня пламенеют перила лестницы, что широкими ступенями уходит с холма вниз. Во дворе небольшой фонтан с бассейном, в трех шагах от него стол и полдюжины легких изящных кресел.

– Присядьте, – сказал сержант, – господин Пьяченца сейчас выйдет.

Я придвинул ногой стул, сержант посмотрел с неудовольствием, что за манеры у северного дикаря, но остался рядом, а я сел и мирно осведомился:

– А он что, видит нас с балкона?

– Он управляющий, – ответил сержант почтительно. – Потому все видит. Неважно, где он и чем занят.

– Хорошая особенность, – согласился я. – В некоторых случаях, правда. Иногда все же не хочется, чтобы тебя видели.

Он посмотрел косо, но остался неподвижным, словно я арестант, за которым нужен глаз да глаз.

Я сам тоже присматривался к немногим прошмыгивающим вдали под стенами служителям этого города-государства. В них странно сочетается величие их высоких постов с христианским смирением, двигаются неслышно, склонив головы и сложив руки на груди или животе, головы опущены, глазками не зыркают по сторонам, все думают о высоком, понятно.

Глава 5

Сержант подтянулся, я повернул голову, к нам подходит человек в черной рясе до пола, тоже с вроде бы опущенной головой, но глаза вперили в меня почти ощутимый острый взгляд.

– Сэр Ричард, – произнес он властно, – мы знаем о вашем прибытии и вашей важной роли, которую предполагается вам поручить.

Я поднялся, отвесил учтивый поклон.

– Ой, вот так просто? Я польщен, однако…

– Скажу сразу, – прервал он, – многие будут против, так что не надейтесь на легкую победу.

– А-а, – сказал я с облегчением, – и здесь не просто! Сразу от сердца отлегло.

Он сдержанно улыбнулся одними глазами.

– А сейчас покажу, где остановитесь на время своего визита. Кстати, можете снять свою защиту. На территорию Ватикана не проникнет ни один демон!.. А вы отдохнете…

– Не беспокойтесь, – заверил я. – У меня это безусловный защитный рефлекс. Или инстинкт, еще сам не понял. Как панцирь у черепахи, который она и не замечает. Потому и я снимать не буду, так как не знаю даже, как. Вы представляете себе черепаху без панциря?

– Не представляю, – ответил он честно, – но вы же не черепаха?

– Еще какая черепаха! – заверил я. – А еще я мыслящий тростник и ощипанный петух с плоскими ногтями. И, конечно, ревностный христианин. Здорово?

Он посмотрел на меня весьма озадаченно, в Ватикане все медленные и важные, понимают свою значимость, каждый жест и каждое слово весомы.

– Возможно, – ответил он дипломатично после долгой паузы. – Так позвольте вас разместить?

– В каком смысле? – спросил я с подозрением. – Ах, вы о помещении в апартаменты… С удовольствием. Надеюсь, не в женский монастырь? А то я борюсь с соблазнами, избегаю по мере возможности всего слишком греховного.

– В Ватикане нет слишком греховного, – ответил он сдержанно, но я уловил ударение на слове «слишком», что и понятно, остаться совсем без греховности – это перестать быть человеком. – Вам не придется слишком уж напрягаться, отстаивая свою сравнительную непорочность.

– Это счастье, – сказал я со вкусом, – когда тебя понимают! Принять монашеский сан, что ли?.. Я же создан для неспешных и возвышенных бесед о высоком и чувственном, а я бегаю с высунутым языком за демонами и бью их по головам, словно зверь какой бессердечный!

Он с величественно-вежливым поклоном протянул руку, показывая путь, мне показалось, все еще пытается как-то прощупать, даже панцирь не зря предложил снять, как же, щас сниму. Если бы умел, то еще глубже бы влез.

– Здесь неспешная жизнь, – сказал я почтительно, – ваша милость, но мне нужно немедленно обратно! Маркус опустится со дня на день, а то и с минуты на минуту!

Он наклонил голову.

– Вы, Фидей Дефендер, должны понимать, что без веры в Господа мы не люди. Все в Его длани. И мы в ней тоже.

– Хорошо, – сказал я со вздохом, – показывайте мою келью. Я, правда, еще и Дефендер гомо сапиенсов. Это тоже такие птицы без перьев… Когда смогу поговорить с кардиналами? Или с папой?

Он коротко усмехнулся:

– Никто еще вот так, не отряхнув пыль с сапог, не получал аудиенцию у папы.

– Сейчас особые обстоятельства, – напомнил я. – Не думаю, что в Ватикане так же тихо, как видится.

– Вам устроят аудиенцию, – пообещал он. – Не знаю, долго ли она продлится, но несомненно, просто несомненно состоится. О вас ходят разные слухи.

– Ой, – сказал я. – Все брешут! Я не такой. Это же с виду, а внутри очень добрый и почтительный.

Он вздохнул:

– Кардиналы обязательно восхотят взглянуть на вас. И даже пообщаться, если найдут время.

– Польщен, – ответил я учтиво. – Хотя все, что обо мне говорят, как уже сказал, полная брехня и клевета, но все равно польщен обло безмерно.

Мы двигались вдоль бесконечной стены, вымощенной изразцами, в нишах закрытые сосуды с именами, как я понимаю, погребальные урны святых или же что-то особо ценное, защищающее своим присутствием святые места, затем как-то незаметно оказалось, что по обе стороны широкого коридора уже идут богато украшенные двери.

– Вот ваша, – произнес он и остановился у одной из. – Наши гостевые покои для особо почетных гостей.

Я коснулся пальцами украшенной золотом двери из ценных пород дерева.

– Не похоже, чтобы кардиналам был знаком закон бедности, ревностно продвигаемый святым Августином.

Он взглянул на меня остро:

– Полагаете, большой грех?

– Для мирян, – сообщил я. – Для властителей не так важно самим соблюдать все законы. Гораздо необходимее, чтобы соблюдало общество. Тогда мир будет прочным и стабильным, а само общество – нравственным и достойным уважения.

Он поклонился:

– Вы правильный сын церкви, сэр Ричард. Я бы сказал даже, сын высших эшелонов церкви.

– Аминь, – ответил я благочестиво.

Он отступил, еще раз поклонился и ушел, такой же неслышный и незаметный, как и все, кто попадается в этих исполинских помещениях.

Я перешагнул порог с некоторым трепетом. Одно дело хорохориться перед другими, другое – когда наедине с собой. Сейчас можно и признаться, что мне не по себе и от слишком быстрой смены долины отца Миелиса на самый центр Рима, на Ватикан и его внутренности, и от того, что впереди нелегкий разговор с кардиналами, к которому я, честно говоря, еще не готов да и не знаю, как вообще готовиться.

Когда позовут на обед, ждать не стал, быстро перекусил ломтями холодной ветчины и сыра, запил яблочным соком и, вскинув руки, пожелал, чтобы в правой ладони возникла рукоять меча Вельзевула, а в левой – последние десять дюймов лезвия.

Ничего не произошло, я сосредоточился и не просто пожелал, а представил страстно, что вот сейчас пальцы правой сожмутся на рифленой рукояти, а левая ощутит холодную сталь…

Через несколько томительных мгновений обе ладони ощутили эту надежную тяжесть боевого оружия. Я опустил меч острием в пол, вздохнул с облегчением, хотя теперь новые мысли начали ломиться в голову: а достаточно ли свято это место, если возможно пронести сюда меч самого Вельзевула?

Хотя, возможно, защита от нечисти касается только живых существ, а оружие есть оружие, оно не может быть злым или добрым. С другой стороны, для меня меч только злое оружие, а в то время как молот может служить и делу строительства.

Кстати, надо попробовать вызвать и молот, хотя, как мне чуется, с ним будет проще. Однако попробовать стоит.

Я упражнялся, посылая призыв вещам и убеждаясь, что все проходят защиту Ватикана достаточно легко, что можно толковать вообще и не только так, как мне удобнее. К сожалению, мир устроен совсем не по моим законам, что весьма прискорбно, я бы подсказал, как сделать его более пригодным для жизни.

Особенно для моей, я же все-таки самый замечательный на свете, и весь мир должен стараться подстраиваться под меня, что и понятно каждому, кто не полный дурак.

В дверь постучали, я сообщил громко, что открыто. На пороге появился чернец с толстой книгой под мышкой, но точно не Библия, а скорее, для записи бухгалтерских расходов.

– Скоро на трапезу, – сообщил он, – вы услышите колокол, если у вас в порядке со слухом.

– Когда зовут на обед, – заверил я, – у меня просто идеальный слух! Здесь обедают все вместе, как в монастырях?

Он сдержанно улыбнулся:

– Нет, Ватикан покрупнее любого монастыря. Потому кардиналы, архиепископы и примасы трапезуют отдельно, митрополиты, прелаты и аббаты – отдельно, а в общих залах собираются священники, диаконы, ординаторы, викарии…

– Понял, – прервал я. – К кардиналам меня не пустят, к викариям мне самому не по чину. Там что я лучше сухим пайком попощусь. Воинам весьма полезно.

Он сказал с сомнением:

– Как вам угодно. Хотя с вашим рангом Фидей Дефендера можно бы претендовать и на трапезу за столом с кардиналами.

– Но пришлось бы доказывать свое право, – заметил я. – Пойти на какие-то уступки, что мне знакомо, коррупция в верховных эшелонах власти, увы, присутствует почти везде.

Он взглянул на меня с вопросом в серьезных глазах:

– Сэр Фидей?

– Знаю королевство, – важно сказал я, – где каждая кухарка уверена, что умеет управлять государством. А также разбирается в медицине, искусстве, турнирах, алхимии… В том королевстве кухарки постоянно говорят о коррупции в верхних эшелонах власти. Это приподнимает реноме и позволяет чувствовать себя умнее королей и всяких там мудрецов-советников. Тем более что коррупция в самом деле есть… она везде есть, как мы смогли убедиться на примере этого нашего полезного обмена мнений.

Он прищурился:

– И что, у вас есть рецепт, как изменить?

– Есть, конечно!

– Просветите…

– Противопоставить их неправильной коррупции, – сказал я с подъемом, – нашу правильную! Мы должны разоблачать противника, выявлять его грязные методы и выставлять на всеобщее обозрение мировой общественности нашего суда.

Он вздохнул:

– Это не наши методы. Церковь предпочитает решать такие интимные вопросы не публично.

– Жаль.

Он развел руками:

– Все в руках Божьих.

Я покачал головой:

– Боюсь, Господь передал всю власть в руки коллегии кардиналов. Или надеюсь. Что лучше?

Он произнес с поклоном:

– Но если передумаете… слушайте колокол.

После его ухода я создал на скорую руку еще пару ломтей ветчины с сыром, трапеза так трапеза, запил вином и вышел в коридор, оглядываясь по сторонам, словно диверсант на территории врага.

Под ногами не ровно подогнанные каменные плиты, к которым так привык, а настоящий паркет, даже не знаю, из дуба или неких ценных пород, но выглядит торжественно и вместе с тем уютно.

Стены тоже отделаны этим же деревом, цвет и оттенки умело подобраны, создавая атмосферу строгости и величия.

Впереди на широкой лавке под стеной сидит погруженный в раздумья кардинал, судя по его красной мантии и такой же красной шапочке. Я постарался пройти мимо как можно тише, чтобы не нарушать ход его мыслей, но когда почти миновал, он поднял голову и сказал ровным усталым голосом:

– Король Ричард?

Я ответил с вежливым поклоном:

– Монсеньор кардинал?

Сочтя, что этого достаточно, я двинулся было дальше, но кардинал заговорил неспешно и отчетливо с гипнотической мощью и уверенностью:

– Король Ричард, с какой целью вы прибыли?

В полусумраке я рассмотрел расшитую золотом мантию и золотой крест на груди, однако все достаточно скромно, это не похвальба богатством, а лишь регалии, напоминание о высоком сане.

– Монсеньор, – ответил я почтительно, – как мне и велели, я доложу об этом коллегии кардиналов.

Он сказал тем же ровным голосом:

– Я кардинал Бабзани, глава коллегии. С тем же успехом вы можете рассказать все сейчас.

Я ответил еще почтительнее:

– Кардинал, я человек, так сказать, военный. Не воинственный, но военный. А это значит, привык выполнять приказы в точности.

Он поморщился, но кивнул:

– Да-да, вы поступаете верно. Неразумно, однако верно. Иди с богом, сын мой.

Я поклонился и отбыл, но не мог избавиться от тревожной мысли, что кардинал не случайно как бы изволил отдыхать на моем пути.

Издали донеслось протяжное хоровое пение, я прибавил шаг, широкая арка вывела к переходу в собор, с которого видна площадь. По ней в эту сторону двигается торжественная церемония. Впереди носилок с троном, на котором восседает человек в папском одеянии, на пурпурных подушечках несут роскошную тиару и прочие регалии власти понтифика.

Священники в торжественных белых одеяниях спереди, такие же сзади, множество воздетых к небу крестов, народ толпится на площади, папские солдаты в церемониальном облачении сдерживают с обеих сторон толпу, множество хоругвей с незнакомыми мне символами, хотя, наверное, все относятся к христианству, его древней или даже нынешней истории.

За троном, длинные рукояти которого лежат на плечах дюжины носильщиков тоже в парадных одеждах, шествуют кардиналы. На этот раз не в традиционно красных одеждах, а тоже в белых, расшитых серебром, как бы подчеркивая старинное правило, что папа всего лишь один из епископов Рима. Думаю, это давно осталось в прошлом, сейчас папа почти земной бог, и даже не представляю, что может пошатнуть его власть, никто в мире вообще-то не представляет такой возможности.

Следом мальчики певчего хора, чистые детские голоса возносят хвалу Господу, насколько я понял. Дальше еще народ, но тоже не из простых свиней, а все в золоте, неслыханной роскоши одежды, чему положит конец, как понимаю, Лютер.

К распахнутым воротам собора первым подходит чернец, несущий тиару, она показалась мне сильно вытянутым вверх воинским шлемом, словно создавалась для крупного ученого, коих зовут яйцеголовыми. Тиару опоясывают три полоски из золота с вкрапленными рубинами, поменьше того, что в рукояти моего меча, но рука огранщика показалась мне знакомой.

Полоски, естественно, с зубчиками, словно из-за них тоже крохотные арбалетчики готовы отстреливать врагов папы, а также с оттопыренными от стального купола золотыми листиками неких растений, что-то знакомое, но я как-то пропустил уроки биологии.

На вершине тиары золотой крест в женскую ладонь размером, в центре креста тоже рубин, уже покрупнее, почти такой же, как у меня на мече, Вельзевул бы уже заинтересовался и начал ревниво сравнивать.

Перед воротами собора носилки опустили на землю. Папа сошел на грунт медленно и величественно, длинный хвост его парадного облачения заносили только на ступеньках собора, а дальше он двигался, как древний динозавр в золоте, волоча роскошный хвост. Чернец с тиарой все еще впереди, идет медленно и торжественно, словно к памятнику Неизвестному Рыцарю, только что не печатает шаг. В том зале, куда направилась процессия, на удивление много женщин, все присели к самому полу и смиренно склонили головы, и только стражи в сверкающих доспехах стоят выпрямленные и все замечающие, хоть ни один не шевельнет и бровью.

Папа медленно и величаво, чтобы не перетрудиться, двумя пальцами раздает благословление направо и налево, на каждые десять медленных шагов одно направо, на следующие десять – налево.

Если кого-то и не зацепит благословлением, то, как я понимаю, хрен с ними, людей на земле много, а вообще-то скоро и эти погибнут, чего зазря стараться.

Чернец двигается к противоположной от входа стене, там нечто вроде театральной сцены: четыре ступеньки к ней, по бокам толстые, как баобабы, колонны. На самой сцене в глубине длинный стол, покрытый золотой скатертью, по два подсвечника с горящими свечами справа и слева, середина стола пуста, но это понятно: перед столом лицом к залу, а спинкой к столу, роскошное, хоть и облегченное, словно дачное, кресло для папы.

За столом на стене подчеркнуто простой крест из дерева, что-то символизирует, иначе был бы тоже в золоте и драгоценностях.

К сцене двигаются уже более тесной группой, кардиналов почти не отличить от папы, только у него полотняная тиара расшита золотом, а у них золота поменьше, а вместо остальной части широкие красные полосы.

На кресле с папы сняли простую тиару, оставив голову в простой белой шапочке. Он сидит терпеливо и не двигается, мне даже показалось, что дремлет, но вообще-то это называется думает о высоком.

И под пение церковного хора мужик в золотом облачении подошел к нему с тиарой власти в обеих руках и провозгласил зычно, не столько для папы, что вздрогнул от его рева, как для публики:

– Прими эту тиару, украшенную тремя коронами, и знай, что ты отныне отец королей земных и государей, владык земных, наместник нашего Господа. Да будет царствие и слава его ныне и присно и во веки веков!.. Аминь.

И с этими словами он опустил на голову папы тиару, только теперь я понял, что это в самом деле три короны на боевом рыцарском шлеме, удлиненном для того, чтобы поместились все три и между ними еще оставался промежуток в три пальца, означающий сегрегацию и апартеид в отношении трех разных миров.

– Его святейшество папа, – провозгласил он звучно, – Бенедикт Двадцать Первый!..

Заглядывая в книгу, церемониймейстер произнес так же громко и торжественно:

– По этому случаю папа дарует всем присутствующим полное отпущение грехов.

Вот повезло, мелькнула у меня злая мысль. Главное, подсуетиться и всегда быть поближе к власть имущим, что-то да всегда перепадет. А те, кто проливает кровь на дальних рубежах… ну, для них существует вера в идеалы, справедливость, это выше всяких наград, как им сумели объяснить, что вообще-то необходимо для любого стабильного общества.

Я ощутил, как тихонько подошел и встал рядом человек, что вроде бы смотрит на папу, но больше присматривается ко мне. Этого я не видел, но ощутил фибрами, все истончаюсь, хотя, казалось, должен огрубеть в грубом мире и на очень грубом посту монарха и самодержца.

– Господин Пьяченца, – спросил я шепотом, – он в самом деле настолько свят?

Он пару мгновений озадаченно молчал, как это я увидел, не поворачивая головы, затем ответил уклончиво и почтительным шепотом:

– Этот высокий сан дает особую благодать.

– Да?

– Даже не лучший человек, – объяснил он тем же голосом, – способен на папском троне исправиться в лучшую сторону.

Я пробормотал:

– Я все-таки не стал бы так рисковать.

– В смысле?

– Лучше на папский трон избирать сразу хорошего.

Он ответил тем же шепотом:

– Это вечный вопрос бытия, сэр Фидей. Избирать хорошего или же, напротив, умного?

– А он умен?

– Обстоятельства чрезвычайные, сэр Фидей, – произнес он. – Мир гибнет, вы же из-за этого прибыли так… быстро? Сейчас не до прекраснодушных, сейчас нужны выживаемые.

– Такое сейчас не только в церкви, – проронил я. – Но некоторые стараются выжить не поодиночке, а всем обществом.

– Папа Бенедикт тоже хочет выжить со своим обществом, – пояснил он. – Только у него не такое большое общество, о каком говорите вы, сэр Фидей.

– Вы знаете, о каком говорю я?

Он чуть-чуть раздвинул губы в улыбке:

– Вы молоды, а молодежь стремится либо завоевывать по меньшей мере весь мир, либо спасать его тоже весь.

– Вы управляете каким отделом? – спросил я.

Его улыбка стала шире:

– На генерального не тяну?..

– Можете не отвечать, – сказал я. – Уже понимаю, каким сектором рулите в любую погоду.

Он сказал мирно:

– При каждом развитом королевском дворце существует такая служба. А уж в Ватикане, где сосредоточены все нити…

– Что скажете о здешних настроениях? – спросил я.

– Кардиналы, – напомнил он, – люди в весьма зрелом возрасте. А к старости все мудреют и осторожнеют. Потому большинство, даже абсолютное большинство, даже не рассматривает вариант противодействия воле Господа.

– Понял, – ответил я. – Значит, придется рассчитывать на немногих.

Он одобрительно улыбнулся:

– А вы не теряете присутствия духа.

– Вынужден, – ответил я. – Я бы с удовольствием лежал на диване и созерцал, как другие работают.

– Все мы так говорим, – сообщил он заговорщицки. – Оправдывая то, что работаем день и ночь. Мир таков, не любит тех, кто работает больше, чем они, и тем самым обгоняет… Смотрите, аудиенция подходит к концу! Вам лучше идти к себе и подготовиться. Хотя определенная работа перед вашим появлением уже сделана, однако вам придется рассказывать все сначала. Кардиналы, как догадываетесь, не только вами занимаются.

– Странно, – удивился я, – а разве есть еще кто-то такой же замечательный?

Он улыбнулся и, неслышно отступив, смешался с толпой покидающих зал. Папа уже удалился через дверь в стене с той стороны стола, с ним ушли и все кардиналы.

Пред.1 234 5 След.

Ричард Длинные Руки – принц императорской мантии

Глава 5

С этой книгой читают

Другие книги автора