Гости с той стороны

7

А она ждала.

Ждала, сначала скрывшись в листве. Надеялась неторопливо выйти, когда он придёт и будет искать её.

Но его всё не было. И она решила, что что-то перепутала. Время или место.

Вышла на полянку, освещённую луной, чтобы быть виднее, если он потерял её. Но он не потерял. Он просто забыл о назначенном свидании.

Так горько она не плакала ни до того, ни после. Нянька растерянно хлопотала вокруг, осознавая свою вину, что пропустила важный момент в жизни порученного её заботам дитяти.

Но было уже ничего не поправить.

Любовь вломилась в неё, изменив течение всей жизни…

С тех пор прошло три года, пять месяцев и двенадцать дней…

А у неё было ощущение, что она так и не уходила с той, освещённой белым лунным светом полянки. И никак не могла избавиться от ноющего чувства ожидания и надежды, что ещё не всё потеряно…

Несколько раз после этого они встречались на городских праздниках, в домах общих родственников. Но он всегда был в кругу шумных подростков, демонстрирующих лихость и независимость.

А Лия к тому времени приобрела странную робость и неуверенность. Стала бледной и молчаливой. Словно шмыгающие по углам тени впитали в себя её резвость.

Её тянуло к нему. Она изучила привычки его семьи. Храмы, которые они посещали. Праздники, значимые для них. Всеми возможными хитростями пыталась бывать там, где бывает он.

Но он просто не видел её. Будто она была пустым местом.

Её бешено жгли его привычки свободного обращения с девушками. Однажды вечером ей даже пришлось запустить в него горшком с цветами, чтобы не дать разорваться собственному сердцу.

Но тут при странных обстоятельствах умерла его мачеха. И по городу разошёлся слух о том, что вдовец не собирается горевать чрезмерно долго и подыскивает себе молодую жену. Вот только сын выздоровеет – не играть же свадьбу, когда в доме больной!

В своих чарах она была уверена. С зеркалами, которых у неё было несчётное количество, она дружила.

***

Свадебный пир был великолепен.

Жених, несмотря на седины, был восторжен и неописуемо, по-молодому щедр! Музыканты и артисты, фокусники и факиры, сменяя друг друга, устроили праздник до небес! Приглашённых гостей, большинство из которых были ей незнакомы, совершенно очаровал и изобильный стол, и изукрашенный двор с новым фигурным фонтаном, и, конечно же, радушный хозяин с молодой красавицей-женой.

А ей все эти толпы только мешали. Они были подобны мешку досадной шелухи, в котором затерялась одна искомая светящаяся луковица. На протяжении всего заполненного событиями дня она пыталась приблизиться к Бласту. Но он подошёл к ним только раз, поздравить. И быстро отошёл к своим шумным друзьям.

Подсознательно Лия пыталась сымитировать ту самую детскую ситуацию, когда-то родившую в её душе эту больную любовь. Она не выступала торжественно, как положено невесте, а постоянно пыталась бегать: в танцах, в поисках родственников… Но ей так и не удалось разбудить его память.

Впрочем, тщеславие её было удовлетворено. На лицах подружек она увидела зависть к подаркам, к нарядам, к дорогому представлению. Это всё лечило её неутолённую обиду от оказанного Бластом пренебрежения.

Его красивое, разгорячённое танцами лицо постоянно стояло у неё перед глазами. Даже сейчас, когда все гости уже разошлись, и она осталась одна в своей новой комнате, полной цветов и подарков.

Вдруг дверь открылась. Из тьмы в мелькающем на сквозняке свете свечи появилось лицо Бласта… Будто из самых смелых её пожеланий! Сердце её ёкнуло и закатилось куда-то в пустоту…

Ей понадобилось некоторое время, чтобы осознать, что к ней вошёл муж. Очень похожий на Бласта лицом…

Сегодня была её свадьба. Она принадлежит отныне этому человеку.

А Бласт стал её пасынком.

8

Прошло несколько месяцев.

Взгляды, бросаемые молодой женой на сына, не прошли незамеченными. Вот тут и пришлось пожалеть, что в своё время не дошли руки до того, чтобы выполнить рекомендации лекаря.

Болезнь больше не напоминала о себе, и сын был отослан подальше из дома сначала с одним поручением, потом с другим. Поручения он выполнял из рук вон плохо, оправдываясь то плохим самочувствием, то какими-то случайностями. Отца всё это раздражало, как любая ситуация, становящаяся неуправляемой. В результате их отношения испортились до такой степени, что Бласт практически перестал бывать дома.

Лии хотелось выть.

Она вышла замуж ради того, чтобы стать хоть как-то ближе к Бласту. Но он был по-прежнему далёк и недосягаем. Она не имела возможности даже перекинуться с ним словечком. Все будто сговорились не оставлять её наедине с ним ни на минуту!

Она не сошла с ума только потому, что старая нянька выслушивала все её бесконечные сетования. Высказавшись и выплакавшись, она могла жить дальше. Если бы не это…

Нянька очень жалела её, даже больше, чем родители: «Красива, умна, богата, а счастья боги не дали!»

Однажды, видя, как страдает её дитятко, нянька очень робко предложила

– Может быть, сходить к ведунье? Может быть, она поможет обратить его взгляды на тебя?

– Няня, я сама себе ведунья. И давно уже пыталась накинуть на него кольцо. Ещё до свадьбы. Но Белоглазая Богиня отвергла мою жертву.

– Как, когда ты научилась этому? Неужели тебе не страшно? Это ведь очень чёрная магия!

– От отчаяния я готова на всё.

– Ну, …попытайся ещё раз.

– Пыталась трижды. Больше нельзя. Если жертва трижды не принята, больше нельзя просить. Значит, так тому и быть.

– Значит, придётся смириться. Твоя воля не может быть сильнее воли богов!

Прибирая разбросанные по комнате платья, нянька бросала взгляды на тонкую фигурку хозяйки на балконе.

Её богато изукрашенный наряд был ярко-алого цвета.

Но во тьме пламенный цвет стал бурым, будто запёкшаяся кровь.

Старая нянька, бессильно плача, смотрела из темноты на свою девочку, так похожую на изящный бальзамарий.

Но теперь уже тёмный.

К дикарям

1

– Ты – мой позор! У тебя совершенно нет характера! Ты неудачник! И поэтому ты – моя неудача! Мне стыдно перед людьми, что у меня такой сын! Я так на тебя рассчитывал! Я так много вложил в тебя! Где результат? Где результат, я спрашиваю? Где отдача? Ты знаешь, во сколько ты мне обходишься?

Отец с безобразными воплями метался по дому, рвал на себе волосы, возводил глаза и руки к небесам. Он то вскрикивал, то обессилено падал в кресло.

Бласт скорбно свёл в пучок брови, нос и губы. Но про себя отметил: «отдача – неудача» – неплохая рифма! Надо запомнить!

– И опять! Опять! – отец мучительно замычал, сдерживая себя, – ты оскорбил влиятельного горожанина нелепыми приставаниями к его жене. Как можно спорить на женщину, которая не тебе подвластна!

И тихонько добавил:

– Да ещё и проспорить. На деньги. На мои деньги!

Бласт покаянно молчал, опустив голову. Да и что он мог сказать? Отец был для него и отцом и матерью. Череда мачех – не в счёт. Поэтому Бласт не презирал его за то, что он вёл себя как женщина: хлопотливо и многословно.

– Ну почему? Почему ты не приехал? Ведь всё было оговорено! – Отец стеная, прислонился к стене. – Я посылаю гонца с известием о смерти моего горячо любимого брата. Ты показываешь известие своему начальнику, и он, конечно же, тебя отпускает.

– Отец, всё так и было, – Бласт, растрогавшись, уже чуть не плакал от раскаянья, от сочувствия к отцу, от сожаления о своём безрассудстве.

– Так почему ты не приехал, сатир козлоногий тебя забери, если тебя отпустили? – Этот вопрос в бесчисленных вариациях звучал на протяжении всего дня.

– Я так обрадовался, когда получил известие…

– Ты обрадовался? Ты обрадовался! Мало мне твоих болезней! Он обрадовался! Бессердечное чудовище! Гнилой плод гнилого дерева! Как можно этому радоваться! – сорвавшись на визг, отец шваркнул кувшин с вином об пол.

– Я решил было, что ты придумал это, чтобы мне дали отпуск и я бы отдохнул…

С этими словами Бласт подскочил и, ногами впереди всего остального туловища, совсем как в детстве, рванулся спасаться от отцовского бешенства:

– От чего отдохнул? От безделья? От пирушек? От скандалов, которые я уже устал улаживать и оплачивать? – вслед Бласту полетели ручка кувшина, тарелка с фруктами, а потом и сами фрукты.

Он уворачивался, бежал дурацкими скачками и зигзагами на виду у кучи слуг, слыша отцовские вопли, пока не очутился в самом глухом и запущенном углу сада. Сел под облупленной стеной, охватил руками кудрявую голову и с мучительной миной начал размышлять о своей несчастливой доле и о том, как ему не везёт.

***

Ну, кто мог предполагать, что эта нелепая красотка расскажет мужу о так изящно назначенном свидании! Никто! Он специально купил в храме Аполлона белую голубку. Тончайший пергамент обрызгал душистым маслом. Старательно вывел слова, перед которыми она не могла устоять.

Но чертовка устояла.

Он не понял, в чём он ошибся. Ведь она любовалась им! Он это точно видел! Может быть, он недостаточно долго принимал красивые позы в её присутствии?

Тем более, что ему-то по-настоящему ничего от неё не было нужно. Она была совершенно не в его вкусе. Да и старая… У неё уже даже есть ребёнок!

Он пытался сказать об этом её мужу Атею ещё до того, как слуги этого ничтожества так глупо набросились на него. Если бы ему не пришлось так по-дурацки запутаться в плаще, никто их с Долихом не поймал бы!

Долиху он, конечно, проспорил. И где теперь добыть денег? Отец точно не даст!

Потом он вспомнил о случайно оброненных отцом словах. Это воспоминание было ещё более мучительным, чем предыдущее, и он замычал, раскачиваясь.

С тем, что он гнилой плод ещё можно было смириться. Непутёвым его ругали частенько. Но что отец хотел сказать о гнилом дереве?

2

Своей матери Бласт не знал. Мачехи у него сменялись регулярно, становясь год от года всё моложе. Это бесило. Это вызывало бессонницу и яростные нападки на безвинных прелестниц.

Но потом с прелестницами всё время что-нибудь происходило. Отвратительное и уродливое. Отцу приходилось использовать все свои связи, чтобы заминать скандалы и претензии возмущённых родственников.

Впрочем, из-за приступов собственной болезни Бласт не всегда имел возможности следить за событиями. Только вынырнув из очередного беспамятства, он узнавал об очередной трагедии.

Нынешняя мачеха, игривая и манерная, была явно моложе его самого. И почему-то постоянно встречалась ему на каждом шагу, куда бы он ни перемещался в доме отца. В её поведении было много странного, мешающего возненавидеть её, как всех предшественниц…

Но об этом он предпочитал не задумываться, чтобы не спровоцировать очередной приступ. Последний своей разрушающей силой здорово испугал Бласта. Лекарь сказал, что однажды ему не удастся вынырнуть из пучины безумия, поэтому надо избегать сильных эмоций. Так что пусть отец сам беспокоится о собственной жене, а с него хватит!

Отец… Он впервые оговорился о матери Бласта, да ещё так! Что ж такое между ними случилось? И почему никто и никогда не говорит о ней?

Вдруг ему на голову посыпалась струйка трухи с полуразвалившейся кладки стены. Хитрая рожа приятеля просунулась в дыру.

– Ты жив? Целый день пытаюсь повидать тебя. Меня к тебе не пускают!

– Ага, мне как раз до тебя! Отец чуть не убил! Он планировал представить меня своему начальнику для получения какой-то высокой должности, а я не явился. Из-за тебя, между прочим! Это ты затеял этот спор! Вот должность и отдали другому. А это сын его врага. Нет, он меня всё-таки убьёт!

– Не ной! Зато как мы погуляли! Как мы пошумели! – Долих мечтательно растянулся на траве у ног судорожно скорченного приятеля.

С Долихом было хорошо. Он был беден, но всегда весел. Не боялся рискованных шуток. Даже одеваться любил не как все – любил только чёрные одежды.

Долих, ты друг мне? – Бласт схватил его за руку и сильно сжал. – Отец назвал меня гнилым плодом гнилого дерева. Ты старше меня, ты везде бываешь. Скажи, что говорят о моей матери? Кем она была? Я раньше много об этом спрашивал, но ответа так и не знаю. Как будто все сговорились молчать или уходить. Или правда так ужасна?

Долиху совсем не понравилась новая тема. Он мягко высвободил руку.

– Ну, зачем тебе это знать? Раз не говорят, значит, так лучше.

– А ты? Ты знаешь?

– Чудак! Если никто об этом не говорит, что я могу знать! – Долих небрежно развалился на траве, сорвал цветок, заткнул за ухо и скорчил дурацкую рожу. Но Бласта это не сбило.

– Вот я думаю…

– О, начинается философический приступ! Он думает! Кому это надо! – скептическая мина приятеля совсем не располагала к самоанализу.

Но Бласт не мог победить грусть.

– Я такое ничтожество! Я, действительно, сам себе не хозяин. Отец прав, я всё порчу, за что ни берусь. Мне ни в чём нет удачи! Кайрос не благосклонен ко мне!

В нише трухлявой стены стояла фигурка божества, которому шебутные приятели поклонялись с детства. Бласт почтительно взял её, смахнул пыль, сбросил высохшие цветы. Нарвал свежих и уважительно возложил к ногам статуэтки.

Это был причудливый божок с лукавым личиком и длинным чубом, спадавшим на половину лица. Руки его застыли будто на полуслове, а ноги в крылатых сандалиях были готовы к стремительному бегу. Поклонение стихами ему приходилось принимать частенько. Поэтому обращение юноши он выслушал вполне благосклонно…

 
Влачится жизнь моя в кругу
Ничтожных дел и впечатлений, —
И в море вольных вдохновений
Не смею плыть и не могу…
 

– Всё это пустая болтовня! – фыркнул Долих, не сдержав раздражения. – К тебе судьба благосклонна с детства, не то что ко мне… И что бы ты не вытворял, всё тебе прощается. А ещё ропщешь на Кайроса. Тебе нравится побеждать во всём: в красоте, в спорте, в пирах, кто лучше споёт, кто больше выпьет, кто позже заснёт. И ты всегда, всегда побеждаешь!

От собственных, долго сдерживаемых речей, Долих распалился. Его слова начали звучать зло:

– Тебе не нравится трудиться. В этом нет ничего странного! Мне тоже! Но ты можешь это позволить себе! Ты живёшь, распевая и танцуя! Ты никогда ничего не теряешь! Всё твоё всегда при тебе. Красота. Богатство. Спортивные победы. Любовь красоток. Бог счастливого случая для тебя всегда сводит всё к счастливому случаю!

Долих вдруг увидел удивлённые его горячностью глаза Бласта. Он выдохнул, шутовски растянув щёки:

– Вот и сейчас сведёт. Увидишь!

Перед их глазами проходили удачные примеры покровительства лукавого божка. Игры, пиры, шутки. Но Бласт не мог успокоиться.

– Ты думаешь, всё это радует меня? Нет! Нет ни одного мгновенья, в которое моё сердце дрогнуло бы! Я устал от этой равномерности! Моя жизнь катится поскрипывающим колесом. Я готов разбить это колесо, лишь бы не скрипело! Да, мне жаль огорчать отца, но не настолько, чтобы не огорчать его снова! Мне нравятся красавицы. Но не настолько, чтобы моё сердце остановилось или взорвалось!.. Устал от порядка. От приличий. От меры. Живу, как сплю. Или не живу? Хочу …безмерности! Хочу зевнуть, потянуться и проснуться! Кайрос, услышь меня! Снизойди! Пошли мне поистине счастливый случай!..

Размахавшись руками, в запале он смахнул заветную статуэтку из ниши. Но, извернувшись всем своим гибким телом, словил её в немыслимом броске, жестоко ободрав и локти, и колени.

«Спасённый» Кайрос будто глянул ему в самую душу.

Вдруг на плечо Бласта легла чёрная рука.

– Господин!

Чёрная голова уродливого раба, принадлежащего его мачехе, раскачивалась на длинной шее, улыбка зловеще открывала тёмные зубы. Причудливые татуировки занимали большую часть ребристой груди, обтянутой жёсткой кожей. Среди них особенно выделялись две свежих рисунка: ножа и стрелы. Крупная воспалённая родинка в центре дополняла картину. Чудные обычаи у его племени!

Широченными ладонями раб делал загребающие движения в сторону доносящихся криков. Бласта звали домой.

***

А ещё через день он уже отплывал из родных Афин в греческую колонию на берегах Амазонского Понта с поручением: в обмен на товары и предметы роскоши привезти золото, зерно и рабов.

Таково было наказание отца. И желание юной мачехи. Денег отец ему так и не дал. Но ему был подарен в услужение чёрный уродливый раб.

Немного не о таком «счастливом случае» просил Бласт лукавого божка Кайроса.

3

Круглолицый седой старичок, прихрамывая и время от времени растирая поясницу, медленно передвигался по высохшей равнине отступившего Амазонского моря. Кряхтя и что-то приговаривая, он медленно наклонялся, поднимал, дул в ладонь, бросал и шёл дальше. Поднимал, бросал и шёл дальше. И так опять, и опять, и опять…

И за его спиной по безжизненному берегу юлили ящерки, ковыляли в сторону моря крабики, мелкие змейки спешили к камышам.

Небо полнилось низкими бурлящими тучами. Земля мучительно бугрилась ссохшимися трещинами и корками. Множество лужиц тревожно сияли, как живые глаза.

Ветры метались из стороны в сторону, вздымали бородёнку и жиденькие волосы Протея. А он всё что-то поднимал и бросал, поднимал и бросал.

Столь явно он был огорчён происходящим, что очевидно было его намерение вмешаться и всё изменить. У него было больше возможностей, чем у людей. Ведь он был богом. Хоть и неглавным. Но всё-таки богом.

Протей откровенно горевал, наткнувшись на высохших на злом солнце рыбок, на выбеленные солёными ветрами скелеты мелких тварей.

Скелет покрупнее привёл его в состояние глубокой задумчивости. Он медленно обшаркал вокруг белого остова корабля, севшего на мель лет 20 тому назад. Потом, будто снимая паутину перед лицом, несколько раз отмахнул руками.

У него было острое зрение, у этого старичка! Он видел сквозь время!

…Несколько крепких бородачей в прямоспинных тулупах из овечьих шкур и шапках гребнем отвязывают от мачты этого парусника черноволосую кудрявую девушку. Она крайне измучена, и всё время пытается что-то выкрикнуть. Но кроме воспалённого хрипа её горло, видимо, сорванное долгими криками на ветру, не издаёт ни одного различимого звука…

Старик опять отмахивается от неведомой паутины, скрывающей от него ещё более давние события…

…Вот у неё, у кудрявой, из рук вырывают только что рождённого ребёнка. Нервный красавец среди высоких белых стен кричит на неё, осыпая упрёками. Она безмолвно открывает рот, пытаясь вставить какие-то слова, но ей не удаётся. Мокрое от слёз лицо мучительно и жалко, но её собеседник неумолим…

Своей скрюченной пятернёй старик ещё глубже загребает время, чтобы увидеть ещё более раннее…

…Две черноволосые красавицы сестры стоят на носу греческого парусника. Ветер треплет их волосы. На старшую с обожанием смотрит светловолосый грек. Младшая, кудрявая, прижимается к сестре и тревожно оглядывается на покинутую землю…

Старичок понимающе кивает головой сам себе: «Вот оно что! Время пришло! Но всё равно всё идёт не так!» Горестно осматривает скелет корабля, отличающийся от скелетов зверьков только размерами. Утешающе похлопывает по крутому обломку-ребру. Но, похоже, он утешает не этого горе-путешественника, а себя. «Ничего, твоё путешествие ещё не завершено, оно всё ещё продолжается!» – совершенно непонятно заключает он.

Вдруг его протянутая было рука замерла, а круглые голубенькие глазки беспомощно моргнули. Серебристая змейка, поднявшаяся из неприметного блика в недосохшей лужице, смотрела ему в глаза пристально. Будто что-то безмолвно сказала.

Он кивнул: «Уже знаю». Медленно отступил, также медленно, не сводя с неё взгляда, молча, будто поклонился ей, и пошёл в сторону.

Змейка покачалась из стороны в сторону, будто дивясь причуде старичка, потом плавно перетекла в одну из лужиц и растворилась в ней…

Беглянка

1

Густая южная ночь мягко, слоисто колышется над степью. Душные запахи трав дивно перемежаются со струями свежести от близкого моря и только что затихшей грозы.

Молнии столь устрашающе иссекали небо, что все люди в страхе попрятались по домам-по щелям. И не напрасно! После грозы в степи нашли убитую корову, ещё дымящуюся от настигшего её небесного огня. В таких случаях говорят: дракон бога Хроноса поохотился!

Но в этот тихий ночной час от грозы остались лишь воспоминания и тайные страхи, заставляющие вздрагивать во сне малых детей.

Шуршания и потрескивания затихают в моменты зарниц, будто степь переводит дух. Но зарницы тихо, без грома гаснут, гроза унеслась за горизонт, а тьма продолжает своё бытие, стараясь многое успеть до рассвета.

Вдруг её всеохватность проколол один точечный огонёк, потом другой, третий. Вокруг огоньков что-то закопошилось, завскрикивало, заохало. Очарование ушло. Началась суета.

Молодой женский голос жалобно залопотал, потом что-то упало, разбилось, вскрикнула старуха. Женщина застонала, потом опять заговорила быстро и сбивчиво. Старуха ворчливо уговаривала, молодая всё жаловалась, жаловалась. Потом вдруг будто зарычала. Что-то пискнуло.

Откинув дверной полог, из дома шагнула старуха со свёртком в руках.

«Волчица принесла волчонка! Волчица принесла волчонка! Волчица принесла волчонка!» – на три стороны с поклонами прокричала она. В ответ тишина, да мирное миганье звёзд на небе. Только овцы сонно завозились в загоне.

Тем временем небо посинело. Стали различимы узкие улицы между аккуратными мазаными домами. И площадь посреди построек, и башни на границах поселенья, и глубокие рвы.

Женская фигура, явно стараясь быть как можно незаметнее, скользнула через мост. Быстрые босые ноги вынесли её на тропинку, и росный травостой почти укрыл беглянку. Борясь со сбивающимся дыханием, она заторопилась к высокому холму. Украдкой оглядывалась, оправляла покрывало, укутывающее всю её фигурку с головы до ног. Успокаивалась, что вокруг никого, и опять бежала, бежала…

До гребня холма оставалось совсем немного. Но воздуха в груди осталось ещё меньше… Она с всхлипом вздохнула и…