В родных Калачиках. Воспоминания о советском детстве

Глава 2. Школьные годы родителей

Пономаренко Оля (первая во 2-ом ряду слева) с одноклассниками. Июнь, 1951

Мои родители познакомились в детстве, учась в калачинской средней школе №1 в одном классе. Ещё в 7-ом классе Вервейко Толе понравилась Пономаренко Оля со светлыми красивыми толстыми косами – главной девичьей красой того времени. И он иногда её дёргал за них, чтобы обратить на себя внимание.

Классным руководителем в их классе была учительница математики Черненко Ефросинья Савельевна (она сидит в центре на выпускном июньском фото 10 «А» класса), завучем школы – всеми уважаемая учительница русского языка и литературы Ольга Александровна Тимофеева (сидит слева, вторая), которая тоже учила их класс. Учителем рисования был художник Сергей Карлович Гельвиг (сидит первый слева) – большой авторитет в Калачинске (уже в зрелом возрасте кто-то из одноклассников подарил маме его картину с пейзажем, которая украшала стену в нашей квартире).

Калачинский пейзаж С. К. Гельвига

    10 "А" класс. Средняя школа №1. г. Калачинск. 10 октября 1953 года с классным руководителем Черненко, завучем Тимофеевой и директором Медведевым.

               Выпускники 1954 года средней школы №1 г. Калачинска.               10 «А» класс. Июнь.

Класс был дружный. Частенько они вместе собирались на улице или приходили домой друг к другу – Дмитриев Анатолий, Матвецов Виктор, Степанова Валя, Перчина Галя и другие. Я помню, как и после школы, они то вместе ходили на пляж, то шли на какой-нибудь пикничок в «Чапаевский» сад, то смеялись за столом у нас дома. Многие потом уехали в другие города, но некоторые остались в Омске и Калачинске.

Юная мама – Пономаренко Ольга, Калачинск, 1955

Любимой школьной подругой мамы была Валя Степанова. После окончания школы Валентина подарила маме хороший фотоальбом с коричневой обложкой, а на последней странице написала замечательные стихи:

 
Душа замирает,
Баян умолкает
Когда расстаются друзья…
 

Отец мой, окончив 8 классов, поступил в ремесленное училище на Кузбассе. Он присылал оттуда маме свои фотографии, на одной из них, с виньеткой, он написал: «Дарю тому, кого люблю. Оленьке от Анатолия. Не забывай друга».

Юный отец – Вервейко Анатолий. Кисилёвск, 1953

Пономаренко Оля с подругой Валей Степановой. Калачинск, 1953

Валентина Степанова – актриса и режиссёр. Омск, 1950-е

Галя Перчина. Калачинск, 1954

Галина Баранова. Свердловск, 1955

Дмитриев Анатолий. Школьный друг родителей. 1954

Подпись на фото, подаренном маме.

Два Анатолия и друга-футболиста – Косачёв и Вервейко.

Калачинск, 1953

Пономаренко Оля. Калачинск, 1952

Семья и школа, армия и работа

Школьная любовь моих родителей выдержала эту первую юношескую разлуку, и в 1955 году они поженились, а в 1956-ом родилась я. Так нас стало трое. После поездок моих родителей в экспедицию, отца моего призвали служить на Дальний Восток, в Хабаровск, где он был водителем у какого-то генерала. На армейских фотографиях он очень симпатичный, всегда подтянут и строен.

Вернувшись из армии в 1960 году, Анатолий Антонович стал работать шофёром. И я очень гордилась этой его профессией, любила запах бензина и всегда говорила: «Мой муж будет шофёром!» Все взрослые смеялись, слушая это моё изречение. А отец частенько брал меня с собой в недалёкие рейсы. Однажды он с зарплаты купил новенький проигрыватель, и первой песней, которую мы всей семьёй слушали на пластинке, была «о нём»: «Крепче за баранку держись, шофёр…»

     Модный парень – Анатолий Вервейко: купил обновы со своей зарплаты! Калачинск, 1953

Наша семья провожает одноклассников родителей с детьми на остановке улицы Заводской. Калачинск, 1966

Одноклассники в гостях у Дмитриевых в Омске. 1970-е

В гостях у одноклассников родителей

Я бывала и с родителями, а позже, когда стала взрослой, и без них в гостях у их одноклассников, как будто у своих родственников. Особенно запомнились мои посещения самой близкой маминой школьной подруги Валентины Криницкой (до замужества Степановой). Она была режиссёром, жила в Омске и руководила театральным коллективом «У криницы». Её сын Вадим дружил с моим младшим братом Романом и присылал им с мамой свои фото из армии. А когда я училась в Ленинграде на ФПК преподавателей вузов по МХК в РГПУ им. Герцена в 1991 году, то мы с Валентиной Криницкой переписывались, она мне давала мудрые советы.

Вторым близким другом нашей семьи был Дмитриев Анатолий. Он тоже уехал жить в Омск. Когда он женился, то они с женой Галиной, стали дружить семьями с моими родителями. И мне приходилось бывать у них в гостях. Моя мама часто останавливалась у Дмитриевых, когда приезжала в Омск (жили они  недалеко от Омского железнодорожного вокзала на улице Гризодубовой). И даже, когда родителей не стало, то они продолжали мне писать письма, присылать фотографии, интересоваться моей жизнью. И до сих пор мы перезваниваемся: мне уже 67 лет, а Анатолию Константиновичу – 87! И живут бывшие омичи Дмитриевы на Дальнем Востоке, а я на Алтае.

Как учились в 40-50-е годы в калачинской средней школе №1

Прочитав рукопись моей книги «В родных Калачиках», Анатолий Константинович мне написал свои воспоминания о жизни в родном городе. Вот что он писал о своих школьных годах: «Я тоже вспоминаю свою первую учительницу Лидию Николаевну (фамилию не помню) и уважаемую Ольгу Александровну Тимофееву (завуча школы, филолога), и первого учителя немецкого языка Гебель Артура Яковлевича (он в дневнике расписывался полной фамилией, а когда мы стали добавлять к его подписи букву «с» – сократил свою подпись до 3-х букв!), и «ботаничку, тонкую как спичка, на высоких каблуках и с ботаникой в руках» (имени её не помню), интеллигентного Сергея Карловича Гельвига, учителя рисования, и Михаила Антоновича Фурманчука (почти всегда улыбающегося; когда он пришёл в нашу школу, он вёл кружок пения, и я там «блеял» про «краснотал»). Уроки физики вёл Кузовкин Дмитрий «Кулонович», как мы его называли. Отчество его было созвучным (не помню), но иногда по запарке мы его так и величали «Кулоновичем». Но он не обижался – улыбался. Азартно вёл урок: вечно весь перемажется мелом!

Он вёл кружок физики. С ним мы радиофицировали всю школу. В воинской части купили самодельную радиолу и по радио на всю школу звучали политинформации, объявления, радиогазета, музыка.

В 9 и 10 классах у нас классным руководителем была Черненко Ефросинья Савельевна: суховато-строгая, но прекрасный математик.

И хотя в наши школьные годы у нас не было таких возможностей, как у тебя, Галя, но были и школьные вечера, и кое-какие кружки, и секции (правда, это уже в старших классах когда учились): и лыжи, и коньки, а в младших классах, летом – босоногое детство! Вспоминается это всё с грустью, но всё равно приятно вспоминать».

Вот так учились мои родители. Прошло девять лет после 1954 года, когда выпустился их 10 «А» класс из средней школы№1. И 1 сентября 1963 года в эту же школу поступлю учиться и я – в 1 «А» класс. И эти годы учёбы всю жизнь буду вспоминать, как самые счастливые и радостные. Я считаю, что мне очень повезло со школой и учителями!

Но об этом я расскажу позже. А пока мне хочется рассказать о своём родном доме и нашем замечательном дружном дворе, в котором я росла в Калачинске все свои школьные годы.

Глава 3. Соседи

Стою на улице Заводской на фоне своего дома, в котором жила наша семья с 1962 по 1974 годы. Калачинск, 2000.                                           (Позже эти дома снесли).

«Под крышей дома моего»

От экспедиции (видимо, отец там тогда работал) они получили с мамой двухкомнатную квартиру в построенном для этой организации доме, похожем на карточный: его строили временно – на 5 лет. Стены дома внутри комнат были из какого-то толстого картона, между двойных стенок лежал шлак (если случайно пробивалась дырка, то это было видно), а снаружи дом был обит кирпичного цвета большими шиферными плитками.

          Посиделки на лавочке у подъезда соседнего дома.                     Слева направо: Галя Вервейко, Люда и тётя Зоя Мерчанские, тётя Вера Данилова. 1966

Тётя Маша Попова (у неё в квартире дети нашего двора всегда смотрели телевизор один на весь двор) и моя мама. 1966

Кстати, этот «временный» дом стоял и вначале XXI века, и его жильцам, наверно, пришлось отметить его 50-летие! Так что, верна в нашей стране поговорка: «Ничего не бывает более постоянного, чем временное». Сам этот двухэтажный восьмиквартирный дом находился на улице Заводской, у бывшей остановки автобуса. А сбоку дома проходит небольшая улочка – имени Кирова, по которой он и числился под номером «94».

Наша квартира №2 была в первом подъезде, на первом этаже этого дома. В зале и на кухне были печки для обогрева (центрального отопления тогда не было). При входе был небольшой коридорчик. Справа – кухня. Слева – зал, за ним – смежная спальня, а в конце коридорчика, справа – умывальня. Остальные удобства были на улице – в общем деревянном туалете. Зал был свободный, в нём стояли диван, стол и телевизор, а в спальне – две кровати и письменный стол у окна (массивный, двухтумбовый, списанный в какой-то организации, но это было немыслимым счастьем для меня в те времена!) Над моей кроватью висел небольшой коврик: вышитый яркими цветными нитками мулине крестиком лыжник на тёмно-синем фоне, съезжающий с горы на лыжах, а впереди него бежал заяц, вдали стояли ёлочки среди снега. Это произведение мамы осталось в памяти, как символ моего детства: я очень его любила и всегда рассматривала, лёжа в кровати, перед сном.

Телевизор в нашей семье появился не сразу. Сначала был один-единственный чёрно-белый телевизор с небольшим экраном – на весь двор! Он находился в соседнем доме, в первом подъезде на втором этаже, в семье Поповых. У них росла дочка Наташа, чуть младше меня, с которой мы дружили в младших классах. Её мама, тётя Маша, была спокойной, доброй женщиной, никогда не выгоняла ватагу ребятишек, пришедших смотреть детскую передачу. А мы были рады-радёшеньки, сидя на полу, притихшие, смотреть на любимую тётю Валю (Леонтьеву), или учить вместе с игрушками слова английского языка. С удовольствием смотрели и детские фильмы 60-х годов. Конечно, мы в душе слегка завидовали обладателям телевизора, и мечтали, чтобы у нас дома он тоже когда-нибудь появился.

Люди жили в те времена бедненько, но дружно и весело. Весь наш подъезд был почти единой семьёй. Казалось, что взрослые все вместе, коллективно, воспитывали своих детей. Почти всегда мы встречали добрые, улыбающиеся глаза соседок, готовых всегда накормить и обогреть, если родителей нет дома.

Люда Мерчанская во дворе нашего дома. 1972

Вова Мерчанский с моим братом Ромой Вервейко. 1970

У дверей нашего подъезда мои родители с Титоровым Виталиком и братом Ромой. 1 сентября 1972 года.

Самой близкой нам семьёй были Мерчанские. Они жили в квартире №3 на втором этаже, в двух комнатах. А ещё в одной жили бездетные супруги (тётя моего одноклассника Гены Антонюка со своим мужем), как тогда говорили, на подселении. Тётя Зоя Мерчанская, добрая, полноватая женщина, была очень эмоциональной. Её муж, дядя Саша, был больным человеком и часто лежал в больнице. Так и пришлось ей его похоронить, оставшись вдовой, и воспитывать сына Вову и дочь Люду одной. За своих детей она «вставала грудью», если кто-то осмеливался их обидеть, особенно заступалась за младшую – Людмилку. А она, чувствуя это, частенько ябедничала на нас, когда была маленькой. (А позднее, в школьные годы, мы с ней очень подружились). Тётя Зоя выбегала из подъезда, кричала на обидчиков, угрожала. Но очень быстро отходила, всё забывала, улыбаясь, и звала нас к себе кушать. Работала она техничкой в заводской конторе на нашей же улице, за стадионом мехзавода. Тётя Зоя очень любила мою бабушку – Прасковью Андреевну, называя её «нашей мамочкой» (то есть, всего подъезда).

А над нами, в четвёртой квартире, жила тётя Катя Киюта. Работала она учительницей литературы в школе рабочей молодёжи. У неё были маленький сын и муж, дядя Володя, которым она обычно руководила. Внешность у него была приятная, интеллигентная, он был спокойным, никогда не буянил, но иногда приходил домой нетрезвым. Тётя Катя его в такие дни «воспитывала» и проклинала семейную жизнь, завидуя своей незамужней сестре. Меня она любила и наставляла на путь истинный (причём, очень неординарно!) Называла умницей и любовалась моими «ножками и хорошенькой фигуркой», говоря, что скоро все парни будут моими. Правда, мне её комплименты были в то время не понятны, так как я об этом ещё и не помышляла, чтобы кому-то нравиться всерьёз. Как говорится, была ещё зелёной для этого. А когда я с подружками в отсутствие родителей устраивала в квартире погром (мы начинали шумно играть, например, в прятки), то тётя Катя прибегала и давала нам нагоняй! Ещё она всегда хвалила нашу учительницу танцев в Доме пионеров – Раису Тимофеевну, называя её умницей и красавицей, говорила, что она всё умеет делать: «не баба, а просто – клад». Когда их семья уехала, то в эту квартиру переехали Мерчанские.

Внизу – напротив нас, жили Титоровы. Дядя Юра тоже бывало выпивал. Он был юмористом. Однажды снял сушившееся на верёвке женское платье и гулял в нём по двору. А как-то раз забрался на дерево на уровне второго этажа и ловил летящие из окна блины, которые пекла соседка тётя Зоя. Его жена тётя Маша была спокойной, улыбчивой, похожа внешне на цыганку. И их дети – Тоня и Виталик – были вылитые «цыганята» с красивыми чёрными глазками и кучерявыми тёмными волосами (особенно – у Виталика).

Выпивки мужей были распространённым явлением, так что во дворе по вечерам, обычно в дни аванса и получки, в середине и конце месяца, слышались ругань, плач женщин и маты мужчин… (Иногда приходил навеселе и наш отец).

Титорова Тоня и Бочкарёва Ира у нашего дома. 1972

За стенкой с нами, в соседнем подъезде, тоже на первом этаже, жила семья Бочкарёвых. Анфиса Михайловна рано осталась вдовой с тремя детьми. Молодой и красивый, со светлыми вьющимися волосами, её муж Андрей Бочкарёв, умер, как говорили, от того, что он надорвался, подняв что-то тяжёлое. Тётя Физа была весёлого нрава, очень жизнерадостная. Все вокруг сокрушались, как же она будет одна воспитывать троих детей? Старшая – дочь Леночка, была очень похожа на отца – кудрявая, вторая – Иринка, была с прямыми светлыми волосами, и мы с ней чем-то были похожи. Нас, в шутку, звали во дворе «сестрёнками». Ирочка была очень слабенькой по здоровью и частенько лежала в больнице, а мы, её дворовые подружки, приходили к ней почти каждый день, чтобы развеять там её грустные мысли (она считала, что ей мало осталось жить). Но, несмотря на это, характер у неё был весёлый и общительный. Третий был Андрейка, видимо, названный в честь отца. Дети были очень самостоятельными, особенно – старшие. Анфиса Михайловна, по-моему, работала заведующей детским садом. Вскоре она вышла замуж за Истомина Виктора. Это был спокойный, работящий мужчина, который нормально относился ко всем её детям. Вскоре в их семье родилась маленькая Лариса, похожая на папу – с чёрными глазками и волосами, совсем не похожая на Бочкарёвых. Но муж и жена в новой семье были очень разными по характеру и интересам, поэтому через несколько лет разошлись.

Бочкарёвы переехали в центр города: стали жить недалеко от горсада. Там у них появился новый «папа», которого старшие дети, шутя, называли «дяденька с ковриком». А всё потому, что, придя к ним жить, он принёс с собой ковёр. Затем он уходил не один раз, и каждый раз уносил с собой ковёр, а потом приносил его вновь.

Мы продолжали общаться с бывшими соседями и тогда, когда кто-то уезжал со двора на другую улицу или в другой город.

Лена Бочкарёва. Фото на документ. 1972

Две "сестрёнки": мы с Ирой Бочкарёвой. 1972

«А у нас во дворе…»

В нашем дворе со стороны улицы Кирова я с гостями из Омска – Рублевскими дядей Петей и его дочкой Надей. 1962

Квартиры мы не оставляли открытыми, как бывало в те времена в своих домах (там иногда дверь запирали на палочку, обозначив, что хозяев нет дома), но ключи все стабильно «прятали» под половичок у двери или на перекладину над дверью: бери и открывай! Во-первых, всё было на виду у соседей, ведь все друг друга хорошо знали и сразу видели незнакомых людей, настораживались (кто-нибудь да был во дворе), а во-вторых, многие считали, что у них и красть-то нечего. Боялись только цыган. Баба Пана, жившая в то время уже с нашей семьёй, частенько пугала ребятишек, если они не слушались: «Вот придут цыгане и заберут вас!» Они иногда ходили по домам с мешками и собирали у людей подаяние: хлеб, вещи. Могли и обворовать по пути, были случаи даже кражи детей. Поэтому нам, детям, строго-настрого наказывалось не открывать им двери. Ни о маньяках, ни об убийцах или ворах мы в те времена не слышали. Люди жили открыто, делились друг с другом, чем могли. Иногда ругались, но вскоре мирились и снова общались, как родственники, имея только всё самое необходимое для жизни, не зная никакой роскоши. А если было кому-то особенно трудно, то тут же приходили на помощь. Общение было очень искренним и тёплым.

В быту особых условий не было. Даже в квартирах приходилось топить печки, принося уголь и дрова из сарайки. Воду носили в вёдрах на коромысле из колонки, которая находилась через дорогу: на углу улиц Заводской и Ленина, у края «чапаевского сада». Почему его так назвали – не знаю. Только помню, что по нему ходил и где-то там жил, рядом с садом, один мужчина – инвалид с култышками на руках, которые, как говорили люди, он отморозил зимой, и их ампутировали. Его все взрослые звали Чапай. А сад этот посадили на субботнике. И он смотрелся позже почти как естественный лесок с полянками.

Зимой во дворе дома, напротив нашего подъезда, взрослые делали из снега горку и заливали её водой. Мы катались на дощечках и санках. Ещё очень любили с девочками, научившись ещё в детском саду, сами делать разноцветные льдинки разных форм, замораживая на морозе подкрашенную красками воду: круглые, треугольные, в виде звёздочек. И развешивали их на деревья, украшая двор. Особенно – перед Новым годом. Во дворе мы чувствовали себя полными хозяевами. Иногда летом взрослые отдавали в наше распоряжение сараи: в это время там угля и дров обычно не было. Вова Мерчанский, например, устраивал в своём – «зоопарк». Он очень любил разных животных. У него там жили то какой-то орёл, то кролики, то собака. А мы дружно помогали ему их кормить.

В соседнем дворе (там тоже стоял такой же экспедиторский дом) у Славы и Томы Пигулевских, в сарае, находился «тимуровский штаб». Там были какие-то сигнальные сооружения, для нас выписывались военные билеты. И мы входили туда, как разведчики, сказав свой пароль. А ещё я частенько была у них в гостях в квартире, мы с Томой дружили. И мы с Пикулькой (как мы все звали маленького роста подружку) всегда находили себе интересное занятие, так как обе были большими фантазёрками. А иногда бросались подушками в её старшего брата Славку! Когда я училась в 6-ом классе, они переехали в город Тольятти, и мы все школьные годы переписывались с моей любимой подругой детства. Однажды Тамара со Славой приезжали на летних каникулах в родной Калачинск, когда уже все из нашей компании детства были старшеклассниками.

        Тома Пигулевская – любимая подружка из соседнего двора. Листок из моего фотоальбома

Переписка Тольятти-Калачинск (несколько лет)

У нашего подъезда (слева направо) Губина Таня, Вервейко Галя и Мерчанская Люда.  Калачинск, 1972

В своём подъезде мы с девчонками любили сами убираться, мыть пол. Иногда развешивали по стенам свои рисунки или выпускали стенгазеты. Во дворе у нас были небольшие общие огородики с несколькими грядками на семью. Мы, нехотя, ходили полоть туда траву на грядках по приказу взрослых. Зато с удовольствием поливали их из леек или шланга и снимали с грядок первый урожай. Иногда хулиганили по вечерам, когда темнело: залезали в чужие огороды и срывали круглые головки подсолнухов, которые приглядывали ещё днём (чтобы были спелыми!)

Из соседнего, точно такого же дома, стоящего во дворе буквой «Г» с нашим, мы дружили с Отиной Надей, Поповой Наташей из первого подъезда, с Кузнецовым Сашей (моим одноклассником) и с Губиными Таней и Сашей – из второго. Эти брат с сестрой были красивыми черноволосыми ребятами. Их папа всегда с восхищением смотрел на мою маму и делал ей комплименты, какая она красивая. Позже, когда я подросла, то комплименты стали доставаться и мне, «похожей на красавицу». Сашка частенько улыбался мне своей красивой улыбкой и однажды подарил свою школьную фотографию на долгую память. Он учился, как и все ребята нашего двора, в школе№1, только в классе на год старше меня.

Мы с ребятами нашего двора были дружными, и иногда ходили всей толпой в рощу или на речку Омь. В роще было много сине-фиолетовых цветов — кукушкиных слёзок, которые мы собирали по пути в букеты своим мамам. Дома ставили полевые цветы в вазочки. В роще было слышно, как кукуют кукушки, и мы загадывали: сколько нам осталось жить? Хоть было страшновато: а вдруг, кукушка неожиданно замолчит? На речку мы частенько убегали тайно, так как родители очень волновались: летом было немало случаев, когда дети тонули в реке. Только самим детям казалось, что этого с ними никогда не случится. Осенью мы любили бегать в питомник и там рвать с диких яблонь маленькие, мягкие от первых ночных заморозков, сладко-кислые ранетки – дички. Казалось, что ничего не может быть вкуснее! Просто не могли оторваться от этого лакомства. А летом наши родители ходили собирать в питомник ягоды – малину, чёрную смородину – на варенье, заплатив определённую небольшую цену за каждый собранный килограмм.

Ребята нашего двора: стоят Саша Кузнецов и Вова Мерчанский, сидят Саша Губин и Саша Семёнушкин (жил недалеко). 1972