Учитель покаяния. Жизнеописание святителя Игнатия (Брянчанинова)

«Отречение от мира предшествует последованию за Христом. Второе не имеет места в душе, если не совершится в ней предварительно первое»^[56].

Ему было приказано в двадцать четыре часа выехать из столицы и приступить к своим обязанностям в Динабургской крепости (ныне – город в Латвии Даугавпилс), где оказалась вакансия. Михаил Васильевич Чихачев поступил в Саперный учебный батальон.

Михайловский замок

Генерал-майор Клименко, начальник Динабургской команды, установил строгий надзор над вновь прибывшим молодым инженером. Товарищи тоже вначале отнеслись с долей недоверия, но познакомившись, помогали ему исполнять необходимые работы во время болезни. Брянчанинов оказался не в состоянии приноровиться к климату, вновь стал болеть, часто по целым неделям не мог выйти из комнаты. Впоследствии он писал: «…желание мое вступить в монашество, то есть приобрести деятельное познание христианства, так было сильно, что я не только не заботился о восстановлении моего здоровья, но желал его принести в жертву, лишь бы этою жертвою выкупить мне то село, на котором скрыто, по словам Евангелия, духовное сокровище…»^[57].

Осенью 1827 года Великий Князь Михаил Павлович посетил Динабург, где убедился в действительной болезни Брянчанинова и серьезности его решения оставить мир. Дмитрий Александрович вновь подал прошение об отставке. Через своего адъютанта Михаил Павлович передал, что не намерен насильно держать на службе человека, который отказывается от приготовленного ему видного и полезного государству служения. 6 ноября 1827 года инженер-поручик Дмитрий Александрович Брянчанинов получил Высочайший указ об отставке и немедленно выехал из Динабурга. По дороге в монастырь, одетый в нагольный тулуп, он заехал к своему другу Чихачеву. «Вот, я уже еду, а как думаешь ты устроить свою дальнейшую жизнь? Не раздумал ли ты еще последовать за мною?» Михаил Васильевич чистосердечно признался, что сможет решиться только при условии, если друг никогда не оставит его своей помощью. «Подавай же в отставку! А о не оставлении с моей стороны само собой разумеется!» Михаил Васильевич написал прошение об увольнении его от службы по семейным обстоятельствам и близорукости, но отставку не приняли.

Вечером, в день Рождества Христова, в одежде простолюдина Брянчанинов прибыл в Александро-Свирский монастырь к старцу, иеромонаху Леониду, поступив в монастырь на 21 году своей жизни. С согласия настоятеля архимандрита Варсонофия он облекся в послушнический подрясник из толстого черного сукна и вступил в число монастырской братии^[58]. «Вступил я в монастырь, как кидается изумленный, закрыв глаза и отложив размышление, в огонь или пучину, – как кидается воин, увлекаемый сердцем, в сечу кровавую, на явную смерть»^[59]. Непокорство и своеволие старшего сына оскорбило самолюбие его родителей. В гневе они отказали ему в материальной помощи и совершенно прекратили переписку. Впоследствии святитель писал: «Святая ненависть к ближним заключается в сохранении верности к Богу, в несоизволении порочной воле человеков, хотя бы эти человеки и были ближайшими родственниками, в великодушном терпении оскорблений, наносимых ими, в молитве о спасении их…»^[60].

Монашество

Свято-Троицкий Александро-Свирский монастырь Олонецкого уезда

Основателем и первым игуменом Свято-Троицкого Александро-Свирского монастыря был преподобный Александр, уроженец Великого Новгорода. Юношей он тайно оставил родительский дом, горя любовью ко Христу и желанием все силы своей души посвятить служению Ему. Он начал свой иноческий подвиг в Валаамском Преображенском монастыре. В откровении преподобный Александр получил повеление от Пресвятой Богородицы уйти из обители. В 1484 году он избрал для уединенного жительства и монашеского подвига живописное место на правом берегу реки Свири. После длительного пустынного жития Господь открыл людям место его пребывания, что поначалу огорчило подвижника. В 1507 году во время молитвы необычайный свет воссиял в его келье, и в дверь вошли три Ангела в блистающих одеждах. В образе трех Ангелов Бог явился преподобному ради чистоты его сердца и повелел устроить на месте Своего явления обитель во имя Святой Троицы^[61]. Та к был основан монастырь, куда Господь 24 декабря 1827 года, спустя 320 лет, привел послушника Димитрия Брянчанинова, «прямо из офицерского мундира»^[62].

Димитрий Александрович предал себя полностью в послушание своему старцу, иеромонаху Леониду, ежедневно открывая ему помыслы и малейшие внутренние движения души. Он старался скрывать в монастырской среде свое происхождение, искренне радуясь, когда его принимали за недоучившегося семинариста. Первое время братия из низшего сословия зачастую унижали его, испытывая глубину, искренность терпения и смирение молодого человека.

Александро-Свирский монастырь

Первым послушанием Димитрия было служение при поварне, где он поступил в распоряжение повара, бывшего крепостного человека своего отца, Александра Семеновича Брянчанинова. Тот послал нового послушника за мукой в амбар, бросив ему при этом мучной мешок, который обдал всего юношу белой пылью. Чтобы удобнее было всыпать муку, по приказанию повара Димитрий Александрович прихватил край мешка зубами. Впоследствии святитель часто вспоминал этот случай и уверял, что никогда более не испытывал в сердце своем такого утешительного восхищения от полного забвения своего «я» в монашеском смирении.

Однажды холодной осенью в числе прочих послушников Димитрий был назначен тянуть рыболовный невод на озере. Невод запутался на большой глубине. Монах из простолюдинов, знавший, что Брянчанинов был отличным пловцом и мог долго держаться под водой, послал его распутывать невод. Димитрий Александрович беспрекословно исполнил послушание, но вновь сильно простудился, еще более подорвав свое и без того слабое здоровье.

Проходя послушание в трапезной, послушнику приходилось читать поучения из творений святителя Димитрия Ростовского. Его чтение было настолько проникновенным, исполненным внутренней силы, что братия забывала о трапезе, внимательно слушая чтение. Многие плакали.

Исполняя послушание трапезного и ставя блюда перед монахами, Брянчанинов имел обыкновение в уме говорить: «Примите от меня, рабы Божии, это убогое служение». Однажды он внезапно почувствовал необыкновенное молитвенное действие, пошатнулся, в грудь его пало необычайно сладостное утешение, которое не оставляло его более двадцати дней^[63].

Не только братия, но и старец Леонид старался внешне смирить Димитрия Брянчанинова. Статский советник Николай Акимович Барков, ревностный христианин, которого современники называли «святая душа», рассказал о приезде к нему из Свирского монастыря в кибитке отца Леонида, перед которым он благоговел. На улице был лютый мороз, бушевала вьюга. Отец Леонид вошел в дом, Николай Акимович приветствовал его и стал хлопотать о горячем самоваре. Ему пришло в голову, что вместе со старцем должен был быть возница, и он робко попросил позволения пригласить к чаю и его. Отец Леонид согласился, и хозяин позвал возницу. Его удивил красивый, молодой человек явно благородного происхождения, который смиренно остановился у порога. «А, что? Перезяб, дворянчик?» – спросил у него старец и затем обратился к Баркову: «Знаешь ли, кто это? – Это Брянчанинов». Николай Акимович низко поклонился вознице^[64].

Высокий духовный настрой, искреннее горение к Богу, глубокое смирение и терпение при необыкновенных дарованиях приобрели огромное уважение и почтение Димитрию Брянчанинову среди братии Александро-Свирского монастыря, многолюдством которого он тяготился. Привычные для большинства людей явления природы навевали на него возвышенные думы, вознося его дух от мира тленного к миру горнему: «Пред окнами моей келии стояло древо, разоблаченное морозами, как скелет, разоблаченный смертию. Уединение изощряет чувства, изощряет мысль; круг действия их расширяется… Обнаженное древо служило для меня утешением: оно утешало меня надеждою обновления души моей»^[65].

В 1828 году, в особом видении, сам преподобный Александр Свирский взял за руку Димитрия и отвел от раки своих мощей. По общему совету отец Леонид с учениками, принимая видение как волю Божию, решил переместиться в более уединенную Площанскую Богородицкую пустынь Орловской губернии^[66].

К этому времени горячность послушника к старцу Леониду, который некогда «вырвал» у него сердце, стала остывать. «Испытаниям, хотя бы они совершались в духовном разуме, есть мера, свыше которой они утрачивают свою привлекательную духовную сторону, остаются при одной внешности. Усердие и ревность подвергаемого испытаниям начинают тогда ослабевать, когда не получают подкрепление в силе духовного разума»^[67]. Действия старца не должны быть соблазнительными для ученика и не должны превышать его меру. Когда подобное случалось в древних монастырях, это можно было объяснить тем, что пламенная молитва старца сверхъестественно удерживала ученика. Руководство таким благородным, высоко образованным, умным и глубоко духовным человеком, как Дмитрий Александрович Брянчанинов, было первым опытом в практике иеромонаха Леонида. Духовную неудовлетворенность послушника он воспринимал как проявление гордости, и напряженность в отношениях стала взаимной. Впоследствии святитель Игнатий писал: «Когда я поступил в монастырь, – ни от кого не слыхал ничего основательного, определительного. Бьюсь двадцать лет, как рыба об лед!»^[68] «Я желал быть под руководством наставника; но не привелось мне найти наставника, который бы вполне удовлетворил меня, который был бы оживленным учением отцов»^[69].

По дороге в Площанскую пустынь Брянчанинов заехал в Петербурге к своему другу Михаилу Чихачеву, служившему в Бобруйской крепости, открыл ему боль своего сердца и утешился братской беседой с ним. Михаил Васильевич подал второе прошение об увольнении от службы по домашним обстоятельствам и на этот раз был удовлетворен. 11 января 1829 года Чихачев прибыл в Богородицкую пустынь.

Площанская Богородицкая пустынь

Заштатная Богородицкая Площанская пустынь Севского уезда Орловской губернии расположена близ реки Березны и Площанского озера, от которого она и получила свое название. В XVI веке пустынь уже существовала. Во время Смутного времени обитель была разорена поляками и по окончании Смуты возобновлена монахом Киево-Печерского монастыря Прокопием по благословению патриарха Филарета и с дозволения Царя Михаила Федоровича. Центральным храмом пустыни является церковь во имя Казанской иконы Пресвятой Богородицы, где благоговейно хранилась главная святыня монастыря, дар Царя Михаила Федоровича и патриарха Филарета – Казанская икона Божией Матери, почитаемая чудотворной^[70]. Порядок и чин богослужения в Площанской пустыни отличались своей строгостью и продолжительностью.

Димитрий Брянчанинов и Михаил Чихачев ежедневно исповедали отцу Леониду свои помыслы, чувствуя при этом большое облегчение, но Димитрий Александрович тяготился многолюдством в келье старца и стремился к большему уединению. Кроме того, он чувствовал особую ответственность за душу своего товарища, которого так решительно увлек за собой по монашескому пути. Не получая от иеромонаха Леонида благословения на уединенное житие, Брянчанинов скорбел, тосковал, «весь изныл и изнемог»^[71]. Желая отвлечь послушника от опасного, по мнению старца, намерения, отец Леонид поручил ему составить жизнеописание своего духовника, ученика старца Паисия, насельника Молдавского Нямецкого монастыря схимонаха Феодора, что и было исполнено Димитрием Александровичем. В «Жизнеописании схимонаха Феодора (Ушакова)», были «беспристрастно обнаружены… и доблести, и слабости старца»^[72]. «Полезно и приятно рассматривать прошедшее: время, уничтожая влияние пристрастий, обнаруживает и мрачность зла, и свет добродетели. Таким образом, деяния предков соделываются лучшим наставлением для потомков», – начинал свой первый труд послушник Димитрий. Важное замечание сделал он в своей работе: «Поистине тесен путь, ведущий в живот: ибо, с одной стороны, стесняют его наши неправды, а с другой – самые правды, когда они сопряжены с презрением и осуждением ближнего»^[73].

Однажды зимой 1829 года Михаил отправился в церковь к утрени, Димитрий не смог пойти с другом из-за плохого самочувствия и остался в келье. В тонком сне он увидел светлый крест во весь свой рост с таинственной евангельской надписью на нем. Над крестом были ветви и длани Спасителя. При кресте стоял сам Брянчанинов и его друг Михаил. Он услышал Голос, вопросивший его: «Знаешь ли ты, что значат слова, написанные на кресте?» – «Нет, Господи, не знаю» – «Это значит искреннее отречение от мира и всего земного. А знаешь ли, почему ветви и длани Христа Спасителя наклонены в ту сторону (где стоял Михаил Чихачев)?» – «И этого не знаю, Господи», – «Это значит, что и он должен участвовать в твоих страданиях»^[74]. Видение окончилось, а Димитрий Александрович обрел необыкновенный дар духовного рассуждения. Болезненное состояние его исчезло без следа.

Узнав о чудесном видении, отец Леонид, наконец, благословил друзей вести уединенный образ жизни и относиться к общему монастырскому духовнику. Юные подвижники поселились в келье в монастырском саду и выходили из нее только в храм на богослужение или в трапезную, стараясь по возможности реже вступать в общение с братией. «Келья моя, келья! Убежище мое безгласное и бездушное!.. Оживляйся ныне, пока есть время. Оживляйся и представляйся мне в том виде, в каком будешь при обличении…» – взывал к своей спасительнице-келье, к своему уединенному убежищу послушник Димитрий Брянчанинов^[75]. Много лет спустя, вспоминая это время, архимандрит Игнатий писал: «В тихую погоду, в солнечные, ясные дни выходил я на крыльцо, садился на скамейку, смотрел на обширный сад… Внезапно упала завеса с очей души моей: пред ними открылась книга природы… Какое же учение прочитал я в саду? – Учение о воскресении мертвых, учение сильное, учение изображением действия, подобного воскресению… И ежегодно повторяет природа пред глазами всего человечества учение о воскресении мертвых, живописуя его преобразовательным, таинственным действием!»^[76]

Недолго два друга пользовались мирным приютом тихой пустыни. Вследствие разногласий, возникших у иеромонаха Леонида с настоятелем обители иеромонахом Маркеллом, он был вынужден с учениками оставить Площанскую и отправиться в Оптину пустынь. Брянчанинов и Чихачев, которые уже не относились к числу учеников старца, надеялись, что буря пройдет мимо, но настоятель велел выгнать их, «куда угодно». Братия обители успели полюбить товарищей, жалели их и собрали им по пять рублей на дорогу.

В большой нужде друзья пустились в путь и первым делом решили устроиться в близлежащей Белобережской пустыни Орловской губернии. По дороге они посетили Свенский монастырь и беседовали с жившим там в затворе иеромонахом Афанасием, учеником архимандрита Паисия Величковского. Его плачевные слова: «В тот день, в который я не плачу о себе, как о погибшем, считаю себя в самообольщении», – глубоко пали на сердце Димитрия Александровича. Однако в Белых Берегах молодых послушников-дворян не приняли, поэтому им пришлось идти вслед за отцом Леонидом в Свято-Введенскую Оптину пустынь.