Читать книгу: «Таинственный сад», страница 3

Этот старик был самым странным человеком, какого Мэри когда-либо видела. Он смотрел на кругленькую птичку в красной жилетке так, словно любил ее и гордился ею.

– Он кичливый, – усмехнулся старик, – любит, когда про него речь. И любопытный – в жизни не видал таких любопытных и настырных. Всегда прилетает глянуть, что я сажаю. Знает все, до чего мистеру Роучу и дела нет. Если уж тут и есть главный садовник, так это он.

Пернатый «садовник» прыгал вокруг, деловито расклевывая землю, а время от времени останавливался и смотрел на них. Мэри казалось, что его черные глазки-росинки глядят на нее с большим любопытством. Похоже, он и впрямь хотел все о ней узнать. У Мэри еще больше потеплело на сердце, что было для нее очень непривычно.

– А куда улетел остальной выводок? – спросила она.

– Кто ж его знает? Родители выталкивают их из гнезда, заставляют махать крыльями, и они тут же разлетаются – глазом моргнуть не успеешь. Этот-то сметливый, враз докумекал, что остался один.

Мэри на шаг приблизилась к птице и пристально вгляделась в нее.

– Я тоже одна, – произнесла она.

До того момента она не сознавала, что именно этот факт и сделал ее угрюмой и вечно сердитой. Понимание пришло в тот момент, когда птица посмотрела на нее, а она посмотрела на птицу.

Старый садовник, сдвинув на затылок шапку со своей лысой головы, с минуту внимательно смотрел на нее.

– Видать, ты и есть та осталица из Индии? – спросил он.

Мэри кивнула.

– Тогда неудивительно, что ты одинёшенька. Только тут тебе лучше не станет, – сказал он и снова принялся копать, глубоко вонзая лопату в черную жирную землю. Птица продолжала деловито скакать поблизости.

– Как вас зовут? – поинтересовалась Мэри.

Он распрямился и ответил:

– Бен Уизерстафф. – А потом добавил с мрачным смешком: – Я и сам один – вот разве что он у меня есть. – Он ткнул пальцем в сторону робина. – Он – мой единственный свет в окошке.

– А у меня нет друзей, – сказала Мэри. – И никогда не было. Моя айя меня не любила, и я никогда ни с кем не играла.

У йоркширцев принято говорить что думаешь с откровенной прямотой, а Бен Уизерстафф был настоящим йоркширцем, всю жизнь прожившим на вересковых пустошах.

– Ну, тады мы с тобой два сапога пара, – сказал он. – Сделаны из одного теста. И лицом оба не вышли, и норовы у нас обоих – голову даю на отрез – поганые, под стать мрачному виду.

Такая прямота не была привычна Мэри Леннокс, ей никогда в жизни никто не говорил в глаза правду о ней самой. Слуги-туземцы только кланялись и повиновались, что бы она ни делала. А о своей внешности она особенно не задумывалась, но теперь ей стало интересно: действительно ли она так же непривлекательна, как Бен Уизерстафф, и на самом ли деле у нее такой же угрюмый вид, какой был у него до того, как прилетел его пернатый друг? Более того, ей стало интересно, правда ли, что у нее «поганый характер». Мэри почувствовала себя неуютно.

Внезапно позади нее раздался чистый журчащий звук. Она стояла в двух шагах от молодой яблони, а робин, взлетев на одну из ветвей, разразился короткой мелодичной трелью. Бен Уизерстафф от души рассмеялся.

– Зачем он это сделал? – спросила Мэри.

– Задумал подружиться с тобой, – ответил Бен. – Будь я проклят, если ты ему не приглянулась.

– Я? – удивилась Мэри. Она осторожно подошла к деревцу и запрокинула голову.

– Хочешь стать моим другом? – спросила она птицу так, будто разговаривала с человеком. – Хочешь? – И сказала она это не своим резким высоким голосом и не своим «индийским» повелительным тоном, а таким мягким, умоляющим и исполненным надежды, что Бен Уизерстафф удивился так же, как удивилась она, услышав, как он свистом подзывает птицу.

– Ого, – воскликнул Бен, – да ты, видать, можешь говорить ласково, по-людски, как будто ты и впрямь настоящий ребенок, а не сварливая старуха. Ты с ним разговариваешь, прям как Дикон со своими дикими животными на пустоши.

– Вы знаете Дикона? – Мэри стремительно повернулась к нему.

– Кто ж его не знает. Он везде шлёндрает. Его каждый куст и каждая ягода знают. Не сомневаюсь, что лисы спокойно показывают ему свои норы с лисятами и жаворонки не прячут своих гнезд.

Мэри хотелось задать еще несколько вопросов. Дикон возбуждал ее любопытство почти так же, как заброшенный сад. Но как раз в этот миг робин, закончив свою песню, вздрогнул крылышками, расправил их и улетел. Визит был окончен, его ждали другие дела.

– Он перелетел через стену! – воскликнула Мэри, провожая его взглядом. – А теперь через другую, во фруктовый сад! А теперь в тот сад, где нет двери!

– Он там живет, – сказал старик Бен. – Там он вылупился из яйца. Если он женихается, то обхаживает каку-нить мадаму малиновку, которая тож живет там в старом розовом дереве.

– Розовом дереве? Разве бывают розы, которые растут на деревьях?

Бен Уизерстафф снова взялся за лопату и продолжил копать.

– Десять лет назад были, – пробормотал он.

– Я бы хотела на них посмотреть, – сказала Мэри. – Где дверь, которая ведет в тот сад? Должна же где-то быть дверь.

Бен вонзил лопату глубоко в землю и стал таким же неприветливым, каким был в первый момент их встречи.

– Была десять лет назад, а тепере нетуть, – сказал он.

– Как это нет двери? – воскликнула Мэри. – Должна быть.

– Должна, да никому ее не найти. И не твоего ума это дело. Не будь настырной, не суй свой нос куда не след. Ладно, мне робить надо. Иди отсюдова, поиграй где-нить в другом месте. Нету у меня времени лясы точить с тобой.

Он выдернул лопату из земли, закинул ее на плечо и ушел, не взглянув на Мэри и даже не попрощавшись.

Глава V. Плач в коридоре

Поначалу каждый следующий день был для Мэри Леннокс точно таким же, как все остальные. Утром она просыпалась в своей устланной коврами комнате и видела Марту, стоящую на коленях у камина и разжигающую в нем огонь, потом завтракала в детской, где не было ничего интересного, потом смотрела в окно на необъятные пустоши, расстилающиеся во все стороны и, казалось, карабкающиеся в небо на горизонте; она понимала, что, если останется в доме, делать ей будет совершенно нечего, и выходила наружу. Девочка не знала, что это лучшее, что она могла сделать для себя: когда она быстро шла, а иногда и бежала по дорожкам и по подъездной аллее, кровь начинала быстрее циркулировать по ее жилам, и, сопротивляясь ветру, который дул из пустоши, она становилась сильней. Мэри бегала лишь для того, чтобы согреться, и ненавидела ветер, кидавшийся ей в лицо, ревевший и толкавший ее назад, словно какой-то невидимый великан, но, глубоко вдыхая порывистый свежий воздух, несшийся над вереском, она наполняла легкие чем-то полезным для своего худенького тела, и это придавало румянца ее щекам и блеска ее обычно тусклым глазам, хотя сама она и не отдавала себе в этом отчета.

Однако после нескольких дней, почти полностью проведенных вне дома, однажды утром она проснулась и поняла, что такое чувство голода. Сев завтракать, она не посмотрела на кашу с презрением и не отодвинула тарелку, как обычно, а взяла ложку, начала есть и не останавливалась, пока тарелка не опустела.

– Ого, вижу, сегодня ты отлично управилась, – сказала Марта.

– Каша сегодня вкусная, – ответила Мэри, сама себе немного удивляясь.

– Это все воздух пустоши, он нагоняет аппетит, – объяснила Марта. – На твое счастье, у тебя есть чем насытиться. У нас в доме двенадцать желудков с хорошим аппетитом, только заполнять их нечем. Вот будешь каждый день играть на воздухе – и мясца нагуляешь, и желтушность у тебя пройдет.

– Я там не играю, – сказала Мэри. – Там не с чем играть.

– Не с чем играть! – воскликнула Марта. – Да у нас дети и палки, и камни для игры приспосабливают. И просто гоняют, вопят и все вокруг разглядывают.

Мэри не вопила, но разглядывать разглядывала. Больше нечего было делать. Она раз за разом обходила огороды и дорожки в парке. Иногда ей хотелось повстречаться с Беном Уизерстаффом, но, хотя она и видела его несколько раз, он был слишком занят работой или чересчур неприветлив. Однажды, едва она направилась к нему, он нарочно поднял лопату и повернулся, как будто собираясь уйти.

Было место, куда она ходила чаще, чем в другие: длинная дорожка с внешней стороны стены, окружавшей сады и огороды. Вдоль нее тянулись оголенные сейчас цветочные бордюры, а сама стена густо заросла плющом. В одном месте темно-зеленый покров казался плотнее, чем везде, – как будто к нему давно никто не прикасался, – остальной плющ был аккуратно подстрижен, но здесь, в дальнем конце дорожки, выглядел так, словно его не стригли вообще никогда.

Это место Мэри заметила через несколько дней после разговора с Беном Уизерстаффом и, остановившись, задумалась: почему так? Она как раз стояла в раздумье и смотрела вверх, на длинный побег плюща, который трепал ветер, когда алый всполох промелькнул в воздухе, она услышала звонкий щебет и на верху стены увидела робина – красногрудого друга Бена Уизерстаффа, он сидел, свесившись вниз, склонив головку набок, и разглядывал ее.

– Ой, это ты! – воскликнула Мэри. – Это ты? – И ее вовсе не удивило, что она разговаривает с ним так, словно уверена, что он ее понимает и отвечает ей.

Он действительно отвечал: щебетал и чирикал, прыгая по стене, как будто что-то рассказывал. И госпоже Мэри показалось, что она понимает его без слов, как если бы он сказал: «Доброе утро! Чудесный ветер, правда? Чудесное солнце. Все чудесно, правда? Давай вместе почирикаем и попрыгаем. Ну, давай! Давай!»

Мэри начала смеяться и побежала за ним, скакавшим по стене и время от времени перелетавшим с места на место. Бледная, худенькая, низкорослая и некрасивая Мэри выглядела в этот миг почти миленькой.

– Ты такой хороший! Такой хороший! – кричала она, топая по дорожке и пытаясь чирикать и свистеть на ходу, хотя совсем не умела этого делать. Но робин, похоже, был вполне доволен и отвечал ей таким же чириканьем и свистом. Наконец, расправив крылышки, он стрелой взлетел на вершину дерева, уселся там и громко запел.

Это напомнило Мэри их первую встречу. Он раскачивался тогда на ветке, а она стояла под деревом. Теперь она вышла сюда другой дорогой, но дерево явно было тем же самым.

«Там за стеной сад, в который никто не может войти, – мысленно сказала Мэри. – Сад без дверей. Робин там живет. Как бы мне хотелось увидеть этот сад!»

Она побежала по дорожке до зеленой двери, через которую вошла в то первое утро, и дальше – до следующей двери, во второй огород, потом – во фруктовый сад. Подняв голову, она увидела верхушку дерева, росшего по другую сторону поперечной стены, и сидевшего на ней робина, который, закончив петь, принялся клювом чистить перышки.

– Это тот самый сад, – сказала она. – Я уверена, что это он.

Мэри пошла вдоль стены, тщательно осматривая ее, но обнаружила лишь то же, что и прежде: двери в ней не было. Она промчалась назад через огороды, выбежала на внешнюю дорожку и снова двинулась вдоль длинной, увитой плющом стены в самый дальний конец, внимательно присматриваясь, но никакой двери не находилось. Тогда она отправилась в противоположный конец, снова внимательно вглядываясь, но и тут двери не оказалось.

– Это очень странно, – сказала она. – Бен Уизерстафф говорил, что двери нет, и ее действительно нет. Но ведь была же она десять лет назад, иначе что за ключ похоронил мистер Крейвен?

Это так занимало все ее мысли и становилось так интересно, что она уже ничуть не жалела о своем приезде в Мисслтуэйт-Мэнор. B Индии всегда было жарко, и Мэри чувствовала себя слишком вялой, чтобы чем-то интересоваться. Следовало признать, что свежий ветер с пустоши начал сдувать паутину с ее юных мозгов и немного взбодрил ее.

Мэри провела на воздухе весь день, и вечером, когда села ужинать, была голодной, сонной и довольной. Она вовсе не сердилась на Марту за то, что та болтала без умолку. Девочке даже нравилось слушать ее, и в конце концов она решила задать вопрос. Покончив с ужином, Мэри уселась на коврик перед камином и спросила:

– А почему мистер Крейвен ненавидит тот сад?

Она попросила Марту задержаться, и горничная ничего не имела против. Девушка была очень молода и привыкла к шумному дому, полному братьев и сестер, поэтому скучала в большой комнате для прислуги внизу, где лакей и старшие горничные насмехались над ней из-за ее йоркширского говора, считали ее деревенщиной и шептались только друг с другом. А Марта любила поговорить, и странная девочка, жившая в Индии и привыкшая к тому, что ее обслуживали «черные», была в новинку и привлекала ее.

Не дожидаясь приглашения, она тоже уселась перед камином.

– Ты никак не можешь позабыть тот сад? – сказала она. – Я так и знала. Со мной творилось то же самое, когда я впервые про него услыхала.

– Так почему он его ненавидит? – повторила свой вопрос Мэри.

Поджав под себя ноги, Марта уселась поудобней.

– Слышь, как ветер уландает вокруг дома? – сказала она. – Ты б вряд ли на ногах устояла, окажись сегодня ночью на пустоши.

Мэри не знала, что значит «уландает», пока не прислушалась. Должно быть, так Марта называла тот глухой, вызывающий содрогание рев, который носился и носился вокруг дома, словно какой-то никому не видимый великан бился в его стены и окна, желая ворваться внутрь. Но поскольку было ясно, что сделать это ему не удастся, Мэри чувствовала себя в тепле и безопасности, сидя в комнате, где жарко горел камин.

– Так почему все же он так его ненавидит? – перестав прислушиваться к ветру, повторила она, твердо вознамерившись получить от Марты ответ, если та его знает.

Наконец Марта сдалась.

– Только имей в виду, – сказала она, – что миссис Медлок не велела болтать про это. В этом доме полно такого, про что нельзя болтать. Так приказал местер Крейвен. Он говорит, что заботы прислуги его не касаются. Если б не тот сад, он не стал бы таким, какой он теперь. Это был сад миссус Крейвен, она сама его устроила, как только они поженились. Она его обожала, и они вдвоем, бывало, растили там цветы, а никому из садовников и носа казать не разрешалось. Заходили они туда вдвоем, закрывали дверь и проводили там много часов – читали и разговаривали. Она-то совсем еще девочкой была. И росло в том саду старое дерево. Одна ветка на нем изогнулась, прямо как кресло. Миссус Крейвен посадила розы так, что они обвивали ее, и любила на ней сидеть. Но один раз, когда она на ней сидела, ветка обломилась, миссус Крейвен упала на землю да так повредилась, что невдóлги померла. Врачи думали, что хозяин сойдет с ума и сам умрет. Вот почему он так ненавидит тот сад. С тех пор никто туда не входил, и он запрещает всем даже говорить про него.

Больше Мэри вопросов не задавала. Она сидела, глядя на полыхающий огонь, прислушивалась к тому, как «уландает» ветер, и ей казалось, что «уландал» он теперь громче, чем прежде.

В этот момент с ней происходило нечто замечательное. Четыре хороших события случились в ее жизни с тех пор, как она приехала в Мисслтуэйт-Мэнор: она почувствовала, что понимает робина и он понимает ее; бегая на ветру, разогнала в себе кровь, и та стала горячей; впервые в жизни испытала чувство здорового голода и вот теперь обнаружила, что значит почувствовать жалость к другому человеку. Мэри выздоравливала.

Но, прислушиваясь к ветру, она вдруг стала различать и какой-то другой звук. Она не понимала, что это, потому что поначалу почти не выделяла его из шума ветра. Звук был странным – как будто где-то плакал ребенок, а ветер и сам иногда выл, как ребенок, но в конце концов госпоже Мэри стало ясно, что звук идет изнутри дома, а не снаружи. Издалека, но изнутри. Она повернулась к Марте.

– Слышишь? Как будто кто-то плачет, – сказала она.

Марта вдруг смутилась.

– Нет, – ответила она. – Это ветер. Иногда он воет так, будто кто-то заблудился на пустоши и плачет. Ветер вообще по-разному может завывать.

– Да ты прислушайся, – настаивала Мэри. – Это здесь, в доме, в конце одного из тех длинных коридоров.

В этот момент где-то внизу как будто открылась дверь, потому что сильно потянуло сквозняком, и дверь комнаты, в которой они сидели, с треском распахнулась. Обе они от испуга вскочили на ноги, порывом воздуха задуло свечи, и плач донесся до них из дальнего коридора отчетливей, чем прежде.

– Вот! – воскликнула Мэри. – Я же тебе говорила! Кто-то плачет. И это не взрослый человек.

Марта бросилась к двери, прикрыла ее и заперла на ключ, но прежде чем она это сделала, они обе услышали звук со стуком захлопнувшейся где-то в конце коридора другой двери, после чего наступила полная тишина, даже ветер на несколько мгновений перестал «уландать».

– Это был ветер, – упрямо повторила Марта. – А если не он, так крошка Бетти Баттеруорт, судомойка. У нее сегодня весь день зуб болел.

Но Мэри почувствовала тревогу и неловкость в ее словах и очень пристально взглянула на нее. Она не поверила Марте.

Глава VI. «Там кто-то плакал… плакал!»

На следующий день на землю обрушился шквальный ливень, и когда Мэри выглянула в окно, пустошь была почти скрыта за пеленой серого тумана и облаков. О том, чтобы выйти на прогулку, не могло быть и речи.

– Что вы делаете дома, когда идет такой дождь? – спросила она у Марты.

– Главное – стараемся не путаться друг у друга под ногами, – ответила та. – Нас сразу становится так много! У нашей матеньки добрый нрав, но даже она не выдерживает. Старшие уходят в хлев и там играют. Дикону, тому мокрядь нипочем. Он все одно выходит, как будто там солнце светит. Говорит, что в дождь видит все таким, каким оно не бывает в хорошую погоду. Раз в сильный ливень нашел лисьего щенка, почти утонувшего в своей норе, и притащил его домой за пазухой, чтоб тот не замерз. Лисицу-мать застрелили поблизости, нору затопило, и весь остальной помет утонул. Теперь лисенок у нас живет. А в другой раз нашел почти потонувшего ворона и приручил. Его зовут Сажа, такой он черный, и он везде прыгает и летает за Диконом.

Прошло то время, когда Мэри возмущала непринужденная болтовня Марты. Она даже стала находить ее занятной и жалела, когда Марта замолкала или уходила. Истории, которые рассказывала ей айя, когда она жила в Индии, были совершенно непохожи на Мартины истории о доме среди пустоши, вмещающем четырнадцать человек, живущих в четырех маленьких комнатах и никогда не наедавшихся досыта. Дети, судя по всему, толклись в нем и сами себя занимали, как выводок добродушных щенков колли. Больше всего Мэри интересовали мать и Дикон. Когда Марта рассказывала о том, что сказала или сделала «матенька», это всегда действовало успокаивающе.

– Если бы у меня был ворон или лисенок, я бы могла с ним играть, – сказала Мэри. – Но у меня никого нет.

Марта посмотрела на нее растерянно.

– Ты вязать умеешь? – спросила она.

– Нет, – ответила Мэри.

– А шить?

– Нет.

– А читать?

– Это умею.

– Тогда почему бы тебе что-нибудь не почитать? Или не поучиться немного письму? Ты уже достаточно большая, чтобы самой учиться по книжкам.

– Нет у меня никаких книг, – ответила Мэри. – Те, что были, остались в Индии.

– Жалко, – сказала Марта. – Если б миссис Медлок разрешила тебе пойти в библиотеку, там этих книжек навалом.

Мэри не спросила, где находится библиотека, потому что внезапно ей в голову пришла новая идея. Она решила, что сама найдет ее. Насчет миссис Медлок она не беспокоилась – та всегда сидела внизу, в своей удобной гостиной. В этом странном доме люди вообще редко встречались друг с другом. Собственно, и встречаться-то было не с кем, кроме слуг, а когда хозяин отсутствовал, те вольготно проводили время внизу, в огромной кухне, увешанной сверкающей медной и оловянной посудой, и в просторной людской, где ежедневно по четыре-пять раз обильно трапезничали и устраивали себе шумные развлечения, если миссис Медлок не было поблизости.

Мэри кормили исправно, по расписанию, и Марта прислуживала ей за столом, но никому не было до нее никакого дела. Миссис Медлок наведывалась к ней каждый день или раз в два дня, но никто не интересовался, чем она занимается, и не говорил ей, что делать. Она предполагала, что в Англии именно так принято обращаться с детьми. В Индии айя находилась при ней неотлучно, следовала за ней повсюду и служила ей верой и правдой. Ее присутствие зачастую даже утомляло Мэри. Теперь никто за ней не ходил, и она училась одеваться сама, потому что, если она желала, чтобы Марта подавала ей вещи или помогала их надевать, та смотрела на нее, как на дурочку-неумеху.

– Ты в своем уме? – сказала она ей однажды, когда Мэри стояла и ждала, чтобы Марта надела ей перчатки. – Наша Сьюзен-Энн вдвое сообразительней тебя, хотя ей всего четыре года. Иногда кажется, что у тебя мозги набекрень.

После этого Мэри целый час хранила недовольную мину, но это заставило ее взглянуть на некоторые вещи по-новому.

Тем утром, после того как Марта последний раз раздула угли в камине и ушла вниз, она, минут десять глядя в окно, размышляла над новой идеей, которая пришла ей в голову, когда она услышала о библиотеке. Сама по себе библиотека не очень ее интересовала, потому что она не была большой любительницей чтения, но упоминание о ней снова навело ее на мысль о сотне комнат, запертых на ключ. Интересно, действительно ли они заперты и что она обнаружит, если ей удастся проникнуть в какую-нибудь из них? Неужели их действительно сто? Почему бы ей не пройтись и не проверить, сколько дверей она насчитает? В такой день, когда на улицу не выйдешь из-за дождя, это будет каким-никаким занятием. Ее никогда не учили спрашивать разрешения что-либо сделать, и для нее не существовало никаких авторитетов, поэтому ей бы и в голову не пришло спросить у миссис Медлок, можно ли походить по дому, даже если бы она с ней встретилась.

Открыв дверь, Мэри вышла в коридор и пустилась в странствие. От этого длинного коридора отходило много других, в конце концов он привел ее к короткому лестничному маршу; поднявшись по ступенькам, девочка очутилась в еще одном коридоре, тоже заканчивавшемся лесенкой. И повсюду – двери, двери, двери… А на стенах – картины. На некоторых были изображены темные странные пейзажи, но чаще всего встречались портреты мужчин и женщин в причудливых величественных костюмах из шелка и бархата. В одной галерее все стены занимали такие портреты. Мэри и представить себе не могла, что в доме их может быть так много. Медленно двигаясь вдоль этой галереи, она разглядывала лица, которые как будто тоже глазели на нее. Ей казалось, что все эти люди недоумевали: что делает в их доме маленькая девочка из Индии? На некоторых портретах были изображены дети – маленькие девочки в пышных шелковых платьях, доходивших до пола и колоколом стоявших на своих кринолинах, и мальчики с длинными волосами, в костюмах с рукавами-буфами, кружевными воротниками или нарядными рюшами вокруг шеи. У детских портретов она всегда задерживалась, ей доставляло удовольствие гадать, как звали этих детей, куда они подевались и почему так странно одеты. Была среди них одна чопорная некрасивая девочка, чем-то похожая на нее. Одетая в зеленое парчовое платье, на пальце она держала зеленого попугая, а в ее остром взгляде сквозило любопытство.

– Где ты теперь? – вслух обратилась к ней Мэри. – Вот бы ты оказалась здесь.

Наверняка ни одной другой девочке не доводилось так странно проводить утро. Казалось, что во всем этом необъятном замысловато построенном доме нет никого, кроме нее самой, маленькой девочки, бродящей вверх-вниз по лестницам, по широким и узким коридорам, по которым, как ей казалось, до нее никто не ходил. Раз в доме столько комнат, кто-то должен был когда-то в них жить, но кругом царила такая пустота, что в это не верилось.

Только поднявшись на второй этаж, Мэри попробовала поворачивать дверные ручки. Все двери оказались заперты, как и говорила миссис Медлок, но после многих безуспешных попыток одна из них поддалась. В первый момент Мэри даже испугалась, почувствовав, что ручка поворачивается без труда, а когда она толкнула саму дверь, та медленно и тяжело отворилась. Массивная дверь вела в просторную спальню. Ее стены были украшены расшитыми драпировками, повсюду стояла инкрустированная мебель, какую она видела в Индии. Широкое окно с освинцованными стеклянными панелями выходило на пустошь, а над каминной полкой висел еще один портрет той самой чопорной некрасивой девочки, которая смотрела на Мэри с еще большим любопытством.

«Может, она когда-то спала здесь? – подумала Мэри. – Она на меня так смотрит, что делается не по себе».

После этого Мэри открывала другие двери, еще и еще, насмотрелась на такое количество комнат, что даже устала, и, хотя не считала их, начала верить, что их действительно сто. Во всех висели старинные портреты или ковры, на которых были вытканы чудные сцены. Почти в каждой она находила необычные предметы мебели и диковенные орнаменты.

В одной комнате, которая выглядела, как дамская гостиная, висели портьеры из вышитого бархата, а в застекленном шкафу стояло около сотни маленьких слонов из слоновой кости. Они различались по размеру, у некоторых на спинах высились паланкины и сидели погонщики. Были довольно большие слоны и совсем маленькие, которые казались слонятами. Мэри видела резные фигурки из слоновой кости в Индии и знала о слонах все. Открыв шкаф, она встала на ножную скамеечку и довольно долго играла со слониками, пока ей в голову не стукнуло, что она ушла далеко от собственной комнаты и точно не знает, где находится.

– Боюсь, я опять повернула не туда, – сказала она, остановившись в конце короткого коридора с ковром на стене, – и теперь не знаю, куда идти. Как тут тихо!

Как только она это произнесла, тишину нарушил какой-то звук. Он походил на плач, но не совсем такой, как тот, что она слышала накануне вечером; это было капризное детское нытье, которое скрадывали стены.

– Сейчас он ближе, чем вчера, – сказала Мэри, сердце ее учащенно забилось. – И это действительно плач.

Она случайно оперлась о ковер, возле которого стояла, и отскочила в испуге назад: ковер прикрывал дверь, та открылась от ее прикосновения, и Мэри увидела за ней еще один коридор, по которому шла миссис Медлок со связкой ключей в руке, вид у нее был очень сердитый.

– Ты что тут делаешь? – грозно спросила она и, схватив Мэри за руку, потащила ее прочь. – Что я тебе говорила?

– Я свернула не за тот угол, – объяснила Мэри. – Не знала, куда идти, и услышала чей-то плач.

В этот момент она почти ненавидела миссис Медлок, но в следующий возненавидела ее еще больше.

– Ничего подобного ты не слышала, – заявила экономка. – Сейчас же отправляйся в свою детскую, или я надеру тебе уши.

Продолжая держать девочку за руку, она потащила ее, подталкивая, по одному коридору, затем по другому и втолкнула в детскую.

– А теперь сиди там, где тебе велено сидеть, иначе я тебя запру. Лучше бы хозяин нанял тебе гувернантку, как собирался. За тобой нужен глаз да глаз. У меня других забот полон рот.

Она вышла, громко хлопнув дверью, а Мэри, побледнев от гнева, подошла к камину и уселась на коврик. Она не плакала, она скрежетала зубами.

– Там кто-то плакал…плакал…плакал! – повторяла девочка.

Она дважды слышала его и твердо вознамерилась все выяснить. Этим утром она уже много выяснила. Ей казалось, что она совершила долгое путешествие, по крайней мере, было чем занять себя: она поиграла со слониками и увидела серую мышь с ее выводком в гнезде, устроенном в бархатной подушке.