Робинзоны космоса. Бегство Земли

Запасы продовольствия, пополненные за счет трофеев из подвалов замка, полностью обеспечивали нас на десять земных месяцев. Мы оказались в умеренном поясе Теллуса, в области вечной весны, и, если бы пшеница прижилась в этом климате, могли рассчитывать на несколько урожаев в год. В долине было достаточно пахотной земли; нам должно было хватить ее до тех пор, пока население заметно не увеличится. К тому же почва Теллуса выглядела плодородной.

Мы отремонтировали множество домов и уже не ютились в прежней тесноте. Школа снова работала. Совет заседал теперь в большом металлическом ангаре. Здесь Ида властвовала над архивом, и здесь я обычно находил Бельтера, когда он бывал мне нужен. Мы составляли кодекс – основу нашего законодательства, стараясь по возможности не отходить от привычных на Земле норм, лишь упрощая их и приспосабливая к новым условиям. Эти законы действуют до сих пор. Кроме архива, в том же ангаре помещались зал собраний и библиотека.

Обе железные дороги – от шахты и от глиняного карьера – действовали нормально, завод работал по мере необходимости, выполняя наши заказы. Мы все были заняты, потому что рабочих рук не хватало. Жизнь в деревне кипела! Она напоминала скорее оживленный земной городок, чем одинокое селение на неведомой планете, затерянной в пространстве или, может быть, даже среди пространств. Выпали первые здешние дожди – грозные ливни, затянувшиеся дней на десять. Настали первые темные ночи, пока еще очень короткие. Трудно описать, что я почувствовал, когда впервые разглядел созвездия, которым суждено было стать нашими навсегда!

У членов совета вошло в привычку собираться для полуофициальных бесед в деревенском доме моего дяди либо, чаще, у него же в доме при обсерватории, который к тому времени отремонтировали. Там мы встречали Вандаля и Массакра, корпевших вместе с Бреффором над изучением гидр, там я видел Мартину, Бевена с женой, своего брата, а иногда и Менара, когда его удавалось оторвать от вычислительной машины. Если на официальных заседаниях, где решались практические вопросы, всем заправлял Луи, то здесь, где больше говорили о науке и философии, признанным главой нашего кружка благодаря своей колоссальной эрудиции был мой дядя. Изредка брал слово Менар, и каждый раз мы поражались глубине мыслей, которые высказывал этот маленький человечек с козлиной бородкой. У меня сохранились об этих встречах самые светлые воспоминания, потому что именно тогда я по-настоящему узнал и оценил Мартину.

Как-то вечером я поднимался к обсерватории в чудесном настроении; в трех километрах от мертвой зоны, уже на почве Теллуса, мне удалось обнаружить на дне лощины первоклассную железную руду. Собственно, нашел ее не я, а один из моих людей, который принес мне кусок руды и спросил, что это такое. Но какая разница? На повороте дороги мне повстречалась Мартина.

– А вот и вы! Я как раз спускалась за вами.

– Я что, опоздал?

– Нет, остальные еще в обсерватории, где Менар рассказывает о новом открытии.

– И однако, вы пошли меня встречать? – проговорил я, немало польщенный.

– О! Невелика заслуга. Просто мне там неинтересно, так как именно я его, это открытие, и сделала.

– И что же вы открыли?

– Ну если в общих чертах…

В тот день я так ничего и не узнал. Мартина подняла глаза – да так и замерла с открытым ртом и округлившимися от ужаса глазами.

Я обернулся: прямо на нас пикировала гигантская гидра! В последний момент я все же сумел овладеть собой, толкнуть на землю Мартину и упасть рядом с нею. Гидра едва нас не задела, но все же пронеслась мимо. По инерции она пролетела еще метров сто, прежде чем смогла развернуться.

В один прыжок я вскочил на ноги:

– Бегите к деревне! Там вдоль дороги деревья, спрячьтесь под ними!

– А вы?

– А я займусь ею. Мне, возможно, удастся снять ее из револьвера…

– Нет, я остаюсь!

– Бегите же, бога ради!

Но бежать было уже поздно. И я знал, что мне с моим револьвером вряд ли удастся убить чудовище. Рядом в скале была расщелина. Я силой столкнул туда Мартину и заслонил ее своим телом. Прежде чем гидра выбросила свое жало, я выстрелил пять раз подряд; должно быть, пули попали в цель, потому что чудовище заколебалось в воздухе и отлетело немного назад. У меня оставались еще три патрона и нож, длинный шведский нож, всегда острый как бритва. Гидра повисла напротив нас, ее щупальца извивались, словно щупальца спрута, и шесть глаз смотрели на меня тускло и зловеще. По легкому сокращению конуса гидры я понял, что сейчас она метнет жало.

Выпустив последние три пули, я нагнул голову и с ножом в руке бросился к чудовищу. Мне удалось проскользнуть между щупальцами, ухватиться за одно из них. Боль от ожога была ошеломляющей, но я повис на гидре всем телом; она метнула жало в Мартину, промахнулась от моего толчка и расщепила роговое острие о скалу. Прижавшись к боку гидры, я кромсал ее ножом. Что было потом, я уже плохо помню. Помню свою нарастающую ярость, помню лохмотья омерзительного мяса, хлещущие меня по лицу, потом почему-то земля ушла у меня из-под ног, падение, удар – и все.

Очнулся я уже в постели, в доме дяди. Надо мной хлопотали Массакр и мой брат. Мои руки были красными и вздувшимися, левую сторону лица пронзала стреляющая боль.

– Как Мартина? – спросил я.

– С ней все в порядке. Легкое нервное потрясение, – ответил Массакр. – Я дал ей снотворное.

– А со мной?

– Ожоги, вывих левого плеча. Вам повезло. Вас отбросило метров на десять, и, если не считать плеча, вы не получили ни единого серьезного ушиба. Удар смягчили кусты. Плечо я вам вправил, пока вы были без сознания, – потому вы и очнулись. Максимум недели через две все пройдет!

– Две недели! Но у меня столько дел! Я только что нашел железную руду…

Резкая боль пронзила мои руки.

– Скажите, доктор, у вас ничего нет против этого яда? Жжет просто-таки нестерпимо.

– Минут через пять вы почувствуете себя уже лучше: я наложил успокаивающую мазь.

Дверь распахнулась настежь, и в комнату ворвался Мишель. Он бросился ко мне с протянутыми вперед руками, но, увидев, что мои забинтованы, остановился:

– Доктор, что с ним?

– Пустяки!

– Ах, старина, старина! Если бы не ты, моей сестре пришел бы конец!

– Ты же не хотел бы, чтобы я позволил этому летающему спруту, ошибившемуся в выборе пищи, сожрать нас? – попытался пошутить я. – Кстати, он мертв?

– Мертв? Еще бы! Ты разорвал его в клочья! Ах! Я даже не знаю, как мне тебя отблагодарить…

– Не беспокойся! На этой планете у тебя еще будет возможность отплатить мне тем же.

– А теперь, – прервал нас Массакр, – пусть больной уснет. Сейчас его, вероятно, начнет лихорадить.

Все покорно направились к выходу. Когда Мишель был уже у порога, я попросил его:

– Пришли ко мне завтра утром Бельтера.

Почти тотчас же я забылся беспокойным сном, из которого вышел через несколько часов обессиленным, но зато без малейших признаков лихорадки. Потом я снова безмятежно уснул и проспал часов до одиннадцати следующего дня. Руки и лицо болели уже гораздо меньше. Рядом, на стуле, согнувшись вдвое, спал Мишель.

– Он просидел тут всю ночь, – раздался голос моего брата, появившегося в дверях. – Как себя чувствуешь?

– Лучше, намного лучше! Как думаешь, когда я смогу встать?

– Массакр сказал, что дня через два-три, если жар не вернется.

Позади Поля с подносом, на котором стоял дымящийся кофейник, внезапно возникла Мартина:

– Завтрак для Геракла! Доктор сказал, что он может поесть!

Она поставила поднос, помогла мне сесть, подложив под спину подушки, и на мгновение коснулась моего лба губами.

– Это все, чем я могу вас отблагодарить! Подумать только: если бы не вы, я бы сейчас была бесформенным трупом. Брр!

Она потрясла Мишеля за плечо:

– Вставай, братец! Тебя ждет Луи.

Мишель поднялся на ноги, зевнул и, осведомившись о моем самочувствии, ушел вместе с Полем.

– Луи тоже обещал днем зайти. А теперь, господин Геракл, я вас покормлю.

– Почему Геракл?

– Черт возьми! Когда сражаются врукопашную с гидрами…

– А я-то думал, что это из-за моего авантажного телосложения, – проговорил я с деланой обидой.

– Прекрасно. Раз вы шутите, значит скоро поправитесь.

Она накормила меня как ребенка, затем заставила выпить чашку кофе.

– Кофе просто восхитительный! – похвалил я.

– Я рада – сама готовила. Но только представьте: даже за какой-то несчастной порцией кофе пришлось обращаться в совет! Теперь он проходит у нас как лекарство.

– Боюсь, придется нам отвыкать от кофе. Вряд ли на Теллусе есть кофейные деревья. Но это еще полбеды, а вот как быть с сахаром?..

– Полноте! Найдем какое-нибудь сахароносное растение! А не найдем – в деревне остались ульи. Будем есть мед, как в старину.

– Да, но если на нашем клочке Земли есть цветы, то на теллусийских растениях мы до сих пор не нашли ни единого.

– Будет видно. Ну а я оптимистка. У нас был всего лишь один шанс уцелеть из миллиарда, и все-таки мы уцелели!

Нашу беседу прервал стук в дверь: явилась неразлучная парочка – Анри и Ида.

– Пришли взглянуть на героя! – сказала последняя.

– Хо! Героя! Когда тебя загоняют в угол, героизм неизбежен!

– Вот уж не знаю, – заметил Анри. – Я бы, наверное, позволил себя съесть.

– Даже если бы с тобой была Ида?

– Что-что?

Я покраснел:

– Нет, я вовсе не это хотел сказать. Предположим, ты был бы там с Мартиной или с какой-нибудь другой девушкой…

– По правде сказать, даже не знаю.

– Ты просто клевещешь на себя! Впрочем, я вызвал тебя не для этих разговоров. Возьми двух парней, которые были со мной, и разведай поподробнее рудное месторождение. Принеси мне различные образцы. В тот день, когда мы нашли железо, было уже поздно и я не смог подробно осмотреть месторождение. Если оно окажется стоящим, постарайся сразу наметить удобную трассу для железной дороги. Но не забывай про гидр: оказывается, они не везде летают стаями, я в этом убедился! Они могут напасть и по две, и по три, так что ты лучше возьми человек десять охраны и грузовик. А как у вас, Ида, дело движется?

– Уже начала кодифицировать ваши декреты. Довольно интересно: прямо на глазах рождаются новые законы. Правда, ваш совет присвоил себе диктаторские полномочия.

– Надеюсь, это временно. Иначе пока нельзя! Что нового внизу, в деревне?

– Луи в ярости. Он нашел наблюдателей, которые пропустили вашу гидру, – это парни с третьего поста. А те оправдываются, говорят, что гидра была одна.

– Вот ведь мерзавцы!

– Луи предлагает их всех расстрелять!

– Ну это уж слишком. У нас и так людей мало.

Через пять дней, когда я впервые вышел из дому, опираясь на Мишеля и Мартину, мне рассказали, чем кончилось дело: ротозеев просто выгнали из охраны и приговорили к двум годам работы на шахте. Постепенно я поправился, и все вернулось в нормальную колею.

Мы проложили к рудному месторождению железную дорогу и построили примитивную домну. Руды – гематита – мы обнаружили не очень много, зато она оказалась богатой, да и на наши скромные нужды ее должно было хватить.

Первая плавка, несмотря на все знания Этранжа, прошла кое-как. Настоящего коксующегося угля у нас не было, поэтому чугун получился неважный, но все же мы его переварили в сталь. По совести говоря, на ближайшее будущее железа у нас было достаточно, и эту плавку мы поспешили выдать главным образом для того, чтобы испытать свои силы. Мы отлили рельсы и вагонные скаты.

Возле рудника построили каменные убежища, где рабочие могли укрываться в случае нападения гидр, а кабины паровозиков мы переделали так, что при случае в них можно было запереться наглухо.

Погода не менялась: казалось, здесь царит нескончаемая, очень теплая весна. «Черные ночи» постепенно удлинялись.

В обсерватории мой дядя и Менар открыли уже пять планет на внешних орбитах; на ближайшей к нам планете были обнаружены атмосфера и облака. Сквозь разрывы облачности можно было наблюдать моря и материки. Спектроскоп показал наличие кислорода и водяных паров. Наша соседка была примерно такого же размера, как Теллус, и имела два больших спутника. Удивительно, как глубоко сидит у нас в душе страсть без конца расширять свои владения! Даже мы, несчастные крохи человечества, неуверенные в завтрашнем дне, – даже мы обрадовались, когда узнали, что рядом с нами есть планеты, где смогут жить люди.

Недалеко от рудника мы для пробы распахали под защитой гарнизона около гектара теллусийской целины. Почва оказалась легкой, хорошо удобренной перегноем сероватых трав. Я немедленно приказал ее засеять различными сортами пшеницы, несмотря на протесты крестьян, которые твердили, что сейчас не время для сева. Мишелю пришлось целых полдня втолковывать им, что на Теллусе нет обычных времен года, а потому сеять или жать можно всегда и лучше это делать сейчас, чем потом.

Когда началась пахота, мы снова столкнулись с плоскими змеями вроде той, что обнаружили во время первой разведки. Но та была уже мертвой, а этих пришлось убивать. Крестьяне прозвали их гадюками, и это имя осталось за ними, хотя с земными гадюками у этих созданий не было ничего общего.

Длиной они были от пятидесяти сантиметров до трех метров. В сущности, их нельзя назвать ядовитыми, но они достаточно опасны: мощные полые зубы на нижней челюсти впрыскивают в жертву необычайно сильный пищеварительный сок, который разжижает ткани, вызывая своего рода гангрену, и, если помощь не оказать немедленно, дело может кончиться ампутацией или даже смертью. К счастью, эти крайне злобные и ловкие твари попадались нечасто. Одна укусила быка, который тут же подох, а другая – человека. Оказавшиеся на месте Вандаль и Массакр немедленно наложили жгут и ампутировали пораженную ногу. Это были единственные жертвы.

Вслед за растениями Теллус начали осваивать земные насекомые, в первую очередь – крупные рыжие муравьи, название которых я позабыл. Неподалеку от рудника Вандаль нашел целый муравейник! Муравьи с жадностью пожирали смолку, сочившуюся из серых растений, и размножались с удивительной быстротой. К тому времени, когда на опытном поле показались первые зеленые всходы, они уже кишели везде, легко расправляясь с маленькими насекомыми Теллуса, которые пытались бороться с пришельцами.

После бурного начала настали дни мира и тишины. Постепенно, понемногу мы преодолевали даже то, что казалось непреодолимым. Месяцы шли за месяцами. Мы собрали первый урожай, обильный на «земных» полях и просто великолепный на распаханном участке Теллуса. Похоже было, что пшеница акклиматизировалась на славу. Стада множились, но пастбищ пока хватало. Земные растения, по-видимому, были сильнее местных, и вокруг уже появлялись пятна смешанных степей. Странно было видеть, как знакомые наши травы окружают какой-нибудь пыльно-серый кустик с цинковыми листьями.

Лишь теперь, на досуге, я смог поразмыслить о самом себе. Сразу после катастрофы мной овладела растерянность, граничащая с отчаянием: я знал, что осужден на вечное изгнание, навсегда разлучен с друзьями, отрезан от них непреодолимой пропастью, которую не измерить никакими земными мерами. И я испытывал ужас перед неведомой планетой, населенной чудовищами. Затем необходимость немедленных действий: война с бандитами, организационная работа, ответственный пост министра, который мне навязали, – все это полностью захватило меня, и теперь я с удивлением замечал, что от прежних настроений не осталось и следа. Мной овладела жажда приключений, радостная и неутомимая страсть открывателя неведомых горизонтов.

Однажды я заговорил обо всем этом с Мартиной по дороге в обсерваторию; теперь она и Мишель бывали там лишь изредка, посвящая большую часть своего времени общественным работам и обучению молоденького пастуха Жана Видаля, у которого оказались блестящие способности. Я тоже преподавал ему геологию, Вандаль – биологию, а мой брат – историю Земли. Впоследствии Видаль стал крупным ученым и, как вы знаете, был избран вице-президентом республики. Но не будем забегать вперед.

– Подумать только, – говорил я Мартине, – что, когда мой кузен Бернар хотел взять меня в межпланетную экспедицию, я наотрез отказался под тем предлогом, что сперва, мол, должен доучиться. В действительности же я просто боялся! Я, который ради какой-нибудь окаменелости готов был пойти хоть на край Земли, испытывал настоящий ужас от одной лишь мысли о том, чтобы эту Землю покинуть! И вот теперь я на Теллусе – и весьма этому рад! Забавно, не так ли?

– У меня все еще забавнее. Я работала над диссертацией, в которой доказывала несостоятельность теории изогнутого пространства. И вот теперь получила красноречивое доказательство ее достоверности!

Мы прошли уже половину пути, когда взвыла сирена тревоги.

– Черт, опять эти мерзкие твари! В убежище!

Такие убежища от гидр стояли теперь почти всюду, и ближайшее было от нас метрах в тридцати. Мы припустили бегом, не думая о самолюбии, хотя на этот раз у меня, кроме ножа и револьвера, был с собой автомат. Заставив Мартину войти внутрь, я остался на пороге, изготовившись для стрельбы. Сверху покатились камешки, а следом за ними передо мной появилась черная фигура кюре:

– А, это вы, месье Бурна! Откуда летят гидры?

– С севера, полагаю. Сирена подала лишь один сигнал. Входите!

– Боже, когда же мы наконец избавимся от этих адских созданий?

– Боюсь, что не скоро. А! Вот и они! Входите, входите, вы же безоружны!

Высоко над нами появилось зеленое облачко. Совсем рядом с ним, но немного ниже в небе вспухли черные клубочки – разрывы ракет.

– Недолет! Ага! Вот так уже лучше!

Следующий залп угодил прямо в середину стаи, и через несколько секунд сверху начали падать клочья зеленого мяса. Оставив дверь полуоткрытой, я нырнул в убежище: даже после смерти гидры кожа ее причиняет жестокие ожоги.

В убежище Мартина беседовала с кюре, поглядывая в окошко с толстым стеклом. Гидры, словно сообразив, что в стае им оставаться опасно, пикировали группами по две-три штуки. Сквозь полуотворенную дверь я видел, как они вились над паровозом нашей узкоколейки; машинист в своей закрытой кабине был в безопасности. Внезапно я расхохотался: над паровозиком взвилась струя пара, и перепуганные гидры бросились врассыпную. Я все еще смеялся, оглядываясь вокруг. Внизу, в деревне, трещали выстрелы, и на площади, у колодца, уже валялось несколько сбитых гидр. Внезапно какая-то тень закрыла небо. Я прыгнул в убежище и захлопнул за собой дверь; гидра пролетела над самой крышей. Прежде чем я успел просунуть автомат в бойницу, она была уже далеко.

Вопль Мартины заставил меня вздрогнуть.

– Жан! Сюда, скорее!

Я бросился к окошку: к нам со всех ног бежал мальчик лет двенадцати, а за ним гналась гидра. До убежища оставалось еще метров полтораста. Несмотря на смертельную опасность, мальчишка, видимо, не растерялся: он бежал зигзагами, умело используя деревья, которые мешали его преследователю. Вся эта сцена мелькнула передо мной, как при вспышке молнии; в следующее мгновение я уже был снаружи. Гидра набрала высоту и теперь пикировала.

– Ложись! – закричал я.

Мальчик понял и прижался к земле; гидра промахнулась.

Я дал по ней очередь в десять выстрелов на расстоянии пятидесяти метров. Чудовище подскочило в воздухе и снова развернулось для нападения. Я вскинул автомат, взял прицел на тридцать метров; после второго выстрела ствол заклинило.

В чехле у меня был запасной ствол, но поставить его я бы уже не успел. Отбросив автомат, я выхватил револьвер. Гидра приближалась.

И тогда мимо меня пронесся, пыхтя, наш толстячок-кюре в своей развевающейся сутане. Так быстро он, должно быть, не бегал ни разу в жизни! Гидра спикировала, но кюре успел раскинуть руки, прикрыть малыша и принять смертоносный укол на себя…

За эти секунды я сменил ствол и с расстояния десяти метров выпустил очередь за очередью, пока мертвое чудовище не рухнуло на тело своей жертвы.

Я огляделся: других гидр поблизости не было, да и в деревне стрельба затихла; лишь высоко в небе плыло несколько зеленых пятен. С трудом освободил я труп кюре – один грамм яда гидры убивал быка, а чудовище зараз впрыскивало кубиков десять, если не больше! Мартина легко подняла мальчугана, потерявшего сознание, и мы пошли к деревне.

Жители опасливо отпирали забаррикадированные изнутри двери. Мальчик очнулся, и, когда мы его передали матери, он уже мог идти сам.

Я нашел Луи на площади, у колодца, – он был мрачнее тучи.

– Скверный день, – сказал он. – У нас тут двое убитых: Пьер Эвре и Жан Клод Шар. Не пожелали укрыться, чтобы удобнее было стрелять…

– Трое убитых, – проговорил я.

– Кто третий?

Я объяснил.

– Что ж, я не слишком люблю священников, но этот погиб смертью храбрых! Предлагаю устроить торжественные похороны всем погибшим сегодня.

– Поступай как хочешь. Им от этого легче не станет!

– Нужно поднять моральный дух. Слишком многие боятся, пусть мы и убили уже тридцать две гидры!

Из зала совета я позвонил дяде, чтобы он о нас не беспокоился. На следующий день состоялись похороны, на которых Луи произнес надгробную речь, прославляя героизм погибших.

Кладбище мы покинули с Мартиной и Мишелем. На полевой тропинке, куда мы свернули, чтобы сократить путь, нам попался труп гидры; огромная тварь длиной более шести метров, не считая щупалец, загромождала дорогу. Пришлось ее обойти. Мартина была бледна как мел.

– Что с тобой, сестричка? – спросил Мишель. – Опасность уже миновала.

– Ох, Мишель, мне так страшно! Этот мир слишком жесток к нам, слишком безжалостен! Эти зеленые чудовища всех нас убьют!

– Не думаю, – сказал я. – Наше оружие с каждым днем улучшается. Вчера, будь мы чуть более осторожными, все обошлось бы и вовсе без жертв. В сущности, мы здесь подвергаемся не бо́льшим опасностям, чем индусы с их тиграми и змеями…

– От змеиного яда помогают противоядия. А тигры… что ж, это тигры, звери, не слишком-то и отличающиеся от нас самих. Но эти зеленые полипы, которые переваривают тебя в твоей собственной коже… Ужас, просто ужас! Мне так страшно… – чуть слышно повторила Мартина.

Мы утешали ее как только могли, но, придя в деревню, увидели, что в утешении нуждается не одна она. Подъехал состав вагонеток с рудой, и машинист вышел поболтать с каким-то крестьянином.

– Тебе-то бояться нечего, – говорил тот. – Заперся в своей кабине, сидишь себе и в ус не дуешь… А мы… пока распряжем быков и забежим в убежище… нас эти твари успеют убить раз десять! И пусть воют эти сирены – они всегда воют слишком поздно! Клянусь тебе: как идти в поле, я теперь каждый раз молюсь! Только дома спокойно, да и то не слишком…

Подобных разговоров мы в тот день наслушались вдоволь. Слабину давали даже некоторые рабочие завода, хоть они и работали в укрытии. Если бы гидры нападали ежедневно, даже и не знаю, чем бы все это закончилось. Но, к счастью, до великой битвы они больше не появлялись, и мало-помалу напряжение ослабло, да до такой степени, что время от времени нам приходилось строго наказывать слишком беспечных наблюдателей.