Битва за Рим

Приняв оружие из рук почтительно склонившегося Витихиса, Теодорик взял его одной рукой за рукоятку, а другой за острие и согнул, как будто пробуя крепость широкого клинка. Едва заметное усилие сделала похудевшая рука больного, и толстая полоса закаленной стали звякнула и сломалась. Лезвие со звоном упало на пол, в руке же короля осталась рукоятка, которую он презрительно бросил к ногам изумленных аваров.

– Плохое же у вас оружие, – насмешливо произнес Теодорик. – Как видите, моим готам не придется вынимать мечей из ножен; сражаясь с вами голыми руками они справятся с вашими мечами. И помните, что внук мой – готский юноша и докажет сейчас, что они созревают раньше других… Аталарих, подойди сюда, сын мой… Вот эти дикари надеются, что тяжесть моей короны раздавит твою юную голову. Докажи им, что ты плоть от плоти Теодорика и по праву получишь в наследство его оружие… Возьми мое копье, сын мой, и покажи, что оно не слишком тяжело для твоих молодых рук.

Аталарих подбежал к деду. Его бледное лицо горело ярким румянцем. Никогда еще фамильное сходство с дедом не было так заметно, как в эту минуту душевного волнения, когда гибкая и стройная фигура юноши гордо выпрямилась, а в задумчивых, кротких глазах заблестело пламя одушевления. Без видимого усилия схватил он копье своего деда и с такой силой ударил острием по одному из тяжелых щитов, привезенных аварами в качестве почетного дара самому королю, что острие пробило железную окову щита, насквозь пронзив толстую буйволовую кожу, и глубоко вонзилось в резную дубовую колонну, поддерживающую свод приемной залы.

Бледная рука Теодорика ласково опустилась на красивую темнорусую голову внука. Гордая радость любящего деда смягчила на мгновение строгие черты короля. Но через минуту брови его снова грозно нахмурились.

– Вы видели, что царство готов не останется беззащитным после моей смерти… Ступайте и расскажите своим соплеменникам, что наследник Теодорика сумеет сохранить завоевания своего деда, сумеет и наказать дерзких разбойников, оскорбляющих его верных подданных.

По знаку Теодорика тяжелые двери большой приемной залы закрылись, скрывая короля и его приближенных от пораженных и притихших аваров.

Теодорик обернулся к Гильдебранду, не спускавшему глаз со своего повелителя.

– Подай мне кубок вина, Гильдебранд… Последний кубок я хочу выпить так, как пили наши прадеды… Спасибо, Гильдебранд. Из твоих рук принимал первый кубок юноша Дитрих много-много лет назад… Из твоих рук принимает теперь кубок старый Теодорик, король готов, император италийский… Благодарю тебя за верную службу, отец и друг мой… Пью за вечное благоденствие, за вечную славу моего любимого народа…

Медленно осушил Теодорик громадный турий рог, окованный серебром, и твердой рукой поставил его на мраморный столик. Затем он поднял глаза к небу. Лицо его медленно бледнело… Он схватился рукой за грудь и без крика, без стона упал в объятья своего старого оруженосца, медленно опустившегося на одно колено, поддерживая гордую голову в боевом шлеме, под золотой королевской короной.

Жуткая тишина воцарилась между присутствующими. Пораженные ужасом, они не смели шевельнуться, не смели верить тому, что случилось.

Но вот Аталарих взглянул на искаженное горем лицо старого Гильдебранда, по морщинистым щекам которого медленно катились крупные слезы, и с воплем отчаяния кинулся на грудь мертвого деда.

Великого Теодорика не стало… Осиротело могучее племя готов, так долго бывшее грозой всей Европы…

VIII

Смерть Теодорика Великого была событием безмерной важности для всего Древнего мира.

Прошло едва полстолетия с тех пор, как сказочный герой «Дитрих Бернский» спустился со швейцарских гор, вместе с целым племенем готов, по пути, уже не раз служившим то славянским, то германским, то гуннским племенам, и ринулся в Италию, в середине которой горел угасающий, но все же ярким блеском светившийся великий Рим, развенчанная Константином Великим столица Древнего мира.

Со времени перенесения столицы Римской, или «латинской» империи на Босфор, в новооснованную Византию, Вечный город Рим утратил свое первенствующее значение, но все же он оставался величайшим и богатейшим центром цивилизации, промышленности и торговли. Затем, когда наследники Константина Великого поделили между собой громадное государство, то Рим снова стал столицей Западно-Римской империи, пока юная Византия росла и крепла, постепенно превращаясь в Константинополь, ставший столицей Восточно-Римской империи, получившей название Византийской.

Мирное существование двух империй, двух императоров и двух столиц продолжалось недолго. В раздираемом интригами аристократов, восстаниями плебеев и набегами варваров Риме скоро не осталось потомков императора Константина. И вслед за тем возмущение легионов, давно уже набиравшихся из тех же племен, которых великое переселение народов толкало в Италию с целью грабежа римских провинций, вознесло на трон Августа и Константина гениального искателя славы и приключений – Одоакра Великого.

Смелый и талантливый вождь славянских племен, заброшенных великим переселением народов в плодородные долины Италии, Одоакр успел было укрепиться на троне Цезарей, но византийская хитрость погубила его.

Сознавая невозможность собственными силами бороться с мужественными выходцами из славянских земель, византийские императоры с калейдоскопической быстротой то свергаемые, то вновь утверждаемые постоянными дворцовыми интригами, призвали на помощь против молодого и крепкого славянского племени другое такое же племя – германское, вождем которого был Дитрих, или Теодорик… Началась борьба двух народов, двух религий, двух принципов: славянского и германского. Борьба длилась долго и окончилась убийством великого славянина, замаравшего руки великого германца…

А хитрые византийцы ликовали, видя, как их враги взаимно обессиливали друг друга. Расчет императора Зенона, одного из тончайших политиков древности, оказался правильным. Одного лишь не учел хитрый греческий интриган, овладевший престолом Константина Великого, а именно, честолюбия победителя, вождя готов. Победив Одоакра в качестве военачальника Византии, Теодорик не хотел отказаться от плодов своей победы и преспокойно остался в Италии, считая ее законной добычей своего меча. Противиться этому было некому… Ни у византийцев, ни у римлян не хватило для этого ни войска, ни смелости, ни энергии. Пришлось византийскому императору покориться неизбежному и признать совершившийся факт: воцарение германского короля готов на престоле Западно-Римской империи.

С тех пор прошел не один десяток лет. Великий Теодорик правил Италией как мудрый и справедливый монарх, стараясь примирить италийцев с готами и заставить побежденных забыть ужасы завоевания мягкостью, вдвойне удивительной в те суровые времена, когда народами и монархами признавалось только одно право – сила.

Теодорик сделал все, что было во власти человеческой, чтобы примирить непримиримое и слить воедино победителей и побежденных, готов и италийцев. И его могучей личности удалось сдержать враждующие стороны и придать вид солидной и крепко сплоченной державы противоестественному и насильственному союзу двух племен, двух религий, двух цивилизаций, двух принципов: германского – со стороны готов, латинского – со стороны римлян.

На взгляд поверхностного наблюдателя, империя Теодорика Великого была крепка и сильна не только храбростью народа-завоевателя, но и уважением окружающих племен и народов к вождю готов. Короли Франции, Бургундии и прочих земель гордились родством с Великим Теодориком и признавали его как верховного вождя всех германских государств. Но все это только казалось… Сам Теодорик лучше всех понимал опасность положения своего наследника.

Он знал, что римляне в душе своей продолжают считать его варваром и еретиком, а народ его врагом и притеснителем. Для гордых потомков древних римлян единственным законным монархом оставался император Восточно-Римской империи, и к Византии устремились все симпатии и помыслы латинян.

Со своей стороны, в Константинополе с нетерпением ждали смерти старого героя, которому никто не смел противостоять. Появлялся шанс свергнуть «постыдное иго» варваров и отбросить готов назад, туда, откуда они пришли, – в дикое отечество германских племен. Справиться с наследником Теодорика, казалось, нетрудно. Больной юноша и гордая слабая женщина, воспитанная полугречанкой, представлялись не опасными римским патриотам, заключившим тайный союз с византийским императором.

По всей вероятности, смуты и волнения начались бы немедленно после смерти Теодорика Великого, если бы его старый друг и верный слуга, ученый-историк Кассиодор, много лет бывший доверенным советником Теодорика, не принял заблаговременно нужных мер для того, чтобы сохранить спокойствие в стране.

Зная характер своих соотечественников, Кассиодор прежде всего позаботился объявить перемену правления как уже свершившийся и не встретивший нигде сопротивления факт. В то же время разосланы были уполномоченные по важнейшим городам и отдаленным провинциям, чтобы принять от населения клятву в верности новому королю Аталариху и Амаласунте, как правительнице, впредь до совершеннолетия ее сына. Эти же уполномоченные должны были объяснить италийцам, что новые правители будут так же милостивы к своим италийским подданным, как и покойный государь. Этого обещания оказалось достаточно для того, чтобы все благоразумные и мирные граждане предпочли спокойствие и порядок, позволяющие каждому жить и молиться, работать и богатеть как ему угодно, – несомненной и неизбежной смуте и треволнениям, разорительным для торговли, промышленности и земледелия. Для устрашения неспокойных элементов собраны были сильные отряды вооруженных готов, численность и воинственный вид которых могли и должны были заставить задуматься каждого, мечтающего перейти на сторону Византии.

В это же самое время в Византию отправлено было от имени молодого короля и правительницы чрезвычайное посольство с дружескими письмами, делавшее затруднительным и неловким для императора Юстина открытое нарушение договоров… по крайней мере на первое время.

После Кассиодора наибольшую услугу новому правительству готов оказал римлянин Цетегус, так неожиданно назначенный префектом Вечного города у постели умиравшего Теодорика.

Тело героя, создателя империи готов, еще не успело остыть, а Цетегус уже мчался обратно в Рим, обгоняя курьеров, развозящих манифесты правительницы.

Прежде чем кто-либо из римских граждан мог узнать о событиях в Равенне, вновь назначенный префект Рима успел сговориться с командующим дружинами готов, расквартированных в Риме и его окрестностях. На рассвете дружины эти уже были стянуты к Риму. В самом городе все исторические здания, как, например, сенат или громадный амфитеатр, в котором устраивались собрания римских граждан, были окружены сильными отрядами готской пехоты. Конница заняла главные площади и перекрестки, а многочисленные патрули не допускали формирования всегда опасных уличных скопищ.

Солнце еще не успело побороть утренний туман, ежедневно, в это время года, поднимающийся от волн Тибра, когда «отцы-сенаторы», приглашенные для чрезвычайного заседания, были уже в полном сборе. С удивлением узнали они две новости сразу: назначение Цетегуса Сезариуса на пост префекта, то есть генерал-губернатора Рима, и о вступлении Аталариха на престол своего великого деда. В искусной речи, полной недомолвок и многозначительных намеков, Цетегус сообщил о смерти Теодорика и о необходимости немедленно принести клятву его преемнику и правительнице-матери, «во избежание печальных недоразумений», могущих окончиться полной гибелью Вечного города. При этих словах взгляд Цетегуса скользнул в сторону, где между мраморных колонн роскошного портика синели плащи готских всадников и сверкали в лучах солнца копья пехотного отряда, занявшего все входы и выходы. Понять значение этого взгляда было нетрудно, и «отцы-сенаторы» его поняли.

Без малейшего колебания была произнесена клятва верности всеми присутствующими, среди которых находилось немало участников заговора, видевших Цетегуса в катакомбах и слышавших его пламенный призыв к борьбе с готами. Однако ни один из заговорщиков не протестовал против единогласного решения послать молодому королю и правительнице поздравления и подтверждение в верности им сената и города.

Презрительная усмешка скользнула по тонким губам нового префекта, когда он благодарил в немногих красивых фразах, от имени короля и готов, «верных и благородных» отцов Вечного города. После этого, прежде чем присутствующие успели опомниться от удивления, Цетегус быстро скрылся из сената.

Оставив почтенных сенаторов обдумывать все случившееся в здании, окруженном готскими войсками, получившими приказ всех впускать, но никого не выпускать, впредь до нового распоряжения Цетегуса, он сам направился к большому амфитеатру, выстроенному Флавиями, где уже волновалась громадная толпа легкомысленных и страстных «квиритов» – полноправных римских граждан, голоса которых попеременно превозносили консулов, диктаторов, императоров, республику, не исключая двух последних чужеземных завоевателей, Одоакра и Теодорика, взявших с боем корону Западно-Римской империи.

В длинной пламенной речи, мастерском образчике ораторского искусства, префект Рима объяснил важность нового политического положения, ярко освещая выгоды спокойствия и законности, водворенных Теодориком Великим, и красноречиво предупреждая об опасности и невыгоде волнений, разоряющих город и горожан. Перечисляя великие качества Теодорика и его геройские подвиги, Цетегус сумел растрогать легковозбудимую толпу южан. Доброта и справедливость покойного императора были всем известны, так же как и его привязанность к римлянам, его уважение к нравам, обычаям и верованиям латинян… Перечислив все эти общеизвестные качества Теодорика Великого, Цетегус искусно перевел речь на его преемников. По его словам, Аталарих и правительница, внук и дочь монарха, по своему воспитанию, по вкусам и убеждениям больше чем наполовину латиняне. Что Рим для них вторая родина, а звание римских граждан – высшая честь.

Это выражение он, Цетегус, не раз сам слышал из уст правительницы.

Хитрый политик, знающий безграничное тщеславие римлян и умело использующий слабости человеческие для достижения своих целей, добился своего – народ ответил на его сообщение шепотом одобрения.

В заключение своей двухчасовой речи префект пообещал гражданам щедрую раздачу денег и продовольствия, а также семидневные представления во всех цирках. Тем самым он решил отпраздновать не только свое назначение, но и воцарение нового правительства, глава которого, Амаласунта, гениальная дочь великого Теодорика, дорожит славой латинского поэта более, чем золотой короной германской принцессы. Громовое «ура!» перекрыло голос искусного оратора. Пылкие и увлекающиеся южане совершенно искренне клялись в верности Аталариху и его матери и благословляли память великого Теодорика.

Но громче и чаще всего слышались крики восторга по адресу префекта Рима, внезапно ставшего любимцем праздной и жадной черни, требующей только двух вещей: хлеба и зрелищ…

И лишь теперь, упрочив признание Аталариха народным согласием, дозволил Цетегус выпустить «отцов-сенаторов» из временного их заключения.

Пока удивленные, негодующие, безразличные или учитывающие возможные выгоды случившегося сановники, волнуясь и спеша, покидали здание сената, человек, вызвавший это волнение, заперся у себя в кабинете и начал писать правительнице и Кассиодору о том, что было им сделано в Риме.

IX

Странной была жизнь и судьба Корнелия Цезаря Цетегуса… Он был потомком несметно богатого рода патрициев, основатель которого составил себе огромное состояние во времена Юлия Цезаря. Тот любил его сильно и открыто, так что люди, называвшие первого Цезаря отцом первого Цетегуса, очевидно, были правы. Как бы то ни было, но память Юлия Цезаря была священна в роду римских патрициев, последним потомком которых оставался Цетегус Сезариус.

Получивший наилучшее по тому времени образование, не по летам развитой и необычайно даровитый, юноша быстро усвоил себе все, чему можно было научиться в школах Рима, Афин и Александрии. Юридические науки давались ему так же легко, как и философия, история и искусство. Все это вместе, или по очереди, одинаково сильно увлекало, и так же одинаково быстро утомляло его, не давая удовлетворения горячей душе и пылкому уму молодого патриция, разбив последние остатки религиозных верований в его сердце.

По окончании обычных в то время для знатных патрициев путешествий Цетегус исполнил волю отца и поступил на государственную службу. Он быстро пошел в гору и достиг высших должностей, доступных патрициям. И тут он внезапно и неожиданно для всех бросил службу, не давшую достаточного простора его ненасытному честолюбию. Ему стало противно быть одним из колесиков сложной административной машины, которая служила варварам.

К счастью для Цетегуса, настоящая причина его отставки осталась никому не известной. Его удаление от службы объясняли смертью отца, умершего как раз в это время. Необходимость осмотреть свои поместья и ознакомиться с хозяйством послужила для Цетегуса предлогом к длительному отъезду из Италии, во время которого он вел жизнь, полную приключений.

Не было страны, в которой бы не побывал молодой миллионер, не было города, где бы он не познал всех наслаждений, доступных безграничной фантазии и неисчислимому богатству, дозволенных и недозволенных, невинных и преступных.

Только железное здоровье и железное сердце могли безнаказанно вынести все излишества и наслаждения страсти, которым до пресыщения отдавался красивый римский богач в Европе, Азии, Африке, поочередно, жадно гоняясь за приключениями. Сегодня среди утонченной цивилизации древних столиц, завтра в глубине дикой природы и первобытных нравов неизвестных стран, населенных вандалами.

Целых двенадцать лет провел Цетегус вне Рима, удивляя всех встречающихся с ним, – одних своей безумной роскошью, других безудержной отвагой, третьих, наконец, безграничной разнузданностью и развращенностью. Когда же он решил наконец вернуться домой, возмужалым, сильным, прекрасным, как герои древних легенд, то римская аристократия приняла его с распростертыми объятьями. Высшее общество Рима надеялось на возобновление роскошных приемов в новом дворце, который начал строить Цетегус у подножья Капитолия, посреди небольшого, но тенистого сада.

Однако надежды римского общества не осуществились. Вилла Цетегуса оказалась маленьким, хотя и роскошно убранным домом, снабженным всеми удобствами для спокойной жизни ученого или художника, но отнюдь не для великолепных пиров и многолюдных собраний, на которые рассчитывали сограждане богатого патриция.

Пренебрегая светскими успехами, герой стольких романтических приключений – Цетегус удивил римское общество, выступив на литературном поприще, где добился таких же успехов, как и повсюду. Изданное им описание его путешествия имело шумный успех, вторично привлекая к Цетегусу внимание не только его сограждан, но даже императора италийского и его дочери, всегда покровительствующей поэтам и художникам и лично занимавшейся литературой.

Цетегуса пригласили ко двору Теодорика, в Равенну, где знаменитый историк и первый сановник при дворе короля готов почувствовал искреннее расположение к выдающейся личности римского патриция, которому сам Теодорик предложил опять поступить на государственную службу, на один из высших постов империи.

Вместо ответа Цетегус неожиданно исчез. В Риме, как и в Равенне, тщетно ломали головы, отгадывая, куда бы он мог скрыться и что было причиной столь загадочного исчезновения. Таинственное отсутствие его продолжалось несколько месяцев и осталось загадкой как для друзей, так и для врагов Цетегуса. Тщетно вынюхивали тому причины римские сплетники и сплетницы, которых в древности было не меньше, чем в наше время, тщетно пытались подкупать врагов Цетегуса. Никто не знал и не догадывался, где и как провел время своего отсутствия Цетегус. Известно стало одно обстоятельство: рыбаки беднейшего предместья Рима обнаружили еле дышавшего патриция за городом и, приведя в чувство, принесли его, опасно раненного, в свою убогую лачугу. Но где и кто его ранил, куда он девался по выздоровлении, – так и оставалось тайной вплоть до той поры, пока имя Цетегуса снова не привлекло внимание жителей Рима. На этот раз вести о нем донеслись с Севера, где на границе империи Теодорика началась жестокая и упорная война с гепидами, аварами и славянами.

С отборной дружиной, завербованной Цетегусом и оплаченной из его собственных средств, римский патриций дрался, как лев, и заслужил восторженные похвалы готского военачальника, удивить которого воинской доблестью было не легко, особенно римлянину. Забыв свое недоверие к латинянам, граф Витихис отдал в распоряжение Цетегуса сильный отряд готской конницы, с которой тот неожиданно появился перед одной из сильнейших крепостей гепидов и взял ее приступом, показав редкое искусство инженера и военачальника.

После падения этой крепости, Сирмиума, гепидам пришлось просить мира, который и был им дарован Теодориком. В день подписания мирного договора Цетегус бросил военную службу и снова начал странствовать по белу свету, пока наконец не вернулся на родину, где стал вести затворническую жизнь. Казалось, он решил доживать свой век разочарованным полуотшельником, ничего не делая и ни с кем не видясь, к немалому удивлению всех почитателей его разносторонних дарований. Но вдруг патриций снова исчез, правда, уже на короткое время, после чего и вернулся в Рим не один, в сопровождении юноши, почти мальчика, которого он намеревался усыновить.

Пока юный Юлиус Монтан оставался в доме богатого патриция, Цетегус изменял своим отшельническим привычкам. Он сблизился вновь с аристократическим обществом Рима, охотно принимая блестящую молодежь и друзей своего юного воспитанника, для которых богатый опытом, талантами и приключениями патриций являлся недосягаемым идеалом. Когда же этот воспитанник покинул своего воспитателя, отправившись, по обычаю времени, путешествовать в сопровождении целого штата педагогов, профессоров, вольноотпущенников и рабов, Цетегус снова прервал все сношения с обществом и заперся в своем доме, угрюмый, скучающий, ничем не занятый. Казалось, он окончательно решил доживать век одиноким мизантропом, досадливо отмахиваясь от новых знакомств, упорно избегая старых друзей, недоступный ни любви, ни дружбе, ни ненависти.

Не без труда удалось Рустициане и Сильверию привлечь его к участию в заговоре, организуемом против готов. Цетегус не скрывал того, что уступил просьбам архидьякона и вдовы Боэция просто от скуки, не веря в патриотизм своих соотечественников. Прекрасно зная вырождающихся римлян, изнеженных потомков древних героев, он относился свысока к политическим разглагольствованиям заговорщиков и равнодушно принял роль вождя, которая как бы само собой была ему отведена.

Теперь только, как представился случай испытать свое влияние, Цетегус внезапно почувствовал прилив честолюбия. Точно яркая молния прорезала темное облако, окружавшее его душу, скрывая от него самого ее бездонные глубины. Как-то сразу стало ясно Цетегусу, что все его странствования, попытки и начинания вызывались одним и тем же побуждением честолюбия… Быть первым всегда и везде, первым на любом поприще, удивляя, поражая и порабощая людей и обстоятельства, – вот что могло еще доставить наслаждение душе, пресыщенной всеми наслаждениями, всеми успехами. Цетегус понял, что на земле оставалась одна цель, которой стоило добиваться даже ему, – повелевать Римом.

Это идея… Но следующая мысль подстегнула ее: «Да, для этого стоит работать, жить и рисковать».

Молча приблизился Цетегус к великолепной мраморной статуе великого царя, подарившего свое изображение тому, кого весь Рим считал его сыном. Пристально взглянул Цетегус в мраморное лицо сказочного победителя.

Гордое сравнение шевельнулось в его мозгу. План, зарождавшийся в его голове, казался трудней, чем победа великого Юлия.

– У тебя были легионы героев, – бессознательно шептал гордый римлянин. – Я же один выхожу на борьбу… Ты был окружен римлянами, которые с восторгом признали тебя властелином, я же должен создать сначала свой народ, над которым хочу властвовать. Тебе, великий Цезарь, нужно было победить полчища варваров для того, чтобы добиться власти над римлянами, твоему же правнуку придется побеждать героев-готов для того, чтобы перевоспитывать изнеженных, слабых и робких потомков наших славных предков… Твои римляне были сыновьями Сципионов и Камиллов, мои же сограждане позабыли о славе своих предков и привыкли сносить удары кнута германских завоевателей… Безгранично трудна моя задача, но и безгранично заманчива. Я должен сначала уничтожить готов, затем перехитрить коварных византийцев, победить франков и победоносно пройти от Равенны до Византии, вернуться обратно в Рим через покоренный Париж… Исполнить эту великую задачу помешал тебе, о великий Цезарь, кинжал Брута… Мне не страшны заговорщики, которыми я распоряжаюсь так же, как и германскими варварами, неспособными понять душу истинного римлянина. Но ты, великий предок, ты бы понял меня и… одобрил бы мое намерение воскресить твой Рим из мертвых, пробудить древнюю заснувшую славу матери-родины… Взгляни на меня бессмертными очами, Юлий Цезарь, и скажи, что Цетегус Сезариус достоин носить твое имя уже потому, что он осмеливается пожелать то, о чем не посмеют даже мечтать обыкновенные смертные… Я же сознательно протягиваю руку к короне Западно-Римской империи, а затем, как знать, что может случиться… Быть может, правнуку Цезаря назначено судьбой объединить насильственно разъединенные половины Римской империи… Вот цель, ради которой стоит рисковать жизнью. В случае же неуспеха?.. Что ж с того… Останется слава, такой недосягаемой высоты… Не так ли, великий прадед?

Безжизненное лицо мраморного Цезаря не согрелось под жгучим дыханием честолюбивого потомка… Но кто бы узнал всегда спокойного и холодного Цетегуса по лихорадочно возбужденному лицу, которое в трепете страстного вдохновения прижималось пылающим к мраморной щеке своего великого предка?