Альманах «Истоки». Выпуск 15

Поэзия

Евгений Степанов

Поэт, прозаик, публицист, издатель. Родился в 1964 году в Москве. Окончил факультет иностранных языков Тамбовского педагогического института и аспирантуру МГУ им. М.В. Ломоносова. Кандидат филологических наук. Печатается с 1981 года. Публиковался в центральной периодике. Автор нескольких книг стихов, вышедших в России, США, Болгарии, Венгрии, Румынии, а также книг прозы и научных монографий. Главный редактор журнала «Дети Ра», газеты «Литературные известия» и портала «Читальный зал». Лауреат премии имени А. Дельвига «Литературной газеты» и премии журнала «Нева». Руководитель Союза писателей ХХI века и издательства «Вест-Консалтинг». Живёт в посёлке Быково (Московская область).

Так устроен белый свет

Так

 
Так устроен белый свет, горестно и негуманно:
У поэта денег нет, деньги есть у графомана.
 
 
Так устроен этот мир, что забыли волю Божью.
Мировой телеэфир переполнен наглой ложью.
 
 
Так устроена земля, что немало дней постылых,
Кровопийцы у руля, а солдаты спят в могилах.
 
 
Сколько раненых, калек! А в цене, как прежде, порох…
Так устроен человек – перемен не будет скорых.
 
 
Может быть, пройдут века – и наступят перемены.
А пока жизнь нелегка и проблемы неизменны.
 

2023

Что делать

 
Что было бетоном, то стало трухой.
Что было барьерами – стало мостами.
И самый хороший и самый плохой
Довольно легко поменялись местами.
 
 
Что делать? Лишь то, что не делать нельзя.
Любить, но давая по шее задирам.
Идти, не виляя и не лебезя
Пред суетным и неустойчивым миром.
 

2020, 2023

Топ-топ

 
Топ-топ… Из Библии в Коран
Прорыты длинные траншеи.
Ныряешь в озеро Кабан —
Выныриваешь в мутной Шпрее.
 
 
Топ-топ… Такой сопливый шкет…
Седой старпёр, забывший идиш…
Смотря в малюсенький айпед —
Увидишь то, чего не видишь.
 
 
Топ-топ… И я притопал в сеть,
Что жрёт меня, точь-в-точь волчара.
Топ-топ… Любовь и жизнь, и смерть.
И смерть, и жизнь. И всё сначала.
 

2013, 2023

В мире этом

 
Я забыл о ритмах городских,
Но, как прежде, тот ещё гулёна
И соображаю на троих
В коллективе ясеня и клёна.
 
 
Я не гений самбо и дзюдо,
Слава Богу, вообще не гений.
Я не помню, где скитался до
Нынешнего, прошлых воплощений.
 
 
Я не знаю, ждёт меня потом
Общество творца или прохвоста?
…В мире этом зыбком, непростом,
В самом деле, как-то всё непросто.
 

2020, 2022

Я бегу

 
Я бегу на всех парах в даль, откуда нет возврата.
Похоть грешную и страх вспоминаю виновато;
 
 
Холод-голод, рабский труд за горбушку и чекушку.
Вкупе с бесами берут ангелы меня на мушку.
 
 
Хронос, точно конвоир, по затылку бьёт прикладом.
Я бегу… Враждебный мир провожаю долгим взглядом.
 

2022

Будем жить

 
Веселушка-герла Мельпомена ублажает накаченный мозг.
И, счастливый, взирает блаженно на церквушки-мечети Христос.
 
 
И не верит, что жизнь, как солому, подпалить может чёрная масть,
И не верит, что гибельно в кому может Кама великая впасть.
 
 
Будем жить, будем кротцы, как дети. А затем улетим, а затем
На весёлой и звонкой планете обживать будем новый Эдем.
 

2012, 2023. Елабуга

Влодов

 
Жил поэт великий Влодов.
Рядом жил поэт Уродов.
 
 
Процветал поэт Уродов.
Горе мыкал нищий Влодов.
 
 
Но стихи остались Влодова —
Не Уродова.
 

2019

Мемуары

 
Помню, мы жили в общаге, пили какую-то дрянь,
Тощие, как доходяги, грызли, как гризли, тарань.
 
 
Помню, мы жили в подвале, помню бандитскую прыть.
Помню, меня убивали и не сумели убить.
 
 
Помню далёкие страны, помню и горечь, и мёд…
Помню, кричали бакланы ночи и дни напролёт.
 
 
Помню, я шёл по Бродвею. Помню, пришёл на Луну.
Я ни о чём не жалею, я никого не кляну.
 

2017, 2023

Песенка старого коммерсанта

 
Не взошёл на пьедестал, не богат, как Дерипаска.
Я ещё не начинал – а уже близка развязка.
 
 
Ничего-то я не смог; денег не давал на храмы,
И в журнале модном «Vogue» я не размещал рекламы.
 
 
Невезучий коммерсант, непутёвый точно Вертер,
У меня большой талант – жизнь свою швырять на ветер.
 
 
Ничего, я на плаву, жизнь – как ни грусти! – прекрасна.
Как могу – так и живу. Может быть – и не напрасно.
 

2012, 2023

Квадратная голова

 
Толпа, в компах бушует рынок
Мозгов, бурлит ашан телес.
И книжных глянцевых новинок
Лоснится виртуальный лес.
 
 
Глаза прилипли к монитору.
В башку влезает ловкий бред.
И можно приравнять к террору
Кровавый липкий Интернет.
 
 
И понимаешь поневоле,
Насколько пропасть глубока…
А можно выйти в чисто поле
И посмотреть на облака.
 

2018, 2023

Дача

 
Дача избегает городских заскоков.
Тихо – слышу сосен робкие шаги.
Над землёй летает бабочка-Набоков,
Вырастают флоксы-Хлебников-Айги.
 
 
Тихо – слышу эхо праведного праха.
Тихо – в спячке лихо – оживает прах.
И сидит на ветке маленькая птаха
И гипнотизирует будущего крах.
 

2018, 2023

Памяти Ахматовой

 
Что скрыто за фасадами гламура?
Об этом и не скажешь напрямки.
Когда б вы знали из какого сюра
Растут роскошные особняки!
 
 
Пускай растут! Не наше это дело.
А наше дело – сердце не беречь;
Что осенью листва прошелестела,
Оформить в человеческую речь.
 
 
А наше дело – суть, а не детали,
А наше дело – ручка и тетрадь;
Что по весне скворцы прощебетали, —
Пролепетать.
 

2020, 2021

На перекрёстках эпох

Наталья Божор

Эпоха Петра
А.Н. Толстой
Эссе

По своей масштабности, монументальности роман Алексея Николаевича Толстого «Пётр Первый» можно сравнить с «Войной и миром» Льва Николаевича Толстого. Картины В.И. Сурикова «Утро стрелецкой казни» (1881), «Меншиков в Берёзове» (1883) предваряют сцены романа.

 
…Природой здесь нам суждено
В Европу прорубить окно,
Ногою твёрдой стать при море.
Сюда по новым им волнам
Все флаги в гости будут к нам
И запируем на просторе.
 

Так написал Александр Сергеевич Пушкин в поэме «Медный всадник» об эпохе Петра.

Подобно Льву Толстому Алексей Толстой выступает великим психологом, блестящим знатоком жизни народа, народного языка.

Денисов рассказывал:

– В свой смертный час старец благословил нас, братьев, Семёна и меня, Андрея, быть в Выговской обители в главных. Причастил – и мы пошли. А келья его стояла поодаль, в ложбинке. Только отошли, глядим – свет. Келья в огне, как в кусте огненном… Из огня слышим – сладкогласное пение… Утром приходим – из-под пепла бежит ключ светлый… Мы над ключом срубчик поставили и голубок – для иконки…

Ключевые сцены романа – Стрелецкий бунт, Азовские походы, Великое посольство, битва при Нарве написаны поэзией.

«Государю моему, радости, царю Петру Алексеевичу… Здравствуй, свет мой, на множество лет»… – писала молодая царица Евдокия.

…На дворе – апрель. Берёзы, как в цыплячьем пуху, – зазеленели. Плывут снежные облака с синими донышками…

Уехал, голубчик, на Переяславское озеро… А то бы вместе говели, заутреню стояли бы… (Евдокия вспомнила курицу, – как ели её после венчания, – и про себя засмеялась).

Евдокия Лопухина разделила участь царевны Софьи. Вскоре после рождения царевича Алексея указом Петра Евдокия была выслана в Суздаль, в монастырь.

Любимая сестра Петра Наталья, воспитавшая царевича Алексея, целомудренна и скромна. Но и её крылом коснулась любовь…

Было это, как из сказки, что в детстве рассказывала на печи Санька – про царевну Несравненную Красоту… Иван-то царевич скакнул на коне выше дерева стоячего, ниже облака ходячего, под самое косящее окошко и сорвал у Несравненной Красоты перстень с белой руки…

Катерина… Кто она? Чужеземка, бывшая экономкой у фельдмаршала Шереметьева. Её именем Пётр назвал корабль. Паутинка, которую Пётр не смог разорвать.

По приказу царя Петра в Преображенское приехал Гаврила Бровкин с живописцем (иконописцем) Андреем Голиковым. Пётр велел Голикову написать портрет Катерины.

Замечателен Валтасаров пир. В танце Катерина неутомима.

– Иди с Катериной! – крикнула Наталья, сверкнула глазами на Гаврилу. Он вскочил, сбросил с плеч валтасарову шубу… Спина у Катерины горячая, податливая под рукой, ноги лёгкие, от кружения с её головы и плеч летели стручки гороха, вишнёвые ягоды… Анна и Марфа также завертелись, взявшись за руки.

На ковре перед свечами остался один Голиков… под свист флейты всё звучали вирши царевны про олимпийских богов… И плыла, плыла перед глазами нагая богиня на дельфине с чашей, полной соблазна…

Взятием в плен генерала Горна в сражении при Нарве Алексей Толстой обрывает роман.

Чем завершилась жизнь Петра? Как взошла на престол Екатерина? Почему бывший сподвижник Петра, опальный князь Александр Меншиков, отправился с семьёй в Берёзово? – об этом автор не пишет.

Грандиозная фигура Петра!

 
Красуйся, град Петров, и стой
Неколебимо, как Россия!..
 

2022

Книга в альманахе

Евгения Славороссова

«Примавера». Рисунок Алексея Кебадзе

Фамильные драгоценности

Памяти родителей

«Мальчик из Петрограда…»

 
Мальчик из Петрограда,
Девочка из Пятигорска,
Им обязательно надо
Встретиться. Это упорство
 
 
Мы называем Судьбою.
Ценны усилия эти…
Чтобы ценою любою
Я появилась на свете.
 

«Меня крестил в купли ледяной…»

 
Меня крестил в купли ледяной
Священник старый в церкви захолустной.
Метель кружила вихри надо мной,
Терзая песней, жалобной и грустной.
 
 
И мама меня по полю везла
На санках, и скрипели в такт полозья.
И душу охраняла ото зла
Звезда, что просияла на морозе.
 
 
Кто был зимой российскою крещён,
Её морозом, вьюгою и снегом,
Тот, может, будет Господом прощён
И пощажён косматым звёздным небом.
 
 
Ведь нету ей конца, как ни гляди,
Стране моей, страдающей и бедной,
Что в холод согревает на груди
Под белым снегом детский крестик медный.
 

«Звала меня ты нежно: «Детка»…»

 
Звала меня ты нежно: «Детка»,
Но это больше, чем родство,
Ведь я твой отпрыск верный, ветка,
Побег от корня твоего.
 
 
Душа, не умещаясь в тело,
Дерзала, мучилась, росла…
Такая я, как ты хотела,
И быть иной я не могла.
 

Мать и дочь

 
Когда слезами льются ливни,
Никто не может нам помочь.
Но нету связи неразрывней,
Чем эта связка – мать и дочь.
 
 
Мы – бесконечной цепи звенья,
Мы из неё не рвёмся прочь.
И в эстафету вдохновенья
Вступают смело мать и дочь.
 
 
Твоё живое продолженье,
Как в бурной юности – точь-в-точь.
О, это вечное движенье
К далёкой цели – мать и дочь.
 
 
Ведь в дочки-матери играя,
Мы боль не в силах превозмочь.
Но встретятся в воротах рая
Однажды снова мать и дочь.
 

«Как родилась я в Марьиной роще…»

 
Как родилась я в Марьиной роще,
В каменной чаще Москвы,
Так до сих пор быть настырней и проще
Не научилась, увы.
 
 
Вот и живу уроженкой окраин,
Вечно стою на краю.
Ведь, как умеем, мы выбираем
В жизни дорогу свою,
 
 
Эту тропинку в дебрях житейских,
Где заблудились давно,
Где отразится в струях Летейских
Странное наше кино.
 
 
Лес порубили – щепки летели,
Всё завалил бурелом.
Марьина роща, улицы те ли,
Цел ли тот дом за углом?
 
 
Эх, глухомань нашей гордой столицы,
Выросшей в сердце лесов,
Что отразилась тенью на лицах,
Эхом во тьме голосов.
 

«В сердце предместий, в раме окраин…»

 
В сердце предместий, в раме окраин,
С неба кроплённая градом и граем,
В Марьиной роще, где Марианной
Я рождена – непокорной и странной.
Так, пребывая меж адом и раем,
Мы за мгновение жизни сгораем.
В свет и тепло превращается пламя,
Рея невидимым нимбом над нами,
Звук всё невнятней, а жизнь непонятней.
Голубь возносится над голубятней,
И в наступающем мартовском мраке
Громко бродячие лают собаки.
Так в лабиринте тревожных окраин
Жизнь проживаем мы и умираем.
Впишет статистик огромные числа,
Но не постичь нам их тайного смысла,
Смысла, что движет душой и рукою
И не даёт ни минуты покоя,
Грозно толкая к любви или к мести —
В раме окраин, в сердце предместий.
 

Портреты предков

 
Жизнь не щадит никого и нисколько,
Душу мне мучит давнишнею болью —
Гордой графинечке, беленькой польке
Выпало тлеть на цыганских угольях.
 
 
Жизнь устанавливать любит порядки.
Горше отравы иная отрада.
Ссыльной изгнаннице, аристократке
Вздрагивать в цепких руках конокрада.
 
 
Лёгкой мазурки прощальная нота
Тоньше, чем трещина в тяжести свода.
Но под пятою железного гнёта
Бродит кибиток босая свобода.
 
 
Жизнь – режиссёр волевой и жестокий.
Только не зря постигаю отныне
Эти – в душе моей тёмной истоки
Воли цыганской и польской гордыни.
 
 
Пусть не уйти от бесплодных попыток,
Ведь суждены нам столицы и веси.
В смутной душе ощущаю избыток
Лени цыганской и шляхетской спеси.
 
 
Судьбы – в подброшенной к небу монете,
Решка с орлом в нескончаемом споре.
Жизнь объяснит мне премудрый генетик,
Век растолкует суровый историк.
 
 
Спорить не смею – учёные правы.
Только не вышло со мной ни черта бы,
Если б в высокую душу Варшавы
Вдруг не ворвался оборванный табор;
 
 
Если б не выслали вора за кражу;
Если б мелодия бального танца,
Вспыхнув, как трут, в фортепьянном пассаже,
Не превратилась бы в песню повстанца;
 
 
Если б во тьме, у земного предела,
В дикой Сибири, под вой урагана
Польки прохладное бледное тело
Не было брошено в пекло цыгана.
 

Фамилия

 
Благодаря своей фамилии
Искать мне славы ни к чему.
Летят воздушные флотилии
По небесам сквозь свет и тьму.
 
 
Ведут их лётчики забытые,
Что навсегда ушли с земли.
Сквозь самолёты их разбитые
Давно ромашки проросли.
 
 
Но не собьются стаи лёгкие
И невесомые, как сны.
А воздух наполняет лёгкие,
И слышен голос тишины.
 
 
От нашей славы и бесславия
Они свободны навсегда.
Томов стираются заглавия,
Но в вышине горит звезда.
 
 
Окликнуть их уже не в силе я —
Не различаю ничего…
Осталась в паспорте фамилия
От славы предка моего.
 

Авиатор

Харитону Славороссову

 
Мой незнакомый дед,
Мой предок легендарный,
Завидую судьбе
Твоей неблагодарной.
 
 
Не отыскать морщин
На пожелтелом фото.
О, лучший из мужчин,
Икар – дитя полёта.
 

Это было так: ты, упрямо хмурясь, подходил к своей машине – «этажерке».

Хрупкая конструкция напоминала воздушного змея, склеенного детьми.

Но чудо свершилось – она взлетела.

 
И ахала толпа,
Крестился люд, толкуя…
И капал пот со лба,
И рвался крик, ликуя!
 
 
Бесстрашный ангел мой
В бензине и мазуте,
От пошлости земной
Ты поднялся до сути.
 

Великий гонщик. Сумасшедший велосипедист. Скорость, скорость…

«Какой же русский не любит быстрой езды…»

Новый век набирает скорость. Всё быстрее, быстрее…

 
Молитву сотвори
За дерзостного брата.
Живой метеорит,
Душа огнем объята.
 
 
Падучая звезда,
О чём тебе молиться?
В день Страшного суда —
Сгореть или разбиться?
 

Космонавты начала века, не отделенные броней от стихии, а вбирающие её в свои легкие, неотразимые авиаторы в кожаных шлемах. Цветы, и музыка, и улыбки женщин.

И сообщения в газетах: «Сегодня утром произошла воздушная катастрофа…»

 
Ты в небесах пари,
Будь в вечности как дома,
Мой Сент-Экзюпери,
Мой предок незнакомый.
 
 
Жизнь – праздник без конца
И тяжкая работа.
…Не разглядеть лица
На пожелтелом фото.
 

Полёт

Роберту Бартини^[1]

 
Как на загадочной картине,
Что расплывается в слезах,
Я вижу мальчика Бартини
С мечтой безумною в глазах.
 
 
А сердца стук в моторном шуме
Замрёт и вздрогнет, как во сне…
Следит испуганный Фиуме
За странной птицей в вышине,
 
 
Чья тень над улочкою узкой
Кружит, как брошенный платок.
Взирает авиатор русский
На итальянский городок.
 
 
И, словно письма из конверта,
Летят по небу облака.
Не зря горит в глазах Роберто
Немой восторг ученика.
 
 
Как мальчик взять с собою просит,
Как прикрепляет к сердцу нить!
И свой вердикт Судьба выносит,
Что невозможно изменить…
 
 
Не избежать беды и боли,
Но всё равно: Да будет так!
А самолёт на синем поле,
Как рыцарей небесных знак.
 

Первая ласточка
Розина Феррарио^[2]

 
Девушка в небе, запах бензина,
Это небесная роза – Розина.
Сердце летящего аэроплана,
Милая девочка – гордость Милана.
 
 
Первая ласточка в небе весеннем…
Стала бы ты вознесеньем, спасеньем?
Гонки кончаются болью и взрывом…
Лишь в небесах жить возможно счастливым.
 

Кафе «Ротонда» 1914

Харитону Славороссову

 
Кафе «Ротонда» в роковом году.
Ещё не встала центра Помпиду
Дразнящая, кричащая громада.
И вряд ли кто предчувствовал беду
Над чашечкой густого шоколада.
 
 
И приставал назойливый мотив,
И огоньком горел аперитив,
И анекдоты слушались вполуха…
Но погибал в тоске Императив
Германского трагического духа.
 
 
А русский авиатор за столом,
Забыв про свой тяжёлый перелом,
Шутил, что он не зря сюда заброшен.
И растворялись в дымке за стеклом
И Эренбург, и Сутин, и Волошин.
 
 
Кафе «Ротонда» в гибельном году,
Как написал Рембо: «Сезон в аду»,
Но в ад ещё не открывались двери,
Лишь на Соборе корчились в бреду
Чудовищные каменные звери.
 
 
И авиатор кофе наливал,
С улыбкой Максу Линдеру кивал,
Сошедшему с экрана на минутку.
А лёгкий летний вечер навевал
Загадочность и грусть на проститутку.
 
 
Кафе «Ротонда» в голубом чаду,
Шампанское, шипящее во льду,
Глотал эстет с гримасой декаданса.
А он всё звал горючую звезду
В рыданиях цыганского романса.
 
 
Он ничего ещё не понимал
И, уходя по улице, хромал,
Но полон был полётами, как птица…
А Рок незримо меч свой поднимал,
И мир сверкал, чтоб через миг разбиться.
 

Родство

 
Гордец в черкеске с газырями,
Кому так браво козыряли,
Курчавясь чубом, казаки,
Мой тёзка, пишущий стихи,
(Виолончели звук щемящий)
Прищур мне подаривший пращур.
Но неустанно день за днём
Зачем я думаю о нём?
 
 
Зачем легко и скрупулёзно
Я представляю вечер звёздный,
Когда с церковного двора
Ушёл однажды в доктора
(Ещё не мысля про потомство),
Потом прославился по Томску
(О, рыцарь медицины, в бой!)
Дьячковский сын и прадед мой?
 
 
Зачем нашла я сходства столько
С собой и дочкой ссыльной польки
(Отец – цыган, кровь горяча),
Женой сибирского врача,
Что с пылом дерзким и скандальным
Сбежит с марксистом нелегальным
Прочь от надёжных стен и крыш
И эмигрирует в Париж.
 
 
Юнец одесский, руки в брюки:
Велосипеды, треки, трюки —
Азарт спортсмена, игрока
И взгляд бесстрашный свысока.
О, притяженье к небу! Выше!
Лишь авиатор небом дышит.
Он дал мне страсть тягаться с ним
И подарил свой псевдоним.
Лёт через Альпы, без стоянок…
Герой, любимец итальянок,
Сгорал звездой, скользил живой
По небу Первой мировой.
 
 
Но с рвеньем (пусть не аспирантским)
Зачем узнать, что был Сперанский,
Сей мощный ум в моей родне,
Что я ему и что он мне?
Но в фотографиях копаться,
Но ссылок, войн и оккупаций
Зачем будить былую боль,
Ища истоки чувств и воль?
 
 
Родительского древа ветки,
О, родичи, родные предки,
Зачем обязана судьбой
Всех вас всегда носить с собой?
Все ваши жизни и сюрпризы —
Как мне понятен риск актрисы:
«В Москву!» – решила в тишине,
А нежный инженер жене
Во всём послушен. Бунт и шалость!
Как это всё во мне смешалось —
Дороги, поезда, столбы,
Разрывы и узлы Судьбы.
 

Прабабкино зеркало

I.

 
Прабабкино зеркало,
Бездна времён,
Где явь тихо меркла,
И вспыхивал сон.
 
 
Упрямого детства
Таинственный страж,
Стеклянный дворец мой,
Старинный трельяж.
 
 
Былое картиной
Глядится из рам,
Ложась паутиной
На блеск амальгам.
 
 
В моём Зазеркалье
Души ипостась,
Как в сказочном зале,
Играет, троясь.
 

II.

 
Времён скоротечность
И льдистая мгла,
Пространств бесконечность
За створкой стекла.
 
 
Какие однажды
Найду там миры?
О, тайная жажда
Запретной игры!
 
 
Стеклянная влага,
Иллюзий вода.
О, тайная тяга
Проникнуть туда,
 
 
Где смутный, как отблеск
На том берегу,
Грядущего облик
Провидеть смогу…
 
 
Застыв без движенья
Часами могла
Ловить отраженья
За гранью стекла.
 

«Воспоминания детства воскресли…»

 
Воспоминания детства воскресли:
Девочка с книгой в прабабкином кресле,
Белые джунгли на зимнем окне,
Синие тени на бледной стене.
Небо срывается вниз снегопадом.
Девочка смотрит невидящим взглядом,
Словно бы зная уже, что вот-вот
Кто-то незримый её позовёт.
Длится снежинок таинственный танец,
И отражает ей зеркала глянец:
Снежной владычицы хладный венец,
Хмурого севера зимний дворец.
В страшные сказки влюблённое детство.
Кресло и зеркало – это наследство
Девочки с книгой от старых времён,
Грозных судеб и семейных имён.
Снег невесомо над миром витает.
Девочка с жадностью книгу читает,
А у стены зазеркальный двойник
Тоже к загадочной книге приник.
Тишь – только шёлковый шелест ресницы,
Снега полёт да шуршанье страницы.
И предо мной возникает, как встарь,
Странного детства волшебный фонарь.
И повторится до боли сердечной
В зеркале девочка с книгою вечной —
Из зазеркалья, из давнего дня,
Словно не видя, глядит на меня.
 

Памяти брата

 
Мир без тебя так безнадёжно пуст.
Хоть полон света, страсти, упоенья…
Читают пусть в церквах сорокоуст,
Чтоб дал Господь тебе упокоенье.
 
 
Как боль чиста, как боль моя остра!
Но обретеньем стала вдруг утрата:
Теперь ты понял – ближе всех сестра,
Теперь я знаю – нет дороже брата.
 
 
Кого винить? Да некого винить.
Хоть горький плач из горла так и рвётся…
Но наших уз серебряная нить
И там, в краю заоблачном не рвётся.
 

«А мне по тебе убиваться…»

Аркадию

 

 
А мне по тебе убиваться,
Мой милый, теперь до конца —
Лет тридцать, а, может быть, двадцать,
Не смахивать слёзы с лица.
 
 
Пусть выплачут слёзы другие,
А мне этих слёз не унять
И чувство острей ностальгии,
Зато уж его не отнять.
 
 
Вымаливать милость у Бога
В ночи и в сиянии дня.
А ты подожди нам немного,
Пока не отпустят меня.
 

«Взвесь каждую мою слезу. Потянет три карата?..»

Алексею

 
Взвесь каждую мою слезу. Потянет три карата?
И ограни её потом – здесь нужно мастерство.
Всё дело в том, что ты мне так напоминаешь брата,
И с этим, я боюсь, нельзя поделать ничего.
 
 
Как будто в нашем мире он, не за чертой могильной,
И мне не надобно во сне искать его следы.
А можно просто позвонить отсюда на мобильный,
И он ответит мне, смеясь, с какой-нибудь звезды.
 
 
На сходстве том судьба моя сыграла вероломно,
Как ни пытайся, ничего мы в этом не поймём.
Но чувство, павшее на нас, так странно и огромно,
И, как в тумане светляки, мы исчезаем в нём.
 
 
Что по сравненью с ним тщета, прорывы и победы?
Спалило душу нам дотла, как молнией гроза.
И лишь мерцает в небесах Туманность Андромеды,
Как в затуманенных глазах дрожащая слеза…