Это было на заре чеченской свободы. Каждое утро к президентскому дворцу в Грозном подходил стройный юноша. Он жадно вглядывался в лица тех, кто выходил из священного чертога. Он очень надеялся встретить своего кумира – первого чеченского президента Джохара Дудаева. Увы, знаменательная встреча не состоялась. Джохар Дудаев так никогда и не увидел своего преемника – будущего президента Чеченской Республики Рамзана Кадырова.

«Дудаев был умным руководителем, – вспоминал Рамзан. – Народ Дудаева сильно поддерживал. Я любил его, и уважал, и ценил. Чтобы увидеть Дудаева, я выходил на остановку, ехал на автобусе в Грозный и до вечера там ждал, пока он выйдет. Я целый день голодал, но упорно хотел дождаться, чтобы увидеть его!»

Рамзан был молодым человеком, когда его отец – муфтий Чечни Ахмат Хаджи Кадыров – делал нелегкий выбор между войной и миром. И в этом ему помогли мудрые наставления великого чеченского святого Кунта Хаджи:

«Война – это дикость, – говорил святой. – Удаляйтесь от всего, что напоминает войну. Ваше оружие – четки, а не ружье и не кинжал. Всякое оружие – признак неуверенности в том, что Всевышний Аллах придет на помощь в нужный час. Кроме того, это ведь шайтан тянет вашу руку к рукоятке кинжала или прикладу ружья. Вы становитесь жертвой шайтана. Погибать в схватке с врагом, который намного сильнее, подобно самоубийству. Самоубийство – самый тяжкий грех. Помните: никто не в состоянии осилить вас и вашу правду, если вы не свернете с пути своей веры – тариката».

Беседуя с сыном, Ахмат Хаджи Кадыров не раз приводил в пример деяния великого святого, который не побоялся выступить против всесильного имама Шамиля и осудить его слепую воинственность. И отец, и сын Кадыровы с большим почтением относились к Джохару Дудаеву, но когда Аллах перенес его на небеса, перед ними встал вопрос: кто и куда поведет чеченский народ через опасные ущелья? Три года после гибели Дудаева на чеченской земле царили свобода и независимость, но не было ни благоденствия, ни покоя – даже новоизбранный президент Аслан Масхадов был вынужден ходить по своей земле окольными путями, опасаясь нападений недружелюбных полевых командиров. А фанатичные пришельцы из далеких арабских стран, известные под именем ваххабитов, только и призывали к священной войне – против неверных, против инакомыслящих, против всякой власти, которая отходит от предписаний шариата. Аслан Масхадов не смог им противостоять, но муфтий Ахмат Хаджи Кадыров считал себя сильнее духом, ибо опирался на помощь Аллаха и народную поддержку.

Закономерно, что в этой справедливой борьбе Кадыровых поддержал Джохар Дудаев – поддержал своими глубокими пророчествами. К примеру, Дудаев предсказал, что война прекратится при новом президенте России. Так оно и произошло. Своевластный Борис Ельцин покинул державный пост, а страну возглавил другой человек, который был открыт идеям и доступен людям. Он не только оказал полное доверие духовному лидеру Чечни, но и сам стал глашатаем традиционных ценностей, закрепленных в обыденном сознании известным перечнем – не пить, не курить, на совесть трудиться, заниматься спортом, уважать стариков, молиться. Это всецело соответствовало многовековым чеченским обычаям. И после десятилетия кровавого хаоса чеченский народ сделал выбор в пользу мира и добрососедства, а вместе с ним этот выбор сделал и Ахмат Хаджи Кадыров, ставший первым президентом Чеченской Республики в составе России. Тогда же осуществился и давний замысел Дудаева, который еще осенью 1991 года предлагал Борису Ельцину тайный план установления твердой пророссийской власти в Чечне, непримиримой к радикальным сепаратистам. Ельцин высокомерно отвергнул этот план, а его молодой преемник претворил в жизнь.

Противники такого политического обустройства обычно ссылались на чеченский менталитет, согласно которому древний чеченский тотем – волк – олицетворял собою, наряду с отвагой и дерзостью, неистребимое стремление к свободе. «Сколько волка ни корми, а он все в лес глядит», – приводили известную пословицу, доказывая, что как невозможно приручить дикого хищника, так невозможно и горца удержать в начертанных пределах. Но они ошибались: приручить волка можно – если самому стать вожаком.

ТАНКИ НА МОСКВУ
Чеченская повесть

Все расхищено, предано, продано,
Черной смерти мелькало крыло,
Все голодной тоскою изглодано,
Отчего же нам стало светло?

Анна Ахматова

Персидская царевна

1

Город Грозный был очерчен красными ломаными линиями, иссечен синими рубцами обороны, исколот треугольными флажками наступающих батальонов. Условные значки на карте едва ли отражали действительность, которая то и дело вносила поправку: здесь войска заняли очередной район, а там столкнулись с ожесточенным сопротивлением. Настоящая картина боевых действий дымилась квадратами руин, пересекалась огненными пунктирами, бурела запекшимися пятнами.

Один из флажков хаотично метался по центру – штурмовой отряд, пробивавшийся к защитникам Дома правительства, взятого в жесткое кольцо, почему-то заплутал на грозненских перекрестках. «Они там ошалели, что ли?» – кипятился генерал. Пометавшись, отряд вернулся на исходный рубеж, не выполнив задачи спасения. Выяснилось, что многие бойцы были нетрезвы, а экипаж головного танка вообще пьян в стельку.

Генерал приказал построить провинившихся перед штабом. Осоловевшие, чумазые, они стояли на плацу Ханкалы, сознавая, что никакого наказания не будет – воевать все равно кому-то надо. По безразличным лицам генерал понял, что этим молодым мужикам, наспех набранным на контрактную службу из русских захолустных городов и деревень, поздно что-либо говорить про долг, честь и прочие моральные абстракции. Нагловатая ухмылка командира танка Матюшкина окончательно разозлила. Отвернувшись, он бросил через плечо:

– Всех расстрелять!

Такого не ожидал никто. Зависла гробовая тишина. Вояки протрезвели в мгновение ока. Не зная, что и предпринять, они в растерянности переминались с ноги на ногу.

– Дайте последний шанс, – пролопотал кто-то.

Его угрюмо поддержали:

– Виноваты, исправимся.

Генерал стоял спиной к штурмовому отряду. Его глаза, красные от бессонницы, были неумолимы. Желваки под щетиной яростно вращались. Он думал о тех, кто из последних сил оборонялся там, в центре Грозного.

– Завтра, – в голосе звенел свинец, – завтра вы вытащите оттуда всех – живых и мертвых… Тогда прощу.

Он резко повернулся – контрактники неровно вытягивались, отдавая честь. Матюшкин вызывающе улыбался.

2

Ужин был скудным: рыбные консервы, репчатый лук, черный хлеб. Есть не хотелось. Сайра в масле осточертела – к ней так и не притронулись. Меланхолично жевали хлеб. Луковую горечь запивали сладким чаем. Предложение разговеться Матюшкин сурово отверг: «Сегодня пить не будем». О происшедшем не проронили ни слова. Молча закурили. Дым тяжелых раздумий заструился вдоль узорчатого ковра, который висел на обшарпанной стене казармы. Большая хрустальная ваза, служившая пепельницей, была наполовину заполнена окурками.

В дверную щель просунулся штабной майор Лисин. Отвечавший за высокий боевой дух войска, он практиковал задушевные беседы с подчиненными и потому получил кличку Душещипатель.

– Однако у вас тут Эрмитаж, – майор хозяйским глазом осмотрелся по сторонам. – Коллекционируете?

Матюшкин смачно сплюнул в вазу:

– Не пропадать же добру!

Душещипатель согласно кивнул головой и хитро прищурился:

– Я вот что пришел, ребята. Вы, конечно, слышали о полководце Суворове. Он не проиграл ни одного сражения. А почему? Потому что у него был завет: сам погибай, но товарища выручай.

– А про денежное довольствие у него завета не было?

– Сулили горы золотые – ни черта не заплатили.

– Воюем за сайру.

– Так она же в масле, – извернулся Душещипатель. – Ребята, поймите: деньги – не главное, главное – Родину защитить.

– Моя родина – тверская огородина.

– У самих дома – сплошной разор.

– Матюшкин вон жениться затеял, а на какие шиши?

Разговор пошел наперекосяк, переключившись на тему, несподручную для майора. Ему нечего было сказать обозленным людям, которые всё еще надеялись подзаработать на войне: другой работы в родных пределах для них не нашлось. «На что рассчитывали, дурачки? – подумал офицер. – В лучшем случае получат копейки, да и те все равно пропьют».

Контрактники и так знали, что оставят кровный заработок в первом кабаке. Потому предпочитали публично обсуждать лишь будущую свадьбу командира, выставляя ее как образец всеобщих чистых помыслов. Отчасти Матюшкин был сам виноват в этом – однажды под хмельком он разоткровенничался, что хотел бы уважить невесту, как персидскую царевну. Теперь ему приходилось выслушивать сочувственные слова экипажа, которые попахивали тонкой ехидцей и корыстным интересом.

– Ну ладно, хватит лапать святое, – он решительно затушил окурок о вазу. – Ты чего пожаловал, майор?

– Да вот хочу знать, как завтра воевать собираетесь.

– Пошли с нами – увидишь.

Лисин опешил. Ускользая в дверную щель, выпалил:

– У меня – другое задание.

3

Двинулись на заре. Дорожная пыль, слегка прибитая ночной сыростью, порошилась под тяжелыми траками бронемашин. Город лежал в развалинах. Они источали мертвенный холодок опасности. Казалось, за каждым изломом притаились боевики. Солнечные лучи насквозь прошивали пространство, исчезая в пробоинах зданий, опутанных ржавой арматурой. Августовский денек обещал быть жарким.

Мутная река Сунжа разделяла город пополам. По ту сторону моста, огражденного бетонными блоками, простиралась территория смерти – рядом с полуразрушенным домом торчал остов обгоревшего танка. Взрыв разворотил стальную махину, снес башню, огромное колесо закинул на балкон.

Матюшкин прильнул к окулярам. На первом этаже дома располагалось безымянное кафе – красочная вывеска, некогда зазывавшая прохожих, была покорежена. Осколки витрин вперемешку с битым кирпичом составляли беспорядочную мозаику на асфальте. В помещении стоял утренний полумрак. Виднелись пара поломанных стульев да столик, на котором горкой белела осыпавшаяся штукатурка. В углу валялись лохмотья прежней жизни. Внезапно они зашевелились, образуя призрачную фигуру. Фигура медленно приподнялась, повернулась к оконному проему, подала непонятный знак. Матюшкин разглядел лицо – в глазах застыла непроглядная ночь, золотистые волосы распустила печаль. На мгновение почудилось, что где-то они встречались. По крайней мере, этот взгляд, отражавший самую бездну, показался ему знакомым.

– Не стрелять! – скомандовал он. – Там девушка.

От полуразрушенного дома шел проспект, занятый боевиками. Проспект растворялся в потусторонней перспективе. Время от времени ее обозначали огневые точки противника. Выбрав позицию возле кафе, контрактники приступили к работе. Орудийные залпы дымными облачками выравнивали противоположную линию зданий, гасили обнаруженные точки – Матюшкин последовательно уничтожал перспективу. В горячке боя он не заметил предательской вспышки, сверкнувшей позади, в оконном проеме. Танк дернулся, густая гарь заклубилась над ним. Командир откинул люк, выпалил: «Горим!». Экипаж выбрался из полыхающей машины. Вокруг невидимые пули высекали искры из камней, цокали по броне.

Кафе мерцало спасительным полумраком. На ступеньках битое стекло хрустело под ногами. Опаленная дверь была распахнута в пустоту. На полу валялись те же грязные лохмотья, только изрешеченные свинцом. Матюшкин присмотрелся – девушка лежала, обхватив руками большой живот. Она и мертвая пыталась уберечь таившуюся в ней новую жизнь. Сбившиеся пряди прикрывали черты лица. Бездонные глаза еще молили о пощаде.

«Сволочи!» – Матюшкин представил, как боевики притащили ее к безымянному кафе, как выставили живым щитом на последней черте, а потом хладнокровно пристрелили: нечего, мол, жалеть русскую потаскуху! Он поправил на оголенных коленях тряпки, стараясь напоследок сделать для нее хоть что-нибудь: «Спи, сестренка!».

Его обступили товарищи:

– Слышь, командир, здесь никого нет.

– Мы всё проверили.

– Они ушли черным ходом.

– Айда обратно.

– Сегодня отвоевались.

Матюшкин взглянул исподлобья, процедил сквозь зубы:

– Мы сюда еще вернемся!

4

Солнце стояло в зените. Тополя горели пирамидальными свечами. Знойное марево струилось над Ханкалой. Взвод солдатиков грязно-зеленой гусеницей продвигался по плацу к общей столовой. Туда же спешили стайки штабных офицеров. Рядом вертелись приблудные собачонки, надеясь на кухонные отбросы.

В столовой к жирному аромату борща примешивался терпкий запах пота. В распахнутые окна доносились отдаленные залпы орудий: в Грозном продолжался бой. Официанточки в застиранных передниках порхали между столами, обслуживая штабных. За обедом те перебрасывались короткими фразами, которые свидетельствовали о таинственной причастности к идущему сражению и предназначались в большей мере девицам.

– Воюете?

– Воюем, – самодовольно подтвердил Душещипатель, зачерпывая ложкой борщовую гущу. – Вчера генерал задал жару этим контрактникам.

– Что, действительно хотел расстрелять?

– Да нет, просто страху нагнал. Зато сегодня Матюшкин второй танк под собою сменил. Опять полез в пекло.

– Герой!

– Какой герой? – возмутился майор, чуть не поперхнувшись капустным листом. – Типичный мародер. Всю казарму коврами завесил.

– Позор! Надо было расстрелять!

– Во-во! И я говорю: чего с такими цацкаться?

Подали гречневую размазню, политую мясной заправкой. Лисин старательно выковырял мелкие кусочки с жирком, не тронув остальное. Мятым платком вытер губы:

– Ну, пойдем драться дальше.

Выйдя на плац, он зашагал к штабу, левой рукой придерживая кобуру на поясе, правой – делая энергичную отмашку. Защитный козырек был надвинут на лоб, придавая офицеру суровый, воинственный вид. Официанточки, щебетавшие под окном, хихикнули:

– Вояка!

5

Штурмовой отряд возвращался в Ханкалу под вечер. Вереница танков, бронетранспортеров и грузовиков, крытых брезентом, растянулась от самого Грозного. Клубы горячей пыли, поднятой машинами, обволакивали придорожные кусты. Мотострелки сидели на броне – усталые лица пылали темно-кирпичным цветом.

Генерал молча выслушал доклад о выполнении задачи спасения, размашистым карандашом крест-накрест перечеркнул на карте злосчастное кольцо и покинул штаб. Колонну замыкал танк, подбитый при отходе из города. Его неспешно проволокли на стальных тросах мимо штаба. Генерал подозвал командира штурмового отряда:

– Кто?

– Матюшкин.

– А, – вспомнил генерал нагловатую ухмылку танкиста. – Женат?

– Только собирался.

– Уже легче. Родители-то живы?

– У него, кажись, вообще никого нет – детдомовец.

Танк установили на площадке ремонтного батальона. Открыли жаркий люк – Матюшкин сидел недвижно, будто задумавшись. Одежда на нем истлела, однако еще сохраняла внешнюю форму. Попытались потянуть за рукава, но они зашелушились, обращаясь в пепел.

– Так не вытащим – рассыплется, – остановил прапорщик.

Началась печальная работа: ремонтники расширяли отверстие, подпиливали сиденье, готовя бойца к выходу. Должно быть, при жизни Матюшкин никогда не удостаивался такого внимания, какое ему оказывали сейчас. Наконец подогнали кран, пристегнули к сиденью ремни:

– Давай!

Задребезжала лебедка – Матюшкин вздрогнул, осторожно выплыл из тьмы, стал потихоньку подниматься в небеса. Он восседал в вышине, как на троне, откинув голову назад, будто всматриваясь в горнюю даль, и казался уже недосягаемым столпившимся внизу людям. Легкий ветер обвевал его веки, сдувая серебристый прах, обнажая черные, выжженные глазницы. Последний луч солнца упал на смертный лик, окрасив шлем тонким пламенным венчиком. Кто-то грустно вздохнул:

– Вот тебе и персидская царевна!

Красный день календаря

1

Елена Васильевна проснулась от непривычного шума. Выглянула в окошко – из ворот выезжал танк. За ним, прихрамывая, шел Хамид, помахивал крючковатой палкой – выгонял его, как скотину на выпас. Бронемашина остановилась напротив сарайчика, где жила Елена Васильевна. Из люка выбрался боевик, прицепил к антенне зеленый флажок и, залезая обратно, пригрозил утренней тишине:

– Аллах акбар!

Танк взревел, двинулся к центру Грозного. Хамид подождал, пока утихнет гул двигателя. В задумчивости поковырял палкой колею, пропаханную траками. Возвращаясь, подозрительно оглянулся.

Елена Васильевна отпрянула от окошка:

– Господи, началось!

На самом деле началось еще в ветхосоветские времена. Мальчик, которому она преподавала русский язык, читала Пушкина и Лермонтова, стал палачом. Это случилось не сразу. Кажется, еще недавно он писал хвалебные вирши на все красные дни календаря. Елена Васильевна говорила, что настоящая поэзия далека от подобных здравиц. Увы, молодой поэт не слушал – его рифмованные славословия звучали по радио, печатались в газетах… Но однажды все переменилось: на площадях что ни день собирались люди, жгли на кострах прошлое, густо замешивая в котлах варево, приправленное злобой, и шли низвергать кумиров. Первым среди них был известный поэт. Он собственной рукой накинул веревку на памятник вождю, в честь которого слагал оды, и вместе с дружками поверг статую наземь. Прохожий тогда сказал Елене Васильевне:

– Вот и свобода: курицы закукарекали, кошки залаяли, безумцы стали врачами, поэты – палачами.

Палач приковылял в праздничный выходной – видать, очередной низвергнутый памятник повредил ему ногу. Был разодет, как на свадьбу: вельветовые брюки, белая с кружевами сорочка, новенькая дубленка нараспашку. Оказалось, он действительно отмечал юбилейную дату, которую высокопарно называл днем возмездия.

– Даю сутки, – объявил с порога. – Вон из Чечни! Убирайтесь в свою Россию.

– Что с тобой, Хамид? – удивилась Елена Васильевна.

– Со мной – справедливость. Нас, чеченцев, выслали в двадцать четыре часа, теперь – ваш черед.

– То ж полвека назад было. И моя семья находилась в ссылке…

Но Хамид пропустил это мимо ушей. Ему был нужен дом, куда он намеревался привести молодую жену. Елена Васильевна еле-еле упросила временно пожить с дочерьми и внуком в сарайчике, стоявшем на задворках. Посреди зимы туда и переселились. К счастью, нашлась чугунка для обогрева. По горькой иронии судьбы это случилось 23 февраля – в День защитника Отечества. Защитить семью Елены Васильевны было некому.

С той поры красный день календаря для нее окрасился в черный цвет. Да и все несчастья почему-то выпадали на какое-нибудь торжество. Самая большая беда пришла в новогоднюю ночь: грянула война.

2

Елена Васильевна открыла погреб. Прошлую зиму, когда началась эта жуткая бойня и наверху непрестанно бомбили и стреляли, они просидели под землей. Печальный опыт подсказывал: надо приготовиться к длительной осаде.

Спускаясь по лестничке, она добрым словом помянула покойного мужа, который устроил такое надежное укрытие. Бедный Макарыч и не предполагал, что вместо картошки и капусты здесь будут хорониться его родные. Елена Васильевна застелила лежанку для внука, принесла остатки продуктов, пристроила образок.

До недавних бедствий она про Бога никогда не помышляла. На уроках, когда речь заходила о вере, машинально повторяла любимую пословицу Белинского про икону: мол, годится – молиться, не годится – горшок покрывать. Теперь Елена Васильевна была другой. Ее поразили слова местного батюшки: «В окопах атеистов нет». А чем погреб не окоп? Пусть будет под Божьей защитой. В теперешнем положении ей неожиданно открылось: Господь одновременно и наказывает, и спасает ее, покрывая, как прах земной.

Елена Васильевна села передохнуть. Задумалась: что-то будет с ними? О младшей дочери она беспокоилась меньше. Нюрочка сумела прибиться к российским войскам – в походной лавке торговала сигаретами, колбасой, шоколадом. Авось встретит кого-нибудь, кто увезет подальше от войны. Сердце болело за семилетнего внука и старшую дочь Клаву – сироты! Зять Елены Васильевны бесследно исчез еще на заре свободы. Ходили слухи, что его, пьяненького, умыкнули в горы и сделали рабом. Жаловаться было некому.

На днях заявился колченогий Хамид:

– Вы задолжали за жилье.

– У нас нет денег.

– Долг надо отдавать.

– Скажи как.

– Клава поедет со мной.

– Куда? Зачем?

– Поживет у хорошего человека – будет стирать, готовить, на стол подавать.

Прощаясь, дочь просила об одном: беречь сына. Елена Васильевна утирала фартуком слезы. Исхудавшая кошка ласкалась, жалобно мяукала. Ее отпихнули:

– Без тебя тошно!

День прошел в заботах. Первым делом следовало запастись питьем. Начало августа выдалось жарким – с безоблачного неба не упало ни капли. Ведра и корытца, выставленные для сбора дождевой влаги, излучали солнечную сухость. Елена Васильевна сходила за водой, наполнила посуду мутной жидкостью. Потом выкорчевала древостой, притащила к сарайчику, принялась рубить. Внук молча подбирал веточки и щепки.

– Ванечка, хватит трудиться – пошли вечерять.

Они доедали нищенский ужин, когда со двора донесся ликующий голос Хамида: гвардейцы джихада захватили Грозный. Правда, в центре города еще кое-кто сопротивлялся, но завтра Дом правительства будет сожжен и его защитников покарает Аллах.

Елена Васильевна перекрестилась.

3

На третий день российские войска оцепили мятежный город – начались обстрелы. Елена Васильевна с Ванечкой безвылазно сидели в своем укрытии, прижавшись друг к другу. Время потеряло измерение, и они не знали, светло на белом свете или не видно ни зги. Елена Васильевна рассказывала внуку про могучего богатыря Илью Муромца, который сшибал замки с глубокого погреба и выпускал на волю сорок царей, сорок царевичей, сорок королей-королевичей.

Ванечка спрашивал: а кто приедет за ними?

– Храбрые воины.

Надо было выйти на улицу, и она рискнула. Кругом таилась безмолвная ночь. Вдруг в темноте зажужжал рой огненных стрел: ракеты в бешенстве неслись на город, вонзались в зыбкие очертания, озаряя небо красными сполохами. Грозный горел.

Через неделю кончились припасы. Какое-то время пили только воду. Елена Васильевна терзалась. Возникла мысль: незаметно зарезать кошку и сварить бульон. Она выбралась из погреба, достала кухонный нож и кликнула Мурку, но та не приходила. Женщина обошла сарайчик, глянула в прощелину:

– Кис-кис.

Мурка забилась между брусьями, мелко дрожала. Елена Васильевна выронила нож, заплакала: жалко внука, и кошку тоже жалко. На крыльце появилась молодая жена Хамида, стала развешивать пеленки. «Ей тяжелее, чем мне, – подумала Елена Васильевна, – у нее грудной ребенок». Она подошла к крыльцу:

– Элима, пожалуйста, дай какой-нибудь еды.

Не ответив, Элима гордо удалилась. Елена Васильевна поникла. Идти на рынок в Старую Сунжу не было ни денег, ни сил. Да и на кого оставить внука – не брать же с собой.

Тихо скрипнула дверь – чеченка выкралась из дома, протянула черствую буханку. Елена Васильевна прижала хлеб к груди:

– Спасибо.

Она учила Ванечку грызть сухарики – чуть помочить в воде, откусить и долго пережевывать, не глотая. Тогда кусочек становится сладким-сладким. Мурка царапнула по доскам – просилась в погреб. Елена Васильевна нажевала ей хлебной кашицы. Кошка вылизала ладонь дочиста.

Так они пировали втроем, когда произошло землетрясение – все закачалось, зазвенело. Сверху посыпался мелкий мусор. Скоро затихло. Елена Васильевна осторожно приподняла дверцу – пол был усеян битым стеклом.

Снаряд угодил в дом Хамида и наполовину разрушил его. То, что осталось, полыхало черным пламенем. Елена Васильевна бросилась к руинам, надеясь отыскать живых:

– Элима! Элима!

Под обломками она разглядела разодранные пеленки – никто не отзывался. Побрела назад. От взрыва сарайчик покосился – казалось, вот-вот рухнет. Оставаться здесь было уже нельзя… Хамид приехал, когда дом уже догорал. Побирушка ветер гулял на пепелище, собирая золу. Угрюмым памятником торчала труба.

Сначала Хамид исступленно разбрасывал дымящиеся головешки. Осознав происшедшее, схватил автомат и полоснул очередью – сарайчик, как живой, содрогнулся от свинцовых ударов. Хамид в бессильной ярости выпустил все патроны. Швырнув автомат, обнажил тесак – заковылял добивать жертвы.

Везде было пусто.