Движение в лагере лишь на первый взгляд выглядело хаотическим, на самом деле, каждый знал, что делать, куда идти. Берестов прошёл в типографию. Там никого не было. «Хорошо, – подумал Алексей, и принялся копаться в куче фотографий, стараясь найти те, крайне нужные, – ага, вот они, Чепец здесь неплохо вышел. Теперь бы дед не сплоховал». Сунув фотокарточку в планшет, вышел наружу и стал глазами искать деда. Шумейко облюбовал себе одно место и предпочитал проводить время там. Соорудил себе скамеечки, столик, в общем уют создал. Но деда Берестов не увидел.

Поиски заняли некоторое время, но увенчались успехом. Макар Осипович занимался хозяйственными вопросами возле конюшни, пыхтя своей трубкой, с которой не расставался. Говорил по сему случаю: «Товарищ Сталин трубку курит, видать, думать помогает. Вот и мне не грех пустую голову полезным забивать».

– Здорово, дед – Шумейко любил, когда с ним запросто, по-свойски.

– А, Алёша, и тебе здоровья желаю. С чем пожаловал? Ты говори, а я буду дело делать. А то, видишь, сбруя в негодность пришла.

– Делай, делай. У меня к тебе вопрос имеется, крайне важный. Без тебя мне никак не обойтись.

– Оно, конечно, если так – проговорил польщённый дед, – сказывай, не тяни жилы-то.

– Я тебе несколько фотографий покажу. Ты рассмотри их очень внимательно, очень. Архангелы твои, дед, мне покоя не дают.

– Что так? Аль в бога веруешь?

– В бога не в бога, а верую. Вот фотографии, посмотри.

Дед взял их аккуратно, поднёс к глазам и стал рассматривать.

– А что, Алёша, тебя интересует-то конкретно?

– Ты смотри пока, не отвлекайся.

Шумейко пыхтел, всматривался, щурил глаза, перекладывал фотографии.

– Да что ты хочешь от меня? – наконец, не выдержал Макар Осипович, – ничего особенного не вижу!

– А вот на это лицо посмотри, – Алексей указал сначала на Губарева.

На деда смотрел молодой партизан до тридцати лет. Зимняя шапка была сдвинута на бок, придавая лицу вид бесшабашности, молодецкого удальства. Глаза смотрели прямо, с вызовом и задором. Рот расплывался в довольной улыбке, обнажая крепкие белые зубы. На шее висел автомат.

– Этого знаю, он, кажись, в роте Смирнова.

– А вот теперь посмотри, – Алексей подсунул деду Чепца. Правда, тот выглядел на фотографиях не очень выразительно. Никита словно намеренно избегал попадать в объектив камеры. На разных снимках он выходил то с опущенной головой, то вполоборота. Но всё же на одной фотокарточке он получился более-менее презентабельно.

Дед стал снова пристально всматриваться, покуривая трубку. Глаза превратились в щёлочки. В отличие от Губарева, шапка у Никиты была сдвинута на глаза, во взгляде из-под мохнатых бровей читалась настороженность. Чепец выглядел собранным, готовым в любой момент разжаться как пружина.

– Во, Алёша, этот на моего – того, похож.

– На кого того, поясни, дед.

– Помнишь, рассказывал тебе историю, про голого-то возле реки.

– Ну, помню. Узнал что ли?

– Похож говорю. Вот память – истинно тайна. Думал не признаю, а выходит упомнил. Только здесь мужик бородатый, а тот выбритый был. Но схожесть есть. Вроде. Взгляд недобрый. Вот ежели бы ты представил мне на сличение голого и без бороды, так я тебе сразу бы и сказал без сомнений.

– Ну, дед, невыполнимо это, – Алексей рассмеялся. Шумейко только в усы довольный улыбнулся.

– Алёша, был у нас в районе участковый один, – начал хитро дед, – дотошный такой, не хуже тебя. Тоже архангелами интересовался. Вы, чай, не из одной конторы будете, а?

Дед озорно и внимательно посмотрел в глаза Берестову.

– Хорошо, Макар Осипович, вилять не буду – из одной. Только просьба у меня к тебе будет – никому не говорить об этом.

– Смекнул, не волнуйся, лишнего не болтаем.

– У меня к тебе, Макар Осипович, ещё одна просьба будет.

– Ох, Алёша, многого ты хочешь от старика. Вижу, просьбы-то у тебя не праздные. Сказывай, что нужно.

– Хочу попросить тебя голос одного человека послушать.

– Это как наподобие твоих фотокарточек. Так что ли?

«Вот уж поистине: «Стар да умён – два угодья в нём», – подумал старший лейтенант про Шумейко, а вслух сказал, – да, признать надо по голосу.

– Уж не на этого ли бородатого грешишь? – спросил дед прямо, – как звать-то его?

– Никита Чепец. Проверить его должен, чтобы сомнения рассеять, – ответил Берестов откровенно.

– Сомнения хуже смерти. Помогу тебе.

– Тогда зайду попозже.

– Ну, приходи, будем рады!

– Приду, непременно приду.

Берестов был однозначно доволен. «Итак, – думал, Алексей, Губарева дед отмёл, не заострил на нём внимание, а вот на Чепце остановился. Похож вроде. Надо теперь, чтобы Шумейко голос его послушал подольше и тогда будет более, чем существенное, это будет уже факт!»

Старший лейтенант снова направился к Руденко, нашёл того в командирской землянке. Комиссар читал какую-то книгу, делал пометки на её полях и что-то выписывал в свою тетрадь.

– А, Алексей Николаевич, чай понравился или компания моя? – спросил в шутливой форме Руденко, когда увидел гостя.

– Всё вместе, Пётр Аверьянович. Мне потребуется от вас помощь.

– Присядь, – уже серьёзно заговорил комиссар, – рассказывай.

– Необходимо, чтобы Шумейко голос Никиты Чепца послушал, желательно, как можно дольше. И сделать это следует таким образом, чтобы Чепец ничего не заподозрил. Всё должно выглядеть естественно. Макар Осипович предупреждён мною и дал своё согласие.

– Ну и задачку ты мне задал. Хорошо, решу. И непременно скоро, так?

– Всё верно, до выступления наших.

– Вот что, Алексей Николаевич, теперь иди и жди от меня вестового.

«Теперь остаётся только ждать, – подумал Берестов, только ждать. И всё-таки всё пока призрачно, ненадёжно. Но другой ниточки у меня на данный момент нет. Дед же смог вспомнить по прошествии стольких месяцев голос, даже лицо, значит, зацепил его Чепец чем-то».

***

21 ноября 1941 г.

«В течение ночи на 21 ноября наши войска вели бои с противником на всех фронтах».

«В отряде готовятся к выступлению, скоро лагерь опустеет».

Берестов встретился с Николаем в укромном месте, поговорил с ним. Из разговора узнал, что Чепец ведёт себя как обычно. Правда, несколько раз задерживался возле командирской землянки. А Семён Скворцов, один их двух задействованных партизан отметил – Чепец мастерскую и конюшню старается обходить.

– Там же, вроде, дед Шумейко работает, – уточнил старший лейтенант.

– Да, он лошадей любит. Дед, если не занят, то сидит и за всеми наблюдает. Сам знаешь, поговорить он любит. Кого увидит, зовёт покурить вместе.

– Передай Семёну от меня спасибо.

– Передам. Вот дело, – начал Чертак, – если бы не твоё задание, мне бы и в голову не пришло, что Никита ведёт себя подозрительно.

– И ты считаешь его поведение подозрительным?

– С виду вроде нет, ходит-курит, а приглядишься, замечаешь, там немного задержался, тут постоял. Не могу тебе точнее сказать, но нутро не принимает его больше.

– Ну раньше-то ты с ним общался и ничего, как говоришь, нутро-то принимало. Сейчас, что изменилось?

– Да не знаю, Алексей, точно глаза на него открылись. Чужой он какой-то. Пока наблюдал за Чепцом, вспоминал встречи с ним. Ходит, шутит, но заметил, внутри злоба сидит.

– Может, жизнь помотала. Война вон сколько горя принесла, сам говорил.

– Говорил, только вот злоба у него на людей, понимаешь, на простых людей, вроде нас с тобой. Насмотрелся на него со стороны. Когда один остаётся, меняется сильно, ни дать, ни взять злой недовольный барин!

– Полезные сведения.

– Для тебя может и полезные, всего лишь полезные. А у меня всё в голове перевернулось. Видишь ли, мне по жизни попадались больше хорошие люди, хоть и детство у меня трудное было. Судьба с подлостью не так часто сводила. Война вот ум сильно подправила. Теперь здесь.

– Ты, Николай, не забегай вперёд, может, накручиваешь себя.

– Не понимаешь ты, Алексей. В Чепце злоба горит, как у одного полицая, гада редкостного, расстреляли мы его две недели назад до тебя. Так он, поверишь, буквально слюной брызгал от ненависти к нам. Смотреть было противно. Полицай в открытую немцам служит, с его душонкой всё понятно. А Чепец то казался свой, а что у него в голове, когда злоба душит?

– Значит, в маске ходит, – задумчиво проговорил Берестов, – и злобу свою на показ, говоришь, не выставляет.

– В том-то и дело, что прячет он её, от людей скрывать пытается. Несколько раз, ненароком так попадало, видел глаза его. Тоже думал, война помотала. А сейчас знаю, нутро у него такое.

– Ладно, Николай, постарайся свои мысли пока при себе держать. И ещё совет, веди себя, как прежде, особенно при встрече с Чепцом. Если он окажется тем, кем ты его рисуешь, знай, чутьё у таких звериное, почует неладное, дров может наломать. Понял?

– Усёк, доходчиво объяснил.

– А теперь пошли, дел много.

Чертак подкинул пищу для размышления. «Такая характеристика, – думал Берестов, – дорогого стоит. Вроде кусочки начинают складываться в ясную картину. Теперь бы хорошие новости от Руденко. И надо подумать, как спровоцировать Чепца на действия».

Алексей, прежде чем взяться всерьёз за Никиту, уже составил своё мнение о нём. Вспоминая случайные встречи с ним, разглядывая снимки, старший лейтенант думал, напрягал чувства, стараясь понять, что представляет собой этот человек, чем живёт. Его окончательные ощущения полностью совпадали с мнением Чертака и комиссара о Чепце. Внутреннее чутьё подсказывало Берестову правильность шагов.

– Товарищ Хо́мич, – услышал Алексей свою «новую» фамилию. Остановился и обернулся. К нему подбежал молоденький партизан, весь запыхавшийся.

– Товарищ Хо́мич, вас хочет видеть комиссар Руденко, сказал срочно.

– Спасибо большое, я прямо сейчас к нему и направлюсь.

Берестов почти побежал в командирскую землянку. Там он застал и Тишкова. Поприветствовал обоих.

– Ну, что, Алексей Николаевич, выполнил я твоё задание, – начал Пётр Аверьянович.

– О, вы уже в тесном тандеме сотрудничаете, – не удержался и вставил майор с довольным выражением лица.

– Сработались! – констатировал Руденко, – итак, Шумейко голос узнал, за это можно ручаться. Доволен?

Комиссар посмотрел на Алексея. А Тишков на обоих. Степану Ивановичу объяснили в чём дело.

– Это очень ценный факт! – подытожил Берестов, – к тому же появление Чепца в целом совпадает с началом провалов и неудач отряда. Он также имел возможность собирать нужную ему информацию и передавать её. Вопрос в способе передачи. Но, думаю, делалось это посредством надёжных людей в близлежащих деревнях, куда он беспрепятственно наведывался под разными предлогами, например, как с самогоном.

– Похоже, – заговорил Тишков, – но пока это косвенные улики, прямых-то нет. Теперь надо с ним что-то решать. Он же сегодня уходит вместе с остальными.

– Надо его оставить здесь и спровоцировать, – предложил Берестов, – лагерь опустеет. Руки у него будут развязаны.

– Хорошая идея, – поддержал Руденко, – надо подумать.

– У нас против него есть только один козырь, – начал Алексей, – это Шумейко, который его видел лично и, как выяснилось, запомнил. Вот тут надо сыграть тонко. Ненароком свести Макара Осиповича и Чепца лицом к лицу, да при свидетелях. Дед скажет, что Чепец якобы ему знаком. И хоть у нас больше примет на него нет, страх разоблачения заставит Чепца действовать. Ему не нужно, чтобы Шумейко стал об этом много говорить. Один раз он уже пытался его устранить, но не вышло. Во второй раз Чепец будет работать наверняка. Здесь мы должны быть начеку.

– Дед в качестве приманки, – проговорил Руденко, – как-то не по себе.

– У тебя есть другой план, Пётр Аверьянович? – спросил Тишков, – лично я полностью поддерживаю Алексея Николаевича. Да, рискованно. Но если мы его не разоблачим, потери будут значительные. Так что морально-нравственные принципы не пострадают. Надо всё продумать и приступать к реализации. Сегодня ребята уходят.

План был составлен. Оставалось его привести в исполнение. Тишков проследил за тем, чтобы лагерь никто не покидал до выхода партизан на задание. Чепца же майор вызвал к себе и поставил перед фактом, что он, Губарев и ещё несколько бойцов остаются в лагере для охраны. Никита просил командира всё-таки разрешить ему пойти со всеми, убеждал, что там его место, а не здесь. Но майор так сверкнул глазами, что Чепец больше не рискнул повторять свою просьбу. Понуро опустив голову, Никита отошёл от командира и пошёл в свою землянку. Николай с ребятами продолжили за ним наблюдать. Всё шло по намеченному плану.

Как только разведка донесла об окончательной дате выступления немцев из двух гарнизонов, как и предполагал Берестов, Тишков отдал приказ о начале операции. Провожали уходящих молча. Им вслед смотрели женщины, подростки и те, кого майор оставил в лагере. Теперь будущее отряда зависело от успеха кампании. Надежда на благополучный исход присутствует всегда, но какой ценой этот исход будет добыт, сколькими жизнями придётся заплатить…

Берестов тоже смотрел вслед уходящей колонне. Он желал Руденко возвращения. Комиссар повёл своих людей навстречу врагу. Этот сильный, мужественный, справедливый человек в трудную минуту не мог поступить иначе, он брал ответственность на себя. Руденко начал воевать ещё в Первую мировую, потом была служба в Красной армии, где он дослужился до командира полка. И вот с июля Пётр Аверьянович снова в строю.

«Стар я уже стал», – услышал Алексей возле себя голос деда. Повернул голову в сторону Шумейко, тот стоял со своей неизменной трубкой во рту, задумчивый, тихий, а в глазах слёзы.

– Эх, кабы мне годков-то скинуть, вместе с ними пошёл бы, – сокрушённо проговорил дед, – а то остаётся, что сидеть да ждать.

Берестов ничего не ответил и зашагал к землянке-типографии. «Эх, дед, знал бы ты, – думал по дороге старший лейтенант, – что и ты воюешь, что для тебя враг не где-то там, а рядом. И воюешь ты с ним своей памятью, страшна она для него, а для тебя опасна, смертельно опасна».

В типографии Алексей застал только Лобова, два их молодых помощника ушли на задание. Демьян растерянно смотрел на собранные заметки, фотокарточки, незаконченные работы и не знал, как поступить. Этот интеллигентный, добрый, отзывчивый человек пошёл на войну добровольцем, был в окружении и затем, пробираясь лесами с остатками своего полка, присоединился к партизанам.

– Наши вернуться, – начал Берестов, – напишем о них. А остальное, что насобирали, пойдёт как история.

– Это вы, Алексей, хорошо придумали. А я вот растерялся, – и Лобов виновато улыбнулся, – здесь много интересных мыслей, наблюдений, не хочется, чтобы всё это пропало.

– Не пропадёт, – уверенно сказал старший лейтенант, – вот ребята вернутся, и новый выпуск нашего вестника выйдет.

– Да, вы правы.

– А пока, давайте мы с вами займёмся систематизацией наших материалов, структуризацией и тому подобным, в общем, приведём наши дела в полный порядок.

– Вы хороший человек, Алексей, и, по-моему, надёжный товарищ.

Берестов внимательно посмотрел на Лобова, тот немного смутился, но глаза не отвёл.

– Видите ли, – объяснил Лобов, – я был человеком застенчивым, и в детстве, и позже я не всегда мог дать сдачи своим обидчикам, которые пользовались моим мягким характером. Я часто злился сам на себя за это, но ровным счётом ничего не менялось. Мне трудно, понимаете, трудно было ударить человека. Всё моё существо начинало кричать и противиться желанию причинить другому человеку боль. И я не выдерживал такого протеста, отступал. Но, поскольку в природе всё уравновешенно и действует закон компенсации, то тоже самое моё существо легко распознавало людей благородных, с чистыми помыслами и стремилось к ним. Поэтому я повторюсь, вы хороший человек, Алексей. И, мне кажется, я даже уверен, вы сыграете в моей судьбе значительную роль.

Берестов молчал, он не знал, что на это ответить.

– Я не трус, – продолжал Демьян, – и пошёл добровольцем, чтобы никто не занял моё место. Война изменила меня, точнее мои мысли. Что толку быть просто убитым, если люди, что пришли на нашу землю, перестают быть людьми и жгут, убивают, насилуют. Я начал стрелять. Вы даже не представляете себе, Алексей, каких мук мне стоило сделать первый выстрел в тех, кто тогда шёл на нас, сидящих в окопах. Какой ужас я испытал, когда увидел первого убитого мной. И с тех пор я словно раздвоился, один «я» прежний, а другой являет своё лицо, когда кругом смерть. Этот второй стреляет и стреляет, и убеждён, что, отнимая жизнь у врага, спасает другую жизнь, а может, жизни.

Старший лейтенант слушал молча, пока он просто слушал, не делая никаких выводов.

– Не ожидали такого от меня?

– Не ожидал.

– Вот так «в овечьей шкуре скрывается волк, только белый волк», – закончил свою речь Лобов.

Они ещё долго проговорили. Оказалось, им есть что сказать друг другу. А Алексей даже представить себе не мог насколько пророческими окажутся слова сельского учителя.

«Да, идёт именно священная война, – думал Берестов после разговора с Лобовым, – что-то глубинное, святое внутри человека воюет с фашистами. Только справедливая война может так всколыхнуть людей подобных Демьяну. Белые волки…, а против вас чёрные волки в овечьей шкуре».

***

22 ноября 1941г.

«В течение этого дня наши войска вели бои с противником на всех фронтах. Особенно ожесточённые бои происходили на клинском, волоколамском, тульском и ростовском участках фронта».

«После ухода большей части партизан на задание в лагере стало тихо».

Берестов доложил Тихоходову о своих планах в отношении Чепца. Иван Сергеевич напомнил, что время поджимает, и в срок Алексей не укладывается. Поэтому необходимо активизироваться и добиться результата в самые кратчайшие сроки.

Возле командирской землянки стояли люди «вооружённые» лопатами, топорами, ломами, пилами. Майор объяснил необходимость земляных работ и стал раздавать команды, создавать рабочие группы для строительства оборонительных сооружений на подступах к лагерю. Никто не спорил и не возмущался.

Деда определили в одну бригаду с Чепцом, туда же «попал» и Берестов. Тишков лично показал где, как и что делать, затем хлопнул по плечу Алексея и пожелал ударно потрудиться.

Старший лейтенант взял лом и принялся долбить уже мёрзлую землю. С ним в паре работал Шумейко, пыхтя своей трубкой. Чуть поодаль расположился Чепец и остальные. Дело спорилось.

– Алёша, пора и перекур сделать, – предложил дед, – отдохнуть надо.

– Надо, сделаем, – и Берестов прокричал, – отдых, ребята.

Все словно ждали эту команду, положили инструменты на землю, присели кто-куда и закурили.

Всё время пока работали Алексей не спускал глаз с Чепца, отметил, что тот внутренне немного напрягся, в глаза Шумейко старался не смотреть, копал от деда в пол-оборота.

– Эх, красота-то какая! – восторгался Шумейко, – с холма далеко видать. Вот жить бы и жить здесь.

– У тебя что, дома нет? – спросил один из молодых партизан.

– Спалили немцы, так что теперь я вроде как бездомный. Но ничего, вот война кончится, новый отстрою.

– Долго жить собираешься, дед.

– Собираюсь. Кто ещё вам голодранцам помощь окажет. Вы чай сразу по девкам, а нам, старикам, угол нужен.

– А нам, что, выходит, не нужен, – не унимался всё тот же парень лет двадцати.

– У вас одна любовь в голове, а в ней и небо крыша.

– В голове или в любви, не понял я, дед?

– Видать, дурак ты, ежели не понимаешь. Вот и говорю, кто вам, окромя нас стариков, поможет и уму-разуму научит.

Кругом засмеялись, а паренёк так вообще сидел с самым довольным видом, точно его похвалили, а не обозвали обидным словом. Только Чепец сидел и молчал. Куда только делся рубаха-парень?

– Случилось чего у тебя, Никита? – спросил сидевший рядом с ним дружок Губарев.

– А что?

– Да хмурной ты сегодня какой-то?

– Голова болит.

– А-а, тогда ладно.

Во время их разговора, как было условлено с Алексеем, дед посмотрел пристально на Чепца, о чём-то задумался. Потом встал и подошёл к ним поближе.

– Тебе чего дед? – недружелюбно исподлобья спросил Никита, – мы чай не красно девицы, чтобы нас разглядывать.

– Похож ты на одного…, – Шумейко не договорил и отошел в сторонку.

– Дед, тебе уже мерещится, – не унимался молодой болтун, – как ты нас уму-разуму будешь учить, если сам отпустил его по старости лет погулять!

– Для тебя, дурака, и хворостина учитель, – парировал дед.

Опять раздался смех. Настроение у всех поднялось. Работа дальше пошла успешнее.

План Берестова сработал: Шумейко зацепил Чепца. Теперь оставалось ждать.

За Никитой продолжали следить. Николай и два его подручных точно тень, сменяясь, всюду следовали за ним. Вот и сейчас они видели, как после работы недовольный Чепец в сопровождении Губарева прошёл в свою землянку, лёг там, заложив руки за голову, и вперился взглядом в бревенчатый потолок.

Алексей даже предположить не мог, что Чепец начнёт действовать так стремительно. Тот быстро поднялся, как только ушёл Губарев, взял чайник, кружку и вышел из землянки. Глазами он поискал кого-то. Потом быстрыми шагами направился в конец лагеря, где обычно любил сидеть дед.

– Примешь в компанию? – спросил Никита, подходя к Шумейко.

– Отчего-же не принять? Хорошему гостю всегда рад.

– Может, чайку? – и показал на чайник.

– Хорошее дело. У меня как раз костерок ещё не погас. Вешай чайник.

Чепец приладил свой чайник над огнём, подбросил ещё дров и принялся смотреть, как пламя снова набирает силу. Стало светлее.

– С огоньком-то оно и на душе светлее, и кругом виднее, – сказал Шумейко.

– Верно.

В молчании смотрели как закипает чайник, слушали как булькает в нём вода.

– Ну, дед, давай свою тару.

– Это я мигом, – и Шумейко достал свою «именную» кружку, с которой никогда не расставался, – мне покрепче.

– Как скажешь.

Никита не поскупился и насыпал «от души», отчего дед даже крякнул от удовольствия. Затем Чепец залил кипятком обе кружки.

– Чай настоящий, чёрный! – удивился дед, вдыхая носом запах заваренной травы.

– Трофейный, ещё немного осталось.

– Аромат какой!

– О, кто там в кустах? – Чепец посмотрел за спину Шумейко, который тоже оглянулся, силясь рассмотреть то, что увидел «гость». Воспользовавшись моментом, Никита что-то бросил в кружку деда.

Грянул выстрел. Чепец завалился, застонал и схватился за руку, проступила кровь. Берестов молниеносно оказался рядом, ногой опрокинул кружку деда, из неё вывалились остатки сморщенной белой таблетки, ещё не успевшей до конца раствориться. Николай уже вязал Никиту, который опомнился и, превозмогая боль, постарался оказать сопротивление. Алексей ударил Чепца по голове и тот безвольно обмяк. Чертак вместе с другим подоспевшим партизаном закончили связывать руки. Берестов тем временем аккуратно завернул в бумажку остатки таблетки. После обыскал Чепца, не найдя ничего заслуживающего внимания.

– Так-то, дед, – сказал старший лейтенант.

– Вот, паршивец, – выругался Шумейко, – хотел меня на тот свет, значит, отправить.

– Не в первый раз!

– Как тебя понять, Алёша? – удивился Макар Осипович.

– Он вместо тебя по ошибке кузнеца отравил, – пояснил Берестов.

Шумейко сокрушённо покачал головой.

– Спасибо тебе, дед, за помощь! – поблагодарил его Алексей, – если бы не ты, натворил бы он ещё бед.

– Сколько веревочке ни виться, Алёша, а конец будет, – ответил Шумейко, – видишь, как она, судьба-то, распорядилась. Снова встретились…

Чепца унесли. А Берестов отправился докладывать об успехе операции командиру отряда.

– Ну, молодец, нечего сказать, – похвалил Тишков старшего лейтенанта, – теперь осталось дождаться вестей от Руденко и можно приступать к действиям. Кстати, как думаешь, Чепец один был в отряде?

– Пока не могу сказать, надо сначала допросить Чепца. В любом случае, он ниточка, потянем, посмотрим.

– Сейчас его перевяжут и приведут, я уже распорядился, – майор времени не терял. Алексей был с ним полностью согласен.

Через полчаса задержанного привели и посадили на стул в центре землянки. Чепец не выглядел напуганным или обескураженным. Он хорошо держался и своих чувств не выдавал.

– Настоящее имя и фамилия, – спросил Тишков.

– Никита Чепец. Так и запиши.

– Когда и с какой целью был заброшен к нам? – продолжал допрос майор.

– Да что теперь скрывать, – ухмыляясь, ответил Чепец, – перед самой войной. С самого начала не задалось. У самолёта неполадки возникли, пришлось прыгать не в том месте, где предполагалась высадка. Угодил в реку. Тут ещё свидетель нарисовался, будь он проклят, дед ваш. Вот же холера, везло ему крепко. Я хотел его ещё на реке убрать, да пацаны какие-то помешали. Потом здесь в отряде промахнулся.

– Как ты кузнеца отравил?

– Да просто всё. Из деревни вернулись, смотрю, дед сидит в компании. Скучают. В масть, думаю. Такого шанса может больше не представится, да и арест нам светит. Я подошёл, пока Губарев Федьку к фельдшеру водил. Самогон предложил, по кружкам разлил. В темноте они меня не очень-то и видели. Таблетку деду подложил. Знал, свою кружку никому не даёт. Всё отдаст, а кружку ни-ни. Блажь какая-то. Кузнец в темноте не свою тару схватил. Дальше знаете.

– Сколько таблеток у тебя осталось?

– Нисколько. Одна, что на деда пошла, для тебя майор предназначалась, другая для комиссара, её кузнец остолоп принял.

– Почему раньше не воспользовался ими?

– Подобраться не мог

– Неужто дед так опасен стал для тебя?

– Язык у него как помело. Всем направо и налево про реку и голого рассказывает. Может, оно бы и сошло, да чутьё у меня. Чувствовал, подведёт он меня под монастырь своими баснями. Так оно и вышло.

– С какой целью заброшен? – продолжил спрашивать Тишков.

– Диверсии в вашем тылу.

– Что успел сделать?

– А вот это дудки! Больше ничего не скажу!

– Когда и кем был завербован?

– Я же сказал вроде ясно.

– Я бы на твоём месте был бы посговорчивее.

– Вот окажешься на моём месте и болтай сколько душе угодно. А я лучше помолчу.

– Вы хорошо держитесь, – вмешался в разговор Берестов, – значит, прошли хорошую подготовку. Вы не новичок. Вероятно, из раскулаченных. Воевали в бандах против советской власти. Потом ушли на запад, где вашей персоной заинтересовались. Подучили и забросили в район, в котором вы хорошо ориентируетесь, вы выходец из тех мест. Так что теперь ваше прошлое будет установлено, а также мы сможем проследить ваш «боевой путь».

– Неплохо! Я бы поаплодировал, да руки связаны.

– Ваших связных в деревнях мы установим, в этом вы можете быть абсолютно уверены. А после пустим слух, что это вы их сдали и согласились сотрудничать с нами. И раскрывая вашу сеть, будем ссылаться на вас.

Чепец слушал внимательно, его левый глаз немного подёргивался.

– И потом, когда посчитаем нужным, мы вас отпустим, – при этих словах Берестова и Тишков и Руденко не могли скрыть удивление. Их реакция не ускользнула от взгляда задержанного, – а что с вами сделают ваши хозяева, вам лучше знать. Их лояльность к вам будет не восстановить. Ну а перед смертью, я думаю, вы будете долго мучиться, допрашивать они, несомненно, будут с пристрастием. Вы птица не такого высокого полёта, чтобы вами дорожить.

Берестов всё это проговорил спокойно и уверенно, точно зная наперёд всё то, что случится с Чепцом. Тот сидел и лихорадочно соображал.

– Если вы сейчас не начнёте говорить, я сделаю так, как сказал. Слов на ветер я не бросаю. В этом вы сможете скоро убедиться.

– Какие у меня гарантии?

– Ваша полная искренность.

– Что будет дальше со мной?

– Это не я решаю, но моё слово в вашем вопросе будет веским.

– Мне надо подумать.

– Хорошо, я дам вам час.

– Достаточно.

Чепца увели. Берестов попросил Тишкова усилить охрану задержанного. Как-то неспокойно было у Алексея на душе, и он вышел на свежий воздух. «Что такое, – думал старший лейтенант, – агента взяли, дед жив, никто не пострадал, а всё-таки неладно. Да, не похож Чепец на мой психологический портрет агента. Не вяжется пока с ним. Ему и интеллекта не хватает, и умения общаться с людьми, многое не сходится. Исполнитель?»

Берестов стал ходить взад-вперёд. Потом остановился и посмотрел в ту сторону, куда увели Чепца. Всматривался в темноту. «Чёрт, – выругался Алексей, неужели…». Догадка мелькнула в голове словно молния. Он бросился к сараю, где находился Чепец.

Завидев бегущего к ним человека, охрана сначала вскинула ружья и потребовала остановиться. Старший лейтенант кричал, чтобы быстрее открывали дверь. Его приказание было исполнено тут же, Тишков побеспокоился и уведомил партизан о полномочиях Алексея.

Берестов вбежал внутрь сарая, но было уже поздно. Старший лейтенант опоздал. Чепец лежал на полу, раскинув руки, из его рта текла пена.

«Опоздал, – с досадой подумал Алексей, – какой промах! И ведь ничего у него не было, тщательно же обыскал».

Он медленно вышел из сарая, присел. К нему подбежали Тишков и фельдшер.

– Там, – махнул рукой Алексей.

– Как же так? – задался вопросом командир.

Появился фельдшер: «Отравился, у него ампула была во рту».

Берестов встал и, обращаясь к фельдшеру, спросил: «Ампула была встроена в зуб?». «Нет» – последовал ответ.

– Как такое может быть? – Тишков посмотрел на Алексея.

– Я его хорошо осмотрел при задержании и сейчас одежда целая, насколько я заметил. Надо разобраться.

– Ты, Алексей Николаевич, не надо, не вини себя, – поддержал Тишков, – такое трудно было предвидеть, тем более он согласился сотрудничать с нами.

– Спасибо, Степан Иванович, но всё же мне следовало быть намного расторопнее. Теперь вот предстоит понять, сам ушёл или помог кто? Опять всё с начала.

И Берестов вернулся в сарай. Всё самым тщательным образом обследовал, все углы, укромные места, обошёл вокруг строения, всё трогал, ощупывал. А затем сосредоточился на охране, задавая многочисленные вопросы кто подходил, кто проходил, заметили ли чего и так далее.

Ничего существенного он не нашёл. Зацепиться было не за что. А следовало ответить на очень важный вопрос – откуда у Чепца ампула с ядом, именно ампула, не таблетка, например, с помощью которой он хотел отравить деда. Неужели не соврал и таблетки действительно закончились? Если бы хотел умереть, то, при их наличии у него лично, вполне мог положить в рот и попросить чай при разговоре с нами. Ушёл бы как Шумейко.

Об этом и многом другом думал Берестов. «Почему в сарае, – продолжал он размышлять, – а не у нас в землянке». И чем больше и дольше старший лейтенант по горячим следам анализировал ситуацию, прокручивая в голове то один вариант, то другой, тем явственнее понимал, ампула с ядом появилась со стороны. Выходило ясно и понятно, – у Никиты Чепца здесь есть сообщник. И этому человеку «Х» не нужно было, чтобы Чепец разговорился и единственный шанс того устранить, передать яд возле сарая или у фельдшера.

«Итак, – раскручивал свою мысль дальше Алексей, – человек «Х» возле сарая (у фельдшера) передаёт Чепцу ампулу с ядом, которую тот и принимает незамедлительно, посчитав для себя такой выход спасением. Но из этого следует, что он боялся не нас, а своих хозяев. Надо проверить фельдшера, раз, и два – основательнее потрясти охрану. Ну негде больше! Чепца отнёс на перевязку Николай с напарником, оттуда его доставили в нашу землянку, а затем препроводили в сарай. Человек «Х» наблюдал за перемещениями задержанного, вынужден был действовать молниеносно, экспромтом, а значит, наверняка, где-то наследил».