Княгиня Ольга. Сокол над лесами

И вот теперь ему пришлось вернуться к госпоже вестником беды…

* * *

– Это ты? – Эльга сразу узнала Велеба и улыбнулась. – Бранеславич? Снова здесь?

И даже засмеялась от удивления.

– Разонравилось у Перезвана? – усмехнулся воевода, Мистина Свенельдич, показывая, что тоже признал люботешского отрока, что целый год на пирах разносил в этой самой гриднице блюда и чаши.

Велеб знал его, как знал всех лучших мужей, окружавших княгиню. Новым лицом для него был только юный князь Святослав: когда Велеба привезли с берегов Ильмерь-озера в Киев, Святослав как раз отбыл туда же, на Ильмерь, строить княжеский городец напротив старого Остров-града. Увидел его Велеб лишь зимой, когда во время Деревской войны Перезванова дружина влилась в войско юного князя, наступавшего на Искоростень с востока, от Днепра. Под стягом Святослава Велеб побывал в сражении на Размысловом поле, а потом бился при прорыве Володислава из Искоростеня. Даже ранен был. На левой щеке, в самом низу, у него и сейчас был виден длинный красный шрам – в свалке у рва Искоростеня кто-то копьем чиркнул, что ли, Велеб этого не заметил и удивился, обнаружив, что с края челюсти на снег и на одежду капает свежая кровь. Но самого князя он видел лишь издалека и ни разу не говорил ни с ним, ни с его кормильцем, воеводой Асмундом. Поэтому сейчас он невольно обращался больше к княгине и к Мистине Свенельдичу.

– Будь жива, княгиня! – вспомнив, что соратники поручили ему держать речь, а не хлопать глазами, Велеб низко поклонился. – И ты, княже, и вы, мужи передние! – происходя из хорошего рода, он был научен вежеству и умел приветствовать знатных людей. – Не прогневайтесь, что не званы перед очи ваши ясные мы явились, да еще и с вестью нерадостной. Нечаянно-негаданно налетела туча черная, принесла беду-невзгодушку. Разорили наш Перезванец неведомые люди… Отроков убили… и боярина нашего с ними вместе.

– Разорили мой городец? – Святослав аж привстал на своей половине престола от изумления. – Кто? Дреговичи? Благожит?

– Неведомые люди, – повторил Велеб. – Но кричали они «Хотимир!».

– По порядку рассказывай, – велел Мистина. – Сначала.

Серые глаза его из веселых стали очень сосредоточенными, и этот взгляд, как блеск клинка, вернул мысли Велеба к оставленному за спиной. Он принялся рассказывать с самого начала: как стоял утром на веже и первым увидел неведомых врагов. Он говорил среди тишины, хотя чувствовал, как за спиной его гриди теснятся все ближе, чтобы ничего не пропустить. В глазах слушателей – Ольги, Святослава, Мистины и других бояр возле них – он видел изумление и недоверие.

Велеб и сам с трудом себе верил. В дороге четверо уцелевших Перезвановых отроков провели два дня и одну ночь. Проснувшись утром, Велеб первым делом подумал: ну и жуть приснилась! И лишь потом, шевельнувшись и ощутив боль в ребрах, осознал: все это ужасная правда. И не живой Перезванец, который они так хорошо помнили, остался позади, а жуткое избоище. Прочие их друзья и приятели, десятские, сам боярин, – все мертвы.

– Они что – и пленных не брали? – первым задал вопрос Мистина, когда Велеб умолк.

– Я не видел, – Велеб вопросительно оглянулся к троим своим товарищам, но те покачали головами.

– Не слыхал я, чтобы кому сдаваться предлагали, – подтвердил Чарога.

– Я видел, как раненых добивали, – тихо добавил Размай. – С заборола видел.

– Вы хоть кого-нибудь узнали? – спросила княгиня. – Из тех людей?

Все четверо замотали головами.

– Мы из местных весняков только Поведа знаем, старейшину из Размиличей, его точно не было, – ответил Велеб. – К нему боярин ездил порой.

– А он к вам? – быстро спросил Мистина.

– Ни разу не был.

Княгиня и ее бояре переглянулись.

– Как они посмели? – с возмущением и гневом воскликнул Святослав. – Разорили мою твержу, убили моего боярина! Они думают, что если киевский князь еще молод, им все позволено? А я все стерплю, как дитя?

Гриди загомонили.

– Вы ссорились с дреговичами? – Мистина пристально взглянул на Велеба. – С окрестными весняками?

– Нет. Мы с ними и не видимся. До ближних весей поприща с три, мы туда не ходим.

– Сейчас весна, – с намеком напомнил Мистина. – Гулянья, пляски на лужку. Может, кто-то из ваших… не вы четверо, а кто-то из тех, кого уже нет, позарился на местных девок?

Бояре с ожиданием смотрели на Велеба: для столь жестокого и наглого нападения должна быть причина.

– Нет, – Велеб опять помотал головой. – Мы к ним не ходили на игрища никогда. Никто из наших не ходил.

– А скотина? – спросил Острогляд. – Может, ваша корова к ним забрела или их – к вам?

– У нас выпасы свои.

– Не было у нас никаких раздоров с ними, княже, – поддержал Велеба Чарога. – Хоть клинок поцелуем.

– Может, не теперь, а раньше? Зимой?

Все опять помотали головами. Весь путь до Киева четверо выживших без конца обсуждали это дело между собой, пытались выяснить причину такой беды. И сошлись, что если причина и была, то в дружине о ней не знали.

– Если б был у нас с весняками какой раздор, нас бы так врасплох не застали, – добавил Велеб.

Это поражало его больше всего: полная внезапность нападения. В обычное утро поздней весны, одно из череды точно таких же.

– Это верно, – кивнул Острогляд. – Перезван хоть был и не мудрец великий, но и не растяпа. Было б от чего беречься – он бы берегся. Сколько походов прошел – научился.

– Покормите их, – княгиня взглянула на своего тиуна и ключницу, стоявших у стены поодаль в ожидании приказаний. – Ступайте, отроки. Отдохните.

– Вы подумайте еще! – крикнул им вслед Асмунд. – Может, вспомните чего.

Насчет покормить было очень вовремя: за всю дорогу Перезвановы отроки поели толком всего один раз. Приметили на берегу костер каких-то рыбаков и напросились на уху. Причем рыбаки, увидев четверых незнакомых мужчин, вооруженных, грязных и с очень мрачными лицами, едва не убежали, бросив костер, котел, улов и челн. А утром и вечером путники питались испеченными в золе корневищами рогоза: Велеба дед еще дома научил их есть, иначе пришлось бы красть какую-то скотину с прибрежных луговин. А от рогоза у бедняги Стояни, в придачу к вывиху ноги, еще расстроился живот.

Совершить кражу, кстати, все же пришлось. Какие-то бабы вымыли платье и развесили на ветках ив у берега, а сами ушли; причалив, беглецы утащили порты для Чароги. Не мог же он явиться к князю в разодранных сверху донизу, будто баба в поневе! «Повезло мне, что старые порты натянул, ветхие, – ворчал Чарога. – Не разорвись они, меня бы там и прибили, как щуку острогой!»

Выходя из гридницы, четверо отроков слышали позади волну возмущенных голосов. Велеб невольно поежился. Направляясь сюда, на гору, от причала близ Почайны, он торопился принести свою весть, и казалось, что как только князь, княгиня и бояре обо всем узнают, это как-то исправит дело. Теперь же, поглядев в лица тех, кто правил Русью, уловив смесь их чувств – недоумение, возмущение, гнев, – он понял: дальше будет только хуже…

* * *

После ухода вестников в гриднице еще долго стоял шум.

– А мы не то ли говорили? – встал с места Честонег, едва те четверо вышли. – Прознали по всем землям, что мы без князя…

– Я не позволю смотреть на меня как на дитя! – возмущенно воскликнул Святослав, перебивая его. – Я уже древлянам показал: я русский князь, хоть и молод, и всякий, кто пойдет против меня, сильно об этом пожалеет!

– Древляне Ингоря не убоялись, а нынче, когда у нас на столе жена и отрок, и дреговичи за ними потянулись! Ждите, всякий пес теперь на нас зубы оскалит!

– Это не наши земли! – напомнил Асмунд. – Благожит нам дани не дает.

– Теперь будет давать! – крикнул Святослав. – Теперь он на коленях приползет, пес лживый, в зубах принесет все, что у него только есть, даже детей своих! Он мне заплатит за такую подлость! За убийство моих людей!

– Мы еще толком не знаем, что произошло! – Мистина возвысил голос, чтобы перекричать возмущенный гул. – Может, не все убиты, кто-то в плену. Может, Благожит сам пришлет к нам.

– Да это что же сотворить надо, чтобы пятьдесят человек без разговоров в отместку вырезали? – восклицал Себенег.

– Всех местных баб перевалять, – шепнул его сын Ильмет.

– И скотину в придачу! – хмыкнул Лют.

– Да Перезван небось дров наломал, а признать не хотел! – ворчал Честонег.

– Пусть только Благожит здесь покажется! – негодовал Святослав. – Я прикажу его послов зарубить! Не будет никаких переговоров, пока он нам не отдаст своих пятьдесят человек за моих!

– Но это может быть вовсе не Благожит! – напомнила Эльга, чувствуя, что своей местью за мужа – в те дни необходимой, – преподала сыну не очень-то добрый урок. – А окрестные весняки. Парни не говорят, но у них ведь могла выйти какая-то ссора!

Эльга с трудом держала себя в руках. Ее трясло от негодования, гнева и боли. Среди бояр, да и простых киян не первый месяц ходили разговоры, что-де без мужа на киевском столе развалится вся держава. Она стремилась показать, что справится сама – она и Святослав. Так неужели недоброжелатели ее были правы, а она – ошибалась? Неужели многовато взяла на себя, высоковато взмостилась? И даже миролюбивые дреговичи сочли, что в Киеве некому держать меч?

Мечей-то у нее в достатке. Но держава стоит на удаче своего господина…

– Они кричали «Хотимир!», – напомнил Асмунд. – А Хотимир был Благожитов пращур.

– Он вовсе не хотел воевать! Вы же сами с ним виделись зимой близ Припяти: когда вы шли к Искоростеню, Благожит сам приехал и уверял в дружбе, лишь бы не трогали его земель!

– Он мог испугаться, видя, что сталось с Деревами. И подумал, что назавтра придет его черед.

– Непременно придет! – поддержал кормильца Святослав.

– Испугался и полез в драку? – не поверила Эльга.

– Как раз так и есть. Кто боится, от того жди беды.

– Мы им этого не спустим! Сейчас же пойдем туда и покажем им, как разорять мои городцы и убивать моих людей, да? – Святослав с вызовом взглянул на мать, потом на Асмунда. – Я требую! Боги требуют воздавать…

– Святша, погоди! – Эльга положила руку ему на плечо. – Сперва нужно выяснить, что произошло и почему. Мы не должны очертя голову ввязываться в драку еще и с Благожитом, когда едва усмирили древлян!

– Если он напал на моих людей, я должен ответить! Может, ты, женщина, не понимаешь…

– Я понимаю! – Эльга вдруг встала во весь рост перед престолом: Святослав невольно тоже встал, но так ему пришлось смотреть на нее немного снизу вверх – он быстро догонял мать ростом, но еще не обогнал. – Я понимаю, что такое месть! – с нажимом напомнила Эльга, и все разом вспомнили, как она отомстила за смерть мужа – очень быстро и очень жестоко. – Никому, пусть он хоть трижды мужчина, не придется меня учить! Но ты забыл: только трус мстит сразу, будто боится, что решимость его остынет и робость вытеснит сознание долга. А твой долг – беречь и укреплять землю Русскую. Простой муж заботится о своей чести – у него ничего дороже нет. Дед твой мог заботиться только о славе рода. Но ты – владыка огромной державы меж двух морей. Судьба вручила тебе столько земель, сколько было лишь у кагана аварского. Ты не можешь, не имеешь права очертя голову лезть во всякую драку, пусть даже задета твоя честь. Перед благом нашей державы и этот городец, и твоя обида – мелочь, прах! И никто не возьмется за оружие, пока мы с дружиной не обдумаем как следует все это дело и не поймем, в чем истинное благо нашей державы.

Все молчали, будто расшалившиеся дети, которых пристыдила строгая хозяйка. Каждый из мужчин, от старого Кари Щепки до юного Святослава, с детства знал, что такое честь и какими средствами ее защищают. Но Эльга требовала чего-то иного – чтобы князь отделял честь державы от своей мужской чести и ставил благо державы на первое место. Это шло вразрез с привычными представлениями дружины, которые вполне успел усвоить Святослав. Эльга была душой этой державы и требовала заботы о ней.

– Мы обдумаем это дело, – уверенно произнес Мистина среди общей тишины. – Благо земли Русской требует защитить ее честь, и мы сделаем это. Но хорошая месть должна быть подготовлена как следует. Княже, как быстро ты сможешь поднять твою гридьбу?

– Я сейчас пойду и займусь этим, – Святослав шагнул с возвышения и взглянул на Асмунда. – Моя решимость не остынет… ни за сколько дней, – он бросил отчасти вызывающий взгляд на мать. – Я знаю мой долг как мужчины… и я не отступлю от него, скорее умру!

* * *

Эльга ушла к себе в избу, бояре разошлись, на ходу обсуждая новости. Мистина помедлил в гриднице, прикидывая, не позвать ли снова Перезвановых отроков или все же дать им как следует отдохнуть и собраться с мыслями. Ему еще о многом хотелось с ними побеседовать. Но тут вошла Черень, служанка Эльги, и молча ему поклонилась. Сердце стукнуло: при виде этого знака, столь желанного и так хорошо ему знакомого в былые годы, волнение едва не вытеснило тревожные мысли.

Когда он вошел, Эльга сидела, уронив руки, и даже не подняла глаза. Мистина неспешно приблизился. Остановился, но она продолжала сидеть опустив голову. Сейчас ей, разбитой пришедшим известием, отчаянно требовалась опора, и никто иной не мог ей дать ее, но даже с Мистиной она не сразу решилась заговорить. Лишь почувствовав, что он готов сделать последние два шага и обнять ее, она подняла взгляд. И при виде смятения на ее лице Мистина замер, будто натолкнулся на черту зачарованного круга.

– Это что же… – тихо начала она – совсем не таким голосом, каким только что в гриднице усмирила возмущение сына, – снова меня мое проклятие достало? Я уж думала – все, заплатила я свою дань… Ингвар… Уты я чуть не лишилась, детей ваших… Предслава едва не погибла… и ты! Только я думала, все наладилось, будет у нас мир и согласие! Так нет же, опять нам на кривое веретено напряли! Что же это такое? Какие жертвы приносить, какому богу?

Редко когда Мистина не знал, что сказать. Но сейчас понимал, каким ударом разорение Перезванца стало для Эльги, и не мог подобрать слов для утешения.

И это было не просто горе. Не просто обида, требующая отмщения. Это снова была опасность для державы – признак слабости владык, грозящий всеобщим раздором и развалом.

– Неужели Благожит и впрямь решил, что мы со Святшей не удержимся на столе и ему можно попытаться откусить себе кусок? Что мы не постоим за свои земли?

– Если и решил, то сильно ошибся, и скоро он узнает об этом, – заверил Мистина. – Мы быстро с его удалью покончим.

– А с ненавистью и страхом? Вы мне говорили – напуганные люди опасны. Но мы не причиняли дреговичам никакого вреда! Зачем они это сделали – ты мне можешь объяснить? – Эльга взглянула на него почти с мольбой.

– Пока нет, – был вынужден признать Мистина. – Я не вещун.

– Ладно бы древляне, ладно бы уличи опять отказались дань давать. Или Етон передумал и ряд разорвал. Но дреговичи, их Благожит миролюбивый! Он вот зимой уверял, что не пойдет против Киева, и лишь просил не трогать его волости на Припяти! – Эльга встала и всплеснула руками. – Неужто обманул, прикинулся овечкой? Асмунда провел, Тородда, всех других? Просил мира, а потом, и полугода не прошло, взял да и вырезал наш городец? Чем им помешал Перезван?

– Не Перезван, а мы ему помешали. Благожит понимает: из-за этой войны мы лет на десять потеряли деревскую дань. Нам понадобятся другие данники. А из непримученных – он сосед наш ближайший.

Эльга в замешательстве посмотрела на своего первого советчика. Мнению Мистины она привыкла доверять и теперь не находила возражений.

– Он надумал… напасть первым, потому что ждал нападения от нас?

Мистина кивнул с сокрушенным видом: дескать, увы, это так.

– Но мы…

– И к тому же, – добавил Мистина, – в ожиданиях своих Благожит не ошибается. Древляне, кто уцелел, теперь начнут разбегаться в порубежные земли, пытаясь уйти от наших сборщиков. Как уличи от Днепра ушли, помнишь? Нужно сделать так, чтобы им было незачем сниматься с насиженных гнезд, иначе наши труды окажутся напрасны.

Эльга тревожно смотрела на него, стараясь постичь смысл его слов.

– Подожди денек-другой, – попросил Мистина, видя, что в нынешнем смятении она его не поймет. – Мы будем знать больше. Дело прояснится, и станет понятно, как нам быть.

Эльга видела: он-то для себя уже что-то понял. Но отвернулась, не желая сейчас проникать в его мысли. Судьба не давала ей передышки. Гибель Ингвара разрушила ее прежнюю жизнь. Как бы ни складывались дела раньше, он все же оставался между нею и небом – ее муж и соправитель, русский князь, воин, отец ее ребенка, тот, кто должен был сохранить власть над сыном до самой своей смерти… Он и сохранил – вот только смерть эта пришла слишком рано. Святослав был достаточно взрослым, чтобы иметь свою волю, но слишком юным, чтобы мать могла положиться на него как на мужчину. Ей приходилось бороться с ним, чтобы его же защитить. И ни один человек на свете не мог, не имел права снять с нее тяготы этой борьбы.

Ей придется принять этот вызов. Нельзя позволить, чтобы ее считали слабой, а киевский стол при ней – пустым. Ни чужие, ни свои. Дай она сейчас слабину с чужими – и раздор перекинется прямо сюда, в землю Русскую, в Киев. И все труды Олега Вещего, Ингвара, ее самой пойдут прахом.

– Не огорчайся так, – мягко сказал Мистина. – Может быть, парни что-то скрывают и они все же попортили на Ярилиных гуляньях местных девок. Или Перезван поносил местного старейшину, козлом вонючим ругал. И это как началось, так и закончится.

– За пятьдесят трупов они не расплатятся. – Эльга покачала головой. – Прощать такое нельзя, в этом Святша прав. У нас уйдет на это дело все лето. Теперь кому-то же нужно туда ехать, в Перезванец?

– Да. Толковому человеку нужно съездить и все осмотреть на месте. Даже если иным… – он явно подразумевал Святослава, и Эльга это поняла, – не очень-то любопытно, из-за чего все случилось, глупо закрыть глаза на правду.

Не сказать, чтобы в этих словах заключалась вся мудрость источника норн, однако от них Эльге стало легче. Сколько лет она знала Мистину – и всегда он, умея скрывать в случае надобности правду от других, сам предпочитал знать ее как есть. Он по-прежнему был с ней, со всей его отвагой и изобретательностью, с размахом целей и решительностью в средствах. А главное – верностью, скрепленной пролитой кровью. Своей и чужой. Пока он на ее стороне, какой-нибудь выход найдется всегда.

Само присутствие Мистины успокаивало Эльгу. Уже долгое время они виделись часто, но всегда на людях, и она соскучилась по нему – по возможности смотреть ему в глаза, касаться руки. Хотелось побыть с ним подольше, поговорить, и пусть бы он снова рассказал что-нибудь о былых походах, а она бы слушала, мысленно возвращаясь в те времена, когда слышала это в первый раз. Когда они были молоды, а мир вокруг – ярок и свеж, и казалось, что все в нем происходит в первый раз.

Вот только теперь все не то, как десять лет назад…

– Тебе же пора идти? – полувопросительно произнесла она, помня, что он обещал ей заняться делом о резне в Перезванце.

– Я могу остаться, – Мистина приобнял ее и потянул к себе.

Она взглянула ему в глаза, и как всегда, когда она смотрела в них с такого близкого расстояния, в груди что-то оборвалось и забилось. Во взгляде его отражалось все то, что связывало их в эти пятнадцать лет. Незачем было говорить об этом, чтобы помнить.

Эльга подалась к нему и мягко поцеловала в губы. Он не шевельнулся и даже не ответил ей, понимая, что это не страсть, а только признание их неразрывной связи. Все то, что между ними было, не обесценивалось с течением лет. Но сейчас для этого не время.

– Ступай, – тихо сказала она, но так, что он понял: она и правда хочет, чтобы он ушел. – Благодарю тебя, – добавила она ему вслед, когда он уже двинулся к двери.

Этого было слишком мало, чтобы описать ее чувство к человеку, который, по сути, сделал ее тем, что она есть. Мистина возвел ее на киевский стол, и он не жалел ни себя, ни других, лишь бы она сияла над своей державой, как Утренняя звезда.

Но и это не было самым важным. И могучей властительнице невыносимо тяжко ее бремя, когда некого любить. Мистина тем и внушал Эльге благодарное чувство, что умел быть достойным ее любви и наполнял жизнь смыслом. Но как это объяснить? Нет таких слов.

Мистина оглянулся. Коснулся белой костяной рукояти скрамасакса на поясе, напоминая о данной клятве, и вышел.

* * *

Устроили беглецов из Перезванца хорошо. Дали место в дружинной избе – здесь ее называли варяжским словом грид, – кормили сколько влезет, выдали кому чего не хватало из пожиток. Это было кстати: Чарога и Стояня ушли из городца, спросонья не успев даже обуться. Но благополучие это мало их радовало. Чем больше они привыкали к мысли, что потеряли свой дом и соратников, тем сильнее ощущали свою потерю. Даже Велеб ходил оглушенный: ему мерещились лица и голоса отроков, среди которых он прожил целый год. А Чарога, прошедший с теми людьми через столько битв и опасностей, и вовсе не хотел смотреть на белый свет и весь день лежал, отвернувшись к стене. Кровных родичей Перезвановы отроки покинули более десяти лет назад – кто сам пожелал какой-то другой жизни, кого старшие сдали в ратники, не ожидая от парня дома особого толку. Дружина стала для них новой семьей, боярин – единственным отцом. Утратив всех разом, они ощущали такую же боль, как те, кто лишился всего кровного рода.

Велеба вновь окружали знакомые строения княжьего двора, да и в челяди два года спустя были почти те же люди – кроме двоих, погибших осенью, во время резни на могиле Ингоря. А вот в гридьбе обнаружились большие перемены. Живя среди челяди, с гридями Велеб общался мало, но в лицо всю ближнюю дружину знал. От прежних знакомцев осталось меньше половины. Два десятка погибли на Тетереве вместе с Ингорем. Еще десятка полтора ушли после его смерти: по большей части переместились к Мистине Свенельдичу, не надеясь поладить с юным наследником. Недостаток частично восполнили за счет людей, приведенных Святославом из Хольмгарда, но полной численности в пять десятков ближняя дружина еще не достигла. Юные соратники Святослава, составлявшие его круг, задирали нос перед «стариками» – гридями его отца, а те презирали молокососов, которые ни с кем страшнее соломенного чучела еще не сражались.

Если бы челядь и даже гриди, помнившие Велеба в лицо, не расспрашивали его о Перезванце, он мог бы подумать, что эти два года ему приснились. Как будто вчера это было…

…Через год после того как Велеб водворился на княжьем дворе, Ингорь, вернувшись из зимнего похода в дань, пышно отмечал имянаречение новорожденной дочери – долгожданного их с Ольгой второго ребенка. В княжьей гриднице поднимали чаши – за богов, предков и потомков, – ели, пили, пели и вспоминали былые походы. Челядь от такого множества хлопот сбивалась с ног. И вот однажды ключница отыскала Велеба в поварне, велела быстро вымыть руки, пригладила ему волосы и повела в гридницу. Он поначалу думал, что ему велят петь – в искусстве этом он уступал княжьим певцам, братьям Гордезоровичам, но и его песни, вывезенные с Ильмеря, наследие деда Нежаты, княгиня порой слушала с удовольствием.

Но дело оказалось вовсе не в пении. Велеба поставили перед плотным мужчиной среднего роста, лет тридцати, одетым в хазарский кафтан – из отбеленного льняного полотна, выше пояса обшитый узорным шелком. В ухе висела хазарская серьга, похожая на длинную серебряную каплю. Темные волосы острым мыском спускались на лоб. В лице его ничего примечательного не было, но оживленное выражение в довольно резких чертах делало его ярким.

– Ты Селимиров братанич? – воскликнул он. – Правда? А непохож!

От возбуждения лицо его чудно перекосилось: левая бровь поднялась выше правой, и, будто в противовес, правый угол рта под темными усами – выше левого.

– Лицом непохож, но одарен таким же отважным сердцем! – сказал Хрольв, Ингваров десятский, и похлопал отрока по спине. – Нам рассказывал Тормод Гнездо: его взяли в плен, когда он остался один, без своих людей, но с раненым отцом, и не бросил оружия, был готов защищать его до самой смерти.

– Тогда верю! – Перезван, заметно пьяный, встал и потянулся через стол обнять Велеба. – Ты знал бы, какой храбрый человек был Селяня! Мы с ним были почти как братья! Мы шли через Боспор Фракийский, со всех сторон по нам палили огнеметы, из нас только половина дошла до Килии! Но когда я Селяню там увидел, он даже в лице не переменился, будто не было ничего! Иди сюда, я тебе расскажу!

– Это Перезван, – пояснил Хрольв. – Он был в дружине Хельги Красного вместе с твоим стрыем, когда Хельги ходил на хазар и греков.

О заморских походах своего стрыя Велеб знал от него самого: в те шесть лет, что княжил в Люботеше, Селимир очень любил рассказывать родичам о своих странствиях и сражениях. Но слушал, как полагается, с почтением; сердце щемило от мысли, что для этого чужого человека, полянина родом с Роси, его, Велеба, родича память так же близка и дорога, как ему самому.

– Мы с ним были как братья! – не раз повторял Перезван. – Все зарубы вместе прошли: и в Самкрае, и в Корсуньской стране, и у греков, и у сарацин! Мы с Ольгом Красным с самого начала, с Самкрая. Никто тогда не верил, что он добьется славы, он тогда был просто бродяга, еще один варяг, только и радости, что сводный брат княгини, и то – побочный сын! А мы верили в него! Он был братанич Вещего – и доказал, что получил его удачу!

– А Селимир тебе рассказывал, как он в одиночку причал в Сугдее захватил? – подхватывали боярские ближние отроки.

– С десятком парней и двумя потаскухами!

– Врешь, там еще вина с ним было две корчаги!

– Песаховы конные трижды на перевал приступом ходили!

– Мы в первый раз тогда сражались в поле, я сам тогда был отроком вроде тебя!

– А против нас вышли Песаховы лучшие всадники! В железе с ног до головы!

– И было их раза в три больше, чем нас! Но мы стояли повыше, перед нами вот так стояли рогатки, – Перезван выложил из обглоданных костей на столе некое подобие полевого укрепления, – а по сторонам на склонах еще стояли эти греческие подсилки, «скорпионы», они метали по сорок сулиц разом. К третьему заходу там было уже столько их трупов перед рогатками, что кони спотыкались на скаку…

О Хельги Красном и его походах Перезван мог говорить без конца. Велебу он так обрадовался, будто нашел своего собственного братанича. Расспрашивал и о Селимире – о его жизни после окончания походов, о недавней гибели.

А когда пиры закончились, Велеба позвал княгинин тиун, Богдалец.

– Собирай пожитки свои, – велел он. – Княгиня тебя отпускает с Перезваном.

– Отпускает? – изумился Велеб. – Куда?

Первым делом он, конечно, подумал о доме, но никаких оснований для такой милости вроде не было.

– В твержу его, к Припяти. Перезван тебя в дружину берет. Поручился за тебя. Княгиня сказала, отрок честным себя показал, она ему верит. Ступай, поблагодари госпожу.

Поскольку сам Перезван состоял на службе у киевского князя, то и Велеб, переходя к нему, менял занятие, но не положение. Однако обрадовался перемене: вынужденно пребывать в услужении было унизительно для отпрыска столь знатного рода. А к тому же Перезван, часто повторявший, что они с Селимиром были как братья, и правда стал казаться кем-то вроде дальнего родича, а Велеб очень тосковал по родне среди чужих.

В Перезванце все тоже хорошо помнили Селимира. Сначала говорили, что Велеб, мол, непохож на родича, но потом привыкли к Велебу к такому, какой он есть. Особенно его полюбили за гусли – благодаря им всякий в дружине считал Велеба наравне с ближайшими своими друзьями. В Перезванце были и другие гусляры, но таково свойство этого искусства – оно располагает каждого к тому, кто им владеет.

Перезван Велебово пение очень ценил, любил слушать сказания о Волхе и Ящере, о Князе Морском, об острове Буяне, о деве Ильмере и прочие, что Велеб перенял от деда Нежаты. Охотно угощал его пением своих гостей, хвастал Велебом, будто родным сыном. Два года Перезван был Велебу вместо отца. Отзывчивый и благодарный, тот привязался к боярину и теперь с трудом верил в то зрелище, что запало в память, пока он бежал через двор с топором и тяжелым Нелюбовым щитом: сперва видно знакомую спину Перезвана в белой сорочке, а потом эта спина дергается, и боярин падает… на боках его огромные красные пятна на полотне… Он мертв… И при мысли этой Велеб невольно поворачивался и утыкался лицом в чужую старую подушку, пытаясь спрятаться от душевной боли.

Долгом их, уцелевших, теперь была месть.

Вот только кому мстить и как это сделать? Гриди рассказывали, что юный князь потребовал немедленного похода, чтобы покарать убийц, и многие из бояр его поддержали. Но еще не сказал окончательного слова Мистина Свенельдич, а поэтому и княгиня не говорила ни да, ни нет.

* * *

На другой день после приезда беглецов в грид явился светловолосый парень, которого Велеб не знал, но вчера приметил среди нарочитых мужей вокруг княгини. Для такого высокого положения тот был чересчур молод – не старше самого Велеба, а то и моложе на год-другой. Однако одет он был в белый кафтан с шелковой отделкой и серебряным тканцем^[7] на груди, сшитый умелыми и заботливыми руками, на мизинце сидело витое золотое колечко, а держался он так уверенно и повелительно, словно сам был из князей.

– Вы как – вернуться туда не побоитесь? – спросил он, остановившись перед беглецами.

– Побоимся? – ощерился Чарога.

– Если все так, как вы сказали, то там сейчас такое… – Щеголь поморщился. – Кости на костях… Но делать нечего. Вы мне нужны.

– Тебе? – угрюмо глянул на него Чарога.

Ему было за тридцать, но перед этим парнем, вдвое моложе, он почему-то ощущал младшим себя, и это очень досаждало.

– А кто ты? – с дружелюбным любопытством прямо спросил Велеб. – Я лицо твое вроде бы знаю, а имени не припомню.

– Ха! – Тот дернул плечами, будто услышал очень смешную глупость. – Мой брат хочет расспросить вас еще раз, как все это было.

– Но кто твой брат?

– Мистина Свенельдич! – с таким выражением пояснил наконец щеголь, будто его спросили, кто повелевает громами небесными, и вынудили объяснять, что Перун. – А я – Лют.

«Дураки совсем, что ли?» – без слов договорили его выразительно поднятые ровные брови.

И Велеб сообразил, почему это лицо кажется ему знакомым. Лют походил на Мистину, как только могут быть похожи два человека с разницей в возрасте лет шестнадцать-семнадцать. Те же длинные светло-русые волосы, правильные черты, острые скулы, глубоко посаженные глаза, лишь у старшего брата имелась на носу горбинка от перелома, а у младшего лицо было более продолговатым и худощавым. И если Мистина источал повелительную уверенность, не делая лишних движений, то весь облик Люта дышал неудержимой гордостью – собой, своим родом и высоким положением.