Мираж

Он отворил дверь и вошел в смежную комнату.

Эрвальд не сразу последовал за ним; проходя мимо стола, он остановился и устремил на портрет маленькой Эльзы столь пристальный взор, точно старался отыскать в лице ребенка черты, которые видел сегодня ночью, при лунном свете.

– Невеста Лотаря! – пробормотал он. – Конечно, нам придется теперь заключить мир или, по крайней мере, перемирие. Или она опять презрительно выгонит меня, когда я приду с ним в Бурггейм?

Он коротко, саркастически усмехнулся, почти грубо отодвинул портрет в сторону, высоко поднял голову и пошел вслед за другом.

23

Кронсберг начинал заселяться; больные съезжались, и весенний сезон обещал быть оживленным. Первые три дня Эрвальд посвятил исключительно другу и виделся, кроме него, только с семьей Бертрама, которая всячески старалась сделать его пребывание в доме приятным; особенно хлопотали об этом младшие члены семьи, изображая из себя в честь Эрвальда и Зоннека «африканцев» под руководством знатока в этих делах – Ахмета. К счастью, он немножко говорил по-немецки, и маленькие европейцы, как репейники, липли к добродушному чернокожему.

Зоннек ежедневно проводил несколько часов у невесты, но до сих пор не представил ей товарища и не мог исполнить обещания, данного леди Марвуд. Профессору было лучше, но состояние его здоровья все-таки не позволяло внучке делать визиты или принимать их.

До полудня в доме Бертрама обычно царил покой; старшие мальчики уходили в школу. И сегодня их не было дома; младший, четырехлетний Ганс, забавлялся в детской новой игрушкой, дудкой, которую вырезал ему Ахмет и из которой юный виртуоз извлекал скорее странные, чем приятные для уха, звуки.

Зельма сидела в гостиной за работой, когда горничная открыла дверь, очевидно, собираясь доложить о ком-то, но не успела она еще открыть рот, как ее оттолкнули в сторону, и в комнате появилась пожилая, очень высокая дама с саквояжем в одной руке и большим зонтиком в другой; она весьма выразительно стукнула им о пол и коротко проговорила:

– Здравствуй, Зельма! Я приехала.

– Ульрика! – воскликнула докторша, с удивлением вскакивая. – Мы ждали тебя, судя по твоему письму, только вечером.

– Я ехала всю ночь и наняла на станции экипаж, – объяснила Ульрика. – Прикажи взять у извозчика вещи.

Она говорила прежним повелительным тоном; однако Зельма приветливо поздоровалась с золовкой, помогла ей снять пальто и шляпу и распорядилась, чтобы горничная отнесла вещи приезжей в назначенную ей комнату.

Тем временем Ульрика осматривала гостиную, убранную со вкусом и уютно, и сухо заметила:

– У вас очень по-барски; в Мартинсфельде было проще. И вы даже завели чернокожего лакея. Я воображала, что еду в немецкий христианский дом, а первое, что я увидела, был черный, как ворона, язычник, какие сотнями бегают на берегах Нила. Он оскалил зубы и хотел взять у меня саквояж, где у меня лежат деньги, но я пригрозила ему зонтиком так, что он отскочил, как ошпаренный.

– Это Ахмет Эрвальда, – засмеялась Зельма. – Я писала тебе, что у нас гостят два знаменитых путешественника – Зоннек и Эрвальд. Ахмет – предобродушный и преуслужливый человек; он хотел только понести твой саквояж.

– Все равно, я никому не позволю вырывать у меня вещи из рук, – заявила старая дева, – а этому вороватому африканскому сброду я и подавно не доверяю. Но дай же взглянуть на тебя, Зельма!.. Мы ведь не виделись десять лет.

Она окинула взглядом маленькую цветущую женщину, которая со своим розовым, улыбающимся лицом отличалась, как небо от земли, от бледной, запуганной вдовы покойного Мартина. Зельма тоже только теперь как следует рассмотрела золовку. Ульрика не похорошела за истекшие годы; она стала только еще костлявее и гораздо старше. Одинокая жизнь в Мартинсфельде неблагоприятно отразилась на ней, потому что если прежде она отличалась властолюбием и грубостью, то теперь в ней сквозили горечь и озлобление, которые тотчас же и проявились.

– Тебе хорошо жилось, это видно, – сказала она угрюмым тоном. – А мне – нет. У меня отняли мой Мартинсфельд; ты знаешь, меня вышвырнули из-под родного крова, и теперь я без приюта.

– Но тебе ведь не было надобности сейчас же расставаться с имением, – возразила Зельма. – Тебе хотели оставить его до осени и даже до весны.

– Ты думаешь, это было бы для меня удовольствием? – гневно воскликнула Ульрика. – Стану я работать еще целый год, когда знаю, что дом будет снесен, чтобы дать место этой проклятой железной дороге! Уж если я должна уйти, то лучше уйти сейчас же.

Зельму покоробило от этого грубого тона, и ей пришло в голову, что она поступила очень необдуманно, пригласив золовку. В эту минуту в соседней детской раздался крик; к нему присоединились голоса двух спорящих мальчиков и грохот опрокинутого стула.

Это привлекло внимание Ульрики.

– Что это? – спросила она. – Что-нибудь случилось?

– Нет, это мои мальчишки, – с полнейшим душевным спокойствием объяснила Зельма. – Подрались, как обычно.

– И ты это допускаешь? – спросила возмущенная золовка.

– Отчего же нет? Это в натуре у мальчиков, и Адольф говорит, что это – очень здоровая гимнастика. Только так шуметь им не полагается; сейчас я их усмирю.

С этими словами Зельма спокойно встала и открыла дверь в соседнюю комнату. Ее предположение оказалось точным. Старшие мальчики, только что вернувшиеся из школы, увидев новую игрушку младшего брата, тотчас захотели испробовать ее; брат, конечно, воспротивился и начал храбро отстаивать свою собственность, когда же сила взяла верх, поднял громкий вопль о помощи; другие же два, в свою очередь, перессорились из-за отнятой дудки, и из мальчиков мигом образовался клубок; все трое с увлечением тузили друг друга. Мать схватила старшее чадо правой рукой, второе – левой и каждому дала по звонкому шлепку; затем она подняла младшего сына, барахтавшегося на полу, и, наконец, отчитала всех троих.

– Неужели вы не можете и минуту вести себя тихо? Что подумает о вас чужая тетя, которая только что приехала? Вам не стыдно?

Новость подействовала; мальчики моментально успокоились и обратили все свое внимание на чужую тетю, которую ждали только к вечеру и которая вдруг уже приехала. «Тетя» стояла на пороге, неподвижная, чопорная, и следила за тем, как энергично молодая женщина наводила порядок.

– Нечего сказать, ты переменилась! – выговорила она, наконец.

– Да, с тремя такими сорванцами поневоле забудешь кротость, – сказала Зельма. – Ступайте, поздоровайтесь с тетей и будьте умниками.

Мальчики повиновались, и все трое – Адольф, Эрнст и Ганс – были представлены по всей форме. Ульрика зорко оглядела каждого, пожала плечами и с сожалением сказала:

– Все в отца, точка в точку! То-то и вышли буяны! Впрочем, Зельма, ты знаешь, я терпеть не могу детей, держи их от меня подальше.

Однако это было легче сказать, чем сделать; мальчики обсели новую тетю со всех сторон и стали пробовать завязать с ней знакомство. Они с необыкновенной серьезностью, как о чем-то весьма важном, сообщили ей, что у них в доме живут два дяди из Африки и еще Ахмет… он – не дядя, но тоже приехал из Африки.

Настойчивым напоминанием об этой ненавистной стране пустынь они привели Ульрику в самое отвратительное расположение духа; наконец, когда маленький Ганс наивно спросил: «Ты тоже из Африки?» – ее терпение лопнуло.

– Нет, я из Померании! – со злостью фыркнула она, делая самую свирепую физиономию, какую только умела.

Мальчик сначала посмотрел на нее с недоумением, но, должно быть, нашел ее тон и лицо чрезвычайно комичными, потому что громко, искренне рассмеялся; двое старших принялись вторить ему, и вокруг новой тети, умеющей так забавно шутить, поднялось настоящее ликование.

– Эта шайка еще и потешается надо мной! – рассердилась старая дева и хотела вскочить, но Ганс бесцеремонно вскарабкался к ней на колени и удобно уселся, а двое старших блокировали ее справа и слева.

Ульрика никогда не имела дела с детьми; они робко сторонились неласковой, бранчливой дамы; доверчивость мальчиков до такой степени ошеломила ее, что она даже не пыталась обороняться и встать. Так и застал ее вошедший Бертрам, уже узнавший о ее приезде. Он приветствовал ее с обычной веселостью:

– Здравствуйте, фрейлейн Мальнер! Сидите, пожалуйста! Это так мило с вашей стороны, что вы занялись моими мальчуганами.

– Это они занялись мной, – ответила Ульрика и сделала попытку стряхнуть с себя назойливых малышей, но это удалось ей лишь отчасти; Ганс удержал позицию и энергично заявил:

– Я хочу сидеть у тебя на коленях.

К удивлению, тетя не протестовала, но не в силах была заставить себя вежливо обойтись со своим старым врагом, хотя в настоящее время была гостьей в его доме; ее тон менее всего можно было назвать дружелюбным, когда она сказала:

– Ваша жена пригласила меня, но нравится ли это вам – я не знаю.

– То, что делает моя жена, мне всегда нравится, – учтиво ответил Бертрам. – Кроме того, вы знаете, как высоко я всегда ценил вас. Итак, вы продали Мартинсфельд?

– Его отобрали у меня самым подлым образом, – поправила его Ульрика с крайним раздражением.

– Вы говорите так, будто его у вас в самом деле отняли или украли, а между тем вы получили за него хорошую цену, почти вдвое против настоящей стоимости, и, собственно говоря, должны были бы радоваться.

– Радоваться? – сердито возразила старая дева. – Вы думаете, я продала бы за какую бы то ни было цену родовое имение, если бы мне не грозили принудительными мерами? Что я буду делать с этими деньгами?

– Завещайте их моим мальчикам, – посоветовал доктор. – Это будет очень полезное вложение.

Ульрика подозрительно посмотрела на него.

– Может быть, вы потому и пригласили меня?

– Единственно потому! Честь имею представить вам семейство Бертрамов, жаждущее наследства, – и доктор расхохотался так же неудержимо весело, как бывало раньше.

Зельма тоже засмеялась, а на мальчуганов смех всегда действовал заразительно.

Ульрика резким движением спустила с колен Ганса и, вскочив, с негодованием проговорила:

– Вам, кажется, очень весело! У вас всегда такой хохот?

– Почти всегда. Видите, я все так же «возмутительно весел», как был в Луксоре, а мои мальчики в этом отношении пошли в отца.

Зельма вмешалась в разговор, предложив проводить гостью в ее комнату. Мальчики поспешили принять участие в переселении тети; Адольф схватил саквояж, Эрнст – зонтик, а маленький Ганс вцепился в платье Ульрики и во все горло заорал:

– Я пойду с тобой!

– Не приставай к тете, – сказал доктор. – Ты оборвешь ей платье. Оставайся здесь!

Но Ульрике не понравилось это запрещение; она прикрикнула не на назойливого мальчика, а на отца:

– Будет вам вечно все запрещать! Велика важность, если он и оборвет старое платье! Идем, Ганзель!

Она крепко взяла мальчика за руку и увлекла за собой, к великому удовольствию Ганса, который даже вскрикнул от восторга.

Комната Ульрики находилась на верхнем этаже, и когда компания вышла в коридор, она встретилась с Зоннеком и Эрвальдом, спускавшимися с лестницы. Для Ульрики Зоннек продолжал оставаться «единственным человеком», и она дружески пожала ему руку, а потом обернулась к его спутнику с любезным замечанием:

– А вы успели стать крупным зверем, о котором говорит весь свет.

– Да, чем-то вроде льва пустыни, – ответил Рейнгард, еще не настолько отвыкший от ее манеры выражаться, чтобы обидеться. – А вы все по-прежнему ненавидите страну пустынь? Я часто с удовольствием вспоминаю о нашей экскурсии в Карнак, когда я имел честь целый час беседовать с вами, правда, при несколько повышенной температуре, сидя на горячем песке, в то время как этот плут, пользуясь представившимся случаем, объяснялся в любви и делал предложение.

– О чем вы, конечно, и не подозревали, – прибавила Ульрика тоном, показывавшим, что теперь ей вполне ясно совпадение этих двух событий.

– Решительно не подозревал! Но ведь, в сущности, он был прав; посмотрите только на этих трех великолепных мальчишек!

С этими словами он поднял маленького Ганса и подбросил его в воздухе.

– Оставьте эту опасную игру! – заворчала Ульрика. – Вы можете уронить ребенка.

– Не уроню! – смеясь возразил Эрвальд. – Впрочем, сыновьям Бертрама не повредит и добрый прыжок; они хорошей породы.

Он собирался еще раз подбросить Ганса, который очень любил это, но Ульрика буквально выхватила ребенка у него из рук.

– Должно быть, вы выучились этому у своих дикарей? – с гневом сказала она. – Маленьким чернокожим не будет вреда, если они треснутся о пол своим толстым черепом, но я не хочу, чтобы Ганзель у меня на глазах переломал себе руки и ноги. А родители преспокойно стоят себе и смотрят! В этом доме какие-то варварские порядки!

С Гансом на руках она торопливо направилась к лестнице, точно спеша спрятать его в надежном месте.

Пока Зельма показывала ей вид из окон, мальчики очень заинтересовались багажом, который уже внесли наверх, и Ганс наконец выразил общую мысль: он стал перед теткой и полным ожидания голосом спросил:

– Тетя Ульрика, что ты нам привезла?

Старая дева смутилась, вероятно, впервые в жизни. Конечно, ей и в голову не пришло привезти что-нибудь детям Зельмы, но, увидев перед собой три веселых, полных ожидания рожицы, она застыдилась; когда же Эрнст и Адольф принялись еще перечислять ей чудесные вещи, привезенные им дядей Эрвальдом, то она рассердилась.

«Несносный Эрвальд! – выбранилась она в душе. – Вечно ему надо играть первую роль, даже у детей! Погоди же, я тебе удружу!» – Что бы ты хотел получить, Ганзель?

– Лошадь на качалках! – закричал Ганзель с сияющими глазами и посмотрел на чемодан, чтобы убедиться, достаточно ли тот велик, чтобы в нем могла поместиться желанная лошадь.

– Хорошо, посмотрим! – сказала Ульрика многообещающим голосом и, обратившись к Зельме, тихо спросила: – Надеюсь, в вашем захолустье можно купить такую штуку?

Трое мужчин еще стояли внизу лестницы. Зоннек сказал, обращаясь к доктору:

– Мы идем в Бурггейм; профессору лучше, и я хочу, наконец, представить Рейнгарда моей невесте. Однако я боюсь, доктор, что вы с вашей супругой накликали беду на свою голову, пригласив фрейлейн Мальнер; она, кажется, еще нелюбезнее, чем была.

– Да, Бертрам, я удивляюсь вашей храбрости, – подхватил Эрвальд. – Пригласить к себе в дом дракона! Неужели вы надеетесь справиться с ней?

– Я предоставлю ее моим мальчикам, – сказал доктор. – Они с кем угодно справятся, даже с тетей Ульрикой, особенно Ганзель. Вот посмотрите, он сумеет приручить ее.

24

Работавший в саду Бастиан сердито и с удивлением взглянул на подъехавший к воротам экипаж. Зоннек приходил обычно пешком, и это не был экипаж Бертрама; остановившаяся карета, запряженная великолепными лошадьми, была совершенно незнакома Бастиану. С козел соскочил какой-то странный человек в пестрой одежде и с коричневым лицом; он подошел к дверцам, откуда выглядывала дама, и затем позвонил у ворот.

Очевидно, приезжие желали войти, что в глазах Бастиана было нахальством. Из уважения к больному хозяину он заставил молчать бросившегося с громким лаем Вотана, но ему и в голову не пришло открыть ворота; он только протянул руку сквозь решетку, взял визитную карточку, предназначавшуюся для Эльзы фон Бернрид, как объяснил на ломаном немецком языке коричневый малый, и пошел с ней к дому, оставив из предосторожности Вотана сторожить ворота.

Эльза выходила из спальни деда, когда старик подал ей визитную карточку, на которой она с удивлением прочла: «Зинаида Марвуд». Бастиан, к своему величайшему изумлению и недовольству, получил приказание открыть ворота и впустить даму. Через несколько минут леди Марвуд уже шла через сад и была встречена молодой девушкой на ступенях террасы.

– Моя Эльза, моя милая девочка! – заговорила Зинаида. – Ты не пришла ко мне, как обещала, и потому я приехала к тебе. Я не могла дождаться, когда увижу тебя, наконец.

Эльза поклонилась, явно смущенная таким обращением. Зоннек рассказывал ей о леди Марвуд, но красивая дама, с пылкой нежностью заключившая ее в объятия, все-таки была для нее совершенно чужой.

– У меня была причина, миледи, – ответила она, – дедушка заболел…

– Знаю, дитя мое, знаю! Зоннек написал мне, – перебила ее Зинаида. – Потому-то я и приехала. Однако до тебя нелегко добраться! Этот хмурый привратник совсем не желал пускать меня, а чудная собака так грозно поднялась на дыбы, точно собиралась до последнего издыхания защищать свою госпожу. Тебя берегут и сторожат, как заколдованную принцессу, а твое убежище – прямо сказочный замок в дремучем лесу. – И она с улыбкой посмотрела на запущенный сад и разросшиеся мрачные ели.

Эльза все еще смущенно стояла перед гостьей. Правда, теперь она знала, что жила когда-то в доме Осмара и что Зинаида страстно привязалась к ней (Зоннек подробно рассказал ей об этом, подготовляя к встрече с леди Марвуд), но сама она ничего этого не помнила; поэтому она ничего не ответила и только пригласила гостью войти.

С минуту Зинаида с изумлением осматривалась в мрачной гостиной с ее прозаической обстановкой.

– Вот где ты выросла! – сказала она с состраданием. – Бедная девочка! Здесь даже дышится, как в тюрьме! Теперь я понимаю, почему моя милая маленькая капризница стала совсем другой, такой серьезной, молчаливой, такой робкой и чужой. Но со мной ты не должна быть такой! Ты совершенно не помнишь меня?

Эльза молча, с нескрываемым восхищением смотрела в прекрасное лицо, с нежностью обращенное к ней, но и теперь память ничего не подсказывала ей. Она, очевидно, не знала, как держать себя, и ответила извиняющимся тоном:

– Я была тогда ребенком, миледи, и это было так давно…

– Миледи? – с недовольством перебила ее Зинаида. – Прежде ты звала меня тетей Зинаидой. Тетю мы, конечно, отбросим, то «ты» должно остаться. Скажи же мне «ты», Эльза! Я хочу слышать от тебя это слово.

Это было нежной просьбой и в то же время нетерпеливым приказанием, но молодая девушка оставалась застенчивой и сдержанной. Пылкая настойчивость Зинаиды, требовавшей от нее близости, как будто только усилила ее замкнутость. Она ответила уклончиво:

– Будьте снисходительны ко мне, миледи, я росла одиноко и не умею отвечать на ласку. Дайте мне время!

– Так научись, моя пугливая лань! – сказала Зинаида с улыбкой. – Я вижу, что тебе, действительно, надо дать время, но уж я завоюю опять твою любовь. Конечно, первое место мне придется уступить другому; ведь ты – невеста Зоннека. Как такой серьезный человек сумел заслужить твою любовь, несмотря на свои годы? Он, кажется, безгранично любит тебя.

Лицо Эльзы оживилось, и в ее голосе в первый раз появился оттенок теплоты.

– Лотарь бесконечно добр ко мне! Эти дни, когда дедушка был болен, он с удивительной любовью и самоотверженностью помогал мне ухаживать за ним. Я никогда не буду в состоянии отблагодарить его.

– Зоннек – редкий человек, – согласилась леди Марвуд. – Но что ты можешь понимать в этом, восемнадцатилетняя отшельница? Ты только и знаешь, что больного старика-дедушку да своего жениха. Но, конечно, если ты начнешь общаться с людьми, находясь рядом с Зоннеком, то они не обидят тебя.

– Мы не будем жить в свете, – спокойно возразила девушка. – Лотарь должен беречь свое здоровье и говорит, что хочет только тихого семейного счастья.

– Тихого семейного счастья! – повторила Зинаида не то с болью, не то насмешливо. – Что же, вам оно, может быть, и достанется. У Зоннека жизнь уже позади, а ты возле него даже не узнаешь ее. О, он прав, желая уберечь тебя от жизни, совершенно прав! Не рвись в этот свет, дитя! Он кажется издали ослепительным, опьяняющим, на самом же деле пошл, пусть… пошл до отвращения!

Эльза слушала с удивлением; она не понимала, как могла дойти до такого разочарования эта ослепительная красавица. Чувство деликатности не позволило Зоннеку подробно рассказать молоденькой невесте о тяжелом разладе между Марвудом и его женой. Поэтому Эльза осмелилась лишь заметить вполголоса:

– И все-таки вы живете в большом свете?

– Я? – Зинаида засмеялась жестким, саркастическим смехом. – Да, но что же мне иначе делать? Похоронить себя в одиночестве? Этого я не выдержу; ужасно оставаться одной со своими мыслями и мечтами. Я предпочитаю бешеную погоню за удовольствиями: от одного к другому. По крайней мере, в этом есть движение, разнообразие; меньше замечаешь, как тянутся дни и недели. Что ты так вопросительно смотришь на меня своими большими детскими глазами? Этого ты не можешь понимать. Будь благодарна твоему будущему мужу, если он спасет тебя от этого у своего мирного очага. Ты никогда не утратишь детского взгляда на жизнь, никогда не будешь знать дикую, полную отчаяния жажду любви и счастья и борьбы за них. Я искала их все эти годы и не нашла. Я знаю, что этот напиток – отрава, что он убивает, но человек, томящийся жаждой в пустыне, будет пить и из отравленного источника.

В этих словах слышалось такое беспредельное отчаяние, что они могли испугать любого слушателя; но здесь они произвели обратное действие. Страстная женщина, как всегда, поддалась своему настроению и совершенно забыла, с кем говорит, но Эльза, оказавшаяся недоступной для заискивающей нежности, теперь вдруг почувствовала к ней симпатию и тихо и мягко сказала:

– Зинаида!

– Ах, наконец-то! – вскрикнула та почти с восторгом. – Так тебе надо показать страдание и отчаяние, чтобы найти дорогу к твоему сердцу? Полюби меня, моя прелестная Эльза! Ты не знаешь, как мне нужна любовь, как я обделена ею, какая я нищая! – и леди Марвуд, притянув к себе девушку, начала ее страстно целовать.

В саду залаял Вотан, но лай был теперь радостный и чередовался с визгом.

– Это Лотарь, – сказала Эльза. – Он хотел привести сегодня своего друга.

– А, господина Эрвальда? – Леди Марвуд быстро выпустила девушку из объятий. – Значит, я сейчас возобновлю старое знакомство. Иди, дитя мое, встречай жениха! – И, видя, что Эльза колеблется, она с нетерпением повторила: – Иди же, не смотри на меня как на чужую! Пожалуйста, иди!

Ей хотелось остаться на несколько минут одной. Когда Эльза вышла, она бросилась к окну и остановилась около него неподвижно, глядя на подходивших мужчин.

Выйдя на террасу, Эльза слегка вздрогнула; необыкновенно высокий рост господина, подходившего вместе с ее женихом, его темное лицо и характерные черты – все это она уже видела, правда, ночью, при свете луны и всего в течение нескольких минут, но она узнала ночного посетителя, дерзко залезшего в сад через стену.

Зоннек, увидев невесту, ускорил шаги. Он поцеловал ее в лоб и, держа ее за руку, повернулся к товарищу.

– Вот тебе мой Рейнгард, Эльза! – сказал он взволнованным голосом. – Пусть он не будет для тебя чужим, хотя ты его и не помнишь.

Рейнгард поклонился с той рыцарской вежливостью, с которой всегда относился к дамам.

– Я не настолько наделен самомнением, чтобы ожидать, что вы помните меня, фрейлейн; это было уж слишком давно. Но я надеюсь, что, как друг Лотаря, буду не совсем чужим для вас. Позвольте мне принести вам мое поздравление.

Его блестящие глаза с вопросительным выражением скользнули по лицу девушки, точно он ожидал, что она чем-нибудь выдаст, что узнала его, скажет что-нибудь об их ночной встрече. Но губы Эльзы были сурово сжаты; когда же они раскрылись, он услышал лишь церемонную, равнодушную фразу, какой отвечают на поздравление незнакомого человека.

– Благодарю вас, господин Эрвальд! Само собой разумеется, что друг Лотаря будет для меня желанным гостем.

Лицо Зоннека выразило разочарование. Он знал молчаливость и сдержанность своей невесты, но в данном случае ожидал более теплого приема. Эльза ведь знала, кем был для него Рейнгард – он не раз говорил с ней об этом.

– У тебя леди Марвуд? – спросил он. – Мы видели ее экипаж и Гассана. Пойдем, Рейнгард, ты должен представиться ей.

Он предложил руку Эльзе и повел ее в дом. Рейнгард остановился перед лестницей, глядя на стертые ступени, теперь ярко освещенные солнцем; казалось, он боялся поставить на них ногу. Но потом в нем точно вспыхнуло упорство – он решительно вступил на старый, выветрившийся камень и быстрым, твердым шагом взошел на террасу.

Леди Марвуд с обычным дружелюбием встретила вошедших, то есть, вернее, Зоннека, потому что ее приветствие относилось только к нему.

– Видите, я нашла-таки дорогу к вашему сокровищу, хотя вы и прячете его за решетками и стенами. Смейтесь, смейтесь! Я пришла со злым умыслом похитить у вас частичку; будущий супруг и повелитель, конечно, захочет быть единодержавным в своем царстве, но я требую и себе маленького местечка. Правда, моя славная Эльза?

Она ласково притянула девушку на диван рядом с собой и, казалось, вовсе не замечала, что в комнату вошел еще кто-то. Зоннек в самом деле засмеялся.

– Право, у меня нет склонности к тирании, которую вы предполагаете во мне; я претендую только на первое место у моей Эльзы. Позвольте мне представить вам старого знакомого, Зинаида.

Он говорил непринужденным тоном, но его глаза озабоченно следили за этими двумя людьми, встретившимися в первый раз со времени разлуки в Луксоре. Впрочем, оба были подготовлены к встрече.

– А! Господин Эрвальд! – Зинаида с небрежной грацией протянула ему руку. – Как странно, что мы съехались с вами в Кронсберге! Мне кажется, мы уже очень давно не виделись.

Судя по ее лицу, она, действительно, не могла припомнить, как давно это было. Рейнгард пришел на помощь.

– Десять лет, миледи, – ответил он, поднося к губам ее руку. – Я довольно часто бывал в Каире, но ни разу не имел счастья встретиться с вами.

– Я уже три года не была там. А вы снизошли до поездки в Европу? Вероятно, вы нашли нужным показаться в цивилизованном мире для того, чтобы окончательно не стать мифом для публики, героем из «Тысяча и одной ночи».

– Вы шутите, миледи, – возразил Эрвальд.

– То, что пишут о вас в газетах, часто граничит со сказкой; например, ваш последний поход против восставших племен пустыни. Господин Зоннек был тогда уже в Германии.

– Тут он был совершенно в своей стихии, – вмешался Лотарь. – Никаких переговоров и уступок, как раньше, когда пробовали поладить с кочевниками добром, – идти напролом и смести все, что не сдается! Мы с ним всегда были противоположностью в этом отношении; я был только исследователем, открывавшим новые страны, и смотрел на борьбу и опасности, сопряженные с движением вперед, как на печальную необходимость; он же – завоеватель, все хочет взять силой, и большей частью это ему удается. Ему лишь бы бороться и побеждать. Сколько раз я должен был сдерживать его и как нетерпеливо сносил он мою опеку.

– Только вначале, – заметил Рейнгард. – Рядом с тобой я быстро научился вдумчивости и благоразумию.

– Неужели вам надо было учиться этому? Мне кажется, вы всегда были чрезвычайно… благоразумны, когда хотели.

– Когда был должен, миледи, – возразил Эрвальд. – Бывают случаи, когда благоразумие становится обязанностью.

Их глаза встретились, и несколько секунд они смотрели друг на друга. Оба думали о том моменте, когда виделись в последний раз в развалинах луксорского храма, залитых призрачным светом луны, и когда исполинские каменные изваяния смотрели на них – двух молодых людей, расходившихся в разные стороны: он – под тропики, в жаркую пустыню, она – на север, в холод и туман. Громадное пространство разделило их, и, тем не менее, они снова сидели друг против друга так близко и… такие чужие.

Зоннек понял скрытый смысл последних слов и быстро заговорил о другом. Разговор стал общим, хотя леди Марвуд играла в нем главную роль. Она опять была полна огня и жизни и заставила оживиться и мужчин. Она описывала жизнь в Риме, где провела зиму, смеялась над своей ссылкой в страну снега и льда и над простодушными кронсбергцами, которые при всяком удобном и неудобном случае хвастали своим мировым курортом, а сами оставались мещанами, дразнила Эльзу ее молчаливостью и со смехом уверяла, что непременно заставит Бурггейм отказаться от своего траппистского^[6] устава. Она без передышки перескакивала с одного предмета на другой, слегка касаясь каждого и ни на одном не останавливаясь; ее речь искрилась веселой насмешкой и остроумием.

Наконец она стала прощаться и протянула Зоннеку руку.

– Ну, уж теперь я не принимаю отговорок; профессор, насколько мне известно, вне опасности, и я жду теперь обещанного визита.

– Мы придем завтра, – ответил Лотарь.

Она улыбнулась и обернулась к Рейнгарду.

– А вы, господин Эрвальд? Буду ли я иметь удовольствие видеть вас у себя?

Он утонченно-любезно поклонился.

– Вам стоит только приказать, миледи. Я сочту за особую милость, если вы позволите мне засвидетельствовать вам свое почтение.

– Значит, до свидания, господа! – Леди Марвуд слегка кивнула и вышла в сопровождении Эльзы. В коридоре она остановилась и помутившимся взором посмотрела назад, на дверь гостиной. – Все такой же! – проговорила она вполголоса. – Так же рыцарски любезен и так же… холоден, несмотря на огонь, который как будто горит в нем. Как ты находишь этого Эрвальда, Эльза? Нравится он тебе?

– Нет!

Это слово слетело с губ молодой девушки без всякого колебания и так сурово, что Зинаида озадаченно посмотрела на нее.

– Скажите, как энергично! Наконец-то хоть проблеск чего-то, напоминающего мою крошку Эльзу! Однако берегись, дитя, ты поссоришься из-за этого с женихом; он обожает своего друга.

Эльза ничего не ответила. Она не сводила глаз с красивой дамы, с каждой минутой казавшейся ей загадочнее. Она почти не принимала участия в разговоре в гостиной, только слушала все с большим удивлением. Неужели это та самая женщина, у которой четверть часа назад вырвался из глубины души крик жестокой муки и отчаяния и которая теперь так весело смеялась и шутила? Она и теперь смеялась, но вдруг замолчала и схватилась руками за грудь, точно задыхаясь; ее лицо покрылось мертвенной бледностью, и она в полуобморочном состоянии прислонилась к стене.

– Господи! Что с вами? – вскрикнула испуганная Эльза, обвивая ее руками, чтобы поддержать.

– Ничего! Не бойся… Сейчас пройдет, – прошептала Зинаида.

Ее голова опустилась на плечо девушки, и из ее груди вырвалось страстное полуподавленное рыдание. Эльза больше не спрашивала и не стала звать на помощь; она инстинктивно чувствовала, что мужчины, оставшиеся в гостиной, не должны были знать об этом.

Впрочем, это продолжалось лишь несколько минут. Зинаида подняла голову и попыталась улыбнуться, хотя ее губы дрожали и голос прерывался.

– Нервный припадок… Я опять слишком много говорила, слишком горячилась. Доктор запретил мне это. Пожалуйста, не рассказывай тем двум. Ну, прощай, завтра увидимся.

Эльза почувствовала на своей щеке горячий поцелуй; потом леди Марвуд вырвалась из ее рук и быстро ушла, отказавшись от дальнейших проводов. Гассан уже открыл дверцу кареты, она еще раз махнула Эльзе, экипаж двинулся, и она исчезла так же быстро, как появилась.