Есть что скрывать

– Ничего не хотите добавить? – спросила она. – О своей жене? А о вашем браке?

Карвер покачал головой.

– Честно говоря, мне хочется проснуться и обнаружить, что все это был страшный сон.

– Как и всем нам, – согласилась Барбара.

Пембери-Эстейт Хакни Северо-восток Лондона

Тани понимал, что только он один стоит между сестрой и намерением Абео отдать ее какому-то старому нигерийцу, достаточно богатому, чтобы уплатить запрашиваемую цену. Он также знал, что Монифа позволит это сделать, хотя ей нужно всего лишь собрать два чемодана, один для Сими, а второй для себя, и покинуть Мейвилл-Эстейт, пока Абео нет дома.

А дома его не было почти все время. Теперь, когда вторая семья была обнаружена и ее уже не было нужды скрывать – по крайней мере, от Тео, – Абео, по всей видимости, решил проводить с ними больше времени, почему-то уверенный, что ни Монифа, ни Тани ничего не расскажут Сими. Он приходил домой только для того, чтобы снять пропитанные кровью рубашки и фартуки, которые Монифа послушно стирала и гладила. Поразмыслив, Тани понял, что Абео приносил Монифе для стирки вещи своей второй семьи, и мать стирала и гладила их, что объясняло ту гору одежды, над которой она трудилась.

Ему не потребовалось много времени, чтобы придумать еще один способ воздействовать на отца. Поэтому в тот день, ближе к вечеру, Тани ждал появления отца в Пембери-Эстейт, чтобы сделать свой ход. В бакалейном магазине он не появлялся ни сегодня, ни вчера – не хотел встречаться с отцом, пока не поймет, что делать дальше. Теперь он был готов. Теперь он прятался в Пембери-Эстейт – в таком месте, чтобы видеть лифт, на котором Абео поднимался к своей второй семье. Когда это наконец произошло, в конце дня, Абео выглядел усталым, но на нем была свежевыстиранная и отглаженная рубашка, так что Ларк и ее дети были избавлены от неприятного вида крови животных на его одежде, груди и бедрах. Тани ждал. Он хотел, чтобы отец расслабился, прежде чем перейти в наступление.

Через двадцать пять минут после прихода Абео Тани направился к лифту. Было уже поздно, и другие жители дома входили и выходили из него, так что он вошел в кабину вслед за женщиной с многочисленными сумками, кивнул в знак приветствия, нажал кнопку третьего этажа и поехал наверх.

Большая часть дверей внешней галереи были открыты. Как и дверь квартиры второй семьи его отца. Тани слышал щебетание детей, голос Абео, отвечавшего им, потом женский голос:

– Да, вот так. О, любимый мой… – Затем смех. – Щекотно! Нет, нет! Абео, перестань!

– Значит, так? – Голос Абео, снова женский смех.

– Элтон, иди сюда! Скажи папе, чтобы прекратил.

Тани встал в дверном проеме. Любовница отца лежала на диване с куском влажной фланелевой ткани на голове; ее ноги лежали на коленях Абео, который делал вид, что кусает ее ступни, и притворно рычал. Она смеялась, а их дети хихикали, стоя на коленях на стульях у стола, где собирали что-то зеленое из кубиков лего. Абео выпрямился и принялся водить кубиками льда по подошвам ног и между пальцами Ларк. Рядом на полу стояла бутылка с лосьоном и полотенце.

– Полегчало? – спросил он.

– Ты ангел, – вздохнула Ларк.

Именно она заметила Тани. Сняла влажную ткань со лба и сказала дочери:

– Даврина, маме нужен еще лед. Принеси, милая.

Даврина спрыгнула со стула, но потом тоже заметила Тани и спросила:

– Кто он?

Абео повернул голову.

– Для мамы ты тоже это делал, да? Когда она была беременна? – Слова царапали горло Тани.

– Что тебе нужно? – спросил Абео. – Почему ты не был на работе?

Тани переступил порог и подошел к столу, за которым сидели дети.

– Мне сказать им, кто я, или ты хочешь сделать это сам? – спросил он Абео.

– Мне все равно, – ответил тот. Потом повернулся к детям. – Это ваш брат от моей жены Монифы – по крайней мере, он так говорит. Его зовут Тани. Поздоровайтесь и возвращайтесь к игре. – И продолжил массировать ступни Ларк.

Тани увидел, что дети собирают фигуру тираннозавра. Он взял один из кубиков и стал разглядывать. Интересно, как он будет выглядеть, если вогнать его отцу в глаз?

– Любишь играть в лего? – спросила его Даврина.

– У меня его никогда не было, – ответил Тани.

– Вообще?

– Вообще. Кстати, у тебя есть еще и сестра. Ее зовут Симисола. Она тоже никогда не играла в лего. – Потом он повернулся к отцу. – Ее ждет та же судьба, Па? Когда она чуть подрастет? Или у тебя планы только на Сими?

Ларк растерянно посмотрела на Тани, потом на его отца.

– Ларк – англичанка, – сказал Абео. – Наши дети – англичане.

– Да? А что будет значить «Ларк – англичанка», когда дело дойдет до продажи маленьких девочек – маленьких производительниц – тому, кто предложит больше?

Ларк села. Выражение лица у нее изменилось. Это отражалось в основном в глазах, отметил Тани. Она с тревогой смотрела на Абео.

– Она наполовину нигерийка, по отцу, так? – продолжил Тани. – Даврина… Нигерийским девочкам положены мужья, которые согласны уплатить большой калым, да? По крайней мере, ты хвастался этим, когда речь шла о Симисоле. – Потом он обратился к Ларк: – Он вам это говорил?

– Абео, что он…

– Поскольку она наполовину англичанка, полагаю, ты продашь только ее часть, да? Какая половина Даврины будет продана? Верхняя или нижняя? Левая? Правая? Хочешь, угадаю?

– Уходи, – сказал Абео.

– О чем он говорит, Абео? – спросила Ларк.

– Ни о чем. Слушает всякую чушь и верит, что понимает то, что слышал. Потом начинает обвинять. Вот и всё.

– Кого обвинять? И в чем?

– Он собирается продать Симисолу, – сказал ей Тани. – Вы понимаете, что я имею в виду? Она должна будет рожать детей какому-то парню в Нигерии, и как только созреет, отец отдаст ее тому, кто согласен заплатить запрашиваемую цену. Это произойдет только после того, как Сими будет в состоянии забеременеть, но теперь она еще ребенок и не знает, что ей уготовано. – Он посмотрел на Даврину, которая вместе с братом смотрела на него круглыми любопытными глазами.

– Иди к себе в комнату, Даврина, – приказала Ларк дочери. – И ты, Элтон.

– Но тираннозавр…

– Марш!

– Папа!

– Делай, что говорит мама. Нам нужно поговорить с этим человеком.

Дети убежали, бросая испуганные взгляды на Тани. Через секунду из глубины квартиры донесся звук закрывшейся двери. Дождавшись, пока они уйдут, Абео заговорил:

– Ты мне не сын. Я виню твою мать в том, каким ты стал, со своими английскими привычками и со своим английским отношением к нашему народу.

– Совершенно верно, Па. Мы – англичане, разве нет? Если б ты не хотел, чтобы мы стали англичанами, нужно было оставаться в Нигерии. Но ты приехал в Лондон, рассчитывая при этом, что ничего не изменится. И все мы будем делать то, что ты хочешь, чтобы чувствовать себя важным, – определять наше будущее, извлекать выгоду для себя. – Он повернулся к Ларк, которая поднесла руку к груди и теребила серебряное распятие, ярко блестевшее на ее темной коже. – Он делает что хочет, мой отец. Теперь он хочет денег. Ведь он не рассказывал вам о покупке девственницы, на которой я должен жениться? Правда? Да, именно так он и поступил, и единственный способ вернуть часть потраченных денег – взять хороший калым за Симисолу.

Абео медленно покачал головой, демонстрируя печаль и разочарование.

– Монифа говорила, что этот человек – мой сын, Ларк, и восемнадцать лет назад я решил ей поверить. Но мы с ним… – Абео встал и взмахнул рукой, показав сначала на себя, затем на Тани. – Посмотри на нас. Видишь, какие мы разные? Он давно знает, что не мой сын, и винит за это меня. Он всю жизнь пытался разрушить мой брак с его матерью, а теперь хочет уничтожить то, что есть у нас с тобой: нашу семью. История, которую он тебе рассказывает… Подумай сама: стал бы я поступать так со своей дочерью Симисолой? Или с нашей дочерью Давриной? Конечно, нет. Зачем же он это говорит? Вот тебе ответ: он думает, что, если убедит тебя, что я собираюсь разрушить жизнь Симисолы или Даврины, ты меня бросишь. Возьмешь наших детей и этого нового ребенка, который растет у тебя внутри, и исчезнешь. Это, думает он, будет плата за то, что я позволил ему считать себя моим сыном.

Во рту у Тани пересохло, словно он проглотил чашку опилок. Такая наглость отца у него просто в голове не укладывалась. Абео был воплощением лицемерия, и его любовница не могла этого не видеть. Тани посмотрел на Ларк, которая не отрывала взгляда от Абео. Она встала с дивана, поддерживая живот, в котором созревала новая жизнь. Потом подошла к Абео, прижала ладонь к его щеке и повернула его голову к себе.

– Мне очень жаль, что тебе приходится так страдать, Абео, – сказала Ларк, и Тани понял, что она сделала свой выбор.

Он не мог ее винить за то, что она поверила Абео на слово. Двое детей и третий на подходе… Она нуждалась в Абео больше, чем в правде. Тани думал, что сможет перетянуть ее на свою сторону, но ошибся.

Однако у него оставался последний козырь.

– Я женюсь на девушке, – сказал он Абео.

– То есть?

– Если Сими оставят в покое, позволят ей вырасти и быть собой, я поеду в Нигерию и женюсь на Оморинсоле. Кажется, ее так зовут? Оморинсола, девственница с гарантированной плодовитостью? Я на ней женюсь. Сделаю ей детей. Привезу ее в Лондон. Твою невестку и твоих внуков, Па. Сделаю то, что ты хочешь. И буду работать в бакалейной лавке.

Абео усмехнулся.

– Твои слова о продаже Симисолы – злобная ложь, так зачем же ты вообще что-то предлагаешь?

– О, здесь прозвучало очень много лжи, Па. Но то, что я говорил о Симисоле, – правда.

– Убирайся! – рявкнул Абео, но по его глазам Тани видел, что отец намерен обдумать его предложение.

Белгравия Центр Лондона

Линли всегда ненавидел политический аспект работы полицейского, а этот первый день расследования убийства сержанта уголовной полиции Тео Бонтемпи имел все шансы стать политическим. В отличие от политики, связанной с управлением страной, когда соперничающие стороны встречаются, спорят, дискутируют, выдвигают аргументы и вырабатывают компромисс в виде закона, полицейская политика по большей части связана с контролем информации, которую предоставляют прессе. На утреннем совещании с помощником комиссара сэром Дэвидом Хиллиером и главой пресс-службы Стивенсоном Диконом политические соображения обоих были такими пространными и туманными, что в них было невозможно разобраться. Судя по тщательно сформулированным объяснениям Хиллиера и Дикона, Тео Бонтемпи была не просто детективом полиции, а черным детективом. И не просто черным детективом, но и женщиной черным детективом. Меньше всего служба столичной полиции нуждалась в обвинениях, что они выделили для расследования недостаточно сил, потому что данный сотрудник был черным или женщиной – или то и другое вместе. Расизм, сексизм, мизогиния… Нельзя позволить даже намека на это во время расследования. Понимает ли это исполняющий обязанности старшего суперинтендента?

Прежде чем Линли успел поделиться своими соображениями, что к этому расследованию он относится точно так же, как к любому другому, Дикон извлек из своего портфеля два таблоида и передал Томасу для изучения. На первой странице каждой газеты была помещена статья о пропавшем ребенке. Девочку похитили у родителей несколько дней назад, был большой переполох; отец – барристер, мать – врач, а дочь в последний раз видели с двумя подростками на станции метро «Гантс-Хилл». Статьи сопровождались фотографиями и ссылками на следующие страницы. Линли знал о пропаже ребенка в первый же день, из публикации – не столь подробной – в утренней газете, которую он имел обыкновение читать. Томас не был уверен, что исчезновение девочки как-то связано со смертью Тео Бонтемпи, и спросил об этом.

Связи никакой, ответили ему, но как только таблоиды решат, что тема исчерпана, они набросятся на убийство Тео Бонтемпи, как крысы на мусорную яму, а когда они это сделают, пресс-служба должна быть уверена, что у старшего суперинтенданта Линли будет для них масса информации, причем такой, которая не оставляет сомнений, что служба столичной полиции использует все имеющиеся у нее ресурсы, чтобы привлечь к ответственности убийцу их коллеги, независимо от ее пола и расы.

– Кстати, о ресурсах… – Томас объяснил, что им, вероятно, потребуется больше сотрудников.

Дикон заверил, что он получит все что нужно. Хиллиер бросил на Дикона взгляд, в котором ярость смешивалась с удивлением. «Не в твоей власти распределять людей». Это причина ярости. «И кто ты, черт возьми такой, чтобы давать такие обещания?» А это удивление.

Линли ушел, оставив их разбираться друг с другом.

Мобильник зазвонил в тот момент, когда он отпирал дверь своего дома на Итон-Террас. Томас надеялся, что это Дейдра – вчера вечером они расстались не лучшим образом. Но это была Барбара Хейверс. Пока он открывал дверь и входил в дом, она скороговоркой выдала ему порцию информации:

– Бывший муж был с ней в ту ночь, когда ее ударили по голове, сэр. Как выяснилось, почти всю ночь. Утверждает, что она попросила его прийти, потому что хотела о чем-то поговорить.

– О чем?

– Неизвестно. По крайней мере, мне и ему. Он сказал, что она попросила его прийти для разговора, он согласился, и на этом все. Проверить несложно. Их мобильники все покажут.

– Гм… – Линли взял дневную почту. Чарли Дентон оставил ее на полукруглом столе из орехового дерева в прихожей, в старом контейнере «Таппервер», стоявшем на месте серебряного подноса. Очевидно, он забыл отнести их – дневную почту и контейнер – на кухню. – Что-то еще?

– Говорит, что развода хотела она, а не он. Говорит, что «любил ее слишком сильно» и она не смогла с этим справиться – что бы это ни значило. У него вся гостиная уставлена ее – и их совместными – фотографиями. Говорит, любит на них смотреть.

– Навязчивая идея?

– Возможно.

– Преследование, за которым следует: «Не доставайся же ты никому».

– Я бы так не сказала. Кстати, он собирается вернуться в их общую квартиру.

– Любопытная деталь.

Барбара рассказала остальное: о том, что у Росса Карвера был ключ от квартиры, как он нашел бывшую жену, что она ему сказала о тошноте, головокружении, потере памяти – а возможно, нежелании говорить, о том, что случилось до его прихода.

– Кстати, он белый парень, если это важно.

«Интересно, – подумал Линли, – этот факт понравится Хиллиеру и Дикону – или взбудоражит их еще больше?

– Может, у нее был другой любовник и мужу это не нравилось?

– Не исключено. Но он об этом не расскажет. Возможно, родственники знают… От Уинстона есть известия?

– Пока нет.

– Что дальше?

– Стритэм. Завтра нам нужно тщательно осмотреть квартиру. Судмедэксперты уже закончили?

– У них было достаточно времени. Я им позвоню. Ты где? В Белзи-парке?

– Сегодня ночую дома. Поставил Белзи-парк на паузу.

– Ага. Думаешь, это разумно?

– Разумно? Барбара, тебе давно пора осознать, что я понятия не имею, что такое разумно в романтических отношениях между мужчиной и женщиной.

6 августа

Ил-Пай-Айленд Твикенхэм Большой Лондон

Дебора оставила машину на свободном месте парковки на берегу Темзы напротив Ил-Пай-Айленд перед самым рассветом. Она никогда раньше не была в этом месте. Даже не слышала о нем, хотя жила в Лондоне с семнадцати лет. Естественно, никто не пытался скрыть от нее существование этого острова, но, как ей удалось выяснить, его лучшие деньки остались в прошлом. Даже слава маленькой мекки рок-н-ролла в 1960-х не спасла его от сегодняшнего забвения.

Посоветовав Деборе поговорить с доктором Филиппой Уэзеролл, Нарисса порекомендовала повторить утреннее путешествие, которое совершила она сама, когда искала врача в надежде, что личная встреча – в ее доме, прежде чем она отправится на работу – поможет убедить ее, что появление в документальном фильме Нариссы даст надежду девочкам, которым может грозить опасность, и женщинам, уже пострадавшим. Но ее усилия, призналась Нарисса Деборе, ни к чему не привели. Она пожертвовала несколькими часами сна и ехала целый час, потратив бензин и драгоценное время. Доктор Уэзеролл ответила, что не хочет привлекать к себе внимание из страха преследования.

– Попробуйте, – сказала Нарисса Деборе. – У вас же не фильм – может, вам больше повезет. – Она поделилась информацией о хирурге, для сбора которой потребовался целый час блуждания в Сети с помощью разных поисковых систем и банков данных. – Можете сначала позвонить, но я бы не советовала. Именно так я и поступила – и готова поспорить, что она записала свой отказ и выучила его наизусть.

Деборе нужно найти дом доктора Уэзеролл на Ил-Пай-Айленд, сказала ей Нарисса. У коттеджей там нет номеров, так что Деборе придется ориентироваться на «Магонию»^[13]: дом кремового цвета с синей черепицей ярдах в двадцати от главной дороги, пересекающей остров. Названия у дома нет, но там есть штакетник, давно нуждающаяся в ремонте беседка, неухоженная лужайка, несколько чахлых кустов и немного декоративной травы.

Дебора спросила, как вообще попасть на остров, который находится посреди Темзы. Ответ Нариссы – «не волнуйтесь, сами увидите» – не вселил уверенности, но Дебора решила довериться ей. Все еще спали, когда она оставила записку на разделочной доске в кухне и поехала в Твикенхэм, а там увидела, что имела в виду Нарисса. На остров вел арочный пешеходный мост, перила которого украшали маленькие цветы петунии, красные и белые.

Оказавшись на мосту, где легкий утренний ветерок обманчиво обещал ослабление жары, Дебора увидела, что остров невелик. Вдоль берега были построены коттеджи с выходом к реке, и в слабом утреннем свете она смогла разглядеть маленькие причалы или просто причальные столбы, а также моторные лодки, байдарки, шлюпки и каноэ. Остров был очень зеленый. У самой воды росли огромные ивы. Тополя, каштаны и липы отбрасывали тень на извилистую мощеную дорожку. Вокруг ни души – только мелькание птиц и воркование голубей. В другое время дня Ил-Пай-Айленд, вне всякого сомнения, был оживленным местом.

Коттедж с синей крышей, как выяснила Дебора, находился рядом с мощеной дорожкой, совсем близко, – Нарисса описала его достаточно точно. Она пропустила пустые оконные ящики для растений и пустую шпалеру, однако все остальное оказалось на месте. Но в доме было темно. Доктор либо уже уехала на работу, либо еще спала, либо находилась в глубине дома, так что свет не был виден с дорожки. Раз уж она забралась так далеко, решила Дебора, нужно испытать удачу. Она миновала покосившуюся калитку, которая держалась на одной из двух петель.

Крыльца в доме не было, только приподнятая площадка перед дверью. Поискав звонок, Дебора поняла, что нужно стучать, и с силой ударила костяшками пальцев по дереву. На стук отреагировал только рыжий полосатый кот, довольно худой. Он вышел из-за угла дома и принялся тереться о ноги Деборы, жалобно мяукая. Затем над дверью зажегся свет, хотя на улице было уже достаточно светло, так что Дебору можно было рассмотреть из дома. Дверь открылась. Кот, воспользовавшись шансом, прошмыгнул в дом.

– Кто вы, черт возьми? И какого дьявола стучите в мой дом в такое время?

Не слишком успешное начало.

– Доктор Уэзеролл? – спросила Дебора.

– Что вы хотите? Кто вы? – Хозяйка дома шагнула вперед. Невысокая, не выше метра пятидесяти пяти, в черном обтягивающем костюме из неопрена. В руке у нее была ветровка из ткани, которая светится в темноте, когда на нее попадает луч света. Ноги босые.

– Погодите. – Это прозвучало резко, как команда. – Вас послал тот чертов режиссер? Марисса… как там ее?

– Нарисса Кэмерон. На самом деле я…

– Ни при каких условиях – можете ей это передать. Это не обсуждается. Мне нечего добавить.

– Речь не о ее фильме, – сказала Дебора. – Я фотограф. Может, вы поговорите со мной? Это займет пять минут. Клянусь, это не имеет отношения к фильму Нариссы.

– В любом случае меня это не касается. И у меня нет пяти минут. Я уже опаздываю к реке.

Она решительно развернулась, и Дебора решила, что дверь сейчас захлопнется перед ее носом. Но доктор Уэзеролл так же быстро вернулась, держа в руке кота. Потом выкинула его на улицу. Он возмущенно мяукнул и стрелой бросился в дом.

– Проклятье! Чертов кот!

В свете лампы Дебора увидела на краю площадки перед дверью две пустые миски в форме кошачьих голов.

– Похоже, для еды и воды?

– Это даже не мой кот! – рявкнула доктор Уэзеролл. Потом прибавила: – Черт возьми. – Откуда-то слева от двери извлекла кувшин с водой и пакет с сухим кормом. – Убирайся оттуда, если хочешь что-то получить, Дариус! – крикнула она и наполнила миски.

Дариус? Дебора с удивлением посмотрела на довольного кота, появившегося на пороге.

– Терпеть не могу кошек, – заявила Филиппа Уэзеролл.

– Тогда возникает вопрос: зачем вы кормите этого?

– Ответ очевиден. Потому что я дура.

Доктор Уэзеролл убрала еду и воду, взяла пару кроссовок, вышла за дверь и закрыла ее за собой. Согнувшись в талии – колени остались прямыми, отметила Дебора, – надела кроссовки. Судя по всему, врач находилась в прекрасной физической форме.

– Если вам нужно пять минут, можете получить их во время прогулки, – сказала она Деборе и направилась к калитке. Выйдя на дорожку, повернула направо, в противоположном направлении от моста.

Дебора последовала за ней. Доктор Уэзеролл, поняла она, была настроена решительно. Женщина шла быстро, и Дебора едва поспевала за ней. Совершенно очевидно, что ни о каких пяти минутах речи быть не могло. Поэтому она начала рассказывать: о проекте, над которым работает для департамента образования, о «Доме орхидей», о книге фотографий, которую собирается делать, об идее закончить книгу интервью с ней.

– Нарисса о вас высокого мнения, – закончила Дебора.

– Очень мило с ее стороны. – фыркнула хирург. – Вряд ли меня это должно волновать. Но я подробно объяснила Нариссе, почему по возможности предпочитаю оставаться в глубокой тени. Меня не назовешь популярной фигурой среди той части нигерийского и сомалийского сообщества, где калечат женщин, не говоря уже о неуверенных в себе мужчинах, которые ищут обрезанных и зашитых женщин, чтобы их сексуальные возможности – вернее, их отсутствие – никогда не могли сравнить с возможностями другого парня. Вы говорили с этими женщинами?

– Говорила. И меня не встречали с распростертыми объятиями – что вряд ли удивительно с учетом природы этой проблемы, не говоря уже о нашем обществе, но я с ними говорила. Можно спросить: почему белая женщина занялась восстановительной хирургией?

– Я училась во Франции. Они – пионеры в этом вопросе, так что я, что называется, припала к источнику.

– Вы всегда занимались восстановительной хирургией?

– Нет. Я, как и большинство людей, ничего не знала о том, как калечат женщин. По специальности я акушер-гинеколог.

– Как случилось, что вы занялись тем, что делаете сейчас?

Они подошли к воротам с кодовым замком. Доктор Уэзеролл набрала шифр, открыла ворота и направилась к воде.

– Однажды меня пригласили проконсультировать особый случай. У ребенка развилась инфекция, не поддававшаяся лечению. Она вроде бы затихала, исчезала, а затем появлялась вновь, еще более сильная. Ей сделали операцию за десять недель до того, как она попала ко мне.

– Что с ней случилось?

– Она умерла. Родители слишком долго тянули, прежде чем обратиться в больницу.

– Ужасно.

– Это еще не всё. Ей было три года.

– О боже. Это… Я даже не знаю, как это назвать.

– Страшно, ужасно, бесчеловечно, гнусно, отвратительно, шокирующе, чудовищно, омерзительно… Словами это не опишешь, правда? После того случая я решила, что должна что-то делать. Но, как вы верно заметили, я белая женщина, и не просто белая женщина, а англичанка. Я понимала, что будет почти невозможно объяснить любой женщине из общин черных иммигрантов, все еще практикующих калечащие операции на женских половых органах, что их культура – или по крайней мере часть тех, кто принадлежит к этой культуре, – придерживается невежественной традиции, угрожающей здоровью девочки, ее будущему, ее способности иметь детей, а возможно, и жизни. Кроме того, у меня нет таланта красиво говорит, убеждать и все такое. Поэтому я предложила свои услуги женщинам, которым уже причинили вред.

Они прошли вдоль здания и вышли на широкий бетонный причал. Здание оказалось лодочным сараем. Внутри горел свет, и кто-то уже выдвинул вперед высокую стойку с лодками. Доктор Уэзеролл ловко подцепила одну из них и спустила на землю.

– Потребовалось много лет, чтобы завоевать доверие, но мне помогла Завади. Она увидела смысл в том, что я делаю и что могу сделать. Начала направлять ко мне молодых женщин. И до сих пор направляет.

– Как вы узнали о «Доме орхидей»?

– Из интернета. Разве не так все делается в наше время? Установила контакт с несколькими группами борющихся с практикой, калечащей женщин. «Дом орхидей» откликнулся одним из первых. Я объяснила, чем занимаюсь: устраняю повреждения, восстанавливаю структуру, а если тот, кто калечил девочку, не затронул нервы клитора, то восстанавливаю и его. То есть восстанавливаю до такой степени, чтобы пациентка могла хотя бы немного получать удовольствие от секса. – Доктор Уэзеролл посмотрела на реку и добавила тоном, указывающим, что разговор окончен: – На этой планете с женщинами могут делать еще более ужасные вещи, но я о них еще не знаю. Однако со временем поняла, что, когда дело касается насилия над женщинами, всегда найдется человек, готовый воплотить любую безумную фантазию. – Она кивнула Деборе и взяла со стеллажа два весла. Отнесла их к кромке воды, потом вернулась. – Я бы хотела вам помочь, но не могу. Ради тех женщин я не могу позволить, чтобы меня вывели из игры человек или группа людей, не одобряющих мою работу.

Но Дебора знала, как важно, чтобы работа доктора Уэзеролл попала в книгу. Это был бы луч надежды для тысяч искалеченных женщин как в Великобритании, так и за ее пределами.

– Я понимаю, но, может, мы придем к компромиссу? – сказала она. – Как насчет интервью и одной или двух фотографий во время работы? Вашего лица там не будет. И имени тоже.

Доктор Уэзеролл снова подняла лодку, подтащила к воде, установила весла.

– А какой в этом смысл?

– Надежда, – сказала Дебора. – Поддержка. Интерес со стороны других хирургов, которые могут пройти такое же обучение, как вы.

Доктор Уэзеролл задумалась, хотя настойчивость Деборы ее явно раздражала. Тем не менее через несколько секунд она спросила:

– Никаких имен? Ни моего, ни анестезиолога, ни медсестры, ни пациентки? И вообще пациентка может отказаться от съемок, так что наш разговор не обязательно к чему-нибудь приведет. На это вы согласны?

Управляла ситуацией не Дебора. Но она явно продвинулась дальше Нариссы.

– Конечно, с радостью.

Стритэм Южный Лондон

Здание, в котором находилась квартира Тео Бонтемпи, было расположено на Стритэм-Хай-роуд, в той части, которая могла похвастаться широкими тротуарами и раскидистыми лондонскими платанами с их характерной облезающей корой. Они давали густую тень, хотя без летних дождей их листья запылились и выглядели какими-то усталыми.

Линли припарковал свою «Хили Элиотт» на самом просторном месте, которое только смог найти, прямо напротив похоронного бюро «Максвелл бразерс», чуть дальше магазина напольных покрытий «Карпетрайт», предлагавшего ламинат за полцены. Многоквартирный дом находился на противоположной стороне улицы – ничем не примечательный в архитектурном отношении серый бетон, какой-то кустарник и несколько разбросанных по фасаду балконов. Похожие дома строили в странах бывшего Восточного блока – прямоугольные и непритязательные, с простыми ступеньками и простыми поручнями, ведущими к простым входным дверям.

Томас перешел через дорогу. Хейверс успела приехать в Стритэм раньше него. Ее потрепанный «Мини» был припаркован прямо перед домом с характерным для сержанта пижонством: два колеса на тротуаре и освещенная солнцем выцветшая табличка с надписью «Полиция» на руле.

Рядом с дверью – простые почтовые ящики и вертикальный ряд звонков. Над звонками – камера наружного наблюдения, вездесущий атрибут современного Лондона.

Линли нажал кнопку рядом с фамилией Бонтемпи, и ему ответил бесплотный голос Хейверс:

– Да? Я могу вам помочь?

– Очень на это надеюсь, – ответил он.

– Отлично. Второй этаж, сэр. Лифт не слишком надежен, так что я бы пошла пешком. Лестница в конце коридора.

Она впустила его в дом, и он увидел, что внутри здания, как и снаружи, нет ничего примечательного. На полу в коридоре квадраты простого линолеума, желтого в серую крапинку, на каждой двери черные металлические номера квартир, два замка и глазок. Лестница – отделенная от коридора уродливой пожарной дверью, какую можно увидеть в любом многоквартирном доме в любом уголке страны, – оказалась бетонной, как и ступеньки на входе; металлические перила когда-то были выкрашены блестящей черной краской, но теперь облупились. Линли поднялся на второй этаж и увидел Хейверс, которая ждала его у открытой двери примерно посередине коридора. Бумажные бахилы на ее ногах и обтянутые латексными перчатками руки почему-то вызвали у него ассоциацию с мышкой Минни. Но он не стал об этом говорить.

– Давно ты тут?

– Минут двадцать. Только что обследовала кухню. Ничего интересного, разве что подгнивший салат «Айсберг» нам о чем-то расскажет. Обратите внимание на отпечатки пальцев в пыли, когда войдете, сэр. Парни, осматривавшие место преступления, были, как всегда, не слишком аккуратны.

Она протянула ему вторую пару перчаток и бахилы. Томас натянул все это на себя и прошел вслед за ней в квартиру.

Квартира оказалась довольно просторной. Дверь в центре коридора справа вела в большую спальню с вместительным платяным шкафом и примыкающей к ней ванной комнатой. Слева – два больших комода, а прямо впереди – гостиная с балконом, выходящим на Стритэм-Хай-роуд. Балконная дверь была открыта – в надежде на ветерок, подумал Линли, – и, кроме того, в комнате работал вентилятор. Поток воздуха от него шевелил стопку бумаг на обеденном столе, прижатых кулинарной книгой с африканскими блюдами.

– Давай-ка взглянем на это, – сказал Линли. – Я займусь вентилятором.

Хейверс направилась к книге, а он выключил вентилятор и вышел на балкон. Там обнаружилась коллекция страдающих без воды растений и восемь деревьев бонсай разных видов. Внизу ящик для инструментов. Линли открыл ящик и увидел садовые инструменты, а также проволоку и маленькие, похожие на маникюрные ножницы, которыми подрезают и формуют бонсай.

Вернувшись в комнату, он заметил перед комодом с плоским телевизором незапечатанную картонную коробку, на которой лежали личные вещи – вероятно, из кабинета детектива в Эмпресс-стейт-билдинг. Среди них была чистая кружка для кофе с надписью «Ура Джорджу!» и «Ай да парень!» по окружности, нож для сыра, ножницы, стопка перетянутых резинкой конвертов, две пачки чая с бергамотом и несколько фотографий в рамках. Похоже, это были ее близкие родственники – отец, мать, две маленькие девочки, а также собаки. На одном из снимков семья отмечала Рождество, на другом они отдыхали в каком-то месте с солнечным климатом. Родители белые, сестры черные.