Жертва. Между долгом и человечностью

– Конечно, я шучу… Но в каждой шутке, как говорится, есть доля правды, не так ли?

Голос его из поучительно-строгого вдруг стал нежным, пропитался елейными нотками заботы:

– Я хочу напомнить вам вот что: Бог любит вас! Это так просто – Бог любит вас, каждую из Вас, всех вас, всех нас! Все ваши испытания – это большой опыт, а вместе с ним и благо! «Блажен человек, который переносит искушение, – говорит Господь, – потому что, быв испытан, он получит венец жизни, который обещал Бог любящим Его⁴»! Только после испытания сможете вы получить венец жизни, сестры! Потому что Бог вас любит!

На носу вновь оказались невесть когда исчезнувшие очки:

– Ведь сказано: «Испытание вашей веры производит терпение; терпение же – должно иметь совершенное действие, чтобы вы были совершенны во всей полноте, без всякого недостатка. Если же у кого из вас недостает мудрости, да просит у Бога, дающего всем просто и без упреков, – и дастся ему…⁵» Так давайте же все вместе попросим за себя, за Мэредит, за всех нас, чтобы были совершенны! – Господь, отец всемогущий! Дай, рабам твоим верным мудрости, дай терпения!

«Аллилуйя!», – грянул хор, хлопая в такт. Отец Апполинарий расчувствовался: глаза его покраснели, словно готовые наполниться слезами. Он продолжил удивительно проникновенно:

– Вы пока не понимаете этого, как возможно, никогда не сможете понять Божью волю, но Он то все знает… Он все понимает… и знает как будет лучше! Он заботится о вас!

Пастор, сильно разгорелся: грозил аудитории пальцем, указующим в потолок и, казалось, говорил сердцем. Но как раз в этот момент прибыли долгожданные и знаменитые угощения – привилегия Избранных.

Публика загудела, загомонила. Девушки стали оборачиваться жадно отсчитывая, когда придет их очередь, и высматривая, с какой стороны угощение подоспеет быстрее.

С больших серебряных подносов, под пристальным присмотром санитаров, Избранные брали по одному румяному, аппетитно пахнущему пирожку, размером с половину ладони и торопливо откусывали горячее тесто, рассматривая начинку. Сегодня пирожки были с капустой. Со всех сторон охали, ахали и причмокивали, радуясь редкому лакомству.

Пастор замолчал, ожидая, пока волнения улягутся. Достал платок, промокнул вспотевший лоб, потом углубился в свои записи. Хор же, как ни в чем не бывало, продолжал пританцовывать, напевать, прихлопывать.

Спустя несколько минут, когда санитары удалились из зала, а девушки дожевывали, но уже могли слушать, святой отец возобновил речь, ласково улыбаясь:

– Итак, Господь заботится о вас… Ведь именно вас Он выбрал, отметил своим даром! Это ли не лучшее доказательство Его любви? Ммм? Не это? Конечно это! Но он хочет подготовить вас для себя, для лучшей жизни в его царстве, его доме. Вот послушайте, есть в Священном Писании такие слова: «Об этом радуйтесь, поскорбевши немного, если нужно, от разных искушений, чтобы испытанная вера ваша оказалась дороже гибнущего, хотя и огнем испытываемого золота⁶» Радуйтесь, он испытывает Вас, потому что знает – вы справитесь, вы выдержите и вера ваша станет еще чище, значимее, драгоценнее для него! Не подводите же его! Не огорчайте Отца нашего своим роптанием, ведь Вам уготована лучшая судьба, чем вы могли представить, вам уготовано место в раю! Готовы ли вы ради него потерпеть?

Первые ряды шумно отозвались, хлопая, кивая и улюлюкая. Остальные же, изрядно устав от нравоучений, сидели в полудреме и молча переваривали пирожки.

– Утомил я Вас? Ну, на прощание, я вот что хочу вам прочесть: «Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, Отец милосердия и Бог всякого утешения. Он утешает нас во всякой скорби нашей, чтобы и мы могли утешать, как Бог утешает нас самих!⁷». Как уже говорила наша несравненная Ангелина, наши двери всегда открыты для вас! Мы все готовы выполнить свою миссию перед Богом и утешить, приголубить вас, когда это требуется. Помогайте сестрам вашим! Аминь!

– Аминь! – хором выдохнул зал.

– А-ами-иннь! – затянул разошедшийся хор.

Отец Апполинарий низко поклонился с проворством, неожиданным для его пухлой фигуры, и сошел со сцены. Трибуну вновь заняла Ангелина. Она подняла руку, призывая к тишине:

– Спасибо большое, отец Апполинарий, за душевную и нужную нам всем проповедь! Мы часто забываем в суете и треволнении повседневных дел как любит нас Господь! Поблагодарим же, дамы!

Послушная аудитория принялась размашисто аплодировать. Ангелина улыбалась и кивала. За ее спиной в камине бились друг с другом язычки фальшивого пламени. Спустя несколько долгих минут она снова подняла руку и овации стихли.

– Самое время перейти ко второй части нашей программы, а именно: давайте поприветствуем наших новеньких! Дорогие мои Избранные, поднимитесь, пожалуйста, с мест: Раиса, Богдана, Вера, Нора, Матильда, Гелла – выйдите сюда, вперед!

Вера, поспешила на сцену, где встала третьей в цепочке, в строгом порядке с тем, как её вызвали. Хотя этого никто не требовал. Она улыбалась так широко, что щеки сводило.

– Уважаемые Благословенные, поприветствуйте наших новичков! – зал взорвался аплодисментами. – Мы все хотим вас рассмотреть повнимательнее… Алекс, поднеси сюда стулья! Вот так, рассаживайтесь поудобнее! Прекрасно!

Ангелина развернулась к публике и, поводя открытой ладонью, часто закивала, с предовольнейшим видом, как бы говоря: «Ну? Что за очарование! Только посмотрите на них!».

Золотистые пружинки на ее голове при этом задорно запрыгали. Вера довольно отметила, как весело, старательно хлопают Благословенные. Как мечтательно улыбаются, вспоминая свое первое Большое собрание. А новенькие краснели и робко смеялись, одаривая друг друга счастливыми взглядами.

Некоторое время погодя, когда девушки с головой искупались в овациях, Ангелина подняла над головой руку и, легонько покачав ею, вернула в Комнату собраний тишину.

– Прежде всего, давайте поближе познакомимся! Мы все хотим узнать о вас побольше! Кто-нибудь хочет быть первой?

Ангелина превосходно знала всех девушек в лицо и по имени, и ни минуты не сомневалась, обращаясь к той или иной Избранной. Это была одна из первых причин, невероятной любви к ней. Даже в мелочах, она заставляла девушек чувствовать себя особенными.

– Богдана? Может быть ты хочешь?

Девушка торопливо вскочила, будто только и ждала, когда ее назовут. Главная Благословенного отделения чувствовала Избранных: она умела понять, когда и кого следует подбодрить, кто хочет быть лидером, кто – ведомым, кому нужна снисходительность, а кому – опека. Это была вторая причина любви к ней.

Ангелина подняла руки к подбородку и принялась воодушевленно хлопать, поощряя девушку. Зал, как всегда, подхватил. Богдана зарделась.

– Всем… экх …добрый день… кхм… меня зовут Богдана, да…

Девушка стояла прямо и лишь слегка теребила подол юбки. Голос у неё был тихий и не выразительный, но огромные в пол-лица глаза, казалось, рассказывали лучше слов. Они то и дело распахивались широко-широко, расставляя акценты в речи:

– Я ботаник, живу в 23 блоке. Мне 20 лет и я собираю фантики. Я везунчик, потому что у нас на этаже только 6 жильцов и два из них в моей комнате!

Она вдохнула, открыла было рот, но потом неловко помахала рукой и, покраснев, быстро села.

– Девчонки, теперь вы знаете с кем дружить, если у вас стесненные жилищные условия! – рассмеялась Ангелина. – Спасибо, Богдана! Кто следующий? Нора? Нет? Может Раиса?

Последняя двигалась на полусогнутых ногах, переваливаясь из стороны в сторону, напрягая покрытые татуировками руки. У нее была причудливо выбрита треть головы слева, а остальные короткие волосы, девушка зачесывала направо. Она носила кожаную куртку, украшенную блестящими шипами, и свободного кроя штаны, которые болтались промеж ног.

– Раиса, – коротко кивнула Избранная. – Мне 19 лет. Я – лесбиянка. У меня все.

И девушка развернулась, чтобы сесть.

– Подожди, Раиса! Можно задам тебе несколько вопросов?

– Задавайте, – пожала плечами девушка, но было похоже, будто её передернуло.

– Кем ты работаешь?

– Я… это сложно. В холодильнике, в общем. На заморозке свежих овощей.

– Это интересно, – обронила Ангелина, обдумывая следующий вопрос.

– Так себе.

– У тебя есть хобби, увлечения?

– Нет. То есть, я люблю гулять, петь – ничего особенного. Немного пишу стихи.

– Вот это здорово! – похлопала главная. – Может прочтешь нам что-нибудь?

– Нет.

– Ну ладно, может быть в другой раз… А вот… стать Избранной – это твое решение?

– Да… Почти… Нет, в общем – нет.

– Расскажешь?

– Нет.

– Спасибо за честность, – улыбнулась Ангелина и Раиса, выдохнув, села.

Вера настроилась быть третьей по порядку. Хотя слов не подготовила.

– Так, кто-нибудь еще хочет выступить? Вера?

Девушка встала к микрофону, судорожно пытаясь собраться с мыслями. Несколько секунд она лишь тупо скользила глазами по сидящим в зале: некоторые счастливо, пылко хлопали, одобрительно кивали, смеялись; другие за натянутыми улыбками прятали тусклые безучастные взгляды, выдавая себя слабыми, ленивыми движениями, глухими хлопками. Наконец взгляд, как магнит, притянула большая зеленая точка – Банузина. Она пристально смотрела на девушку, будто пытаясь телепатически передать ей свои мысли. И когда их глаза встретились, она просияла и кивнула новенькой, ободряя.

– Меня зовут Вера. Я работаю в ремонте, – и этот взгляд передал ей уверенности, – Моя специальность ткани. Так что – обращайтесь. Я – профессионал…

Девушка испуганно побледнела, когда в зале послышались хлопки. Но, когда осознала, что аплодируют ей – воспряла:

– Я одинока, но, надеюсь, это не навсегда… Эм, что еще… Вот, кстати, сегодня мне хотелось прыгнуть с тарзанкой, правда чаще хочется кого-нибудь с нее сбросить… А лучше без! Шучу.

Она покраснела и вымученно улыбнулась. Кто-то прыснул и Вера продолжила:

– Я трудолюбива, но часто бывает, что не хочется делать, то, что делать не хочется. И я совершенно точно не собираю фантики! Спасибо.

Девушка поклонилась и быстро села. Сердце стучало, от возбуждения голова шла кругом, в глазах потемнело. Сжатая глубоко внутри пружина выстрелила, разряжаясь. Она справилась! Но потрясение было слишком сильным и сработала программа самосохранения – Вера «выключилась». Ничего не замечая вокруг, она хлопала и улыбалась, пытаясь переварить, ровненько разложить, все произошедшее. Лица людей поплыли перед глазами, смешались в одно пятно и сквозь него Вера увидела вдруг печальный лик Спасителя, равнодушно взиравшего на нее с начищенной иконы, что висела на противоположной стене. Окунувшись в темные провалы тоскующих глаз, девушка погрузилась в удивительно тупое состояние, когда в голове отсутствуют мысли, и словно плывешь на спине, лежишь, качаясь на волнах.

Вера плыла, пока говорили остальные Избранные, пока смеялась и хлопала аудитория, когда вставала со стула и маршировала в цепи других девушек со сцены. И очнулась только когда на нее накинулась Банузина.

– Вииииу! – верещала она. – Ты была лучше всех! Ты очень классно выступила, молодец!

И было в этом что-то такое душевное, чего Вера никогда не испытывала, что заставило ее пожалеть о своем надменном обращении к знакомой, о предвзятости с какой она судила – обо всем.

– Скажи, Банузина, – спросила девушка неожиданно даже для самой себя, – это было твое решение – стать Избранной?

Вопрос был настолько неуместным, что испугал собеседницу. Но в округлившихся глазах меж удивлением и недоверием читалось желание открыться. Поэтому говорить не потребовалось. Когда Аза, в своей манере, беспардонно ворвалась в их тет-а-тет, Вера уже знала ответ на прозвучавший вопрос. А облегчение, с которым выдохнула Банузина, доказывало, что он верный. Тогда девушка снова ощутила едкий привкус презрения к подруге. Всё вернулось на круги своя.

С юношеских лет больше всего Вера мечтала стать Избранной – забеременеть. И женщины, получившие этот дар по-случайности, а тем более, не желавшие его, вызывали у неё отвращение. Настолько неосознанное, что его нельзя было стереть мелким проявлением теплоты.

Перед обещанным сюрпризом был перерыв, чтобы размять ноги, попить горяченького. Всё те же санитары раздавали в холле стаканчики и чай, разливали из дымящихся чайников воду. Пирожков уже не было, но давали по пригоршне кукурузных колечек.

Вера специально замешкалась, чтобы оказаться в хвосте их небольшой группки, когда девушки выходили в коридор, а затем и вовсе сбежала в туалет. Она трусливо опасалась выдать Банузине нахлынувшую брезгливость, ведь, как бы то ни было, девушка была единственная за шесть лет жизни в общине, кто проявил заботу о ней. Почему же Вера так спешила судить?

Ей нужно было время успокоить себя, хоть немного разобраться…

Тут, как раз, очередь в дамскую оказалась невероятной. Причем за короткое время перерыва в ней успело вспыхнуть несколько ссор. Девушки, такие милые в зале, порой орали до хрипоты, плевались и порывались таскать друг друга за волосы. Вера, скривив губы, наблюдала за ними, прислонившись к стене. Вскоре в зале зазвучала музыка – перерыв подошел к концу.

С первыми аккордами начинающейся программы, большая часть очереди испарилась, но все же, многим было невмоготу и потому Вере еще предстояло стоять и стоять. Несколько минут ушло на принятие решения. Наконец, девушка махнула рукой и двинулась в зал – искушение посмотреть, что за сюрприз им приготовили оказалось сильнее, чем естественный позыв.

Тем более из зала раздавались все нарастающие взрывы аплодисментов. Казалось, у аудитории начиналась настоящая истерика. Затем Вера услышала улюлюканье и свист. Она почти бегом подбежала к двери, торопливо открыла и с разгона налетела на голого мужчину, раскачивавшего бронзовыми бедрами в ритме какого-то рок-хита. Вера растерянно огляделась: подобные Аполлоны заполнили весь зал – сцену, проходы, даже в центре возвышались со свободных стульев над входящей в экстаз толпой. Не зная как реагировать, девушка попыталась найти глазами Ангелину. Но ни её, ни отца Аполлинария, ни санитаров внутри не оказалось. Даже иконы были занавешены, словно можно было таким не хитрым способом спрятать творившееся вокруг от взгляда Господа.

Мужчина резко обернулся и, увидев хорошенькую девушку, застывшую с преглупым видом в проходе, принялся раскачивать достоинством и тереться вокруг неё. Избранная вспыхнула и вылетела из зала. Пунцовая от стыда она неслась по коридору, на ходу вынимая из сумочки номерок.

Но у импровизированного гардероба тоже не оказалось санитара. Вера мялась с ноги на ногу, выискивая глазами работника. Она стыдилась своей реакции, но в тоже время не могла не прислушиваться к восторженным крикам из зала. Несколько минут девушка оценивала случившееся, вздыхала, краснела и снова прислушивалась. А затем спрятала номерок и тихонько, незаметно вернулась к подругам.

После злокозненной прогулки по городу и набережной в день Большого собрания Веру скосила тяжелейшая из всех, что ей доводилось пережить, простуда. В первое утро девушка проснулась с легкой головной болью, к обеду из носа потекло, а к вечеру поднялась температура.

«Как не кстати!» – сокрушалась она, вспоминая о новых нормах по выработке.

Вера всегда гордилась своей стойкостью к различным хворям. Начальник не раз хвалил, когда она простуженная выходила на работу. В такие дни девушке давали легкие задания в изолированном помещении. Со временем это даже стало отдушиной. Ведь дома все равно позаботиться о ней было некому.

Потому и в этот раз, махнув рукой на здоровье, она не обратилась в медпункт – решила справиться своими силами. Весь вечер девушка попивала кипяток, лежа в кровати. По одному из её любимых телеканалов, шла популярная комедийная передача. В общине в целом самыми рейтинговыми считались именно юмористическо-развлекательные каналы. Одно время все кому не лень начинали собственные трансляции с напыщенными претензиями на сатиру. Но потом, слава Богу, эфир начали просеивать.

Вера пялилась в экран и почти не понимала, о чем идет речь. И дело было не в затейливых шутках. Час от часу ей становилось хуже.

Ночью уставшую и измученную девушку несколько раз заглатывал тяжелый беспокойный сон, больше похожий на забытьё. Пережевав сознание, он выплевывал Веру в реальность, где тело крутило и ломало. К утру Избранная едва вставала с кровати. Сильнейший жар валил ее с ног.

С трудом собравшись с ворочающимися будто в клейстере мыслями, она набрала номер Имана и попросила о помощи. Голос ее, тусклый, едва слышный, хриплый, видимо, настолько испугал парня, что тот примчался из соседнего блока спустя каких-то полчаса. Еще через час Вера, едва помня себя, в болезненной усталости, оказалась у дверей Благословенного отделения. Мысли путались, она даже не до конца понимала, где находится.

Дежурный санитар проводил девушку в кабинет доктора Сами и, усадил там на кушетку. Он немного помялся, а потом велел ожидать врача и прикрыл дверь.

Не в силах даже сидеть, Вера легла и тут же вновь провалилась в вязкую беспокойную полудрему. Сложно сказать сколько прошло времени, торопился ли врач или ожидание затянулось, но в какой-то момент девушка услышала, как скрипнула ручка двери.

«Уже скоро!» – проплыло в голове, но всё что Вера смогла, это, не открывая глаз, лишь слегка собраться, прислушаться.

Однако в этот момент с другой стороны не успевшей открыться двери раздался голос Ангелины:

– Постой, Сами! – крикнула она из глубины коридора и вслед за этим донеслось торопливое стучание каблуков по кафелю. Ручка звучно спружинила обратно.

– Девушка слишком слаба, – взволнованно заговорила предводительница Избранных. – Нельзя подвергать её такому стрессу! Сами, ты же понимаешь, она потеряла слишком много крови!

– Семь дней уже прошло. Мы не можем нарушить обычай… – устало возразил доктор. – Порядок церемонии жёстко регламентирован, подумай что будет, если мы его изменим по собственному желанию?!

– Но можно обойтись и вовсе без церемонии… – тихо, неуверенно добавила она, тоном человека, страшащегося отказа.

И тут же быстро выпалила с напором:

– Ребенок здоров, он показал 8 из 10 по Апгар – нужно поднять его в бокс!

Совсем близко послышался звук других шагов, неспешных, тихих, каких-то ленивых. Тем временем доктор Сами терпеливо, но неукоснительно возражал:

– Нет, Гел. Ты знаешь, все тесты указывали на развитие серьезных заболеваний, мы не можем рисковать. Это наш долг! Черт, я понимаю, что ты чувствуешь! Я понимаю, ты хочешь спасти его! Но, Гел, ты забываешь о нуждах тысяч, о цене их жизни!

В разговор вступил третий. Ласковый раскатистый голос выдал отца Аполлинария:

– Я вынужден согласиться с Сами, – важно проговорил он, – Если есть риск, то нужно придерживаться инструкции.

– Инструкции, конечно… – произнесла Ангелина и в голосе ее послышался замешанный на слезах сарказм. – Знаете ли вы, что она придумала ребенку имя? Ммм? Этого уже так давно не случалось! А малыш – у него такая тяга к жизни! Только рассудите, возможно это те, кого мы ищем! Это наш шанс!

– Нет, Гел, прости, но ты пытаешься убедить нас в том, во что сама мечтаешь верить. Не обижайся, но мне кажется, тебе пора… немного отдохнуть от работы… Ты… теряешь хватку.

Послышался раздраженный фырок и вслед за ним быстрый отчетливый стук удаляющихся каблучков.

Вера уже снова проваливалась в забытье, когда дверь, наконец, открылась. Доктор Сами тут же растерянно присвистнул, вызвав в танцующей пелене света за закрытыми веками девушки расплывчатую, карикатурную картинку: поджатые четко очерченные мягкие губы, всегда красные от кипящей внутри энергии; раздувающиеся ноздри длинного, правильного носа; горошины зрачков раскосых зеленых глаз, резко сжавшиеся в бусинки.

Несколько долгих секунд мужчине потребовалось, чтобы собраться с мыслями. Очевидно, доктор и не догадывался, что его поджидает полуживая пациентка.

Наконец, он быстро, плавно подлетел к девушке и в попытке разбудить её, потряс за плечо.

Вера силилась открыть глаза, но свинцовые веки и не думали подниматься. Из груди вырвался тяжелый стон. Сами быстро приложил руку к её лбу и отдернув, что есть мочи заорал:

– Санитар! Быстро сюда!

Топот бегущих ног, возбужденные оклики и переговоры, перезвон металлических инструментов, хлопанье стеклянных дверей, жалящий укол – все словно во сне. Затем от руки по телу мягко разлилось несущее покой тепло и девушка упорхнула в темноту.

«Пип-пип-пип-пип» – жидкий металл сна прорвал настойчивый звук. В образовавшуюся трещину хлынул яркий свет.

Вера лежала на кушетке в маленькой хорошо освещенной комнатке. Окружившие её датчики моргали и пищали, выдавая точные показания. Одна рука была привязана к кровати и из нее торчала игла капельницы, через которую в вену вливалось какое-то лекарство.

Девушка облизала пересохшие губы, вдохнула глубоко, оглядела скучные желтые стены и ровный белый потолок. Смотреть на яркие лампы было больно. Вера скользнула взглядом к металлической кровати, покрывавшему её полосатому тюфяку, идеально белому белью с единственной капелькой крови под локтем. Затем прислушалась к своим ощущениям и, осторожно, медленно спустив поочередно ноги на холодный кафель, встала.

В углу больную ожидали заботливо оставленные колючие войлочные тапки. Используя стойку капельницы, как опору, девушка отправилась на поиски уборной. Эту часть здания она никогда раньше не посещала, но, очевидно, то был скромный больничный блок. Попасть сюда жители общины могли только по особому указанию. И обычно это не сулило ничего хорошего. Направление в больницу отождествлялось с билетом из общины в одну сторону.

Девушка со школьных лет была убеждена: больные – угроза обществу. Устройство их мира предполагало, что жители все вместе добывают необходимые ресурсы, которые потом распределяются между ними же. За вычетом некоторой части, что отправляется на Большую Землю для обмена на другие блага. Те в свою очередь продаются за баллы (воплощая идею справедливого распределения – ведь работник получает баллы, сообразно важности своей работы). Следовательно, каждый не работающий член общины, напрасно расходует ресурсы. Кроме того, лекарства – один из самых дорогих товаров.

Мысль об этом всегда вызывала у Веры раздражение, ведь она потенциально недоедала из-за таких вот «прогульщиков». Подобное настроение пронизывало все их общество. Больных не любил никто. И со временем, община нашла выход – отсекла лишнее. Совместным решением было принято высылать больных: хронических, тяжелых и просто слабых иммунитетом – часто болеющих. А теперь Вера и сама, как она была убеждена, попала под угрозу.

Длинный узкий коридор казался мрачным, после слепящего света палаты. Вера брела по нему, стучась во все двери – никого не было. Все заперто, вокруг тишина. Лязгая стойкой капельницы девушка дошла до начала коридора, где обнаружила развилку. Избранная прислушалась – ни звука, ни шороха, только в её палате продолжают пищать приборы, да где-то далеко жужжит поврежденная лампа.

Рассудив, что туалет должен быть в укромном месте, девушка решила пойти в меньший из двух открывшихся взгляду коридорчиков.

Стук, толчок двери, стук – толчок. Пусто. По-прежнему никто не отзывался. Вера уже порядком нервничала. Почему её заперли одну в больничном крыле?! Стук – толчок. Она действовала уже чисто механически, не надеясь услышать ответ и едва не упала, когда одна из дверей распахнулась без скрипа. Из открывшегося темного пространства подуло холодом, но Вера несказанно обрадовалась. Её напряженный слух уловил приглушенный плач хора.

Большой, но почти неосвещенный холл, очевидно, отделял теплое больничное крыло от уличного холода. Слева сквозь крошечное окошко на серую лестницу, ведущую вверх на второй этаж, падали несколько блёклых закатных лучей. Вера разглядела три двери: две располагались по той же стене, что и та из которой Избранная выпала в вестибюль, а одна, наружная, белела прямоугольником напротив. Не думая о последствиях, девушка толкнула ее, что было сил.

«Аллилуйя!» – рыдал справа хор, облаченный в угольно-черные матовые мантии. Казалось, бархат их поглощал свет. Ни один из вокалистов сегодня не танцевал и не хлопал. Напротив, лица сосредоточенные, напряженные. У Веры мурашки побежали по спине – все до одного выжидательно смотрели на нее.

В этот момент, взметнув вверх вихрь пружинок, переливающийся огнем в свете закатного солнца, к девушке подбежала Ангелина. Она вспорхнула из одного из стоящих справа ровными рядами кресел. Красивое лицо женщины смялось, словно лист бумаги, рисуя кривыми тревогу, растерянность и испуг. Она резко потянула девушку в сторону. И когда они достаточно отдалились от дверей, Ангелина придвинулась к Вере вплотную и накинула на неё свое пальто. Маленькое, оно едва закрывало плечи.

Главная взволнованно прошептала:

– Зачем ты встала! Тебе нельзя! Такой холод, опасно! Господи…

Подбежал санитар и, аккуратно сняв крошечное, вряд ли спасающее от холода пальто Ангелины, одел на Веру теплый зимний пуховик доходящий до колен. Девушка завернулась в него до ушей и залепетала:

– Я в туалет… а там никого… И…

Санитар вытащил из руки больной иглу капельницы, опустил рукав и молча унес стойку. Главная сочувственно посмотрела на Веру и усадила в кресло.

– Ты понимаешь, что здесь происходит?

Вера осмотрелась. Большую вымощенную брусчаткой площадь она давно знала по ежегодным собраниям Совета, проходящим здесь. Обычно их транслируют на все устройства, способные принять сигнал, показывают в прямом эфире и несколько раз в записи. Кроме того, каждый желающий может посещать их лично и Вера бывала здесь прежде.

По периметру серой, каменной и круглой площади густо росли мощные вековые деревья. Они словно взяли её в плотное кольцо. Ветер с моря трепал кроны почти постоянно, отчего ветви и стволы причудливо изгибались, клонились к земле. Создавалось впечатление, что эти бурые великаны замерли, падая на колени. Обычно зеленая и сочная листва их сейчас словно выгорела в закатном свете, пожухла, как лист гербария.

В центре круга высился черный жертвенник-алтарь, выполненный в виде простого эбонитового параллелепипеда. Его блестящая начищенная и отполированная поверхность сверху имела едва заметное глазу покатое углубление, окруженное десятком крошечных отверстий. От него к дверям здания тянулась черная ковровая дорожка. Ровно посередине на ней стояла большая золоченая чаша, наполненная теплой парящей водой. Позади, в белом парадном облачении, молился, стоя на коленях, отец Аполлинарий. Парадная риза его, расшитая драгоценными каменьями и золотыми нитками до того искрилась и блестела на солнце, что глаза начинали болеть. Будто маленькие горящие стрелы, вонзались от них во влажные темные провалы зрачков. Он непрестанно бормотал что-то, касаясь головой брусчатки, рискуя обронить маленькую белую шапочку с вышитым спереди крестом. Массивное золотое распятие, зажатое в левой руке при этом шумно лязгало о камни.

Это сочетание черного с золотом, рождало у Веры мысли о вечном, о душе, о Боге.

«Итак умоляю вас, братия, милосердием Божиим, представьте тела ваши в жертву живую, святую, благоугодную Богу, для разумного служения вашего⁸» – вспомнился стих, который они зазубривали в старших классах. Вера по-прежнему вяло соображала, но тут её осенило – она стала свидетелем начала Церемонии Отпущения Грехов!

Ангелина наблюдала, как брови девушки поднимаются, глаза загораются восторженным пламенем:

– Ты не можешь остаться, – быстро сказала она, – тебе нужно в кровать, договорились?

– Но…

В этот момент из здания вышел доктор Сами и скомандовал:

– Все по местам! Начинаем!

Ангелина метнулась было ко входу, потянув за собой девушку, но мгновением позже передумала и растерянно выдохнула, глядя на двери:

– Хорошо, оставайся! Уже поздно возвращаться…

Хор запричитал тихо, но отчетливо, так что мурашки побежали по спине:

«Господи спаси, Господи спаси, Господи спаси-и!», – несколько раз по кругу, неотрывно глядя на двери.

У Веры слегка кружилась голова, но любопытство не позволяло ей выдать плохого самочувствия. Хотя Ангелина, казалось, совершенно про неё позабыла.

Не прошло и пары минут, как двери снова отворились, пропуская высокую худую женщину, со спящим на руках младенцем.

Вера ощутила гадкую горечь во рту, по телу пробежал озноб. Кажется, вновь подступала температура.

Несмотря на холод, женщина нетвердо ступала по ковру босыми ногами: опухшими и серыми, с синими прожилками вен – выглядывавшими из-под длинной юбки её белоснежного балахона словно ступни утопленника из-под кафана. С обеих сторон женщину поддерживали санитары. Живот её, заметно выпирающий из-под легкой ткани, дрябло висел и перекатывался при ходьбе.

Женщину била заметная дрожь, даже не смотря на песцовую мантию, покрывавшую её ссутуленную спину и закрепленную под грудью большой брошью Избранной (намного крупнее, чем у Веры). Светлые волосы, местами выбившиеся из-под расшитой узорами белоснежной косынки, казались седыми.

Церемония всегда виделась Вере большим праздником искупления, как показывали в мотивирующих фильмах, но женщина отнюдь не была весела. Напротив, серое, мертвенно-бледное лицо её, заплыло от слез, голубые черточки губ разомкнулись и в уголке рта стояла капелька слюны.

Но страшнее всего были глаза, почти лишенные зрачка: ярко-голубые радужки, помутнели, как бывает у стариков, отчего она казалась безумной. Воспалившиеся сосуды, покрывали белки сплошной алой витиеватой сеткой, делая их самым ярким пятном на лице.

Медленно, словно нехотя, она сделала несколько шагов, с поддержкой санитаров, и остановилась недалеко от парящей чаши. Здесь её ожидал, сложив на груди руки в замок, пастор. Он поклонился Избранной в пол и мягко коснулся головы младенца. Крошечная, она едва выглядывала из пеленки. Круглое личико, надутые губки, нос-курнос, темные бровки и восковое лицо – он крепко спал беспробудным сном.

Пастор глубоко вздохнул, развернулся и зычно, нараспев, начал читать псалмы и молитвы.

«Ой, ты… еси на небеси…»

Одни сменялись другими, а Вера не понимала почти ни слова. Вскоре её начал морить сон. Да, по ощущениям, температура все же поднялась…

Избранная женщина, в свою очередь, почти висела на руках поддерживающих её санитаров, но ребенка держала крепко.

Это продолжалось довольно долго и вскоре Вера устало прикрыла глаза…

Наконец пастор отчетливо возопил, заставив обеих Избранных подскочить:

– Отрекаюсь от сатаны и сочетаюсь со Христом!

Женщина, с подсказкой санитаров, повторила неожиданно высоким и сильным голосом:

– Отрекаюсь от Сатаны и сочетаюсь со Христом!

Отец Аполлинарий развернулся и ловко подхватил на руки ребенка. Роженица жадно следила за каждым его движением, не отводя глаз и не моргая. Пастор осторожно развернул младенца и, сунув пеленку санитару, трижды пропел, опуская спящего ребенка в купель: