Я – человек. Роман об эмиграции

«Главное, жив! Главное, жив!» – причитала Нихама, гладя сына по поседевшим волосам, по вымученной культе и украдкой вытирая слезы.

Через два года они получили разрешение переехать в Москву. И выплакавшая свои глаза Сонечка первый раз за всё это время улыбнулась, увидев родителей, братьев и маленького Сашеньку. Уговаривали Белку и ее родителей поехать вместе в Москву. Но те не согласились: «У нас же там никого нет, чего мы будем вам обузой. Мы уж здесь войну переживем».

С фронта стали приходить утешительные вести. Советская армия перешла в наступление и прогнала немцев за пределы страны. Пришло письмо от Шлёмы. Сердце Иосифа разрывалось, когда он читал известия, написанные сыном. Немцы, придя в их родной белорусский городок, согнали в овраг Арона с женой и детьми, еще одну еврейскую семью, не пожелавшую уехать со всеми, и неизвестно откуда взявшегося татарина, чудом забредшего в этот городок и, видимо, похожего на еврея, и закопали живьем. Потом прошли автоматной очередью по еще дышащему бугру. С приходом темноты партизаны пробрались к оврагу в надежде, что кого-то можно еще спасти. Но тщетно. Погибли все. Да, кстати, теперь он, Шлёма, больше не партизан, а солдат действующей советской армии. Когда советская армия вошла в городок, партизаны присоединились к ее составу. Он, Шлёма, уже награжден многими орденами и медалями и ждет дня Победы, чтобы приехать к своим родным и обнять их.

И вот этот долгожданный день наступил. День Победы. Прихрамывая, подошел к дому, где жили Сонечка и родители, солдат Шлёма. В одном из боев у него оторвало взрывом пятку, но он всё равно упросил военврача, чтобы его отправили на фронт.

Через несколько дней приехал и Борис. Вся семья с интересом слушала, что довелось пережить Борису. Конечно, Дальний Восток – это не Западный фронт, но и там хватало своих проблем. Особенный интерес вызвал у домашних рассказ Бориса о переводе его в женский артиллерийский отряд. Вызвали его, Бориса, к генералу. Вот генерал и говорит: «Старшина Гольдберг! Я знаю, что вы исправный боец артиллерийского полка. Вас любят и уважают солдаты. Но у меня на одном участке есть большая проблема. У меня есть женский отряд. Мы уже несколько бойцов этого отряда отправили на Большую Землю из-за болезни. Что за болезнь никто не говорит. Короче, когда женщины стоят ночью на посту, они падают без сознания. Старшина Иванов, который командует сейчас этим отрядом, не понимает причины. С завтрашнего дня вы беретесь за командование. Я приказываю прекратить творящиеся там беспорядки и остановить текучесть кадров!»

Озадаченный, пришел Борис в женский отряд. Прямо загадка какая-то, что там могло происходить? Но ответ не заставил себя долго ждать. Молодые женщины, быстро раскусившие добрый и заботливый характер Бориса, который сильно выделялся на фоне сухого, неразговорчивого и озлобленного Иванова, пожаловались ему, что не могут во время месячных идти на ночное дежурство. При минус сорока мерзнут не только ноги и поясница. При таком минусе тряпка, тяжелая и окровавленная, примерзает к телу, и любое движение приносит невыносимую боль. Уже несколько женщин увезли на Большую Землю, и им уже никогда не быть матерями. Борис проникся всем сердцем к этим проблемам, сделал специальный график дежурств и настоял на получении бойцами своего отряда дополнительно теплого обмундирования.

С любовью и нежностью смотрели Иосиф и Нихама на своих сыновей. «Спасибо тебе, Господи, что мои дети вернулись домой! Вот только Зямочка… Где он, Господи?» – подняв к небу глаза, приговаривала про себя Нихама.

Москва торжествовала Победу. Со всех сторон лилась музыка, по улицам гуляли молодые солдаты, окруженные восторженными девчатами. Радость и счастье переполняли воздух. И когда одиннадцатого мая рано утром позвонил в дверь почтальон, ему быстро и радостно открыли дверь. Потупив глаза и не произнеся ни слова, он отдал Нихаме солдатский треугольник и быстро побежал вниз по лестнице.

«Уважаемые товарищи Иосиф и Нихама Гольдберги! Ваш сын Зиновий Гольдберг геройски погиб при взятии Рейхстага первого мая 1945 года. Вы воспитали прекрасного человека и храброго бойца, прошедшего всю войну сначала в войсках разведки, а потом в пехотных войсках. Его подвиг Родина никогда не забудет. Тело Зиновия Гольдберга похоронено в Берлине», затем были перечислены все ордена и медали, которые Зямочка получил во время боев. Нихама почувствовала, как почва уходит у неё из-под ног. Она мягко присела на корточки, обхватив косяк двери, и упала без сознания.

Неудивительно, что в этой обстановке, наполненной скорбью, тихий стук в дверь показался громом среди ясного неба. Иосиф подошел открыть и замер: в дверях стояла Белка. Вся растрепанная, растерянная: «Можно к вам, дядя Иосиф? Мои родители умерли от туберкулеза. Я осталась совсем одна. А Шлёма где?»

Шли неделя за неделей, месяц за месяцем. В вагоне метро ехал молодой высокий человек, пытавшийся сквозь тесную толпу продвинуться к выходу. На его дороге оказалась девушка с большим тяжелым портфелем, которая неуверенно рассматривала схему московского метро. Непослушная челка спадала ей на лоб, закрывая обзор, и она, из-за тесноты лишенная возможности отвести волосы со лба рукой, пыталась их сдуть. Но безрезультатно. Она нервничала, но следующий «сдув» снова оказывался безуспешным. Наблюдать за этим было так смешно, что молодой человек рассмеялся. «Девушка, вы выходите? – вежливо спросил он. – Но даже если вы не хотите, я все-таки советую вам выйти. По крайней мере, вы поправите волосы и спокойно разберетесь, куда вам надо ехать». Девушка с вызовом посмотрела на молодого человека, но послушалась и вышла. Он вышел за ней.

– Я хорошо знаю Москву. Куда вам надо? Я даже могу вас проводить. Как вас зовут? Меня зовут Борис.

– Сколько вопросов и информации в одну минуту, – засмеялась девушка. – Мне надо в Люблино дачное, я там буду снимать комнату. А зовут меня Ляля.

– Надо же, какое совпадение, я тоже живу в Люблино, – обрадовался Борис и принялся объяснять, как туда нужно ехать на метро и на поезде.

Он проводил Лялю до самого дома, где она должна была жить, наклонился к самому ее уху и тихо сказал: «Я не прощаюсь. Мы еще увидимся. И не раз».

Лялька обустроилась в своей комнате, которую ей сдала тетя Нюра Иванова, выложила всё свое богатство – книги – на стол и, усталая, легла в постель. Вошла тетя Нюра пожелать своей молодой постоялице спокойной ночи.

– Да, вот еще что, милая. Если девушка впервые спит на новом месте, то надо сказать: «Сплю на новом месте – приснись, жених, невесте». И тогда ты увидишь во сне своего будущего мужа, – тетя Нюра хитро улыбнулась и вышла.

«Чушь какая-то», – подумала Лялька, но все-таки повторила слово в слово:

– Сплю на новом месте – приснись, жених, невесте.

Спала она по-детски крепко. И всю ночь ей снился Борис.

Глава 1
Ниночкино детство

За самой чертой Москвы, на юго-востоке, расположился маленький поселок Люблино-дачное. Сплошь усеянный резными деревянными домиками, яблоневыми и вишневыми садами, цветочными клумбами – это был самый веселый и прекрасный поселок во всем Подмосковье. Железная дорога с железнодорожной станцией отделяли старую часть поселка с деревянными домами от более новых домов, построенных во времена Сталина и Хрущева. На фоне небольших деревянных построек старого Люблино кирпичный двухэтажный дом особенно выделялся. Это был дом, построенный братьями Гольдбергами собственными руками и рассчитанный на пять квартир. Тесных, с низкими потолками, но своих, отдельных квартир, где все были всё-таки вместе – Зелик с женой и тремя сыновьями, Борис с Лялей, сыном и дочерью, Шлёма с женой и тремя сыновьями, Рома с женой, дочерью и сыном и Циля с сыном.

В огороде у каждого было по грядке, где выращивали лук и петрушку, а Борис посадил вокруг дома вишневый сад, который наполнял воздух ароматом и служил приятной прохладой в летнюю жару.

Дети ходили в школу, а маленькая Ниночка – дочь Бориса и Ляли – в детский сад. Так уж получилось, что она родилась поздно, нежданно-негаданно. Узнав в тридцать шесть лет, что беременна, Ляля пришла в ужас. О каком ребенке можно говорить в таком возрасте? Но муж и сын уговорили ее оставить ребенка. И на свет появился маленький комочек радости, визга и крика – Ниночка.

Воспитывалась Ниночка в духе советского времени: любила смотреть патриотические фильмы и петь патриотические песни. Даже в детском саду, гуляя с подружками на улице, они напевали «Там вдали за рекой» и обливались горючими слезами, когда речь шла о гибели молодого бойца.

Однажды к Ляле приехала давнишняя – со времен детства – подруга, бывшая проездом в Москве. Женщины не виделись более двадцати лет. Они разговаривали, сидя за столом и не замечая, что на диване примостилась со своей куклой Ниночка. Тяжким, полным драматических событий было детство обеих. Воспоминания, которые не давали им спокойно спать и будоражили сердца, выплеснулись из их душ, и слезы залили им глаза. Эти воспоминания военного детства, подслушанные Ниночкой, произвели на нее такое глубокое впечатление, что она, боясь выдать свое присутствие, сидела молча, открыв рот, и только тихо вытирала глаза, полные слез.

С этого дня Ниночка потеряла покой. Ей снилось, как полчища фашистов надвигались на нее и ее маленький сказочный мир. Она металась по кровати и утром просыпалась в мокрой постели. Родители, не понимая, что с девочкой, ругали ее, что она, такая большая – шесть лет – писается в постель. Тогда Ниночка стала бояться не только фашистов, но и того, что она описается. И она, видя во сне приближающихся врагов, резко открывала глаза, проверяла, что кровать сухая, и бегом, топая босыми пятками, летела в спальню к родителям, ложилась между ними и только тогда, в тишине и тепле, крепко засыпала. И фашисты отступали. И писать не хотелось до самого утра. Ниночка привыкла спать с родителями и каждую ночь будила их, к ним ложась.

Проблема Ниночки была решена. Правда, мама и папа вставали разбитые и уставшие и шли в таком состоянии работать весь день.

Конец Ниночкиному «хулиганству» поставил ее восемнадцатилетний брат, Олег. В один прекрасный день он отвел Ниночку в сторону и тихо, чтобы не услышали родители, произнес: «Еще раз разбудишь родителей и залезешь к ним в постель – получишь в глаз. Короче, тебе утром будет страшнее, чем ночью. Понятно?» «Понятно», – без особенного энтузиазма кивнула Ниночка.

Наступила ночь. Мирные шелест листвы и журчание ручья были обманчивы. Враг приближался, чтобы убить бедную Ниночку, а всех друзей и родных угнать в рабство. Ниночка резко открыла глаза. И хотя было слышно, как в соседней комнате похрапывает отец, как за окном проходят поезда, страх наполнил ужасом ее сердце, а ноги похолодели. Но тут же ей представился большой мускулистый кулак ее брата, и она поняла, что утром будет еще страшнее. Она зажмурилась и… уснула. Она проспала так до самого утра в мягкой, теплой и… сухой постели. Это была ее, Ниночкина, победа. Несмотря на то, что к этой победе ее привел страх.

В нескольких десятках метрах от Ниночкиного дома шло строительство новой школы. В нее предстояло пойти Ниночке в следующем году. Хотя она уже могла читать и считать, одна мысль, что надо будет сидеть за уроками вместо того, чтобы гулять с подружками и прыгать в классики, отбивала у нее всю охоту учиться.

Не особенно изменила этот настрой первая учительница, вошедшая в класс с указкой в руке. Указывая этой ненавистной палкой на каждого, она заставляла учеников рассказывать, как их зовут, где они родились и кем работают их родители. По окончании уроков Зинаида Александровна, или Зинка, как ее прозвали дети, начинала строить их по росту так, чтобы они смотрели друг другу в затылок, и таким порядком отводила их в раздевалку.

После длительных каждодневных тренировок дети строиться так и не научились, и каждый день на построение уходило в лучшем случае по получасу. Нина ненавидела эту часть школьной жизни. Когда начиналось построение, она тихо брала свой ранец и на цыпочках, чтобы Зинка не заметила, удирала вниз по лестнице в раздевалку. И хотя Зинка на следующий день пол-урока ругала Ниночку перед всем классом за такие проделки, Ниночка повторяла свой побег снова и снова.

Каждый раз к ней присоединялись две-три девочки, которым тоже стала надоедать эта муштра. Однажды Зинка не выдержала такого неповиновения, и, оставив стоящих и смотрящих в затылок друг другу детей, бросилась в погоню. Когда девочки заметили бегущую сзади Зинку они, срочно посовещавшись, куда спрятаться, спрятались в… женском туалете. Конечно же, Зинка без стеснения вошла в туалет и победоносно взяв за шкирку девочек, потащила их в класс.

– Итак, хулиганки, – грозно произнесла Зинка, – вы не уйдете из школы, пока ваши родители за вами не придут.

– Не знаю, как другие, – проговорила Ниночка, – а вот мои родители придут за мной только завтра.

– Это почему же? – удивленно спросила Зинка.

– Мама работает до одиннадцати, а у папы – ночная смена. Или вы хотите, Зинаида Александровна, сидеть со мной до утра?

Такая перспектива Зинку не устраивала и она, поразмыслив, произнесла: «Итак, вы, девочки, идите домой и попробуйте только еще раз сбежать, а ты, Гольдберг, останься». Девочки тихо вышли из класса.

– Гольдберг, я хочу, чтобы ты поняла, что я больше терпеть твое поведение не буду. Завтра приходи с мамой.

– Мама работает.

– Тогда с папой! – закричала Зинка, не выдержав, что Ниночка всё говорит поперек.

– Хорошо, Зинаида Александровна, я приду с папой. Только вся моя беда в том, что я не могу вытерпеть вашего построения. Все мои подружки из параллельных классов уже суп дома кушают, а наш класс еще строится. Я не виновата ни в чём, Зинаида Александровна, – всхлипывая проговорила Ниночка.

– Убирайся! – закричала Зинка и показала указкой на дверь.

– Вот уж не думал, что придется ходить в школу из-за плохого поведения дочери, – Борис обхватил голову руками. – Из-за сына, мальчишки, не ходил. А вот из-за девчонки – вызывают.

– Папа! Ничего страшного не произошло. Я просто сбегаю, когда Зинка класс строит. Потому что она нас строит целую вечность. Кто-то кого-то за косичку дернет, и всё начинается сначала. Мне надоело!

– Мало ли что тебе надоело! Ты что одна в классе? Все терпят – и ты терпи! – вмешалась в разговор отца с дочерью Ляля. – Воспитывай терпение. Тебе пригодится.

Отец пришел из школы расстроенным. Ниночка оказалась для Зинки крепким орешком. У Зинки просто нет здоровья справляться с этой мерзкой девчонкой. И какое счастье, что они переезжают в другой дом, и Нина будет во втором классе учиться в другой школе.

– Как в другой дом? Как в другую школу? – Ниночка, тихонько уплетавшая во время папиного рассказа печенье, чуть не поперхнулась.

– Да, – подтвердил папа, – всё старое Люблино будут сносить и построят новые дома. Так что, моя дорогая, с нового учебного года у тебя будет другая школа, другой класс, другая Зинка и другие проблемы.

После разговора с Ниной Зинка перестала строить класс подолгу, но старалась выказать Нине всю свою нелюбовь, чтобы та, в свою очередь, не решила, что это она повлияла на Зинаиду Александровну.

Глава 2
Не такая, как все

По утрам Москва будила жителей Люблино гулом самосвалов и подъемных кранов. Оставляя под гусеницами бульдозеров разрушенные дома и сады, она со всей своей мощью надвигалась на ближнее Подмосковье, всё дальше и дальше расширяя свои границы. Жители маленького поселка, привыкшие до того жить сообща и делить друг с другом горе и радости, стали разъезжаться кто куда по новым домам – девяти- и двенадцатиэтажным – заселенным чужими и незнакомыми людьми, приехавшими в Москву с разных концов необъятной страны. Ниночка и ее семья переехали в большой девятиэтажный дом с шестью подъездами, напротив которого строилась новая школа.

Как же обрадовалась Ниночка, когда первого сентября, придя в новую школу и в новый второй класс, она увидела много девочек и мальчиков из своего первого класса. «Жить стало лучше, жить стало веселее».

Марина Евгеньевна, новая учительница – маленького роста, с писклявым голосом и большим пучком волос на голове – вкладывала в уроки всю свою душу и сердце, чтобы привить детям любовь к учебе. Ниночка просто умирала без школы. На каникулах или во время болезни она считала дни, когда же увидит Марину Евгеньевну и снова узнает что-нибудь новое и интересное по математике или литературе. Дети боготворили свою учительницу, и в классе резко возросла успеваемость. Марина Евгеньевна старалась выявить интересы каждого ребенка. Она стала содействовать участию детей в спортивных и художественных кружках. Дети разбились на группы по интересам и проводили вместе не только школьное, но и свободное время.

Ниночке очень нравилось писать стихи и заметки. Во время урока, когда Марина Евгеньевна видела, что Нина что-то пишет на листочке и ее глаза мечтательно смотрят куда-то в сторону, она шептала классу: «Ребята, тихо. Нина пишет стихи». Нина отвечала за классную стенгазету и в соревнованиях стенгазет всегда получала призовые места. Правой рукой Ниночки была Лена Кулькова, специалист по репортажам и интервью. Девочки засиживались в школе допоздна, раскрывая на листе бумаги все радости и горести школьной жизни. Такой интересной, такой увлекательной школьной жизни, когда целый класс, в котором учатся тридцать учеников, имеет одно сердце, один пульс и один путь.

О том, что Ниночка чем-то отличается от своих одноклассников, она узнала совершенно случайно. Ее не удивляло, что фамилия Гольдберг как-то непохожа на другие фамилии такие, как Иванов, Петров или даже Кулькова. Не интересовало, почему папа и мама темноволосые, кареглазые и носы у них совсем не курносые и не маленькие. Не тревожило, что папа засыпал и просыпался с радиоприемником, в котором он «ловил» «Голос Свободы», «Голос Америки» или «Голос Израиля» и вечно громко возмущался: «Вот сволочи, заглушают». Всё это было совершенно нормально. Почему, собственно говоря, у всех должны были быть одинаковые фамилии и носы? Да и папа может слушать всё, что он хочет. Нет: всё произошло совершенно неожиданно.

Нина и Лена остались после уроков в классе делать очередную стенгазету. Марина Евгеньевна сидела за своим столом и проверяла тетради. Вдруг ее срочно позвали в учительскую к телефону. Она поспешно вышла, оставив на столе школьный журнал. Ах, этот школьный журнал! Кто из учащихся не готов был бы отдать свой бутерброд или даже американскую жвачку за то, чтобы только заглянуть в эту святая-святых и увидеть свои оценки, написанные карандашом за две недели до конца полугодия, и замечания учителя, которые он «опубликует» в дневниках только перед каникулами. Сразу поймешь, чем «дышит» твой учитель и как долго остается дышать тебе.

Учителя никогда не расставались со своими журналами, сами носили их в учительскую. Практика ответственности за журналы старост класса изжила себя, как только одна из старост показала журнал какому-то двоечнику, а он переправил карандашную двойку на карандашную тройку, приписав рядом с желанной тройкой еще пару четверок ручкой.

Журнал, находящийся на столе у Марины Евгеньевны, просто манил девочек своей загадочностью. Оставалась одна неделя до конца четверти, и девочкам очень хотелось увидеть, чем кончится для них эта четверть. Нина встала в дверях, на стреме, чтобы Марина Евгеньевна случайно не застукала их за этим занятием, а Лена бросилась к столу и стала лихорадочно листать журнал, ища страницу с оценками.

Открыв одну из страниц, она воскликнула: «Нина, смотри, что здесь написано. Ой, мамочки, прямо всё про нас всех. И где родились, и когда, и кем родители работают. А про тебя еще написано, что ты – еврейка. Это что такое?», недоуменно взглянула на подругу Лена. Нина подошла к столу и уставилась в журнал. У всех в графе «национальность» стояло «русский», у пяти ребят – «украинец», а вот у нее, у Нины – «еврейка». Что это значило, она не понимала. Почему только у нее? Что бы это могло быть? Что она плохого сделала? О том, что это могло быть чем-то хорошим, она даже не думала, иначе почему это записано только у нее одной?

В коридоре послышались шаги. Девочки закрыли журнал и бросились к стенгазете. Ниночка не могла больше ни писать, ни оформлять. Это слово «еврейка» не выходило у нее из головы. Спрашивать Марину Евгеньевну не хотелось, иначе она поняла бы, что девочки открывали журнал.

Нина пришла домой тихая и расстроенная. Села на диван и уставилась в окно. Что она плохого сделала? В чём она другая, не такая как все?

Домой вернулись родители. Отец сразу обратил внимание на сидящую тихо и скорбно дочь. «Чего ты забилась в угол, как бедная родственница?» – спросил он. Нина поведала ему свою историю.

– Ну и чего ты расстроилась? Мы живем в большой стране. Более ста сорока национальностей населяют ее. Среди них и русские, и украинцы, и белорусы, и грузины, и армяне, и евреи и еще очень много других народов.

– Тогда где же они все? – вскрикнула возмущенно Ниночка, – почему у нас в классе их нет?

– Они, в большинстве своем, живут в своих республиках. Но в Москве они тоже живут, ведь Москва – столица нашей большой страны. Просто в твоем классе их нет. Но в других классах наверняка есть.

– А где наша республика? – не унималась Нина.

– А для нас есть Еврейская автономная область, – вмешалась в разговор мама.

– Только она была создана искусственно, но никак не исторически. Поэтому там живет очень мало евреев, которые уехали туда добровольцами, – многозначительно посмотрев на Лялю пояснил отец. – Но есть на Земле одна страна, которая является исторической Родиной евреев – это…

Ляля, стремясь закончить начатый разговор и боясь, как бы Борис не ляпнул чего-нибудь лишнего, возбужденно сказала: «Это – Советский Союз. Запомни, Нина, это – наша страна. Мы здесь родились, за нее наши родные пролили кровь. Здесь могилы наших родителей. И все свои мысли выброси из головы. Ты – такая же, как и все. Ты ничем не отличаешься от всех других детей. А то, что национальность записывается в журнал и в паспорт – это просто формальность, бюрократия. Это, наверное, надо для статистики».

Борис громко вздохнул, но промолчал, не пытаясь больше продолжить начатую тему. На этом заключительном аккорде, которым явилась страстная и патриотическая Лялина речь, Нинины переживания и раздумья и закончились.

Жизнь пошла своим чередом. Родители целыми днями работали. Мама – учителем в училище, выпускавшем секретарей со знанием иностранных языков и стенографии, папа – электриком в вагонном депо. Олег поступил на вечернее отделение в один из ВУЗов и, успевая одновременно и работать, и учиться, появлялся дома очень поздно. Нина же умирала от любви к школе, литературе и своему классу, в котором ей было хорошо, как дома.

Люблино ширилось и росло ввысь, благодаря высоким двенадцатиэтажным домам – «башням», как их прозвали москвичи. В Нинином классе появлялось всё больше новых учеников, которые переехали в новые дома. Вместо тридцати учеников стало сорок. Это были «временные» учащиеся. В расстоянии полукилометра от Нининой школы строили еще одну и всех учащихся, живущих поблизости от нее, должны были перевести туда.

Среди новеньких была девочка Клава Лешина. Золотые кудрявые волосы рассыпались по ее плечам, а голубые глаза всегда смотрели игриво, как будто замышляя некую проделку.

– Какие красивые у тебя глаза! – восторгалась Нина. – В них отражается небо!

Клава смеялась от души и просила:

– Напиши стих о моих глазах.

– Я так не могу. На заказ. Если будет вдохновение, то обязательно напишу, – Нина переживала, что почему-то не приходит вдохновение писать о Клавиных глазах. Она уже написала стих о маме, стих о Дне Победы, стих о весне. А вот о таких красивых глазах – нет.

Клава жила в получасе ходьбы от школы и каждый раз просилась то к одной, то к другой девочке в гости. В гостях она обедала, потом делала уроки вместе с одноклассницей и вечером шла домой. Один раз она напросилась в гости к Нине. Зайдя в дом и с любопытством оглядев все комнаты, она тихо произнесла: «Надо же. А ты живешь, как мы». «А почему я должна жить по-другому?» – удивилась Нина и, не услышав ответа, завела разговор на тему школы, уроков и стенгазеты.

Клава с энтузиазмом включилась в работу Нининой группы по выпуску стенгазет. Она не могла сочинять ни стихов, ни рассказов, не имела идей по оформлению, но с удовольствием клеила фотографии на большой белый лист и обводила их цветными карандашами. Она делала это аккуратно, старалась, и девочки рады были иметь такую помощницу.

В гостях у Нины Клаве очень понравилось. Нина жила напротив школы, дома ее всегда ждал обед. После обеда и старательно приготовленных уроков девочки забирались на диван, включали пластинки со сказками и предавались мечтаниям. Это был своеобразный ритуал, традиция, которую они себе выбрали, и Клава стала проводить дни только у Нины.

Такое времяпрепровождение длилось около двух месяцев. А потом прервалось. Хотя родители ругали Ниночку за поступок, но Нина была твердо уверена в своей правоте. А произошло следующее. Девочки сели к выполнению очередного домашнего задания. Без особых проблем разобрались с русским языком, географией и литературой, а вот на математике споткнулись. Примеры решили быстро, а с задачей застряли. Задача просто-таки не решалась. У девочек уже не хватало терпения пытаться понять ее логику. Они выдумывали один бредовый метод решения за другим. Пытались решать «методом тыка». Но упрямая задача не сдавалась. Борис, пришедший со смены домой, застал девчонок разнервничавшимися и раскрасневшимися. Он сел рядом, прочел задачу и стал задавать измученным ученицам один наводящий вопрос за другим. Задача медленно, но верно, складывалась в одну логическую цепь, и девочки со вздохом облегчения и радости написали решение и ответ. Борис захотел, чтобы они закрепили свою победу. Он стал им задавать одну подобную задачу за другой, так и этак меняя условия. Девочки быстро и уверенно решали задачи.

На следующий день Марина Евгеньевна, испытующе оглядев класс, спросила, кто хочет выйти к доске и решить задачу из домашнего задания. Более половины класса подняли руки. «Пускай оставят руки поднятыми только те дети, у кого в ответе – четыре». Большинство опустило руки. Но несколько человек, среди которых были Нина и Клава, остались. Марина Евгеньевна посмотрела в журнал, чтобы решить, у кого мало оценок или спорная, и кого следует вызвать. Выбор пал на Нину. Нина бойко вышла к доске, быстро написала решение задачи, четко объясняя, почему ее надо было решать именно так. «Очень хорошо! – воскликнула учительница. – Садись, пять!»

Вдруг раздался резкий возглас: «Это неправильно! За что ей – пять? Ей папа эту задачу решил! И вообще, если Гольдберг что-то не понимает по математике, то ей папа помогает». Клава сидела красная и возмущенная, глаза горели от негодования. «Ну и что? – спокойно сказала Марина Евгеньевна. – Нина не только написала задачу, но и объяснила ее решение. Она ее поняла, а не слепо списала. Она заслужила свою пятерку! Что же касается ее папы, то это просто здорово, что у Нины есть близкий человек, который помогает ей разобраться».

На этом инцидент был исчерпан. После уроков Клава, как обычно, собралась к Нине домой. «Можно, я опять к тебе пойду?» – заискивающе спросила она. Нина же тихо и твердо произнесла: «Я не хочу, чтобы ты ко мне приходила. С сегодняшнего дня ты не будешь ко мне приходить!» И, накинув куртку, вышла из школы.