Коло Жизни. Бесперечь. Том второй

Глава пятая

Возвращенная пусть и не в Дари, но к своим людям Есислава вскоре поправилась, физически и нравственно. Конечно пережитое, как и хотел Перший, наполнило ее опытом, чувствами, оставив, как сказали бы люди, глубокие рубцы на ее душе… Однако, не обладая как таковой, вероятно, теми нравственными рубцами наполнился сам ее мозг. Крушец поколь молчал. Он вообще после произошедшего в селение манан, когда Еси чуть было не умерла, не подавал о себе знать и даже перестал стенать. Правы были Стынь и Круч, предполагая, что он отключился. Может потому в голове у девушки теперь все время царила какая-то тяжесть и точно дымчатость в восприятие происходящего. Видения прошлого более Еси также не посещали, и в целом становилось не ясным хорошо это иль все же плохо.

Поселение, в котором теперь жили дарицы, было достаточно большим, то ли так удачно расположенное в Африкии, то ли все же нарочно прикрытое мощью Бога, оно никак не пострадало при катаклизме. Единственно произошедшим с ним стало, перемещение его в значимо жаркое место на Земле. За годы, что поселение возводили, Липоксай Ягы переселил в него достаточное количество людей. Хотя по оставленным белоглазыми альвами законам дарицам не позволялось покидать Дари и селиться вне своего материка. Указание, которое преследовало одну цель, не допустить расселения самих отпрысков Владелины по иным континентам, абы не прозевать вселение в плоть лучицы. Потому дарицы очень редко уходили из Дари. Впрочем, несомненно, уходили, уплывали и населяли как соседние Асию и Амэри… так и более далекую Африкию. Но уходя от своего народа, от эпицентра, очага бытия, такие дарицы степенно теряли и сами традиции, и собственную генетику белого человека, медленно аль вспять быстро растворяясь в населяющих иных континентах желтых, красных, черных племенах. Как и ясно, поколь сие никак не коснулось дарицев, которых переселял Липоксай Ягы. Они все также жили по установленным традициям, соблюдая верования и положенный уклад жизни, может еще и потому как их перевезли в Африкию достаточным количество.

Вместе с людьми на материк черных попали, как богатства, включая материальные, так и знания. Единственно, что было окончательно утеряно, это кологривы, каковые дотоль жили лишь на Дари. Эти животные погибли большей частью на континенте, а тех, что пытался спасти старший жрец, настигла смерть в воздухе. Как и обещал вещуну, Стынь еще тогда, девять лет назад, привел в помощь дарицам темнокожие народы, не только поселив подле, но и заставив помогать в строительстве селений. Хотя вернее будет сказать привел не Бог Стынь, а те кого он послал. Постепенно темнокожие совсем обвыклись к белым, принявшись проживать в их поселениях, работать и прислуживать без как таковой платы, понеже тот труд в их народе считался почетным.

Подле широкой, вялотекущей реки располагалось теперь не просто одно, а сразу три мощных селения, находящихся на небольшом удалении друг от друга. Мягкий, теплый климат данного места благоприятствовал росту растительности и лесов, которые со всех сторон окружали реку. Правда, в тех густых зарослях росли большей частью иные деревья к каковым не привыкли дарицы. Дома в селениях по той причине частично строили из дерева, хотя и в малом количестве, потому как на удивление древесина оказывалась плохого качества, оттого старались из нее возводить хозяйственные постройки. Сами же жилища сооружали из необожженного кирпича-сыреца, высушенной на открытом воздухе глины, добываемой в долине. Дом вещуна двухэтажный, но менее величественный, чем в Лесных Полянах, был построен из камня. В нем располагалось много меньше комнат, чем в детинце Дари, с тем также богато убранных внутри.

Река, что находилась справа от селений, раз в лето разливалась и заполняла водой все проточины, впадины, узбои, наполняя оземь жизнью. Потому леса здесь занимали обширные территории. В них купно росли пальмы, маслины, орешники, каштаны, а также более близкие белым людям кедры, пихты, сосны, иноредь даже дубы. В зарослях тростников у воды обитало множества птиц и животных, в том числе крокодилы, бегемоты, в огромных по площади пальмовых рощах встречались слоны, жирафы, львы, леопарды. За далью лесов, как рассказывали темнокожие люди, простирались бескрайние степи… более сухие, да и климат там был много суровее, порывистые ветра обдували те земли, рвали на части буйные травы, в холодное время засыпали стылыми дождями и даже снегами. Подле же реки земли оказались не только теплыми, но и плодородными, ибо когда вода разливалась она, заполняя и удобряя их своим илом, сформировала тот самый благодатный слой на котором произрастали привычные для дарицев овощи, зерновые, виноградники.

Небольшой садик, как и все в сравнении с Лесными Полянами крохотное, был разбит позадь дворца вещуна и выздоравливающая Еси большую часть дня находилась там. В садике росли пальмы, тисы, древовидные папоротники и можжевельники, создающие не только уют, но и тень… сумрак, который так любила юница… верно оттого почасту под деревьями стояла какая-то душная сырость. Небольшая скамейка, поставленная под одним невысоким деревом, сверху была укрыта прозрачным, тканевым навесом. Ее разбили еще в отсутствие Есиславы, по приказу вещуна, который не сомневался в возвращение своей девочки. И теперь девушка подолгу на ней сидела… не только днем, но и вечерами, наслаждаясь тишиной собственного естества и близостью тех, кого любила.

Не прошло и нескольких дней, после пробуждения, как юница почти полностью оправилась от болезни. Липоксай Ягы теперь, после возвращения Есиславушки домой, почитай не отходил от нее, стараясь не оставлять одну. По большому счету днесь у него осталось совсем мало обязанностей. И если раньше на его плечах лежало управление огромной волостью и в общей сложности континентом Дари, то нынче осталось всего-навсе три поселения. Однако он продолжал, как и допрежь того, возлагать дары Светлым Богам в каменном капище, что было возведено в центре поселения напротив его дворца, значительно меньшим по размеру, да и, коль говорить правдиво, менее величественным.

На удивление Есиславы Липоксай Ягы никак не изменил традиции, и продолжал славить имена Небо, Асила и только чтить Першего. И вопреки явственному возмущению девушки пояснил ей, что так-де велел ему поступать Бог Стынь, запретив что-либо менять в верованиях до прибытия посланцев Зиждителей. Еси еще в Лесных Полянах спокойно, без последствий для собственного здоровья и зова лучицы, как преемник старшего жреца, стала посещать капище во время службы. Сейчас же вернувшись от манан, в категоричной форме отказалась принимать какой-либо статус и появляться капище, так как считала, что в гибели Дари виновен Дажба… Дажба не только Отец дарицев, как они полагали, но и правитель всей Галактики Млечный Путь, как ведала она. Есинька несомненно оправдывала иных Богов Круча и Стыня. Або первый явственно демонстрировал при ней свое не знание по поводу катаклизма. А Стынь… Стынь, не только был возлюбленным, он еще и спас Ксая. А потому юница не сомневалась в благородстве его поступков, думая, что он уберег не только дарицев от гибели, но и своих отпрысков. Просто Есислава не ведала, что население Африкии пострадало не меньше чем на иных континентах. И если центр материка рвали на части землетрясения, бомбардировали куски спутника, и заливало раскаленной магмой вырвавшейся из вулканов, то прибрежные с океаном земли накрыли мощные цунами… Поколь… поколь Бог Стынь спасал того, кого считал спасти более важным.

Есислава протянула руку и провела пальцами по корзинке высокого растения, вертикально поднявшего свои собранные колосовидные, нежно-розовые соцветия. Столь трепетно колыхающие рыхлыми лепестками, что казалось это и не цветок вовсе, а тончайшие крылья бабочки, желающие взметнувшись, улететь как можно дальше в раскинувшиеся, нынче хрупко-голубые небеса.

– Почему у этой реки такое странное название Иловай? – вопросила девушка у стоящего подле нее вещуна, не оставляющего ее надолго без собственного присутствия, очевидно, боясь сызнова потерять и тогда не пережить той мучительной разлуки.

– Иловай, это значит поемный речной залив, мелкий, – медленно протянул Липоксай Ягы, вероятно, лишь сейчас задумавшись о величание реки, обок которой ноне жил. – По-видимому, реку назвали так, потому что в ней очень много ила. И тем илом разливаясь, она устилает, обогащает земли.

– А кто, отец, дал величание нашим поселениям? – поспрашала Есинька и неспешно поднявшись с корточек, оглянулась, ласково воззрившись на старшего жреца.

– Скорее всего войвода Переяр, – немедля отозвался Липоксай Ягы и от вполне здорового вида юницы, щечки у каковой самую малость заалели, довольно улыбнулся. – Под его руководством тут возводили поселения. Наверно он и дал названия им. Хотя я точно не знаю, как это произошло, меня сие мало интересовало тогда, еще меньше сейчас. Меня интересует… тревожит только одно, моя милая, это твой глаз. Ибо Довол вельми беспокоится за твое зрение.

Не мудрено, что и Довол, и Липоксай Ягы волновались за глаз девушки, так как за последние дни белое пятно поглотившее видимость в нем, теперь стало степенно темнеть. И малый краешек слева днесь вже почернел. И если раньше Есинька хоть и не видела, но все же воспринимала свет, нынче тот черный кусочек более не пропускал его. И хотя юница о том никому не сказывала, знахарь Житоваб приметил проблемы с глазом. Довол вместе с местными кудесниками осмотрев левый глаз, пришел увы! к неутешительным выводам, что ее ясность вмале на него ослепнет.

– Ничего отец, – мягко отозвалась Еси, и, шагнув к старшему жрецу, приникла головой к его груди. – Даже если я не буду видеть одним глазом, у меня останется второй. Такая малая плата за то, чтобы быть подле тебя, мой дорогой отец.

– Есинька… моя милая девочка, – ласково произнес Липоксай Ягы, целуя девушку в макушку головы, оглаживая дланью ее волосы. – Как можно спокойно так говорить… Это ведь глаз. Нет… надобно предпринять все усилия, что остановить потерю зрения.

В воздухе ноне нежно пахло цветущими петушками, оные в своем многоцветие росли в данной местности, и в частности в саду вещуна. Легкий ветерок доносил с реки Иловай свежесть воды и едва ощутимый травянисто-кислый дух ила… той самой смеси минеральных и органических веществ, каковым было наполнено не только дно реки, но и сама вода.

Мощная поступь ног Браниполка, синдика нового центрального поселения Свечи, прервали наступившую тишину, возникшую в садочке. Еси выскользнув из объятий отца, неспешно отступила назад и несколько в бок, и, выглянув из-за плеча вещуна, который резко повернулся в сторону синдика, нежно улыбнулась тому. Она теперь всегда сияла при виде дарицев, поелику была так рада их лицам… и тому, что они есть… живы. То счастье выплескивалось с нее само по себе, точно охватывая всю ее плоть.

– Ваша святость, – негромко обратился к старшему жрецу синдик. – Простите, что прерываю ваше толкование, но надобно кое-что обсудить. Коли позволите, ваша ясность, – направил уже в сторону Еси синдик и его неказистое лицо, стало таким трепетно-теплым, вроде он увидел собственную дочь оставленную в Лесных Полянах и безусловно погибшую.

– Побудьте тут, ваша ясность, – благодушно молвил Липоксай Ягы на малость оборачиваясь к девушке и окидывая ее нежным взглядом. – Я скоро вернусь.

– Хорошо Липоксай Ягы… я подожду тебя, – немедля переходя на более официальный тон, отозвалась Еси, и внутри нее шевельнулось беспокойство… Это чувство теперь всяк раз ее посещало, когда вещун уходил. Чувство, словно предвестник чего-то не хорошего. – Только ты не долго, – днесь сие она прошептала для одного старшего жреца и черты ее лица самую толику затрепетали, передавая тем охватившее девушку волнение.

– Я скоро, – поддерживающе откликнулся Липоксай Ягы, и легонько кивнув, немедля направил свою поступь к внутренним дверям дворца, что едва проступали за стволами деревьев, вслед за ним не менее торопко, не позабыв поклониться божеству, пошел Браниполк.

Юница какое-то время неотрывно смотрела за удаляющимися фигурами дарицев, ощущая как к легкой дымчатости внутри мозга, прибавилась мощная, разком накатившая волна страха… Страха… сковавшего не только тело, но и губы. Страха, от которого пока не удавалось избавиться, не то, чтобы победить. Когда створки дверей поглотили вещуна и синдика, впустив их во дворец, Еси глубоко вздохнув, огляделась. Успокаивая себя тем, что обок дверей дворца стоит Волег, а сам сад огорожен невысоким частоколом. Да и мананы, к которым она так страшилась попасть ноне до нее не доберутся, будучи на ином континенте.

Неспешно развернувшись, Есинька направилась по каменной дорожке, проложенной в средине цветника, полюбовно посматривая на высокие с яркими соцветиями петушки, и улыбаясь им, да тем, очевидно, стараясь снять напряжение, что ее охватило.

– Красивые цветы… Это я велел их тут посадить в свое время, чтобы они могли радовать тебя, моя девочка, – нежданно раздался позади Еси объемный, певучий бас Бога.

Девушка, тотчас остановившись, туго сотряслась. Надрывистое дыхание от которого на чуть-чуть даже потемнело в глазах и вовсе шибутно закачало юницу вперед… назад. Ноги в коленях дрогнули и, чтобы не упасть, она стремительно оглянулась. В нескольких шагах от нее стоял младший Димург, принявший днесь свой малый рост. Стынь был дюже нарядно одет, словно явился издалека аль нарочно вынаряживался. Потому на нем красовалась голубая рубаха, сверху прикрытая тончайшим, синим плащом, дюже сквозным. Плащ, накинутый на плечи, огибая их с двух сторон, был схвачен на груди крупной серебряной пряжкой, в виде сомкнутого кулака. Стан Зиждителя стягивал широкий пояс плетеный из множества тонких нитей, вмещающих в себя все цвета радуги от красного до синего, волоконца которого чудно переливались. Опоясывая стан по коло на два раза, кушак стягивался на левом боку узлом, и долгие его концы, свешиваясь вниз, достигали почти колен Стыня, касаясь материи голубых шаровар тончайшей, серебристой бахромой, украшенной на завершиях крупными синими топазами. Серебряные сандалии Бога сомкнутые по всей подошве, с загнутыми носами, схватывали тонкими ремешками на семь раз голень и штанины почитай до колена. Не менее богато украшены серьгами были его мочки и ушные раковины, проколами надбровные дуги, в основном сапфирами васильково-синего цвета. Правда ноне Стынь не одел свой венец, впрочем эта роскошь на нем не делала его величественным, суровым Богом, а вспять приближала в нем все человеческое.

– Стынюшка, – чуть слышно протянула Еси уже, кажется, не в силах и стоять на ногах.

– Да, милая моя девочка, это я, – певуче добавил Стынь и шагнув к девушке, заботливо придержал ее за плечи. – Так желал тебя увидеть… Но был занят… отбывал в соседнюю систему Аринью.

Есислава медлила еще не более мгновения, а после спешно припал к груди Бога, и, принявшись покрывать ее поцелуями, перемешанными со слезами, зашептала:

– Ты… ты, мой любый… мой спаситель… ты, – с тем всяк миг… морг подавляя звук в трепете своих губ лобызающих материю рубахи и единожды грудь младшего Димурга.

Стынь порывисто обнял юницу, вжав в глубины своего естества, а засим обхватив голову ладонями слегка приподняв, развернул ее так, чтобы припасть своими почти золотыми губами к алым устам Есиньки. Прошли лишь доли минуты… в коих растворились все чувства… дуновение ветра и дух, принесенный речной, насыщенной илом воды и Бог подхватив девушку на руки, в мгновение ока пропал вместе с ней из сада… Оставив позади себя колыхание трепетных лепестков петушка нежданно окрасившихся в ярко-алый цвет.

Низкая волна медленно накатила на чевруй, где песок был нежного желтого цвета и огладив его выровненную поверхность также неназойливо-вяло отпрянул назад, судя по всему, раздумывая создавать новую рябь, аль прекратить всякое движение голубых и словно бескрайних океанских вод. Лучи яркого солнца мягко коснулись тела Есиньки огладив своей любовью, так как дотоль приголубил своими золотыми руками ее Господь Стынь, и прижав к себе нежно поцеловал в губы, очи на миг чуть дольше задержавшись на левом глазе.

– Что с глазом? – обеспокоенно вопросил Бог девушку, и, прижав к груди ее голову, ласково провел по трепетно-мягкой коже, всяк миг, когда он так делал покрывающейся мурашками.

Стынь, сидел на песчаном берегу океана, где сине-голубая поверхность вод казалась столь дальней… теряющейся и вроде как входящей той необозримостью в сам свод неба. Бог прижал хрупкое тело юницы к своей груди и все еще целуя, насыщал столь надобной любовью и лаской. Казалось этот небольшой островок, где вельми разрозненно росли невысокие пальмы, и вовсе можно было обойти по кругу, а песок покрывал полностью всю его чуть вспученную плоскость.

– Что? – переспросила Еси, и, приподняв голову, всмотрелась в скошенный подбородок Бога отсюда снизу явственно смотрящийся темно-коричневым.

– Я спросил, что у тебя с глазом? – повторил свое поспрашание Стынь и с тем поцеловал ее в левое око.

– Не знаю, – протянула Есислава, ощущая необыкновенное счастье… наполняющее всю ее плоть. – Я еще там… у манан заметила, что стала плохо видеть на этот глаз. А после возвращения и вовсе, его заволокло пятно.

– А, что говорят ваши лекари… Или как там вы их называете? – в голосе младшего Димурга явно прозвучала тревога, и он на немного отстранившись от девушки, внимательно ее оглядел.

Однозначно Бог хотел прощупать Есиньку, но не смел. Боялся испортить их встречу и навредить чем им обоим… не только юнице, но и лучице.

– Кудесники, говорят, что я ослепну на этот глаз, – достаточно ровно отозвалась девушка так, словно говорила о чем стороннем, что не касалось ее. Она вообще не хотела ни о чем сейчас толковать, хотя и понимала… Надобно, непременно, рассказать Стыню и о стенаниях, каковые слышались в ее мозгу, и о видениях. Но решила сделать это позже… Сейчас же… только наслаждаться близостью любимого.

– Наверно, это Лихарь мне разбил глаз… Я помню, он тогда очень больно в него стукнул, – и вовсе почти прошептала Есислава и тотчас смолкла, более не желая о том говорить.

Кожа на лице Стыня зримо блеснула ярко-рдяным переливом, ослепившим на доли секунд здоровый глас Есиславушки, и ему будто вторила сиянием пряжка, лежащая на песке, венчающая один из углов расстеленного под ними плаща. Очевидно, Бог гневался, и то почувствовала не только девушка, но и он сам и посему желая снять появившееся меж них напряжение, принялся нежно ее целовать… Целовать, свою Еси, в щеки, уста, глаза снимая тем пережитое, какое-либо волнение, придавая уверенности… уверенности не столько в собственных силах, сколько в силах и действах того кто был любим.

Глава шестая

– Почему нет, Отец? – голос Стыня днесь, как всегда звучал избалованно-требовательно, и весь он сам точно растеряв божественное, более походил на человека, прохаживаясь по залу на маковке и описывая круги окрест стоящего в средине трона Першего.

– Моя бесценность, прошу тебя успокоиться, иначе разговора не получится и вместо Шуалина, Ариньи и Солнечной систем ты сызнова окажешься в дольней комнате пагоды, – степенно отозвался Перший.

Старший Димург медленно поднял правую руку с широкой облокотницы своего трона по краю инкрустированного серебряными вставками и черными крупными жемчужинами, и, направив в сторону сына, легохонько шевельнул удлиненными, конической формы перстами, тем сдерживая его беспокойное движение. Стынь немедля остановился напротив отца, обок наверно нарочно созданного для него серебристо-облачного кресла.

– Лишь тогда наш разговор наполнится смыслом, – властно и одновременно поучающе прозвучал глас Першего, при том он заботливо оглядел сына не скрывая, что обеспокоен его волнением. – Когда ты, малецык, сможешь откинуть всякую привязанность к девочке и подумать о Крушеце, с которым тебя сплачивает достаточно мощная чувствительность… Мне совсем не по нраву, мой любезный, что ты ступаешь по пути уже дотоль проложенному Дажбой, а именно подменяешь свою привязанность к лучице на чувства к плоти. Тому почасту подвергаются юные Боги, такие к которым относишься ты, кои поколь не могут отделять значимого от непостоянного.

Стынь все время, что говорил старший Димург неподвижно стоявший, нежданно резко дернул плечами, будто содрогаясь от тех слов, аль просто не желая их воспринимать. Еще миг и он резко шагнул в направление кресла, наполнив гулко-надрывным колыханием всю залу так, что в ней тягостно сотряслись стены, и стремительно упав в его дымчатую, вращающую по коло пористыми слоями сущность, замер. Яростно качнувшееся кресло, дернулось вначале вправо… засим также резво влево… тем своим колыханием стараясь умиротворить Бога и придать ему положенной степенности. В такт движению кресла, кажется, качнулось и золотое сакхи Стыня, и серебристое Першего, и сами зеркальные стены залы.

Старший Димург и вовсе медлительно опустил, дотоль направленную на сына руку, на локотник трона, и также затих.

– Я спокоен, – слегка позвякивающим от напряжения голосом отозвался Стынь.

– Вот и хорошо, что спокоен, – низко ответил Перший. Он какое-то время все еще удерживал отишье в зале, а после и вовсе понизив тональность, почитай до шепота произнес, – ты знаешь, мой милый, как я отношусь к твоим требованиям и желаниям… Весьма критично… Не сомневаюсь, закаханность Богами тебе мешает… И тебе, непременно, надобно становиться взрослей, научиться сдерживать свои желания, с тем думая допрежь всего о печище и обобщенно о всех Зиждителях… Теперь по поводу девочки. Поколь нельзя приносить ее на маковку. Нельзя, потому как не ясно, что происходит с Крушецом… Сейчас надо выяснить, что чувствует девочка, каковы ее ощущения. И почему она и Крушец столь несоответственно вели себя у манан. И главное, почему сейчас все утихло. Сие надо выяснить не откладывая, потому как того обозрения требует Родитель. Я повелел провести осмотр лучицы и Еси Асилу, но так как случилось не предвиденное, и ты забрал девочку у Атефов, днесь надо за ней понаблюдать. В тот момент ты мог, малецык, принести ее на маковку, по условиям соперничества такое разрешается. Плоть находилась на грани жизни и смерти, и тебе надо было сделать, как я указал… Убежден, Сирин-создание это разрешило. Но так как ты решил подстраховаться, ноне нужно вытянуть как можно больше с девочки… А глаз, – Бог перевел взор с лица сына, и легохонько шевельнув туды-сюды челюстью, вроде вправляя ее дополнил, – глаз на маковке нельзя поправлять. И нет смысла отправлять на Землю бесиц-трясавиц, нужно сделать умнее, а именно вызвать в Млечный Путь тех самых посланцев Богов, чтобы они подготовили все для перерождения лучицы. Думается мне, это произойдет в последующих двух ее человеческих телах не более того… Ну, а гипоцентавры, как ты и понимаешь, сумеют поправить зрение нашей Еси, ибо владеют для тех действ всем необходимым.

– Гипоцентавры?! – задумчиво протянул Стынь и глубоко вогнал голову в ослон кресла. – Они не успеют, – дыхнул он еле-еле ощутимо.

Однако, даже такое едва ощутимое дуновение губ Бога мгновенно подхватил Перший, оный перевел взор с зеркальных стен, и достаточно мощно взглянул на сына, теперь вогнав и все оставшееся его тело в кресло, точно прибив, одновременно, с тем прощупал.

– Зачем ты это сделал малецык? – впрочем, голос старшего Димурга прозвучал умягчено-благодушно, только очи наполнились тьмой поглотив и склеру, и зрачок. – Мы же с тобой как договаривались? Ты же знаешь, что отпрыски Владелины спасены… и того нельзя было делать. Я же о том попросил.

– Ребенок будет белым, – очень тихо протянул Стынь и резко вздев руку загородил лоб, стараясь хоть так укрыться от мощи Отца, обаче в том ему не мог помочь даже венец, нынче отсутствующий на голове. – И у Еси будет целое лето спокойной жизни. Даже если окажется, что с Крушецом все благополучно никакие замыслы ее не потревожат.

– А… моя бесценность, так ты это сделал нарочно… Ты это замыслил, – и вовсе неопределенно проронил Перший так, что стало не ясно рад он таковой самостоятельности сына аль вспять огорчен. Он медленно приподнял руку с облокотницы и перстами зараз огладил очи, нос и уста, стараясь схоронить истинность своих чувств.

– Да, нарочно, – отозвался младший Димург вкладывая в молвь явный вызов, и тем стараясь оправдать свои действия. – Сделал нарочно, потому как Еси… Еси была такой вымотанной. В ней переплелось все махом: боль, страдание и радость. Она бы не выдержала ваших с Родителем замыслов… и я хотел… и хочу дать ей передышку.

– Наши замыслы, мой милый, это были наши общие замыслы, оные Родитель несколько подправил, – мягко произнес Перший и теперь и вовсе прикрыл расставленными перстами часть своего лица, особенно очи.

– Нет, Отец… это не наши с тобой замыслы… А замыслы Родителя, – с горячностью дыхнул Стынь и в тот же миг рывком поднявшись с кресла, шагнул в направление старшего Димурга, стеной нависнув над ним. – Ты знаешь… и Родитель тоже… Я не желал пускать севергу в Землю, ибо понимал, как сильно будет страдать девочка… Да… да я привязался к ней… привязался к Еси… потому что и сам еще не растерял человеческого. – Голос Бога слышимо понизился, сияние кожи поблекло, отчего более значимо проступил ее прямо-таки густо черный цвет. – И все… все людское мне поколь близко.

Старший Димург незамедлительно поднялся на ноги, и, обняв сына, притянув к своей груди, принялся нежно голубить его черные, будто пушок курчавые волосы.

– Все… все мой драгоценный, – перебивая сына теплотой своих действ, молвил Перший. – Не надобно о том толковать… Данное нужно пережить… переступить и идти далее… Одначе…

– Однако еще тогда… в жизни Владелины, – теперь Стынь не говорил, он торопко и сбивчиво шептал, жаждая выплеснуть на того кто был ему близок всю испытываемую им как Богом слабость… На того, кто умел не только понять, выслушать, но и помочь… снять своим мудрым словом, советом, и чувствами все тревожащее. – Еще тогда я, увидев, почувствовав движение жизни в девочке, словно на морг ощутил и свой путь. И ноне оно многажды усилилось… А после того, как Еси была у Атефов, я точно потерял себя… все нахлынуло… все человеческое.

Перший обхватив голову сына, легохонько отринул ее от себя, и, обозрев его лицо, нежно облобызал ему очи, лоб и сызнова очи… Мягкими касаниями губ, снимая всю марность с его кожи и насыщая ее золотым сиянием.

– Ты должен успокоиться… и внимательно меня выслушать… внимательно, – голос старшего Димурга звучавший достаточно низко нежданно набрал мощь.

Он вдруг и вовсе точно зарокотал в своем могутном величие так, что стены залы заколебались. Еще миг, и резко дернувшись, поехал вниз свод, вроде жаждая раздавить стоящих внизу Зиждителей, и с него посыпались на пол шмотки желтых облаков, досель ясно освещающих все помещение. Лохмотки облаков как-то дюже стремительно шибанулись о гладь черного пола, в мгновение ока растворившись в нем. Верно, еще доли секунд и вся зала погрузилась в густую тьму… непроницаемую… плотную поглотившую фигуры Богов. По-видимому, лишь за тем, что миг спустя в остановившем свое движение и низко нависшем над Димургами своде вспыхнув, замерцала сначала одна… потом другая желтая с почитай красным отливом звезда. Сие блеклое мерцание нежданно многажды усилилось, потому как в своде появилось уже с десяток таких звезд. Они вскоре и вовсе особой скученностью выступили из глубин потолка, заполнив своим мягким, приглушенным сиянием помещение и чуть зримо осветив стоявших Димургов. И только тогда заговорил Перший… вкрадчиво и столь нежно… он той молвью ласкал, лобызал своего сына, не только поучал:

– Кроме лучицы ноне для нас ничего не существует, мой малецык. Лучица есть общее с тобой Стынь. Она тебя привязывает… не девочка… она… лучица… Наш бесценный, Крушец… Он всеми силами старается быть подле нас… подле тебя, старшего брата, с каковым его столько связывает, вся пережитая обок меня чувствительность. Он посылает тоску по Зиждителям на плоть. О н посылает на плоть чувства к Зиждителям. И девочка проявляет особую чувственность. Ты же, ощущая те чувства, принимаешь их за плотское… Но это, мой милый, не плотское… не человеческое, а ниспосланное Крушецем и предназначенное для нас. Ты Бог и ниспосланное Крушецем, также имеет лишь божественное. Тебе же должно отделить чувствительность к плоти и любить одного Крушеца. Ты должен суметь помочь ему стать Богом, ибо плоть есть ничто, она тленна. Существенен один Крушец для тебя, меня, всех Зиждителей, Родителя… Ему, нашему милому малецыку, надо помочь взрасти, возродиться. Ступай вперед, драгоценность, не оглядывайся, не принимай к своему естеству чуждую тебе чувствительность. Набирайся знаний, мощи, без которой ты не сумеешь стать беспристрастным Творцом, не только созидающим, но и разрушающим. Творцом вечного… безбрежного движения Коло Жизни.

Полумрак, правящий в зале постепенно поблек. Тусклость мало-помалу сменилась на насыщенность света, а в своде сияющие звезды нежданно тронувшись со своих мест, медленно поползли навстречу друг другу, и вскоре коснувшись таких же точно вытянутых угловых вершин, вклинились в соседей, создав единое полотно. Также скоро они плотно скомковались… сплотились и мгновенно набухли, вроде переполнившись воды. Их общая поверхность нежданно и вовсе забурлила, запузырилась, как густая похлебка, образовывая из собственного месива желто-красные облака, исторгающие из себя свет схожий с сиянием кожи Богов, освещая не только саму залу, но и каждый угловой стык в ней.

– Ты не будешь ведь, – произнес Стынь и послышалось в той молви просьба… теперь уже не требовательность, а прошение. – Отец не будешь уничтожать семя?

– Нет… не могу позволить себе такое расточительство, так как слишком трепетно отношусь к твоим силам, мой любезный, – очень ласково ответил Перший, успокоительно огладив сына по голове. – Одначе, прошу тебя более не растрачивать свои клетки. В том нынче поверь, не было необходимости, поелику покамест мы не поймем, что происходит с лучицей, никаких замыслов Родитель не позволил бы осуществлять. Да и коль прилетят гипоцентавры, девочка какой-то срок будет находится в покое… Я бы не позволил вмешиваться в ее удел Асилу или Небо, она была бы защищена, потому что постройка храмов вельми важна для Крушеца, как и для нас. Ты же, малецык, своими спутавшимися понятиями и чувствами отнял у Еси несколько лет спокойной жизни. Впрочем, надеюсь, материнство повлияет на плоть благостно и придаст ей мягкости и чувственности, что, в общем, тоже неплохо. – Старший Димург, судя по всему, скрыл в последних словах свое недовольство на замыслы сына, и сказал, значительно ровно, всего-навсе для того, чтоб последний не волновался. – Хотя очень плохо, что теперь ее отпрыски станут жить на разных континентах и когда за лучицу вступит в соперничество Вежды, за ними будет сложнее проследить. Потому белоглазые альвы и оставляли указаниям дарицам не расселяться, чтобы нашим созданиям было легче наблюдать за потомками Владелины. Да и вообще с Крушецем явно, что-то происходит, посему он не подает зов на Родителя… словно всему разучился, али наново захворал.