Венецианская художница Розальба Каррьера: жизнь и творчество

Среди ранних пастельных работ художницы выделяется портрет Антонио-Марии Дзанетти (Национальный музей, Стокгольм) – давнего и очень близкого друга семьи, с которым Розальба будет поддерживать отношения всю жизнь. Атрибуция данного произведения стала возможной благодаря тому, что на обратной стороне листа была сделана надпись рукой Карла-Густава Тессина, которому пастель принадлежала некоторое время. Вот что читаем: «Портрет Антонио / Мария Дзанетти ди С[ан] / Джироламо / известного знатока, проживающего / в настоящее время в Венеции / и имеющего 83 года от роду / Этот портрет написан с него / в юности рукой / известной Розальбы […] и был / отправлен им в подарок / графу Тессину / который получил его / точно […] / 1 Августа 1765»⁴⁰. Надо думать, что пастель выполнена в первые годы XVIII столетия, поскольку модель не выглядит старше 20 лет. Манера художницы на этом этапе отличается подкупающей искренностью и совершенным отсутствием нарочитого артистизма, которым, как считается, она несколько увлекалась в юности. На листе изображен молодой человек в светлом аллонжевом парике, шейном платке и модном тогда шлафроке. Оплечный срез заметно сокращает дистанцию между изображенным и зрителем, лицо модели максимально приближено к иллюзорной плоскости, отделяющей живописный мир от реального. Ощущение близкого контакта усиливается благодаря приятному, дружелюбному выражению молодого, почти детского лица, которому, однако, еще не хватает определенности. Штрих пастельного карандаша очень мягкий, с растушевками, может быть назван живописным; кое-где он дополняется рисуночным, более тонким и четким. В целом портрет оставляет впечатление обаятельного в своей незрелости произведения.

Став членом нескольких академий художница стала быстро завоевывать известность. Первыми, кто откликнулся на творчество Розальбы, оказались знатные венецианки, составившие «изысканную галерею дам в сказочных украшениях, крупных жемчугах и бриллиантах, с пышными букетами цветов над глубокими декольте, в паутине тончайших кружев и разноцветных плащах, подбитых норкой»⁴¹. Сразу следует заметить, что подобное обилие роскоши было в Венеции скорее исключением, чем правилом. Здесь меньше, чем в любом другом городе мира, одежда говорила о социальном положении владельца, а идеалом считалась скромность, выраженная отсутствием драгоценностей и черным цветом: «Аристократки […] должны были одеваться в черное, а драгоценности им дозволялись лишь в первый год после замужества: в это время новобрачной полагалось носить подаренное мужем кольцо и подаренное свекровью жемчужное ожерелье […] По истечение года знатным венецианкам разрешалось наряжаться по своему вкусу лишь в исключительных случаях, как, например, для большого бала в честь коронации дожа или избрания прокуратора, и тут уже их волосы бывали столь богато украшены цветами, диадемами и драгоценными камнями, что у некоторых на голове оказывалось целое состояние, – но во все прочее время среди дам тоже царила аристократическая строгость»⁴². Тем понятнее становится желание венецианок портретироваться в самых лучших и роскошных нарядах.

У Розальбы стремились сделать заказ наиболее благородные женщины Венеции. Так были выполнены портрет Лукреции Мочениго и неизвестной дамы (оба – Картинная галерея, Дрезден). Датируются они временем около 1708 года. Здесь с исключительной силой проявился талант Розальбы в передаче фактур различных материалов, в том числе таких трудноизобразимых, как прозрачные драгоценные камни. Если в свое время известный портретист Александр Рослин удостоился похвалы, что «даже бриллиант побежден его кистью»⁴³, то подобного же комплимента заслуживает и Розальба.

Лукреция Мочениго славилась в Венеции не только красотой и страстью к игре, но и своими драгоценностями. За знаменитые фамильные жемчуга ее стали называть «Мочениго жемчужная (Mocenigo della Perla)»⁴⁴. Модель представлена в погрудном срезе и трехчетвертном развороте, на нейтральном фоне, что является совершенно традиционной схемой для камерного портрета. Манера художницы стала более живой и раскованной по сравнению с первыми пастелями. Колористические и светотеневые контрасты стали ярче и смелее, штрих свободнее и артистичнее, его переходы завораживают: мягкие растушевки, передающие бархатистую нежность кожи, переходят в жестковатые, шершавые спиралевидные штрихи, изображающие накрахмаленные кружева шемизетки. Четкие короткие белые линии обозначают яркие блики, играющие на атласе. Лиф платья украшен тяжелыми жемчужинами, грушевидная форма которых подчеркнута несколькими небрежными прикосновениями пастельного карандаша. В ушах модели сверкают крупные прозрачные кристаллы, нарисованные почти совершенно только белым: угловатые линии идеально передают просвечивающие одна сквозь другую грани. Лицо, в котором ощущается уже индивидуальное выражение, прописано более старательно и находится как бы «в фокусе», тогда как доличности проработаны небрежнее, что не мешает совершенной иллюзорности изображения, проявляющейся, однако, лишь с некоторого расстояния.

Вполне возможно, что вторая работа, фигурирующая в каталогах как портрет неизвестной дамы, является также изображением Лукреции Мочениго, поскольку сразу узнаются все ее характерные черты: темные, будто бы удивленно приподнятые брови, тяжелые веки, длинный нос с тонкой переносицей и выступающим кончиком, удлиненный овал лица.

Нет ничего удивительного в том, что художница по нескольку раз писала одну и ту же модель. Заказчицы хотели иметь свои изображения в собственных коллекциях, но не только они одни. В 1706 году Розальба выполнила четыре женских изображения для Христиана Мекленбургского, в 1709-м – написала двенадцать прекраснейших венецианок для датского короля Фридриха IV. Портреты первых красавиц Серениссимы заказал Максимилиан II Баварский⁴⁵. В это же время курфюрст Саксонский запросил множество копий с миниатюр и пастелей Розальбы, чтобы создать Кабинет пастелей в Дрезденской галерее. Первое место в этом кабинете будет принадлежать именно Розальбе⁴⁶. Вполне возможно, что два проанализированных выше портрета составили часть этого заказа. Есть замечательное описание упомянутого кабинета, приведенное в «Похвальном слове кавалеру Антону Рафаэлю Менгсу» Дж.-Л. Бьянкони: «Кабинет Розальбы – это большая и светлая комната, оклеенная зелеными обоями, окна ее выходят на прекрасную площадь. Длинная стена напротив окон покрыта сверху донизу чудесными пастелями, из которых те, что принадлежат руке усердной художницы, занимают центральную часть. Это место отведено бессмертной венецианке словно бы для того, чтобы представить ее королевой в своих владениях. На двух боковых стенах также помещены пастели, какие-то из них принадлежат Менгсу, иные Лиотару, Латуру и немногим другим мастерам, но все они являются лучшими пастелями нашего века […] Все пастели имеют одинаковый размер и одинаковые рамы, украшенные золотом и блестящими самоцветами»⁴⁷.

Нередко Каррьера выполняла и портреты самих знатных путешественников, проезжавших через Венецию. В частности, достойное место в череде подобных работ занимает портрет датского короля Фридриха IV (1709, Национальный исторический музей «Замок Фредериксборг», Хиллерёд, Дания). Модель представлена в амплуа благородного рыцаря, которое было чрезвычайно популярно в мужских изображениях того времени. Прямо на зрителя выдается закованное в блестящие латы плечо, на которое сверху накинута горностаевая мантия. Резкий поворот головы в пышном аллонжевом парике типичен для стиля барокко. Замечательна портретная характеристика модели. Облик, возможно и несколько облагороженный, поражает своей жизненной убедительностью: высокий лоб, глубоко посаженные живые глаза, узкий овал лица, длинный, необычный по форме нос и тонкие губы. Все это сочетается с тональным колоритом, чутким вниманием к цветовым и светотеневым градациям. Подобных портретов, где мужская модель изображалась бы в блестящих латах и горделивой позе, было написано Розальбой немало в эти годы. Среди них – «Портрет юноши в доспехах» (Картинная галерея, Дрезден), «Портрет мужчины в доспехах» из того же музея и «Портрет мужчины в кирасе» (частное собрание, Венеция).

Работой, которую невозможно обойти вниманием, является «Автопортрет» художницы, выполненный для галереи Уффици, где он сейчас и находится. Произведение датируется 1709 годом. Пастелистка, которой в то время было около тридцати пяти лет, представлена за работой над портретом сестры. Камерное изображение (71х57 см) написано в легкой рокайльной гамме. На нейтральном оливково-зеленом фоне переливаются белые, синие и красные атласные драпировки, пенятся воздушные белые кружева, завиваются припудренные кудри, украшенные пышной розой. Автопортрет создан с неожиданной искренностью и может соперничать с лучшими работами такого рода руки Латура. Особенно хороша легкая, немного ироничная полуулыбка на тонких губах модели.

Элегантным приемом является различие между изображением самой художницы и трактовкой «портрета в портрете». Эта вторая производная внутрипортретного бытия выглядит словно бы менее реальной, чем автоизображение: штрихи пастельного карандаша более заметны, тона более приглушенные. Замечательна разница между кружевами в портрете Розальбы и теми, что украшают платье ее сестры. В первом случае внимательнейшим образом передается изящный цветочный узор, грациозные переплетения нитей, образующих совершенную белоснежную паутину, во втором – это просто легкая пористая пена, омывающая плечи модели. Надо ли говорить, что себя Розальба идеализирует гораздо меньше, чем сестру, разграничивая внутри автопортрета «реальность» и «искусство».

Среди коронованных особ, посетивших Венецию в 1710-е годы и портретировавшихся у Розальбы, был польский король Август III. Особенность его изображения (Художественно-исторический музей, Вена) заключается в том, что оно выполнено маслом. Этот факт также призван развеять миф о том, что данная техника не была в достаточной степени известна венецианской художнице. Изображение очень красивого молодого человека заключено в овал. Возможно, кафтан написан менее выразительно, чем в пастельных работах, однако блестящие миндалевидные глаза, пышные кудри и золотое шитье переданы с совершенной иллюзорностью. Любопытно, что данное изображение так никогда и не попало к заказчику, а находилось в мастерской художницы вплоть до ее смерти⁴⁸.

К этому же периоду, то есть ко времени до путешествия в Париж, относятся первые серии пастелей с изображением аллегорических и мифологических фигур. Примером может служить «Вакханка, бьющая в тимпан» (Национальный музей, Монако). Опыт в создании вещей на подобные сюжеты у Розальбы был обширный: миниатюры для табакерок, изготавливаемые художницей в великом множестве, часто изображали античных богинь и нимф. Теперь Венеры с Амурами и Дианы с собаками перекочевали со слоновой кости на бумагу. Это идеально прекрасные молодые девушки, отвечающие всем канонам красоты того времени: миндалевидные глаза, прямые носики, розовые губы, изогнутые наподобие лука или полумесяца, кудри, перемешанные с цветами и лентами. Эти мифологические «головки» относятся к разряду рокайльных затей, столь популярных в первые десятилетия XVIII века, да и затем не утративших своего очарования. Техника пастели необыкновенно подходит данному типу изображений. Воздушные, «тающие» прикосновения пастельного карандаша созвучны всепроникающей нежности образов: прикосновению тонких пальцев к бархатистым лепесткам, прохладного измятого шелка к персиковой коже, «прикосновению» к предметам и лицам самих взглядов томных героинь.

Апофеозом грациозного эротизма, хотя и без уклона в мифологию, является «Девушка с попугаем» (Институт искусств, Чикаго). Датировки произведений Розальбы Каррьера всегда вызывают затруднения, и эта пастель не является исключением. Б. Сани полагает, что данная вещь могла быть выполнена ближе к 1720-му году, поскольку является образцом зрелой манеры пастелистки и близка к работам парижского периода⁴⁹. При первом взгляде на пастель возникает впечатление видения, сложившегося из цветных клубящихся облаков. Даже нейтральный фон сложен и разнообразен и включает в себя переходы от темно-синего до серо-бежевого. Молодая девушка представлена в изящном повороте. На манерных пальчиках согнутой в локте левой руки сидит голубой попугай. Прихотливо изгибая шейку, он поддевает клювом краешек кружева, обнажая белоснежную грудь, на которую спускается ожерелье из крупных круглых жемчужен.

Вполне возможно, что данное изображение является портретом. Личико, несомненно, очень красивое, не лишено индивидуальности, его чувственная красота подчеркнута вызывающим томным выражением. Фактура материалов передана с характерной виртуозностью: пышные кудри с каштановым отливом, атлас платья, прозрачный шелк легкой накидки. Светлая кожа, розовый бант и подкладка платья замечательно контрастируют с разными оттенками голубого от ультрамарина до берлинской лазури. Не исключено, что перед нами одна из венецианских куртизанок, которых было очень много в городе на лагуне и которые жили в необыкновенной роскоши.

В конце 1710-х годов Розальбе все чаще приходила мысль покинуть на время Венецию, чтобы повидать крупнейшие мировые столицы. Этому немало способствовали новые знакомства; в 1716 году в Венецию приехал королевский казначей, меценат и любитель искусства Пьер Кроза, известный в частности тем, что сыграл немалую роль в судьбе Антуана Ватто (1684–1721). Кроза не мог пройти мимо мастерской Розальбы Каррьера. Между художницей и меценатом завязалась дружба, положившая начало весьма любопытной и содержательной переписке. Интересно, что Розальбу совершенно не смущало тесное общение с иностранцами, которого избегало большинство более родовитых венецианцев: «Всем известно, что весьма строгий закон воспрещает венецианским вельможам, а равно и всем их домочадцам беседовать либо переписываться с иностранцами, проживающими в Венеции по поручению их суверенов. Названный закон имеет сильнейшее влияние на образ мыслей венецианской знати […]»⁵⁰. К счастью, Розальба не принадлежала к столь благородным слоям населения, чтобы подчиняться этому закону. Подобные запреты были возможны лишь для аристократов, и обычное население чувствовало себя более свободно в своих знакомствах. Тотальный контроль государства над гражданами, о котором часто говорят, когда речь заходит о политической ситуации в Венеции, разумеется, существовал, но серьезные ограничения соблюдались лишь в общении самых крупных аристократов с послами иностранных государств. Обычные же чужеземные путешественники толпами приезжали в Венецию, чтобы участвовать в ее празднествах и приобщиться к художественной жизни. Поэтому Розальба радушно принимала у себя Кроза и создала для него немало работ. В Париж она выслала своему новому другу «головки», свой автопортрет и его портрет, который не успела закончить ранее. В ответном письме меценат в самых изысканных выражениях поблагодарил художницу: «Никогда я не был так рассержен, как сейчас, что не обладаю никаким талантом, дабы вернуть Вам долг. Среди всех наших художников, способных создать нечто достойное Вас, мне известен только господин Ватто»⁵¹.

Кроза был знаком со многими выдающимися фигурами в парижской художественной среде: графом де Кейлюсом, Мариэттом, аббатом Делапортом, кардиналом де Полиньяком и другими. Поэтому, пригласив Розальбу в Париж, он сразу вводил ее в избранное общество художников и знатоков искусства.

Хотя приглашение приехать в столицу Франции и поселиться в доме Кроза было получено Розальбой еще в 1716 году, она последовала ему только через три года. Связано это было с печальными изменениями в семейном кругу пастелистки. В 1719 году после долгой болезни умер отец художницы. Смена обстановки была необходима для Розальбы, ее сестер и их матери. К тому же супруг Анджелы также направлялся по делам в Париж, откуда должен был проследовать в Англию. Поэтому в путешествие собралась сразу вся семья: Розальба, Анджела с мужем, Джованна и старая Альба.

Парижский период творчества хорошо известен, благодаря дневникам, которые художница старательно вела день за днем с апреля 1720-го по 11 марта 1721 года. Розальба Каррьера избегает длинных описаний, однако старательно перечисляет все свои занятия, людей, которых видела, места, которые посетила, портреты, над которыми работала. Она попала в уникальную художественную среду, характерную для периода Регентства. Это было неоднозначное в истории Парижа время, составившее резкий контраст предшествующей эпохе. В некоторых трудах можно прочитать, что правление Филиппа Орлеанского было ознаменовано упадком нравов во французском обществе⁵². Во всяком случае, люди не были склонны задумываться о серьезных вещах: «В атмосфере веселого гедонизма, который пропитывает культуру [времен Регенства – Е.А.], светская болтовня, насмешливые стихи и моды приобретают необыкновенную власть. Это царство легкого, ироничного и быстрого ума», – писал А. Шастель⁵³. Но в то же время зарождается и новое искусство, тонкие ценители которого находились как раз чаще всего в кругах, близких ко двору. После тяжеловесного и официального искусства предшествующего царствования художники и заказчики стремились ко всему нежному, легкому и интимному. «Эти качества эпоха нашла в новом стиле – рококо. Впервые заявив о себе к 1720-м годам, он бурно развивается в следующие десятилетия и достигает высшего подъема в середине столетия, когда он подчиняет себе все французское искусство. Рококо завоевало не слишком почетную и не вполне заслуженную репутацию изысканного, яркого, но самого эфемерного и легковесного стиля в истории искусства.

Внешне такое представление о нем закономерно. Действительно, рококо складывается под сильнейшим влиянием аристократии. В нем причудливо соединяются гедонизм, пресыщенность, откровенная фривольность, тяготение к экзотике, пренебрежение ко всему разумному, конструктивному, естественному, нарочитые алогизмы, парадоксальность, но и высшая утонченность, блистательная художественная культура, неисчерпаемая изобретательность»⁵⁴. Но «за своеволием и анархичностью рококо кроется дерзость и независимость воображения, идущего наперекор не столько разумным, сколько привычным и бесплодным нормам»⁵⁵. Похожие мысли встречаем у А. Шастеля: «Рококо – не фривольное дитя европейского барокко, но свежий и ироничный взгляд на “большой стиль” предшествующей эпохи. Заимствуя элементы театрального декоративизма, перенасыщенные сюжеты гобеленов и изящество резьбы по дереву, ловко используя асимметрию, легко прибегая к сочетанию несочетаемого и карикатурности гротесков […] талантливые художники-ремесленники составили свой захватывающий репертуар»⁵⁶. В это время Клод III Одран создает свои сверкающие гобелены, где на золотистом фоне кривляются фигурки античных божков, прихотливо извиваются цветочные гирлянды и ленты, отрицает все законы тектоники воздушная архитектура. Жюст-Орель Мессонье фантазирует в своих рисунках на тему скульптуры и архитектуры, создает проекты, которым не суждено дождаться воплощения, но которые прекрасны сами по себе – прихотливые черно-белые гротески. Ватто уже написал большую часть своих меланхоличных и колористически изысканных полотен.

Разумеется, продолжает существовать и Королевская академия художеств, где по-прежнему важную роль играют крупные мастера предшествующей эпохи: Никола де Ларжильер, Иасент Риго, Александр-Франсуа Депорт, Антуан и Шарль-Антуан Куапель, Франсуа и Жан-Франсуа де Труа. Туда же входят теперь малоизвестные, но в свое время влиятельные художники Луи де Булонь, Клод-Ги Алле, Николас Влёйгельс, Никола Кусту, Корнель ван Клев, Франсуа Барруа, Филипп Бертран, Клод-Огюстен Кайо, Рене Фремен, Клод Жилло, Жан Дювивье, Пьер Жиффар, Филипп Менье.

      В эту разнообразную среду и должна была влиться приезжая пастелистка. Все свидетельствует о том, что Розальбу сразу приняли очень хорошо. Она познакомилась с известнейшими художниками, заказчики буквально рвали ее на части, не оставляя и минуты свободного времени. В качестве примера времяпрепровождения венецианской художницы в столице Франции процитируем некоторые записи из ее дневника. Апрель и май Розальба, видимо, посвятила тому, чтобы устроиться на новом месте и лучше узнать обстановку, поэтому записей за эти месяцы очень мало. Однако уже в июне отчеты за каждый день становятся все более подробными. Вот что читаем:

«9 июня. Я отправилась к господину Куапелю, художнику Регента, у него видела две картины Рафаэля, написанные темперой, “Магдалину” Тициана, двух мадонн того же художника, “Цыганку” Корреджо, похожую на ту, что принадлежит Джустиниани, портрет самого Корреджо, “Христа” Гвидо и несколько картин братьев Карраччи.

10 июня. Видела апартаменты господина Регента и наиболее прекрасные картины из его коллекции. Затем я пошла в банк, посетила его, видела также и модель.

11 июня, вторник. Начинаю портрет дочери господина Лоу.

12 июня. Я присутствовала при завтраке короля»⁵⁷.

Заметим, что речь идет не просто об очень влиятельных персонах, а о первых людях в государстве – короле и регенте, которые сочли необходимым познакомиться с художницей почти сразу после ее приезда. Весьма значимым человеком был исторический живописец, Первый художник короля и директор Королевской академии художеств Шарль-Aнтуан Куапель. В записях за другие дни встречаются упоминания посещений Иасента Риго и Никола де Ларжильера. Познакомилась Розальба и с Жаном–Батистом Массе, известным тогда в Париже историческим живописцем, миниатюристом и гравером. В записях за 23 июня Розальба отмечает, что господин Массе копирует ее «Вакханалию». Здесь хотелось бы отметить два момента. Во-первых, важно, что Массе проявил интерес к творчеству Розальбы: возможно, не только к ее миниатюрам, но и к пастелям. А через два года в его мастерской окажется Жан-Этьен Лиотар, и, вероятно, именно там известный в будущем художник впервые познакомится с цветными мелками, что определит его дальнейшую творческую судьбу. И тогда законно говорить об опосредованном влиянии Розальбы на Лиотара.

Во-вторых, вызывает любопытство сама «Вакханалия». Сказать точно, что это было за произведение и в какой технике оно было выполнено, невозможно. Однако допустимо выдвинуть некоторые предположения. Существуют две миниатюры, одна хранится в лондонском частном собрании, другая – в замке Розенборг в Копенгагене. Они считаются принадлежащими руке Розальбы Каррьеры, в чем, однако, не уверена Б. Сани. Она пишет: «…миниатюры написаны не совсем в том стиле, который свойственен венецианской художнице. Колористическая гамма тусклая, как если бы это была гризайль. Зато есть определенное сходство с композицией “Музыка”, которая многими исследователями приписывается Джованне Каррьера. Во всех трех случаях речь идет не о портретах, а о маленьких жанровых композициях, заключенных в круг. Это, однако, не является достаточным основанием для разрешения атрибуционных проблем»⁵⁸.

Далее исследовательница предполагает, что обе миниатюры с изображением вакханалий действительно могли быть написаны Розальбой, и скорее всего – под влиянием аббата Рамелли, с которым художница познакомилась в Венеции и с которым встречалась после в Болонье и Риме. Этот достопочтенный служитель церкви был чрезвычайно увлечен миниатюрой, делал многочисленные миниатюрные копии с пастелей самых разных мастеров предшествующих эпох. По его примеру и Розальба могла изготовить несколько подобных миниатюр, используя в качестве источника вдохновения рисунки Аннибале Карраччи, которые в немалом количестве хранились в коллекциях Куапеля и Кроза. Если это действительно так, Массе, будучи в первую очередь миниатюристом, а не пастелистом, копировал одну из этих «Вакханалий». Впрочем, у Розальбы могли быть и другие работы на эту тему, ныне утерянные.

То, что Розальба в качестве образцов могла использовать рисунки, находившиеся в частных собраниях ее многочисленных знакомых, вполне обоснованно. Дневники содержат немало записей о посещении различных галерей и собраний. Мы уже приводили запись за 9 июня. Есть и многие другие:

«2 августа. Я отправилась с моими сестрами и свояком Пеллегрини осмотреть галерею Рубенса в Люксембургском дворце, три работы Гвидо и Люксембургский сад. […]

29 августа, четверг. Побывала с матерью и Джованной у господина де Труа, у госпожи Арло, у господина Мариэтта и в галерее Люксембургского дворца. […]

6 октября. Выехала, чтобы повидать и поблагодарить господина Куапеля; не застав его, отправилась в Академию с господином Влёйгельсом, чтобы более подробно рассмотреть картины. […]

27 октября. Мы все отправились в Сен-Клу, там видели апартаменты Регента, его коллекцию живописи, зал Миньяра, картину, выполненную испанским художником, и в капелле – две картины Луки Джордано.

13 декабря. Отправились на гобеленовую мануфактуру, с заездом в Валь-де-Грас, чей купол расписан рукой Миньяра в технике фресковой живописи. На мануфактуре видела ковры, сделанные на большом, маленьком и низком станках. […]»⁵⁹.

Трудно утверждать, что посещение коллекций наложило какой-либо видимый отпечаток на творчество художницы. Однако это, несомненно, были интересные и полезные мероприятия, позволившие Розальбе еще больше расширить кругозор, познакомиться с неизвестными ей ранее произведениями итальянских и французских художников, а главное, понять предпочтения заказчиков. Часто повторяются имена Корреджо, Карраччи и Гвидо Рени. Думается, и до путешествия в Париж Розальба прекрасно знала, что именно они вызывают наибольший восторг ее современников. Б. Сани пишет, что изучение художницей мастеров XVI–XVII столетий было важным опытом и позволило Розальбе преодолеть «пестроту» стиля рококо.

В качестве примера вольного копирования Розальбой произведений старых мастеров Б. Сани приводила некую «Магдалину», о которой известно из письменных источников. Писатель, историк, президент бургундского парламента и член нескольких академий Шарль де Бросс сообщал некому господину де Кантену, что заплатил Розальбе 25 золотых луидоров за изображение Магдалины величиной с ладонь, которое было скопировано с Корреджо. Некий Шарль Блан уточняет, что это произведение было продано польскому королю при посредничестве крупного знатока в области искусства графа Альгаротти и в 1877 году находилось в Дрезденской галерее. Альгаротти в свою очередь писал в послании к Мариэтту, что купил для Дрезденской галереи «Магдалину» Розальбы, о которой «кто-нибудь сказал бы, что она написана с Гвидо, имеет колорит Ван Дейка и живость экспрессий, свойственную Доминикино». Б. Сани отмечает, что сейчас в Дрезденском собрании есть две Магдалины, выполненные Розальбой, но обе написаны пастелью и, видимо, не имеют ничего общего с упомянутой миниатюрой⁶⁰.

Есть свидетельства и о других копиях, в том числе сделанных в Париже. Аббат Вианелли утверждал, будто Розальба выполнила копию с «Цыганки» Корреджо, после того, как увидела картину 9 июня в коллекции Куапеля⁶¹. Где находится эта копия и что она собой в точности представляла, теперь неизвестно.

Из всех событий, произошедших с Розальбой в Париже, самым значительным стало принятие ее в Королевскую академию художеств. Вот что она сама об этом пишет:

«26 октября. Была в доме у упомянутого господина Куапеля вместе с Джованной и там получила письмо из Академии и новость, что я была в нее принята единогласно и без баллотирования, никто не проголосовал против.

9 ноября. Я первый раз отправилась в Академию, где господин Куапель произнес для меня краткую благодарственную речь; меня приняли со всей возможной любезностью. […]»⁶²

Остался официальный документ – академический отчет о том заседании, на котором решался вопрос о принятии Розальбы в лоно этого достойного учреждения. Вот наиболее интересная часть из него: «Сегодня на Генеральной ассамблее господин Директор представил Академии мадемуазель Розальбу Каррьера, которая была встречена собравшимися с любезностью, достойной ее заслуг. Заседание было открыто, господин Куапель произнес короткую хвалебную речь от имени Академии, речь эта была встречена аплодисментами. Она обещала прислать одно из своих произведений». Как указывает Сенсье, последняя строка была дописана позже другим пером. Под «ней» имеется в виду, несомненно, Розальба. Далее приводятся некоторые общие слова о достоинствах тех, кто решил посвятить себя искусству, и подписи присутствующих на заседании⁶³.

В качестве произведения, представленного Розальбой на суд академиков, фигурировал выполненный пастелью портрет короля. По всей видимости, по итогам голосования Розальба была признана назначенной. Собственно звание академика было получено ею более двух лет спустя, 28 февраля 1722 года, для чего Розальба отправила в Париж другое произведение – изображение Музы, коронующей Французскую академию⁶⁴.

В связи с этим Кроза написал Розальбе из Парижа. Письмо было помечено 24 февраля 1722 года и содержало следующее: «Обрамление для Вашей пастели уже готово, в следующую субботу господин Влёйгельс должен будет представить его Академии. Он с первой же почтой сообщит Вам обо всем. Я не знаю, как отправить Вам номер Mercure Galant, в котором должны содержаться похвалы Вашему произведению»⁶⁵. Затем последовало письмо от 10 марта 1722 года: «Вот, моя блистательная Синьора, письмо от Секретаря Академии, которая сумела оценить поднесенный Вами драгоценный дар. Господин Мариэтт обязался передать Вам через господина Дзанетти номер Mercure Galant, журнала, выходящего каждый месяц, где Вы прочтете небольшую статью о своих заслугах. Мы все по общему согласию над ней поработали»⁶⁶. Вот эта статья из Mercure Galant за февраль 1722 года: «Госпожа Розальба Каррьера только что прислала в Академию картину, которую написала пастелью с тем, чтобы быть принятой в это известнейшее учреждение. Академия уже была осведомлена о редких заслугах художницы по портрету короля, который она представила ранее на звание назначенной; тогда ей были отправлены пригласительные письма, без которых было бы затруднительно удостоиться чести быть принятой в Академию художеств. Мадемуазель Каррьера немедленно откликнулась на них и предстала на академическом собрании 26 октября 1720 года. Академики Рима, Флоренции и Болоньи воздали ей подобные же почести, а герцог Тосканский пожелал иметь ее портрет, который теперь можно увидеть во Флоренции в галерее автопортретов известнейших мастеров. Госпожа Розальба написала себя пастелью вместе с одной из сестер, обладающих сходным талантом.