«Нелюбимый» день недели

Проскочив в распахнутую дверь, я прошмыгнула в комнату и заперлась. Мама недолго общалась с ненавистным мне человеком и спустя мгновение оказалась рядом.

– Как все прошло? – ее встревоженный голос больно кольнул сердце.

– Замурчательно, – наигранная беспечность всегда выходила у меня правдоподобной. Надеюсь, так было и в этот раз.

Понедельник, после воскресения #1

Мама разбудила меня в семь, прекрасно зная, что по понедельникам мне ко второму уроку. Я чувствовала, еще вчера чувствовала, что она жаждет услышать подробности, но молчала и была неестественно мила, надеясь, что она сочтет это хорошим знаком. Якобы мы с отцом так понравились друг другу, что расстались только для того, что встретиться снова. И она восприняла это, но не так, как ожидалось. Она чуяла подвох за версту. Черт, неужели меня так легко прочитать?

Неумытая и помятая я в отместку ей уселась за стол, где уже дымились каша и чай.

– Ну я же не люблю гречку, – оттолкнув тарелку, я уперлась в хмурые брови матери.

– Ешь, отец вчера привез.

«Тем более» почти вырвалось из груди, но я вовремя остановилась, виновато пододвинула еду ближе и принялась зачерпывать ложкой молоко. Мама села по другую сторону стола, греясь о стакан с дешевым кофе, и принялась вглядываться в меня, словно прожигая насквозь. Я вторила ей, безотрывно смотря, как тонкие пальцы обхватили горячую керамику и еле заметно подрагивали. В какой момент она так похудела? Почему я раньше не замечала проблеск седых волос? Почему она не закрашивает их, почему не ходит в салон на маникюр, почему не пользуется хотя бы тушью?

– Как тебе Наташа? – отстраненно спросила она, когда я зависла с ложкой у рта больше положенного времени.

Хмыкнув, я неопределенно пожала плечами:

– Обычная. Не понимаю, что отец в ней нашел.

Мама шикнула так громко, что я чуть не подавилась.

– Не смей так ей сказать.

– Почему? – недоумение разрасталось внутри. – Она разрушила нашу жизнь, а я должна миндальничать?

Когда мама злилась, она никогда не кричала, не искажалась в лице, не сжимала кулаки, и вообще никак себя не проявляла. Разве, только ресницы начинали трепетать так, что, казалось, она вот-вот расплачется. В такие моменты я бросала все дела, которыми занималась, и прижималась к ней всем телом, пытаясь вобрать в себя ту боль, которой она вряд ли хотела делиться. И сейчас, наблюдая неподдельное волнение, мне бы поступить точно так же. Но я настойчиво продолжала сидеть на стуле, мысленно врастая в него и становясь единым целым. Ведь если я встану и подойду, она не ответит. Не объяснит мне то, чего я хочу знать, но в упор не вижу.

– Потому что, – голос ее был тих, но стержень жестким, – она хорошая.

Я вскочила, задев стол и разлив молоко на скатерть. По венам медленно растекалась ярость, пульсацией заставляя сердце биться чаще. И даже если бы я хотела сдержаться, мне не удалось бы обуздать эмоции. Этим мы явно различались.

– Хорошая? – громыхнула я, – да если бы не она, мы бы жили как раньше…

– Не жили бы, – грусть и усталость смешались в ее словах, глаза действительно наполнились слезами, а нижняя губа предательски задрожала. И это стерпеть было невозможно. Махом обогнув стол, я со спины обняла маму за плечи, зарывшись лицом в волосах. Таких безжизненных и блеклых. Правда, пахли они, как и прежде, миндалем и цитрусом, ароматом моего детства. И пусть я уже давно не маленькая девочка с косичками по бокам, все же хорошо знать, что что-то в этой жизни неизменно.

– Мы бы все равно разошлись, – глухим эхом ее мысли разлетались по кухне, – и Наташа в этом не виновата. Я даже ей в чем-то благодарна. Так, – она вздохнула, – отец хоть недолго расстраивался.

Я отстранилась. Следуя маминой логике, главным потерпевшим в их разладе стал отец. Ни я, ни она, оставшаяся один на один с реальностью и наперевес с девятилетним ребенком. Отец. Взрослый мужик, быстро нашедший нам замену.

Никогда раньше не задавалась вопросом о причинах, считая главным злодеем безродную мужскую особь. Однако сейчас слова матери острием воткнулись в сознание. Значит, я не важна и ей?

– Я в душ, потом доем.

– Подожди, – ее просьба догнала меня в дверях, – пообещай мне, что в это воскресение снова поедешь.

Вот так просто. Возьми и пообещай. Переступи через себя, забудь, что было, вытащи осколки из сердца. И пообещай. Могу ли? Конечно. Выполню ли? Вряд ли. А зачем тогда врать? Никогда. Маме никогда. Опустить детали, да, приукрасить, да, скрыть суть, пожалуйста. Но врать? Хотя, с другой стороны, если отец меня сам не возьмет, значит, и врать не придется?

– Обещаю, – бросила я и скрылась в ванной, уверенная, что не пожалею.

Разрозненные мысли кружились вихрем в голове, выделяя жирным шрифтом отдельные фразы: «отец хороший», «Наташа хорошая», «ты не нужна», «пообещай мне». Замысловатый танец, причудливые формы, смена мест… Смысл все тот же. Ненавижу внутреннего старца, который только и делает, что критикует. Заткнуть бы его хоть на мгновение. Но как? Старательно смывая пену с волос, я начала петь первое, что пришло на ум.

«Унеси меня с собой насовсем,

Закрывай своей рукой от снега с дождями,

Прижимай меня ладошкой к себе,

Обещай, что меня никто никогда не раздавит»².

Надрываясь, я кричала, пока не запершило в горле, и на некоторое время это помогло заглушить ворчание престарелого протестующего. А после… После придется найти что-то другое.

Когда я вышла, мамы уже не было. И это значительно облегчило пытку сознания, в которую я попалась по дурости и теперь не представляла, как вылезти. Но у меня был человек, способный вытащить из любой передряги.

Марина обычно ждала у подъезда. Она всегда так делала, когда узнавала новую сплетню, которой непременно стоило поделиться со всем белым светом. И первостепенно – со мной. Как правило, таких новостей было много, поэтому почти каждое утро перед школой она проводила на лавочке под моим окном. И я всегда была рада ее видеть. Еще бы. Перемыть косточки одноклассникам, подтрунить над их родителями и учителями. Считай – настроение на весь день. Однако сегодня мне хотелось, чтобы она заболела и не пришла. Или ее отправили в интернат, как вечно грозилась сделать ее опекунша, пятидесятилетняя тетка, получающая гроши за воспитание моей подруги. Правда, воспитанием это было назвать сложно, скорее присмотром или сожительством. Но как бы это ни виделось со стороны, подруга моя оставалась в плюсе. Дом, еда, одежда. Пусть и не высшего качества, все равно лучше, чем в интернате. Да и друзьями она обзавелась, быт свой обустроила: осела в наших кругах по самые помидоры.

Я-то уж точно без Маринки не была бы той, кем стала. Осталась бы замухрышкой из соседней деревни, которая пряталась за книжкой и боялась мальчиков. А теперь я, как говорит подружка, «Василиса из дворового королевства». Меня признают, обсуждают, ставят в пример. Не так, как в школе, а в лучшем свете. А это дорогого стоит.

Эх и что я все жалуюсь? Я должна быть ей благодарна, а не в интернат ссылать. Отодвинув половицу под шифоньером, я вытащила новую пачку сигарет и, перескочив лестничный пролет, оказалась на улице. Чутье меня не обмануло. Подруга в здравии и твердом уме чертила мыском ботинка что-то на песке, а завидев меня, радостно махнула, мол присоединяйся. Плюхнувшись рядом, я на автомате достала зажигалку и прикурила, выпуская кольцо дыма в воздух. Когда Марина это заметила, то выпучила на меня свои раскосые глазищи:

– Около дома? Да что с тобой?

Опомнилась я быстро. Да-да, на первом этаже живут две болтливые бабульки, которых я избегаю всеми возможными способами. Даже парней научилась водить так, что те ни сном, ни духом. И как я так прокололась? А может, не заметили? Колыхнувшаяся занавеска послужила мне приговором, а маме – новым расстройством. Или удастся их задобрить? Обязательно зайду вечером на чай.

Марина, не дожидаясь окончания моих внутренних стенаний, унеслась вдаль. Спешно нагоняя ее, я устало зашаркала по асфальту. Выброшенная сигарета была нужна мне, чтобы отвлечься, и она свое предназначение выполнила, а разболевшаяся голова служила тому подтверждением. Ох, а впереди еще шесть уроков.

– Может, прогуляем? – видя мою безучастность, с надеждой спросила подруга.

Я коротко кивнула. Мне нужно было выдохнуть, и кто, как не эта взбалмошная девчонка, знает, что мне поможет.

Суббота, до воскресения #2

Марина в выходные часто собирала тусовки, которые начинались с шумного обеда и плавно перетекали в тихие ночные посиделки. Ее опекунша уезжала за город навещать больного дядю, а он, хвала небесам, не переносил подругу. То ему не нравилось, как она смотрит, то, как выглядит, то, как дышит. Итак, благодаря забавному свистящему дыханию, Марина была лишена общества «вонючего злобного старикашки» и оставалась в квартире одна на ночь. Не воспользоваться таким прекрасным поводом, чтобы собрать компанию друзей, было верхом неосмотрительности.

Мама специфически относилась к ночевкам у подруг, и более того, она не одобряла нашу дружбу. Лишний раз ее гневить не хотелось. Поэтому обычно я заявлялась днем и уходила в районе восьми, а с утра прибегала помочь убраться и замести следы, чтобы через неделю снова уйти в отрыв.

В эту субботу Марина как-то по-особенному настаивала на моем приходе. Хотя я, предвкушая встречу с отцом (а он и не думал отказываться), была настроена больше на тихий домашний вечер с книжкой в руках. У меня до сих пор звенело в ушах от маминого негодующего голоса, когда мне влетело за курение под окном и прогул школы в понедельник. Да-да, класснуха словно сговорилась с дотошными бабульками и ни в какую не пошла на компромисс, желая видеть маму на собрании.

Но Марина умела уговаривать. И я решила так: уйду от нее в восемь, засвечусь дома, потушу немного с мамой, а к полуночи снова прибегу к подруге. Серега даже вызвался меня встретить, чтобы я не шастала по темным переулкам одна. Идеальный план.

В маминой комнате все затихло уже в одиннадцать, но спалиться было бы глупо, поэтому я целый час провела на измене. Отбросила телефон, устав крутить ленту инстаграма, туда же отправила книгу, потому что буквы плясали и никак не складывались в слова, и обессиленно упала на кровать. Может, если бы я заснула, все решилось само собой? Не надо было выкручиваться и наутро прятать глаза. Однако, сон не шел, а от нетерпимого ожидания живот стянуло тугим узлом. Вдоволь покрутившись на кровати, я выдохнула, когда наконец будильник пикнул и мгновенно умолк под моим пальцем. Пора.

Уже в одежде я прокралась к выходу, крутанула резким движением замок (так он издавал меньше звуков) и очутилась на лестничной клетке с зажатыми в руках кроссовками. Лампочка на этаже давно мерцала, но именно в этот вечер, когда была так нужна, перегорела. Всовывая на ощупь ноги в ботинки, я машинально схватилась за дверную ручку, но промахнулась и начала заваливаться набок. Почти упала, если бы рядом меня кто-то не подхватил. Сережа.

– Спасибо, – шепнула я, и зная, что он захочет скрепить встречу поцелуем, дернула его за руку и побежала вниз. Не здесь.

Наши отношения нельзя было назвать простыми и безоблачными. Парень слыл жутким бабником и постоянно подтверждал это делом. Вокруг него крутились барышни разных сортов и вкусов, а он периодически выделял то одну, то другую. В какой-то момент именно я оказалась в поле его зрения, и вот уже месяц мы гуляли вдвоем. Не назвать это дюжим постоянством, но мне льстило. Вон, даже встречать пришел.

Выпорхнув на улицу, готовая приласкать друга, я остановилась под единственным фонарем у нашего дома и, развернувшись, отбросила горячую ладонь, сжимавшую мою, и отступила.

Это был не Сережа.

Напротив меня стоял долговязый парень из тц. Прищурившись и скаля зубы, он нагло улыбался.

– Какого хрена… – начала я, но осеклась. Что-то в нем меня насторожило: то ли расслабленная поза, то ли насмешливая бравада.

– Неожиданно, правда? Сам в шоке.

– Что ты здесь делаешь?

Он уперся плечом о фонарь и небрежно, словно это ничего не значило, бросил:

– Марина попросила.

– То есть как? А где Сережа? – не унималась я. Картинка в голове, где лучшая подруга просит незнакомого парня меня встретить, никак не выстраивалась.

– Эм, Сережа… – даже в тени фонаря я видела, как он закатил глаза, – кажется, он ушел домой еще в десять.

– Откуда ты его знаешь? И что вообще ты делал у Марины?

Усмехнувшись, парень оттолкнулся от столба и приблизился. На меня пахнуло перегаром. Так вот откуда излишняя самоуверенность.

– Я прихожу каждую субботу. Живу в соседнем подъезде. Только ты никогда не оставалась.

Зыркнув исподлобья, я толкнула его в грудь, освобождая пространство вокруг. На дворе ночь, я в компании пьяного странного парня, и что у него на уме одному богу известно.

– Да не дрейфь, – он прочитал мои мысли, – я просто тебя провожу.

Оглядевшись и убедившись, что мы одни, а свет в окне маминой комнаты так и не зажегся, я молча направилась вдоль по тропинке, настороженно вслушиваясь в шаги позади. Может, вернуться? Но тогда Марина обзовет меня трусихой и еще смеяться будет. Ну правда же. Что он может мне сделать? И как его звали? Вспомнить бы.

– Никита, – предугадывая вопрос, парень со мной поравнялся, – и не трясись как осиновый лист, я хороший.

Если бы он сейчас меня остановил и многозначительно взглянул в глаза для пущей убедительности, я бы основательно его шарахнула, но он продолжал идти рядом, не нарушая моих границ. И все же я решила предупредить:

– Угу, я тоже хорошая, но приставать начнешь, получишь по яйцам.

Его хохот прокатился по пустынной улице и отозвался в душе еще большими сомнениями.

– Да ты огонь, никогда в тебе не сомневался.

А план побега в голове тем временем нарисовался ясно.

Вечеринка у Маринки шла полным ходом. Туда-сюда сновали парочки, парни попивали пенные напитки, девчонки танцевали под еле слышную музыку радио Энерджи. Подруга рассказывала, как однажды на них вызвали ментов, потому что они слишком громко топали, и теперь главным условием нахождения на этой тусе стало «можно все, только тихо». И судя по количеству тел, все были согласны.

Полумрак комнаты, освещенной лишь торшером, настраивал на расслабляющую волну, да и вся атмосфера была чересчур дурманящей, притупляющей бдительность. Бросив своего спутника на входе, я обошла кухню и комнату в поисках Сережи. Почему-то именно его присутствие волновало меня сейчас больше всего.

– Привет, красотка, как добралась? – многозначительная улыбка Марины меня взбесила, но выразить это, значило, показать, как меня задело. А мне, по сути, было плевать.

– Где Сережа?

Улыбка сползла с лица подруги, а взгляд неосознанно метнулся в дальний угол. Она схватила меня за руку и потащила в противоположную сторону, но обернувшись, я заметила Таню из параллельного класса. Та сидела верхом на каком-то парне, который поглаживал ей спину под майкой. И что-то в его движениях мне было знакомо.

– Нет, пожалуйста, – Марина продолжала тянуть упирающуюся меня в коридор и молила об одном: – не надо.

Ведомая ей, я вдруг прекратила сопротивление. Сама же постоянно повторяла, что наши отношения с Сергеем ничего не значат. И вот. Получила.

– Чего не надо-то? – запертая подругой на кухне, я выругалась. Неужели меня можно только предавать? Неужели меня нельзя просто любить? Сначала отец, теперь… Нервно меря шагами маленькое пространство, я не находила себе место. Меня даже в пот бросило. Не то чтобы я была сильно влюблена, но вот так, за спиной! Он же знал, что я приду!

– Забей на него, он тебя недостоин. – Марина встала на окно и прикурила в открытую форточку. Безразличие, с которым она произнесла жалкие слова поддержки, злило еще больше.

– И что делать? Просто оставить все как есть?

Я так не умела. На столе стояла чья-то початая бутылка. Не думая, что и как буду потом объяснять матери, я отхлебнула и не смогла остановиться. Какой бы образ ни сложился в глазах друзей, я почти никогда не пила. Мне, чтобы веселиться, допинг был не нужен. Но выходка Сережи… Это было больно.

– Ты дура что ли? – спрыгнув с окна, подруга выдернула бутылку, залив пол липкой жижей. – Тебя развезет сейчас, – но ужас в ее глазах никак не сочетался с моим состоянием.

Градус быстро ударил в голову, растворяя печали в пузырьках, раскрепощая и добавляя легкой игривости. О, понимаю, почему говорят, что пьяным море по колено. Казалось, я могу доказать им всем, что не такая, как они обо мне думают. Что я намного хуже. Вырвавшись из цепких объятий подруги, я шагнула в душную комнату. И все померкло.

Очнулась я, сидя верхом на Тане, отдирая ее за волосы. Кто-то пытался меня стащить, неаккуратно хватая за подмышки. Но я так просто не сдавалась.

– Чокнутая дрянь! – орал Сережа. Он видимо и был тем, кто хоть как-то пытался помочь бедной девочке. Остальные же улюлюкали и смеялись, организовав вокруг нас кольцо. – Слезай, дура тупая. Чтобы я еще раз к тебе подошел…

Жалобный Танин рев и плаксивые причитания заверили меня, что она больше не будет зариться на чужих парней, а «любимый», так легко нашедший мне замену, в миг потерял свой статус. Нехотя отпустив их обоих, я разрешила снять меня с разлучницы и скрылась в ванной. Ледяная вода оказалась спасением.

Танюха тут же срулила домой, прижимая к груди вырванный клок волос, мой теперь уже бывший, повторно окропив меня ядом, виновато поплелся провожать потерпевшую, а я, заглотив еще пару бутылок, унеслась вдаль стремительным течением музыки. «I’m lonely, i’m falling just like you, i’m sorry»³ как заведенная повторяла я слова песни, расслабленно двигаясь в такт и отдаваясь звукам целиком. Чьи-то руки прижимали меня к себе, обнимали, ласкали, сливались в единстве с моим телом, а возбужденный шепот на ухо «ты прекрасна» распалял. Лишь бы это состояние беспамятства никогда не проходило. Лишь бы музыка текла по венам вместо крови. Лишь бы эти губы не теряли мои.

А потом меня вырвало.

Воскресение #2

Мне снился Никита. Не знаю, почему и как, но я то и дело ловила в сознании его лицо и слышала успокаивающие нашептывания. Взволнованный голос настолько вклинился в мой разум, что покинь он меня, я реально боялась больше никогда не очнуться. Я цеплялась за его слова, за его образ – за ту соломинку, что он протягивал. И была опустошенно спокойной. Ведь все будет хорошо. Обязательно будет. Пару раз я ощущала, как его тонкие пальцы пробегают по щеке и шее, а однажды, как горячие губы касаются лба. Но мне не хотелось отталкивать его или просить перестать сниться, все, что я могла – молча принимать заботу, и я бы ни за что на свете не отказалась от этого.

Проснулась я глубокой ночью, поперхнувшись собственными слюнями. Мягкая кровать отчасти напоминала мою, но стоило мне перевернуться на спину, как я поняла: что-то не так. Широко распахнув глаза, я дала им мгновение привыкнуть к темноте, прежде чем оценить обстановку. Я лежала в одежде (джинсы были застегнуты) на незастеленном диване, накрытая каком-то пледом. Комната отличалась формой: моя была продолговатой с голыми стенами, а эта квадратная с длинным уродским шкафом до занавешенного окна. А штор у меня и в помине не было. Так. Где же я? Сглотнув, я крепко зажмурилась и снова открыла глаза, ожидая, что вместе с пеленой спадет и наваждение. Однако ничего не изменилось. Тогда стараясь не производить ни звука, я села. Голова даже от такого нехитрого движения закружилась так, будто я скатилась на американских горках. Никогда, кстати, не каталась, но почему-то уверена, что чувства именно такие. Подождав пока цунами мозговой жидкости омоет берега черепа и успокоится, я старалась дышать урывками, борясь со рвотными позывами. Лечь бы обратно и забыться, но смутное чувство, что я что-то упускаю, свербило в груди. И тогда я свесила ноги, но место пола почувствовала нечто живое, теплое и бугристое, и еле сдерживая рвущийся наружу крик, аккуратно перешагнула это существо. Оно приглушенно охнуло, а из дальнего угла ему ответил чей-то храп. Отлично. Противников все больше.

Накатывающий страх душил, стискивая легкие. Я судорожно хватала воздух ртом и пугалась каждого шороха, даже если сама была виновницей его производящей. И тут я узнала интерьер. Мышечную память никто не отменял, и когда рука безошибочно нашла дверную ручку, меня озарило. Точно. Я же осталась у Марины. Нужно ее найти. Почему-то уверенности в том, что она спит на полу или кресле, у меня не было. И тогда толкнув дверь из комнаты, я очутилась в небольшом коридоре, а после – на кухне. Щелкнул выключатель, и ослепляющий свет резью отозвался в мозге. Зато я нашла подругу. Она ютилась на табуретке, склонив голову на сложенные руки, и громко посапывала. Да, ее жесткое дыхание могло напугать кого угодно, но я-то знала ее особенность. Часто мы смеялись, что она внебрачная дочь Дарта Вейдера. И это сильно. Смеяться над своими недостатками может не каждый.

Я легонько ее толкнула, упав на соседнюю табуретку.

– Что за… – фыркнула она.

– Это я, не гунди.

Продирая понимание сквозь ресницы, она пространственно уставилась мимо меня. Сфокусироваться получилось не сразу, но я была терпеливой.

– Воды налей, – Марина облизала пересохшие губы. – И сколько времени?

Голова прояснилась, но каждый механический жест запрашивал усилий больше чем обычно. Придерживаясь за стол, я поднялась, подставила кружку под мощную струю и обернулась. Пришлось закрыть глаза и сильнее ухватиться за столешницу, чтобы сохранить устойчивость. На стене висели старинные часы с кукушкой, стрелками и маятником. Я всегда удивлялась, как такая древность еще не рассыпалась. Но сейчас они были очень кстати. Где лежал мой телефон, я не знала.

– Пять часов, – ответила я, глядя, как жадно подруга насыщается. И как только она отставила пустую кружку, я повторила свои действия и уже сама впилась в живительную влагу.

– Пять утра? – переспросила Марина, и по ее настороженному виду я поняла, что все плохо. – Так тебе же домой надо.

В глазах таки потемнело, а судорога свела конечности. Сегодня воскресение. Отец приедет в десять. Мама встает в семь. У меня осталось два часа, чтобы незаметно пробраться домой.

– Я не дойду, – упавшим голосом прохрипела я.

Поразмыслив, что давалось Марине нелегко (потому как я вообще не могла думать), она улыбнулась.

– Погоди расстраиваться. Я сейчас.

Шатающейся, шаркающей походкой подруга медленно выплыла из кухни. Пойти следом я была не в состоянии, как и в принципе что-то делать. В оцепенении я провожала длинную стрелочку, назло бегущую быстрее положенного. Наконец в дверях показалась подруга. И не одна. А под руку с Никитой.

– Вот. Он пойдет с тобой.

Вид сопровождающего был не лучше Маринкиного. Помятый и побитый словно пес, он, зевая, тер глаза кулаками. Я покачала головой. Хватит с меня на сегодня этого товарища. Того и гляди, насовсем переедет ко мне в голову. Нет уж. Увольте.

– Мне надо умыться, – промычал он, и не дожидаясь какого-то ответа, скрылся в ванной.

– Ты смеешься? – негодуя, спросила я.

Вечно она со своими шуточками. Я была готова поверить во все, кроме этого. Однако серьезность ее предложения зашкаливала.

– Нет, – уже вслух произнесла я. – Я его даже не знаю.

– О, – Марина плюхнулась рядом. – Это Никита. Живет в соседнем подъезде. Ему семнадцать, учится в одиннадцатом. Нормальный парень.

Я показала «класс» и усмехнулась:

– А что ж сама не берешь? Раз такой лакомый кусочек. Думаешь, я не поняла твои намерения?

Округлив глаза, Марина обиженно выпятила губу:

– Так ты обо мне думаешь?

Но завершить спор мы не успели. В дверях вновь материализовался Никита, посвежевший и окончательно проснувшийся. Не знаю, как выглядела я, но он был явно хорош.

– Идем?

«Ох, и как же дико мы наверное смотримся вместе» – вдруг подумалось мне. Невысокая я в теплом свитере, тонкой жилетке и намотанном вокруг шеи в три оборота шарфе, и долговязый парень в дутой куртке, широких джинсах и, насколько я могла судить в полутьме, ярких, разноцветных конверсах. Оба заторможенные или отмороженные. Нетвердая поступь, бегающие глаза, хмурый взгляд. Да заметь нас полицейский, мы бы уже сидели в участке. Хотя… Наш райончик славился всякими буйными неформалами, и даже если бы нам кто-то в погонах и встретился, он бы посчитал своим долгом также быстро скрыться. Мало ли что.

Шли мы в метре друг от друга. Не касались и не разговаривали, но, когда я спотыкалась (а случалось это часто), Никита успевал каждый раз ухватить меня за локоть. Я, раздосадованная своими нерасторопностью и неуклюжестью, умноженными на похмелье (почему никто не говорил мне, что будет так плохо), благодарила его и снова увеличивала щадящее расстояние.

Половина шестого утра встретила нас пронизывающим ледяным ветром, жгучей тьмой и тихими пустынными улицами. Ежась от холода, я напялила рукава на кисти и принялась согревать их горячим дыханием.

– На, – парень протянул мне перчатки размеров на пять больше, чем мои, и я, не раздумывая, с радостью всунула в них свои пальцы и скрестила руки на груди.

Кто? Скажите мне, кто в такую погоду надевает кофту и жилетку? Нужна теплая одежда, не меньше шубы в пол. И шапки – такой толстой с начесом, чтобы можно было спрятать даже подбородок.

– И вот еще, – Никита стянул с себя головной убор – модный сейчас колпак.

Е-мое, где-то преподают интуитивное чтение мыслей, а я не знаю? Может мне тоже записаться? Что-то он слишком часто предугадывает мои желания. От такого надо держаться подальше. Да и от предложенной шапки стоит отказаться. И вообще, я могла дойти до дома одна. Сумеречная тишина и никого вокруг. Зачем Марина мне его втюхала?

– Ты меня бесишь своей заботой, слышишь? – стуча зубами, огрызнулась я. – Где тот наглый паренек, что вчера надо мной насмехался?

Не знаю, что на меня нашло. Просто во всей бесконечной суете моих дней, почему-то заботился обо мне сейчас только он. Не мама, не, боже упаси, отец. Простой паренек, которого я видела второй раз в жизни. Аж закололо меж ребер. Ужасно такое осознавать.

Никита спрятал шапку в карман, видимо, чтобы поддержать меня, и дальше шел тихо, виновато опустив голову. Я бы фыркнула ему в ответ, но грея руки в перчатках, опять спотыкнулась. И распластавшись на дорожке, с удивлением подняла на него глаза. То есть, он еще и обижаться умеет? Нет, руку он мне протянул и подняться помог. Но не придержал в момент падения. Ха! Смешанные чувства поселились в душе: вроде мне его было и жалко (он же не виноват, что я колючка), а вроде он заслужил и должен был отшутиться в ответ. Я даже хотела грубо захохотать, но вымученный смешок – единственное, что сорвалось с моих губ. Хорошо хоть, что жила я не на другом конце города, и идти оставалось минут пять.

Протоптанная тропинка быстро вывела нас к нужному дому. Я хотела уйти, не прощаясь, но, когда Никита остановился у подъезда, не смогла.

– Меня зовут Вася, – промямлила я, протягивая перчатки.

– Я знаю, – с полуулыбкой кивнул он, собравшись уходить, – хорошего дня.

– Твою ж мать, – вырвалось у меня вместо «спасибо».

Он, удивившись, обернулся и проследил за моим, полным ужаса взглядом. В окне третьего этажа, аккурат, где находилась моя комната, горел свет.

– Я пойду с тобой, – не терпящим возражений тоном Никита привел меня в чувство, а затем подхватил под руку и потащил к подъезду.

Будь я одна, я бы растерялась. Встала бы под окном как вкопанная, ожидая увидеть мамин встревоженный профиль за стеклом. Нет, я знаю, она бы не ругалась. Уверена, что и нотаций не читала бы. Но видеть сожаление в глазах, опущенные плечи и грубую морщину меж бровей… Знать, что я не просто напортачила, а крупно облажалась – заставила ее беспокоиться. Это равносильно разрыву связи и потери доверия. Звучит не так страшно, как есть на самом деле. Но мама – единственный человек, кто всегда был рядом, кто поддерживал в сложные моменты, кто верил в меня. И заставить ее нервничать, означало, разрешить усомниться во мне. Тогда, когда я сама сомневалась в себе больше всего на свете.

М-да, четко составленный в моей голове план сбоил. В нем не были прописаны инструкции для такого поворота. Я была обязана появиться дома до того, как мама проснется, а с утра показать, что плохо спала и уговорить ее не отправлять к отцу. Мой потрепанный вид должен был разжалобить ее, а искреннее расстройство – отвести внимание. А я, мало того что напилась и воняла смесью дешевого пива и рвоты, и мне для легенды нужен был минимум душ, так я еще и опоздала. И как теперь объяснить ночную прогулку?

Никита уверенно вел меня по лестнице, ни разу не остановившись и не переведя дух. Я болталась позади, как сдутый шарик на веревочке, но позволяла себя тащить. Потому что из нас двоих в этот миг рационально думать мог только он. Затормозив напротив моей двери (и откуда ему известно, где я живу?), он подтолкнул ватную меня вперед, а сам юркнул за спину. Логично, если бы он мгновенно растворился, бросил меня на растерзание совести, но он так шумно дышал на ухо, словно ждал, когда же я трухану и дам заднюю.

Дрожащей рукой ковыряя ключом, я никак не могла попасть в замочную скважину. Раздосадовано фырча и злясь, что загнала себя в такую ситуацию, я в итоге попала в цель, когда дверь перед нами распахнулась. Всклокоченные волосы, выпученные глаза, полные боли и радости одновременно, и тяжкий вздох послужили мне приветствием. Мама, благоухая лекарствами, заключила меня в объятия и затянула в квартиру, а я машинально вцепилась в Никиту.

– Боже, я так переживала, – из уст матери вырвался то ли писк, то ли стон. – Где ты была?

Я открыла рот и… смогла выдавить из себя только нечленораздельное бульканье. Та, находчивости которой завидуют многие, оказалась не в силах врать и дерзить близкому.

– Простите, это я виноват, – подал голос мой спутник.

Удивленная мама опустила руки и обошла меня сбоку, разглядывая Никиту, словно никогда до этого утра не видела мальчиков. Ну, доля правды в этом была. Я еще ни разу никого не приводила знакомиться.

– Вера, – она протянула ему руку.

Он ответил и на жест, и на реплику:

– Никита.

Дикий танец зрелой и в противовес ей покорной ауры сузил коридор до одного вдоха. Моего вдоха.

– Тапки под стулом, Никита, – наконец мама прервала молчаливый бой и, развернувшись, затягивая пояс на халате, прошла мимо. Спустя минуту щелкнул чайник, и шипящий звук нагреваемой воды заполонил квартиру.

Мы тихо, чтобы не нарушить баланс этого хрупкого мира, скинули ботинки и прошли в кухню. Мама поставила на стол только два стакана и закинула в них по чайному пакетику.

– Иди в душ, – твердым, командным голосом, адресованным явно мне, она указала на дверь.