Маяки

Потом меня сбили с ног и начали топтать ногами. Страх так и не пришел ко мне. Больно было. Страшно – нет. Я с удивлением подумал, что меня не волновало даже сейчас то, что меня в этом едином порыве могут и убить. Сначала я закрывал самое лучшее, что во мне было – голову. Но после того, как мне несколько раз прислали по почкам, я понял, что дела мои всё равно идут неважно. Потом я услышал голос того бандерлога, которого я так удачно свалил с ног:

– Дай я, дай я.

И даже через руки почувствовал четыре мощных удара сверху вниз, по голове. А потом всё прекратилось.

Как-то вдруг.

Свет, который мне заслоняли склонившиеся надо мной бандиты, снова залил пространство. Я разлепил глаза и первое, что увидел – Фашиста, который стоял, прислонившись к косяку входной двери.

Потом я различил размеренный, будто стук молота, который забивает на стройке сваи, звук ударов. Звук существовал и слева, и справа от меня. Это уже работали настоящие быки – и по фактуре, и по деловитости, с которой они превращали в фарш денискиных бойцов.

Я, лёжа на полу, прижал руку к животу и продемонстрировал Фашисту оттопыренный кверху большой палец. Павлик понял, что это было моё спасибо.

Тут за спиной я услышал визгливый голос Дениса.

– Я посетитель! Я оказался здесь случайно!

Денис, ловко перепрыгивая препятствия, побежал к выходу.

– Посетитель, – кивнул я Фашисту.

Павлик пожал плечами и посторонился.

Денис выскочил на улицу, и я подумал о том, какая же моя любовь большой дурак. Теперь его будут бить и презирать свои.

Гандляр Рыгор сидел на своём месте ровно, глядел в компьютер и тщательно делал вид, что происходящее его не касается.

19.

Когда меня ударили по плечу битой в книгарне, во мне, оказывается, на самом деле ничего не сломалось. Мужчины в принципе склонны преувеличивать свои болячки и паниковать при каждом уколе в боку, хотя к врачу, пока не запечёт по-настоящему, они не пойдут. Я считал себя настоящим мужчиной именно в этом вопросе.

Так вот, во мне ничего не сломалось, это лишь показалось. Плечо выдержало и осталось целым. Естественно, оно окрасилось потом в приятный лилово-синий цвет – цвет заката над озером, когда солнце уже смотрит на тебя откуда-то из воды. Плечо болело и требовало хоть какого-то ухода.

Но на уход за своим суставом руки совершенно не было сейчас времени, так как у меня приключился запой. Сначала два дня пили с Павликом и Димитровым, начав праздновать приблизительно с момента изгнания Дениса и его армии. Потом я ещё пару дней отпаивался более лёгкими напитками, но в более тяжёлых для организма количествах. Вчера я решил, что всё, начинаю новую жизнь (это моё самое популярное решение относительно жизни), сегодня перекумаривался валерианой, а теперь, ночью, лежал и не мог заснуть. В общем, всё согласно намеченному плану. Плохим было то, что план я намечал дня ещё четыре назад. Сейчас же по нему действовать не хотелось абсолютно, но отменить уже ничего было нельзя. Вернее, можно было – с некоторых пор я на случай появления рыжего зверька** держал в запасе бутылку водки. Но не хотелось. По некоторому полученному жизненному опыту я знал, что примерно с третьего дня запоя такие продления не дают совсем никакого кайфа, а только лишь более тяжёлый и мучительный выход. Случались порой совсем уж крутые пике, когда был и четвёртый водочный день, и пятый, но тогда в дело вступал какой-то неизвестный мне закон самосохранения, и я пил по пятьдесят граммов в час. Потому что где-то прочитал, что печень здорового человека безболезненно может переработать именно 50 грамм водки в час.

– Здорового человека, здорового, – прошептал я и добавил, подражая Венечке Ерофееву. – Тяжело мне, ангелы. Дайте поспать. Напойте колыбельную. А?

Я сказал и прислушался. Иногда, откуда-то из совсем далёкой соседской квартиры доносились неясные, но явно религиозного характера песнопения. Я считал их колыбельными песнями ангелов – именно для меня. Но сегодня ангелы молчали.

Я вздохнул и перевернулся на другой бок.

– Вот сколько производит хорошая бетономешалка? – подумал я. Спать не хотелось совсем. Вернее, хотелось. Но не моглось. – Я был бы хорошей бетономешалкой, или нет? Если в меня засыпать цементу, песка и бетону?

Я снова перевернулся. Хотелось думать о приятном, и я стал думать о том, что я был бы хорошей. Производительной бетономешалкой.

При выходе из запоя ночью существует одно руководство, одна заповедь, которую нужно неукоснительно соблюдать. Заповедь эта – ляг и не шевелись. Не крутись из стороны в сторону, лучше не будет ни на одном из боков, на спине не будет лучше тоже; если ляжешь на живот, это опять тебя ничем не спасёт. Даже если разверзнутся небесные хляби*, и сам Сатана в чёрных молниях прыгнет тебе за спину – не переворачивайся на другой бок и не смотри на него. Тем более, что, скорее всего, это никакой не Сатана, а твоя кошка решила ободрать картонный футляр от гитары. Оттого и столько звука.

Не вертись. Это просто состояние организма, когда ему плохо в любом положении. Будешь вертеться – совершенно точно не сможешь заснуть.

Заповедь эту я хоть и знал твёрдо, но никак не соблюдал, и этой ночью, если бы у меня была резьба, я бы уже давным-давно провертелся в спинку кровати и намертво там бы застрял. Где-то предположительно по пояс.

Я убеждал себя не шевелиться, я говорил себе: попробуй лучше дышать тихо и размеренно, а ещё попробуй остановить все мыслительные процессы. Я знаю, это почти невозможно, но попробуй – без этого никак не уснуть.

В такие ночи слух мой отчего-то становился очень острым, и я знал прекрасно, что где-то в квартире внизу завели собаку, и что спит она в коридоре. Знал периодичность походов соседей в туалет. Знал, что по уикендовым ночам кто-то ходит на балкон курить, знал, во сколько кладут спать детей, которые топочут сверху, мог дешифровать все движения моей кошки – откуда она спрыгнула или что пошла жрать, а может быть, и вовсе залезла на стол.

Ночь – она вообще для звуков. Когда исчезают почти все информационные поля, все эти радиоприемники и телевизоры, DVD-проигрыватели и каналы, по которым смотрят порнофильмы, всё-всё исчезает, до последнего держится только лифт – он может загудеть и в два, и в три ночи, а по выходным загудит обязательно.

Эти мои размышления прервал телефонный звонок.

У товарища Розенбаума есть песня «Ночной звонок». В ней, в этой песне он сообщает, что не любит ночные звонки. Говорит, что кроме беспокойства, ничего такие звонки не несут. Я вполне разделял эту мысль, но трубку, тем не менее, взял. Слава богам, это был ДэВэ, от которого не стоило ждать каких-то неприятностей.

– Здравствуйте, ДэВэ.

– И вам того же, АН. Я понимаю, что поздно. Но дело достаточно безотлагательное. Тем более, что по вашей просьбе. А я завтра улетаю в Лондон, понимаете ли.

– Понимаю, кто же лучше меня вас поймёт, ДэВэ. Говорите…

– Тут такое дело… Что лучше не по телефону. Это про вашу организацию, АН.

– Про Шепетинского, что ли? – я считал себя очень проницательным мальчиком.

– Александр Николаевич, – я будто наяву увидел, как досадливо морщится Дмитрий Валентинович. – Я же говорю. Не надо ничего по телефону… Хотите, приезжайте ко мне в течении получаса. Нет, встретимся после Лондона… Хотя есть некоторые обстоятельства, что встретиться стоило бы до моей командировки.

– Понял, – понял я. В том числе понял, что прокололся и очень может быть где-то подставил ДэВэ и себя, назвав фамилию Шепетинского по телефону. – Тут всё зависит от такси, ДэВэ. Я ведь не на самолёте. Но должен успеть.

– Будете через сорок минут – ничего страшного.

Я действительно был у ДэВэ через сорок минут.

20.

Когда ДэВэ открыл дверь я вместо «здравствуйте» сразу спросил:

– Ну?

– Что же вы так разволновались-то, Александр Николаевич? – спросил ДэВэ. – Разувайтесь. Проходите.

Я стал разуваться и проходить. Зашли на кухню, ДВ стал делать кофе. Я его не торопил. Кофе машина стала лить струйку кофе в чашку и Дмитрий Валентинович наконец начал.

– Сама организация, и сведения о ней, знаете ли, достаточно скучны, – сказал ДэВэ и поставил две чашки на стол. – Хотя и не лежат в открытом доступе. Да… Не лежат.

– Если вы потратились, вы скажите, ДэВэ! – ответил я. – Вы же знаете, я сейчас при лавандосе.

– Да ну что вы в самом деле… Глупости какие-то говорите, слушать неудобно, – ДэВэ сделал сострадающее моей глупости лицо. – Выпьете что-нибудь?

– Нет, – на второй день после запоя я был твёрд совершенно, как камень*. – Я в состоянии устойчивой ремиссии…

– А. Понимаю, – ДэВэ посмотрел на меня, всё понял про мою ремиссию и начал о говорить о главном. – Ваша канадская береговая охрана занимается на территории Беларуси совершенно легальным и приносящим стране валюту бизнесом. Закупает у нас оборудование, в том числе и высокоточное, которое помогает осуществлять функции охраны береговой линии государства Канада.

– Всё? – я сглотнул.

– Почти. Почти всё, Александр Николаевич. То есть, в известном смысле всё… Я бы мог вам, при желании, достать списки того, что они закупают. Такой список недорого отдавали. Но мне почему-то показалось, что это вам безо всякой надобности.

– Если они действительно просто закупают оборудование…

– В этом даже не сомневайтесь. Легальность им обеспечивает именно это. Государственный, понимаете ли, заказ. Ошибки быть не может.

– Ну тогда конечно. На кой чёрт мне смотреть на их оборудование…

– Я подумал совершенно аналогично. Но, Саша, но! – Дмитрий Валентинович явно собирался теперь сообщить нечто важное. – Я нашёл тебе человека, который поступил ровно так же, как и ты.

Иногда, в редкие моменты, ДэВэ обращался ко мне на «ты». Но уловить связь, когда именно наступали такие моменты, я не мог.

– Эээ, – не понял я. – Это как же?

– Он не пошёл с ними на сделку. С этой организацией.

– Отказался?

– Ну да. Ты же отказался продать им книгу…

Тут я вспомнил, что не поставил ДэВэ в известность о том, что книгу свою я таки продал.

Продал с потрохами.

– Это я сначала отказался… – приступил я к объяснению.

– Да это не важно, Александр Николаевич! – сказал ДэВэ. – Понимаете, я нашел ещё одного человека, которому поступило такое же предложение, как и вам!

– А, – сказал я. – Ну конечно. Понимаю. Это же многое может прояснить.

– Есть тут только один небольшой момент, Александр Николаевич, – ДэВэ откинулся от меня на спинку стула и несколько замялся. Посмотрел на меня. И сказал:

– Человек, которого я вам нашел… Ммм… он малость с прибабахом…

Я пожал плечами.

– Я уж не знаю, ставили ли ему диагноз врачи, – продолжил ДэВэ. – Но в том, что он мнэээ… несколько сумасшедший, сомнений нет.

– Несколько?

– Да. То есть, никакого буйства, нет, в этом замечен не был. Но, вот некоторые данные… вот послушайте, – ДэВэ взял со стола листок и начал читать. – 46 лет, Юрий Леонидович Юркевич. Нигде не работает. Живет с мамой, сдают ещё одну квартиру в аренду. Даже это не делает его особенно странным, но, но, но, – Дмитрий Валентинович бежал глазами по тексту. – А, вот. Ежедневное его занятие. Это переносить свои деньги из банка в банк и перекладывать с вклада на вклад. Каждый божий день. Ну когда работают банки, безусловно.

Дмитрий Валентинович отложил свою бумажку.

– Да уж… Человек точно не без привета, – сказал я.

– Да. Более того. Он считает. Что, перекладывая свои деньги с вклада на вклад, – здесь ДэВэ сотворил театральную паузу. – Он управляет денежными финансовыми системами мира, представьте себе! Увязал как-то банки с планетами и по движению планет смотрит, в какой день, когда чего переносить. Понимаете?

– Какой задорный… – тут я задумался. – Послушайте, ДэВэ. Ну, а если… Если и впрямь управляет? Вдруг… Вдруг у него именно этот проект и хотел купить Шепетинский?

– Была такая мысль, АН, была, – сказал ДэВэ. – Ничего похожего. Во-первых, он одет, почти как бомж… С мамой живут на её пенсию. Во-вторых, по этому поводу у него в голове такой кавардак, что и слушать неудобно… По некоторым другим вещам кавардак, кстати, тоже. Но чего-то от него добиться можно наверняка, общие рассуждения достаточно чёткие… Без вывертов.

– А ведь Перельман тоже с мамой жил, ДэВэ, – сказал я. – И тоже одет был, будем прямо говорить, не очень…

– Ну Александр Николаевич, у вас будет шанс поговорить обо всём с ним самостоятельно. Может быть, так сказать, объедините ваши усилия и ваши идеи…

– Вот так вот ходит-ходит человек в отцовском драповом сером пу-альто, – сказал я мечтательно. – А потом – бац. И накрывается какая-нибудь платёжная система, а? А человек этот в отцовском драповом сером пальтеце с этого – миллионщик. Как вам?

– Поговорите, поговорите с ним сами, АН. Мне кажется, вы все поймёте достаточно быстро. В общем, вот его телефон, извольте. Юрий Леонидович Юркевич, 1964 года рождения. Записали?

Я записал данные Юркевича в мобильный.

– Мы там небольшой ремонтец в его квартире сделали. Косметический. Больше для мамы. В общем, он будет рад с вами поговорить о Шепетинском. Мы с ним друзья. А друг моего друга, – Дмитрий Валентинович поднял палец, – сказал мне Юрочка на прощание, мой друг.

– Когда он ждёт моего звонка? – спросил я.

– Расстался я с ним сегодня… Так что лучше завтра, чтобы по горячему, так сказать… Чёрт его знает, насколько мы с ним друзья, понимаете? Я вас сегодня и позвал поэтому. Возвращаюсь я только через три дня… Так что лучше завтра, АН.

– Ниски вам поклон, ДэВэ. И это безо всякого юмора. Очень помогли.

– Отдадите мне данными о моем Маяке, АН, – ДэВэ улыбнулся. – Раз уж вы хотите безо всякого юмора.

– Зря вы не верите, – несколько обиделся я.

– Если бы не верил, пальцем бы ради этого дела не пошевелил, – ответил ДэВэ уже серьёзно. – У меня просто ещё тут дел полно. А родиться в следующий раз… – ДэВэ пожал плечами. – Кто же от этого откажется.

Я помялся в дверях.

– Мне один мой приятель, рассказал о том, что его мама стоит и смотрит в окно. Часами. Представьте себе.

– И что? – не понял ДВ.

– А это история про бабушек, которые смотрят в окно, Дмитрий Валентинович, понимаете? Только эти вот бабушки, которые ещё совсем недавно было «какими-то не ясными бабушками, которые смотрят в окно» – это уже наши мамы, понимаете?

Тру смотрел на меня и вроде бы понимал, что я хочу сказать. А вроде бы и нет. Тогда я решил все-таки пояснить

– Очень мало для каждого из нас одной жизни, ДВ. Трэсь – лясь, оглянуться, кажется, не успел, а твоя мама – это та бабушка, которая смотрела в окно и с которой было смешно, что вот есть такие бабушки – смотрят от безделья в окно. Доживают. Точно также мы не успем никуда оглянуться, а уж и помирать надо. Нехорошо это. Если навсегда.

Я вышел за дверь и поехал домой.

21.

Жизненный принцип «пришёл на работу позже – значит, уйти сегодня нужно будет пораньше» мне знаком, близок и понятен. В книжном я старался появляться не раньше полудня. Хотя бы потому, что не видел в раннем появлении пользы ни для себя, ни для сотрудников, ни для книжного. Была, конечно, ещё Веснина. С которой находиться рядом было без преувеличения праздником. Но принцип, о котором я написал выше, был близок и ей.

Сегодня, однако, меня ждал сюрприз. На рабочем месте меня уже караулил Димитров. Я сел за свой компьютер, и Димитров сказал:

– Саша, надо бы уделять больше внимания работе. У тебя накопилось столько текучки, что подумать страшно. А я тут поспрашивал у продавцов… Ты, оказывается, раньше двенадцати и не появляешься!

Я подивился такой перемене в Димитрове.

– Чо за текучка? Почему я о ней ничего не знаю?

– Ну как что за текучка, Стецкий, – кажется, в первый раз за всё время Димитров назвал меня по фамилии. – Ну, сходи в зал, посмотри на ассортимент! Где сувениры, где календари, где наша национальная белорусская символика, Саша? Где это всё, я тебя спрашиваю? Где книги от государственных издательств, почему у нас нет ни одной книги от государственных издательств, Стецкий? Почему у нас бачок, в конце концов, в туалете течёт, Александр Николаевич?

Это уже было ни на что не похоже. Так он со мной никогда ещё не разговаривал. И не хотелось бы, чтоб разговаривал в будущем. К тому же в магазин зашла Веснина и мило чирикала о чем-то с продавцом. По всей видимости, Даша услышала, как Димитров меня распекает, и тактично решила пока не входить в офисную комнату.

– Ты перепил что ли вчера, Змитер? – спросил я.

Димитров отвернулся к окну и как-то сразу сдулся, стал меньше и незначительнее.

– В государственные издательства, ты сказал, мы пойдём вместе, – напомнил я. – Сказал, что один я там нахватаю, чего потом за год не продашь. Сувенирку заказали в «Адлиге». Обещали привести на неделе. Ещё я был в «Закутке» по поводу сувенирной продукции, там ничего интересного, побрякушки какие-то. Нам нужны здесь побрякушки? Я же тебе звонил, спрашивал.

Димитров молчал.

– Символику твой знакомяга какой-то делает, перевозчик, – продолжил я. – Ты с ним сам договаривался, сказал, чтобы я не лез. Календари вот лежат, их просто ещё бухгалтер в зал не оформила. Вот, – я взял со стола бухгалтера и бросил к Димитрову на стол пачку календарей. – Что там ещё. А, унитаз. Унитаз, Дима, у нас течёт оттого, что это ты заключал договор аренды на помещение…

Я стал рассказывать дальше своё видение наших совместных дел, но Змитер меня перебил.

– Меня жена выгнала, – буркнул Димитров и достал что-то из-под стола. Щелкнул крышкой, срывая пломбу, и глотнул прямо из горлышка. Водка. Меня передёрнуло.

– Будешь? – спросил мой самый главный директор, кривясь и ставя бутылку на стол.

– Не буду, Дима. Прости. Чуть выбрался вчера.

– А, – сказал Димитров. – А я вот так и не выбрался. Вчера пришёл домой, а в двери верхний замок закрыт. От которого у меня ключа нет.

– Строгая у тебя жена.

– Специально врезали, – с каким-то мазохистским удовольствием произнес Димитров. – Чтобы я выбраться не смог, когда запой. Хорошо, пусть запои действительно не нужны, пусть замок…

Жена действительно иногда просто не выпускала самого главного директора из дому. Я сначала не мог этого понять, потом смеялся, затем начала раздражать невозможность оперативно решить какие-то вопросы.

– Но, чёрт побери, не домой же меня не впускать мы этот замок повесили!

Димитров добавил много матом. Потом снова приложился к горлышку своей бутылки, и в этот момент вошла Веснина. Змитер, не отрываясь от горлышка, перевёл взгляд на Веснину, махнул ей рукой – «заходи», спокойно допил, сколько хотел, и поставил бутылку. Теперь уже, правда, под стол.

Веснина не повела своей четко очерченной, «вразлет», бровью. Я поздоровался с ней. Она со мной. Мы приступил к своим делам.

У Змитера же, похоже, сегодня никаких дел не было. Он ещё немного посидел, впитал и переварил. Потом Димитров заинтересовался порезом на полу:

– Гляди ты! Только же постелили линолеум… новое всё… А уже порез.

Он оглянулся на нас:

– Никто не знает, чем бы тут..? – спросил директор издательского дома.

– Иодом можно, – неожиданно предложила Веснина.

– Или зелёнкой, – добавил я.

Димитров пошевелил ногой линолеум и совершенно беззлобно сказал:

– Юмор – это хорошо… – тут новая мысль пришла в его светлую голову, и глава концессии спросил:

– А может, у кого трубка есть? – спросил Димитров. Сигарет он не курил, курил исключительно табак.

– Как ни прискорбно, – ответил я.

У Весниной трубки также не было.

Змитер подумал и сказал:

– А вот скажи мне, Саша.

Учредитель концессии собрался с мыслями и продолжил.

– Почему я всё время хожу и побираюсь, а? Почему я не могу просто сходить на Октябрьскую и купить себе там недорогую… Пусть…

Димитров уже опьянел. Табак бы сделал из него вату. А был ещё только первый час дня.

– Хотя бы недорогую трубку. Вот скажи мне – почему?

– Нипочему, – ответил я. – Можешь. Если у тебя есть деньги, и если тебя в метро менты пропустят.

– Тю! Из-за ста грамм не пропустят? Чо это ты такое говоришь?

Ну, если это было сто грамм… Хотя всё могло быть. Могло просто «накрыть» человека с вчера. Запросто. Змитер довольно резво поднялся, поднял руки и сказал мне:

– Смотри, мальчишка!

Я решил, что сейчас будет какой-нибудь акробатический этюд, и даже мелькнула мысль, как бы помешать этому. Но нет. Самый главный директор просто закрыл глаза, потом по очереди дотянулся указательным пальцем до своего носа.

– Видал? – спросил Димитров.

Я зааплодировал.

– Ладно. Вынужден, так сказать, ненадолго вас покинуть, – сказал Димитров.

И Змитер пошёл к выходу, задел по дороге стул Даши и даже не заметил этого. Он вышел. Мы с Весниной остались одни. Настал какой-то неловкий момент. У меня были деньги, я хотел их потратить на Веснину, но как это сделать – совершенно не представлял. За последние годы я совершенно разучился ухаживать за девушками.

– Может, перейдём на «ты» уже? – спросил я.

– Вы вроде уже и перешли, – ответила Веснина. Она была увлечена работой.

– Перешли, значит, – говорить мне дальше было решительно нечего.

Я показался себе приехавшим позавчера из деревни колхозником, который разговаривает с арендодателем. Мне, колхознику, квартира нужна была всего на три дня, максимум – на неделю, распродать свой нехитрый товар. Но я выпячиваю широкую грудь и делаю вид, что сниму на месяц точно. Диалог строился отвратительно.

– Я курить, – я встал и вышел из офиса. На улице я закурил.

Через минуту, к моему удивлению, на улицу вышла и Веснина. И тоже закурила.

– Ну что ты, обиделся?

Я с удовольствием, хоть и не без удивления, отметил это вот «ты».

– Старенький я уже обижаться, – сказал я.

– Хм, – по лицу Даши было видно, что я кокетка. – Тебе сколько – тридцать пять?

– Тридцать шесть, – я многозначительно поднял палец вверх.

– Одногодки, выходит. Семьдесят девятого же?

– Его.

– А месяц?

Я хотел сказать что-то несмешное про знаки Зодиака, но вовремя сдержался.

– Октябрь. Десятое десятое. Магическая пара цифр.

– Я старше даже, – ответила Веснина. Я помнил, что день рождения у неё был в мае, и что по гороскопу она была совершенно не подходящий мне Телец. – А что в твоих цифрах-то магического?

– Ну как, ты не чувствуешь, что ли – десять десять. Это ли не магия?

– Неа. Не чувствую. Докурил? Пошли? – сказала Веснина.

Я вдруг понял, что и сейчас она командует мной, совершенно, как тогда. Осознанно? Может быть, она меня всё-таки узнала? Или она всегда была и есть ведущая? Дело в том, что в паре никогда не бывает двух ведущих, считал я. Или двух ведомых. Никогда. Такие пары просто крайне неустойчивы и распадаются так же быстро, как распадаются магниты одного знака.

Мы вернулись. Я решил все-таки ещё раз потрогать быка за рога.

– Даш. Тогда… Ну, четыре дня назад… Я вопрос про кофе тебе задать успел, а вот ответ получить – нет. Ну помнишь?

– Помню. Красивый тот выдался день. Как забыть? У меня, кажется, сотрясение было. К врачу, может, и зря не пошла.

– Да, ударилась ты неудачно, – промямлил я.

После паузы Веснина сказала:

– Ты не хочешь извинитиься?

Я растерялся и решил переспросить:

– Извиниться?

– Ну да.

– За что?

– Ну… Это же ваша разборка, ваши проблемы. А сотрясение у меня.

– Моя разборка? Мои проблемы? С чего это ты взяла?

– Димитров говорил, – Веснина оторвалась от своих бумаг и вспомнила что-то. – Тебя в больницу увезли, Димитров приехал и рассказал, что вы свои какие-то старые бандитские дела здесь решали.

«Вот это да, – подумал я. – Ну и сука».

А самое-то главное – зачем? Значит ведь было – зачем. Димитров просто так такие вещи не говорит.

– Ну хорошо… Даша… Если это мои разборки были. То прими мои самые глубокие и самые искренние извинения.

Веснина немного подумала, потом равнодушно сказала:

– Принимается.

Мы поскрипели каждый своей работой. Затем я вспомнил, зачем вообще затеивал этот разговор.

– Даша, так как насчёт кофе? – меланхолично сказал я.

– Кофе?

– Ну да… В тот день, про который мы только что говорили. Я тогда приглашал тебя на самый лучший в Минске кофе. Нас просто прервали.

– Кофе, – сказала Веснина. – Как интересно. Ты отчего то решил, что меня можно склеить?

– Действительно… Что это я…

По-моему Веснина играла со мной в какую-то странную игру, правил которой я никак не мог понять.

Я был жалок. И моё бормотание, даже, наверное, не было различимо. Тут дело немного поправил открывший дверь и замерший на пороге с трубкой Димитров. Он победно пыхтел ею прямо нам в офис.

– Змитер, – сказал я как можно более ровно. – Я, как ответственный за пожарную безопасность, прошу покинуть помещение.

Димитров мутно посмотрел на меня. Вспомнил, кто я. И что здесь делаю. В его воспоминаниях значилось, что я директор и что действительно отвечаю хотя бы за то, чтобы книгарня не сгорела.

– Твоя правда, – сказал Змитер. – Пойду на улицу.

– Я с тобой, – сказал я.

– А Дарья Святославовна? – спросил учтиво самый главный директор.

Надо же. Я за все время так и не узнал, что отец у Весниной, оказывается, прям целый Святослав.

– А Дарья Святославовна курила только что, – сказал я. – Тем более, что есть, о чем пошептаться.

Мы вышли на улицу, я тоже закурил.

– Слушай, а чья это была разборка, когда приезжал Денис с войсками? Моя или твоя? – спросил я.

Димитров задумался, затянулся своей трубкой, потом долго выдыхал.

– Как быстро распространяются сведения среди работников организации, – сказал он достаточно сложную фразу без запинки.

– Быстро, – согласился я.

– Пошли, выпьем, – предложил Димитров радушно.

– Не пью, и не отучишь, – сказал я.

– Ну, тады я, – сказал Змитер, достал свою бутылочку и отпил из неё.

Докурили и вернулись в офис. Димитров выпил остатки чая в своей кружке, пожевал чаинки и сказал:

– Каппадокия.

Змитер иногда произносил странные слова по пьяни, я уже перестал на это обращать внимание, Даша же посмотрела на директора и протянула ему список. – Я поеду по организациям, которые могут быть нашими субарендаторами, – сказала Даша. – Это их список. Сегодня, может, вернусь. А может быть, и нет.

– Возвращайся обязательно, – сказал я. – Вечером должно быть интересно.

– Ага, – с пониманием ответила Даша.

– Всего хорошего, – сказал Димитров.

– До свидания, – сухо попрощалась Веснина со Змитром и сделала мне ручкой. – Чао.

Я сделал ей ручкой в ответ.

22.

Через час Димитров допил то, что осталось. Потом стал задвигать мне концепцию развития книгарни, но я сбежал от него в торговый зал к гандляру Рыгору. Потом Димитров сделался кратковременным, но частым посетителем соседнего ресторана. Туда он отлучался раз в полчаса. В перерывах он долго мусолил свою трубку, пытался меня обнимать, когда я тоже выходил на перекур. Называл своим лучшим другом.

Потом внезапно он решил поговорить о делах.

– За бабки ты не бойся. Будут.

Это был уже более интересный поворот в разговоре.

– Ты просто не знаешь… Как у меня устроено. А устроено у меня так, как в пирамиде.

– Действительно, не знаю, – сказал я.

– Воот, – протянул Змитер и стал выбивать из трубки табак. – Я беру деньги у следующих заказчиков… Ну тех, кто будет у меня издаваться, – здесь Димитров издал звук, похожий на икание. – И перекрываю свои долги по предыдущим. С открытием книгарни у меня сейчас три больших заказа всплыло. Понял?

Я понял. Очень просто, берём деньги со следующих заказов, закрываем предыдущие. Ничего сложного. Кроме одного. Когда-то заказов впереди может не оказаться. Наши дела шли очень хорошо.

– Да ты Мавроди, – глядя в одну точку на земле, сказал я.

Димитров промолчал. Он был занят. Подсчитывал в уме, сколько времени прошло с прошлого посещения ресторана. Получалось, что много.

– Я скоро вернусь, – сказал Димитров и неровной походкой пошёл по знакомому маршруту.

Потом Димитров приглашал быть крёстным отцом его дочки, которая должна была появиться меньше, чем через месяц. Обещал, что обязательно сделает мне визу на несколько лет и познакомит с послами Польши и Германии. Предлагал взять любую книгу из торгового зала в подарок – видимо этого требовала его щедрая сейчас душа. Потом Змитер купил баранок в ближнем гастрономе и кушал их с чаем. Видимо, ужинал. А потом мне всё это смертельно надоело, и я поехал домой.

23.

Моя квартира представляет собой стадион. В зале стоит теннисный стол. На двери моей комнаты дартсы. В кухне стоит детский бильярд. Когда приезжает дочка, длинный мой коридор превращается либо в футбольное поле, либо в хоккейную площадку.

Мне нравится моя квартира. Не нравится, что половина акций жилища принадлежит жене, но пока над квартирой висит кредит, особенно можно не беспокоиться. Совсем по-другому бы я запел, если бы жена заплатила свою часть кредита. Но я приучил себя об этом не думать, чтобы лишний раз не отравлять себе жизнь.

Я разулся, проходя мимо ванной, включил набираться воду. По инерции включил ТВ, хотя ни снукера, ни биатлона на этой неделе не было. И пошёл снимать одежды в свою комнату. Когда я был уже в трусах, в дверь позвонили. Я выругался. Дело в том, что в основном в дверь мою звонили или попрошайки, или адвентисты не помню какого дня, или продавцы коровьих лепёшек. Одевать ради них халат не хотелось. Я решил подождать – обычно они после первого же звонка благополучно уходили. Но когда в дверь позвонили снова я разозлился и как был, в трусах, пошёл открывать. Если будут что-то впаривать, как раз скажу, что я потому в трусах, что только что из казино. И денег никаких нет. Я открыл.

На пороге стояла Веснина. Раньше я, как оказалось, никогда не оторопевал. Потому что оторопел впервые в жизни я только сейчас.

– Привет, – весело сказала она.

Не спрашивая, вошла в коридор. Положила сумочку на рыбацкий стул, сидя на котором, я никогда не ловил рыбы. Сидя на этом стуле, я обычно обувался.

– А ты не так плохо ещё выглядишь, каким кажешься в одежде, – сказала Веснина. Я немедленно подтянул живот и распрямился, чтобы выглядеть ещё лучше.

– Одеваешься просто плохо, – сказала Даша. – То ли вкуса не хватает. То ли денег.

– Есть всё, кроме денег, совести и жалости к врагам, – произнёс я какую-то чушь.

Веснина огляделась.

– Хорошая квартира у тебя. Большая.

Я опомнился и кинулся за халатом, по дороге я прокричал:

– Не совсем-то и моя. У жены половина. Большая.

– Половины, Александр Николаевич, они всегда равные, – без интонаций учительства сказала Веснина. – Большая может быть только часть.

– Спасибо, – я вышел уже в халате. У меня был тяжёлый махровый халат богатого тёмно-синего цвета. Я выбирал его долго – так долго из одежды я, кажется, не выбирал ничего – и гордился своим халатом. – Чаю?

– Ну, вот халат же себе смог купить, – не обратила внимания на вопрос Веснина.

– Это от дедушки просто. В наследство, так сказать.

– А чего не от бабушки? – спросила Веснина.

– Бабушки у меня не было, – опять понёс я какой-то вздор, о чём внутренне горько сожалел. – Чаю, говорю?