Париж

– Я пришел, Якоб, не столько по собственной инициативе, сколько по просьбе некоторых из твоих друзей. Должен сказать, что люди жалуются. Это касается твоей дочери.

– Что за жалобы? – Якоб старался говорить негромко и спокойно. – Она что-то натворила?

– Нет-нет, – замотал головой раввин. – Речь не о том, что сделала или не сделала Наоми… Якоб, тебе не кажется, что слишком обширное образование не пристало девочке из хорошей еврейской семьи?

– Тебя смущает, что она читает и пишет лучше мальчиков?

– Не всем это нравится. Ты обращаешься с ней, как будто она – твой сын. Но однажды она вырастет и выйдет замуж, а в семье главным в таких вещах должен быть мужчина.

– Еще что-нибудь?

– Ты повсюду берешь ее с собой. Разумеется, сейчас выбор только за тобой. Но когда она вырастет, ей придется ограничить места, куда она может пойти. Обычно это дома родственников и знакомых, не более того. Мы надеемся, ты объяснишь Наоми, что еврейской девочке неприлично бродить по городу, а тем более…

– Тем более где?

– Якоб, люди видели, что ты водил дочь в христианские церкви. Мудро ли это?

– Мы живем в Париже. Она должна знать, как выглядит Нотр-Дам внутри.

– Возможно. Но в общине не все разделяют твои взгляды.

– Это все?

– Нет, Якоб, не все. Наоми рассказывает детям разные истории. О святом Дионисии. О святой Женевьеве. О Роланде.

– Но это герои и героини Парижа. Каждый христианский ребенок в нашем городе знает о том, как на Монмартре убили Дионисия Парижского. Теперь говорят, будто он поднял свою отрубленную голову и ушел, неся ее в руках. Абсурд, разумеется, но детям нравится. Да, я рассказывал Наоми о Женевьеве – о том, что считается, будто она спасла Париж от гуннов Аттилы. Лично мне эти сказки кажутся глупыми, но она должна хотя бы узнать их, чтобы составить собственное мнение.

– Я бы согласился с тобой, если бы Наоми была старше. Но она пересказывает сказки детям твоих друзей, которым это не нравится.

– Мне никто ничего не сказал.

– Нет. Они сказали об этом мне. – Раввин скорбно вздохнул. – Якоб, мы все сочувствуем тому, что у тебя нет сына. Но Наоми – девочка. Ты не сможешь превратить ее в мальчика.

– Что еще ты хотел сказать мне?

– Ты не всегда приходишь в синагогу.

– Не это ли главная причина твоего визита?

– Нет. Но если ты отвернешься от Господа, то и Он отвернется от тебя. В этом можешь не сомневаться.

– Я признателен тебе за заботу.

– Все мои слова подсказаны желанием помочь тебе.

Якоб уставился на раввина. Он рассердился, и еще ему было обидно. А самое досадное было то, что кое в чем раввин мог быть прав.

– Я подумаю над тем, что ты сказал, – холодно произнес он.

– Да, подумай как следует. Я дал тебе хороший совет и сообщу твоим друзьям, что поговорил с тобой.

Это стало последней каплей. Неужели этот недалекий раввин пытается встать между ним и его соседями? Неужели это его истинная цель?

– Ты дурак! – взорвался Якоб. – Отец всегда говорил мне, что твой отец был глупцом. И твой сын тоже будет глуп.

– Не стоит говорить со мной таким тоном, Якоб.

– Убирайся!

На следующей неделе Якоб соблюдал Шаббат у себя дома, а в синагогу не пошел. Спустя неделю он все-таки снова появился там, но невидимая связь между ним и общиной разорвалась навсегда. Якоб не мог не гадать, что еще говорят о нем раввину его так называемые друзья.

А потом, словно чтобы доказать ошибочность предположения, будто Господь отвернулся от Якоба, Сара сообщила мужу, что беременна. Его сердце затрепетало от радости, но в то же время он забеспокоился. Может, Бог вновь улыбается ему, но здравый смысл подсказывал, что радоваться рано. Два умерших мальчика и один выкидыш – печальные факты, которые нельзя не учитывать. Якоб решил принять все возможные меры предосторожности. Как бы он желал, чтобы его отец был жив и помог ему преодолеть трудности!

Шли недели. Якоб день и ночь оберегал Сару. Он взял с нее слово, что она не будет утомляться. Если у него были дела в городе, то в течение дня он несколько раз возвращался домой, чтобы убедиться, что она держит обещание и хорошо себя чувствует.

Из-за хлопот в связи с беременностью Сары Якоб не мог уделять дочери столько же внимания, как раньше, и чувствовал себя виноватым перед ней. Но, несмотря на юный возраст, Наоми, кажется, все очень хорошо понимала. И каждый вечер они вместе усаживались перед очагом, и Якоб рассказывал ей сказки.

Муж и жена ни разу не заговорили о том, кто у них может родиться на этот раз – мальчик или девочка. Тема была слишком болезненна. Но однажды, когда Сара была уже на шестом месяце, заглянувшая к ним соседка заметила:

– О, я смотрю, у вас будет мальчик.

– Откуда вам это известно? – спросил Якоб.

– Это видно по форме живота, по тому, как Сара ходит, – ответила женщина. – Я никогда не ошибаюсь.

И опять сердце Якоба чуть не выпрыгнуло из груди от радостной надежды. Но он ничего не сказал, даже Саре. И был очень рад, что промолчал, ибо несколько дней спустя, проходя мимо кухни, услышал слова Наоми:

– Интересно, будет ли папа любить меня так же сильно, если родится мальчик?

Якоб признался себе, что девочка права, сомневаясь в его любви, и тут же поклялся, что будет любить ее как прежде и никогда не покажет, будто сын ему дороже дочери.

На восьмом месяце начались проблемы. Лекарь, которому Якоб доверял почти так же, как своему отцу, отвел его в сторону и сказал:

– Мне кажется, Якоб, эти роды будут трудными.

– То есть она может потерять ребенка?

– Это может быть опасно для них обоих.

– Что можно сделать?

– Довериться Господу. Остальное сделаю я.

Тем временем наступила зима. Иногда по утрам булыжники на мостовой покрывала скользкая наледь. Якоб сказал Саре, чтобы она ни при каких обстоятельствах не выходила из дому. День и ночь горел огонь в очаге.

Прошло еще две недели. Срок близился.

Однажды ночью в их дверь постучали.

Это был Ренар. Он быстро вошел, обнял Якоба, спросил о здоровье Сары и Наоми и потом тихо сказал, что им нужно поговорить с глазу на глаз.

Они ушли в маленькую контору Якоба и закрыли дверь.

– Никто не должен знать, что я приходил к тебе, – начал Ренар. – То, что я хочу сообщить, должно остаться в секрете ради твоей и моей безопасности.

– Ты можешь положиться на меня.

– Знаю. – Ренар собрался с духом и продолжил: – Якоб, у меня есть друг, который близок к советникам короля. Он рассказал мне кое-что, и я делюсь этим только с тобой. Вынужден просить тебя не передавать эту новость никому другому, как бы тебе этого ни хотелось. В противном случае я ничего тебе не скажу. Умоляю тебя: ради себя и своей семьи, пообещай, что сохранишь все в тайне.

Якоба насторожило такое вступление, но у него не было сомнений в том, что дело действительно касается безопасности его семьи, раз Ренар так сказал.

– Хорошо, обещаю, – произнес он, подумав. – Пожалуйста, говори.

– Короля убедили выступить против евреев. Я не знаю, когда он нанесет удар, но это случится очень скоро.

– Что он сделает?

– Точно не известно. Но это будет не просто новый налог или другие поборы. Ожидается что-то более ощутимое.

– Значит, изгнание.

– Я тоже так думаю.

Оба приятеля умолкли. Куда пойти евреям? Король Франции контролировал теперь куда большие территории, чем Филипп Август, около века назад подвергший евреев недолгому изгнанию. Ближайшим безопасным местом могла бы стать Бургундия, если герцог Бургундский согласится принять их.

Якоб подумал о Саре, которая была на последнем месяце беременности, и о еще не рожденном ребенке. Неужели ему придется скитаться по миру со своей несчастной семьей? Выживут ли они?

– Много лет назад я задал тебе вопрос, мой друг, – тихо, напряженным голосом продолжал Ренар. – С тех пор я ни разу не возвращался к нему, потому что уважаю твои принципы. Но сейчас, оценивая ситуацию, я как друг умоляю тебя еще раз подумать. Ради собственного спасения. Ради семьи.

– Ты говоришь о крещении.

– Да. Мне не нужно напоминать тебе о преимуществах, которые ты получишь. Все ограничения, налагаемые на евреев, для тебя исчезнут. Ты станешь свободным человеком. Твоя семья будет в безопасности. Ты сможешь и дальше жить здесь, в Париже. И я смог бы тебе помочь.

– Я должен отвернуться от Бога, чтобы обрести спасение? – спросил Якоб.

– Разве это будет означать, что ты от Него отвернешься? – горячо воскликнул Ренар. – Вспомни, что говорят христиане, Якоб! Только то, что Иисус из Назарета и был тем самым Мессией, которого ждут евреи. Те евреи, которые осознали это, сразу стали христианами. Мы надеемся, что и остальные евреи последуют их примеру. Ведь это все, что разделяет наши религии, друг мой. И требуется сделать всего лишь небольшой шаг. Древние еврейские предсказания исполнены, вот и все. Это повод возрадоваться.

Якоб улыбнулся другу.

– Тебе следует поговорить с нашим раввином, – невесело пошутил он.

– Но я должен тебя предупредить. Если ты готов, то решайся скорее. Инквизиция настаивает, чтобы все люди были добрыми христианами. С другой стороны, инквизиторы с подозрением относятся к новообращенным, ибо думают, что их обращение притворно. Пока сведения, которыми я поделился с тобой, остаются тайной, твой переход в христианскую веру будет принят. Но как только станет известно о планах короля изгнать евреев, такой поступок могут счесть сомнительным.

– Это я понимаю, – сказал Якоб, но никакого определенного ответа Ренару не дал.

После ухода друга он не сомкнул глаз. Сначала лежал в постели. Потом поднялся и сел у огня. Дважды брал свечу и неслышно ходил смотреть на спящих жену и дочь. И все время размышлял.

Его не волновало, что скажет раввин. И даже мнение членов общины не очень его беспокоило, особенно с тех пор, как они показали себя лицемерами.

Но как посмотрит на это Бог Авраама и предков Якоба? «Если я страдал, пока поклонялся своему Богу, – рассуждал Якоб, – то не заставит ли Он страдать меня еще сильнее, если я предам Его?» А может, как раз сейчас Бог смилостивился и наконец подарил ему сына? Отвернуться от Бога после такого благословения было бы чистым безумием.

Но кто родится: мальчик или девочка? Соседка не сомневалась, что мальчик. Верить ли ей? По правде говоря, он не знал, что и думать. Кроме того, у них уже дважды рождались мальчики – и умирали. А теперь врачеватель высказывает опасения: даже жизнь Сары под угрозой.

Час за часом Якоб прокручивал эти мысли: довериться Богу или отказаться от своего наследия? Спасти свою маленькую семью или увидеть, как ее уничтожат? Так прошла самая черная ночь в его жизни. И только к утру, когда Якоб услышал, как закричала от боли жена, и торопливо послал за лекарем, он понял, что больше не в силах выносить это мучение. И принял страшное решение.

Неделю спустя Якоба крестили. Со священником договаривался Ренар, и все прошло без лишнего шума. Якоб так боялся, что шокирующее известие о его крещении вызовет у жены преждевременные роды, что ничего не сказал ни Саре, ни Наоми. Они узнали обо всем только через две недели после того, как в семье родился еще один ребенок – мальчик. Следуя семейной традиции, его назвали Якобом. С момента крещения Якоб перестал ходить в синагогу, но делал вид, будто причиной тому было нежелание оставлять надолго жену.

Когда он наконец признался Саре, она была ошеломлена. Ему пришлось открыть жене секрет, которым поделился с ним Ренар, чтобы объяснить свое решение. Когда он закончил, она помолчала, а потом обронила с горечью в голосе:

– Значит, я потеряю всех своих подруг.

Якоб полагал, что жена могла сказать ему гораздо больше этого, если бы не держала у груди малыша.

Что касается Наоми, то девочка была озадачена. Вечером того дня, когда ей впервые сказали, что отныне она христианка, Якоб пришел к дочери, чтобы помолиться с ней, как обычно, и она начала:

– Внемли, Израиль! Господь – Бог наш, Господь – один!

Но отец мягко остановил ее и сказал, что с этого вечера она должна молиться по-другому.

– Новая молитва очень красива, – пообещал он Наоми. – Она обращена к единому Богу, к Богу Израиля и всего мира. Она начинается так: «Отче наш…»

– Я больше не смогу читать Шма? – спросила дочь.

Борясь с душевной болью, Якоб попытался примирить дочь с переменой в их жизни:

– Христиане тоже иногда читают Шма, только по-латыни. Но будет лучше, если сейчас ты повторишь ту молитву, которой я тебя научу.

Утром сбитая с толку Наоми попыталась поговорить и с матерью, но та твердо заявила дочери: нужно слушаться отца, ибо он лучше знает, что делать. Однако в тот же день Наоми вернулась домой в слезах: другая девочка сказала ей, что ту молитву, которой научил ее отец, читают только враги их народа. Вскоре с Наоми перестали разговаривать все дети квартала.

Дочери нельзя было открыть тайну о грядущем изгнании евреев: это было слишком опасно и она была еще слишком мала, чтобы понять. Родители утешали ее как могли, но довольно скоро стало очевидно, что им придется сменить место жительства.

Причиной всех этих горестей был Анри Ренар, однако он сдержал свое обещание помочь другу в случае, если тот решится на судьбоносную перемену. Именно он разговаривал и со священником, который крестил Якоба, и с широким кругом влиятельных торговцев, подготавливая почву для новой жизни друга.

– Вы, конечно же, помните его отца: он был лучшим из здешних лекарей, – говорил Анри, – и одним из самых уважаемых жителей Парижа. Поэтому Якоб с детства был окружен христианами. Открыто обсуждать свою веру он не мог, разумеется, однако я, как его ближайший друг, знаю, что он уже целое десятилетие вынашивал мысль о крещении.

И если не по сути, то хотя бы формально это было правдой, так как Анри действительно говорил с Якобом на эту тему много лет назад.

Как христианин, Якоб не мог давать деньги в долг под проценты. Но Ренар сумел очень быстро ввести его в торговую гильдию. Для человека с такими опытом, знаниями и средствами в гильдии было множество возможностей заработать, и незаметно для себя он стал одним из столпов оптовой торговли тканями.

Все тот же Ренар помог Якобу найти новый дом на улице Сен-Мартен.

– До рынка Ле-Аль отсюда рукой подать, а еще этот район принадлежит к моему приходу Сен-Мерри, так что мы сможем ходить в одну и ту же церковь, – таковы были его аргументы, когда он показывал жилище другу.

И он проследил за тем, чтобы новообращенную семью – так как Сара и Наоми тоже были крещены, хоть и без желания, – хорошо приняли в приходе. По крайней мере, на новом месте соседи не отказывались здороваться с ними, и у Наоми появилась возможность снова играть со сверстниками.

Огромным облегчением для Якоба было убедиться, что он напрасно боялся за здоровье новорожденного сына. Роды оказались не такими сложными, как предполагалось, малыш с первых недель хорошо ел и прибавлял в весе. Из чего Якоб сделал вывод, что Бог не отвернулся от него. Более того, иногда он готов был поверить, будто Всевышний даже доволен тем, что семья Якоба перешла в христианство.

Но были в новой жизни и неприятные моменты. Как ни странно, больнее всего его задели слова человека, с чьим мнением он никогда особо не считался.

В первое же утро после того, как факт крещения Якоба стал общеизвестным, к нему домой пришел раввин:

– Это правда, Якоб бен Якоб? Ты перешел в христианство? Скажи мне, что это не так.

– Это правда.

Якоб ожидал, что раввин будет разгневан, но это было не единственное и не самое сильное его чувство. Нечто иное отпечаталось на лице раввина, придавая ему какое-то новое достоинство. Это была глубокая скорбь.

– Но почему? Как ты мог совершить такое?

– Я решил, что Иисус из Назарета и есть Мессия.

Конечно, эти слова были ложью. Но сказать раввину правду он не мог. И, глядя на человека, которого он не любил, Якоб вдруг почувствовал себя безмерно виноватым. Он хотел крикнуть: «Я сделал так, потому что евреев хотят прогнать. Я сделал это, чтобы спасти семью». Но он не имел на это права. Вот что стало его самым тяжким преступлением. Он ничего не сделал, чтобы предупредить об опасности своих соплеменников. Он собирался молчать в ожидании того дня, когда злой рок настигнет их, а потом наблюдать, как они все потеряют и окажутся выброшенными в мир без прав и имущества.

– Значит, ты предашь нас, Якоб бен Якоб? – горько спросил раввин. – Ты станешь еще одним Николаем Донином?

Это было жестокое обвинение. Каждый еврей знал, что Николай Донин, тот францисканец, который убедил христиан сжечь Талмуд, сам был рожден евреем. Говорят же, что никто не мстит с такой яростью, как предатели.

– Никогда! – воскликнул Якоб.

Обвинение раввина оскорбило его, но те слова, что были сказаны на прощание, преследовали его всю оставшуюся жизнь.

– Ты назвал меня дураком, – сказал раввин, – но на самом деле дурак – ты, Якоб. Ты крестился, перешел к христианам. И теперь ты думаешь: отныне я в безопасности. Но ты ошибаешься. Это я знаю точно, и вот что я тебе скажу. – Он воздел палец кверху. – Ты еврей, Якоб. И что бы ты ни сделал, что бы ни говорили сейчас христиане, поверь мне: ты никогда не будешь в безопасности.

Итак, Якоб стал посещать церковь и научился быть христианином. Он уже имел об этом общее представление благодаря дружбе с Ренаром и другими христианами. Но, обладая пытливым умом, Якоб захотел глубже изучить религию, в которую обратил семью. Ветхий Завет он знал хорошо, поэтому стал изучать Новый и с большим интересом обнаружил, что один буквально вырастает из другого. Якобу Иисус и Его ученики не казались христианами, воюющими с еврейской культурой. Нет, он видел их евреями. Их культура была еврейской, они соблюдали еврейские законы, следовали еврейским обычаям. Они читали Тору и приносили жертвы в храме Иерусалима.

А что касается христианской концепции любви, то кто станет спорить с ней?

Когда Ренар призывал его вспомнить, что христианство зародилось среди группы евреев, которые поняли, что их раввин и был обещанным Мессией, Якоб увидел в этом только уловку, с помощью которой Ренар хотел убедить его креститься и спасти свою шкуру. Вероятно, так оно и было. Но в дальнейшем Якоб пришел к выводу, что его друг сказал истину. Читая Деяния святых апостолов, он все больше поражался тому, до какой степени первые христиане были евреями и как велики были шансы, что они так и останутся еврейской сектой. Миссионерские старания апостола Павла предотвратили это. Время и трагедии истории сделали все остальное.

Но игнорировать столь долгую историю невозможно. То, что произошло, не изменишь. Церковь с подозрением относится к нему, раввин больше не желает с ним разговаривать, его жена несчастна, дочь озадачена, и Якоб понимал, что их вины в этом нет.

И все это время, каждый день, каждый час, Якоб с тяжелым сердцем и тайным стыдом ждал, когда на евреев Франции обрушится страшный удар.

Шли недели. Ничего не происходило. Якоб стал думать, не ошибся ли Ренар насчет намерений короля? И не напрасно ли он сам обрек семью на неописуемые страдания?

Но Ренар не ошибся. Король действительно планировал разрушить еврейскую общину, но не так, как предполагали.

В год 1299-й от Рождества Христова Филипп Красивый объявил, что больше не будет защищать евреев от инквизиции. И этот удар был столь же коварен, как и жесток.

Что сделал король? Ничего. Что могла сделать инквизиция? Все что угодно. Уменьшались ли доходы короля, которые он мог получить от евреев? Нет. Подтверждал ли он свое благочестие? Да.

И что же это означало для Якоба?

– Я крестился, думая, что мой народ выгонят из Парижа, однако они останутся здесь и будут ненавидеть меня еще сильнее. Я отрекся от своей веры ради безопасности, а теперь инквизиция будет следить за мной, как ястреб, и если кто-нибудь решит, что мое обращение не было искренним, то меня будут считать евреем и обвинят в лжесвидетельстве и в чем угодно еще. Да меня сожгут живьем. Вот что означает для меня заявление короля, – заключил он с подавленным видом, сидя за столом напротив жены.

– Для нас, – мрачно уточнила Сара.

Но инквизиция не тронула их. Очевидно, сказалась ненависть, которую испытывали к Якобу парижские евреи, а еще тот факт, что благодаря Ренару прихожане церкви Сен-Мерри по-прежнему относились к Якобу и его родным как к своим.

Семья привыкала к христианской жизни. Было странно не отмечать Шаббат. Обычаи, касающиеся христианского воскресенья, были куда менее требовательными. Якоб скучал по страстной интимности еврейской Пасхи. Он скучал по завораживающему, меланхоличному голосу кантора в синагоге. Но и христианские службы обладали своей красотой.

– Наша жизнь, – говорил Якоб своей семье, – не так уж плоха.

Каковы бы ни были мысли Сары, она не видела пользы в жалобах и упреках. Маленький Якоб, растущий в многолюдном окружении семей Ренара и других торговцев, другой жизни и не знал. Что же до Наоми, то она, кажется, приспособилась. У нее появились новые подруги. Насколько было известно Якобу, ни с кем из своих прежних знакомых она не виделась.

Якоб арендовал неподалеку от дома склад, где хранил пухлые тюки ткани, которыми теперь торговал. Затем ему пришлось нанять ученика, и тот спал в мансарде над складом, заодно охраняя товары. Через год после крещения Якоб купил сад с яблонями и грушами на склоне к северо-востоку от города, и по воскресеньям все семья, часто сопровождаемая Ренарами, ходила туда посмотреть на деревья и на расстилающийся у подножия холма Париж. Обратно возвращались обычно другой дорогой – той, которая вела мимо крепости тамплиеров. Это была приятная прогулка.

Так без особых происшествий прошло пять лет.

Поскольку разлад в жизни дочери назревал медленно, Якоб ни о чем не догадывался, пока не стало слишком поздно.

Он с величайшим тщанием следил за тем, чтобы ни словом, ни делом не обделить Наоми вниманием, чтобы ей не казалось, будто мальчик для родителей важнее. Он продолжал рассказывать ей сказки, как и раньше. Потом маленький Якоб научился говорить, и отец, сажая его на колено и начиная сказку, не забывал сначала обратиться к дочке: «Помнишь, как я рассказывал тебе эту историю?» А иногда он даже останавливался и говорил: «Ну-ка, Наоми, продолжай дальше ты» – и хвалил ее, когда она справлялась с заданием, так что вскоре маленький мальчик стал смотреть на нее как на вторую маму, чем Наоми очень гордилась.

Наоми помогала Саре одевать малыша и водила его на прогулки.

– Это очень полезно для нее, – говорил жене довольный Якоб. – Когда-нибудь из нее выйдет прекрасная мать.

С неменьшим удовлетворением он видел, что дочь обещает стать красивой девушкой. Когда она была малышкой, самыми примечательными в ее внешности были широко расставленные голубые глаза на круглом лице, обрамленном массой темных кудрей. Но к одиннадцати годам ее лицо вытянулось в тонко очерченный овал, а кудряшки превратились в локоны, которые тяжелой волной ниспадали по плечам. На улице на девочку стали оглядываться мужчины.

Якоб уже начал подумывать о том, не станет ли Наоми хорошей невестой для первенца Ренара, который был пятью годами старше ее. Ему было неудобно спрашивать об этом друга, ведь тот и так уже очень много сделал для них.

– Я бы не хотел ставить его в неловкое положение, если эта мысль не придется ему по душе, – объяснял он Саре.

Ренар же до сих пор ни разу ни о чем таком не заговаривал. А еще Якоба останавливал тот факт, что, когда он со всей возможной мягкостью поинтересовался у дочки ее мнением насчет предполагаемого союза, она сказала:

– Он очень мне нравится, отец, но я отношусь к нему как к другу, а не как к будущему мужу.

– Дружба – лучшая основа для брака, – заметил отец. – К тому же твои чувства могут измениться.

– Я так не думаю, – ответила Наоми.

Якоб, само собой, имел полное право выбрать для дочери мужа, но он слишком любил ее, чтобы стать причиной ее несчастья.

– Я никогда не отдам тебя замуж против твоей воли, – пообещал он ей.

В предложениях от других семейств недостатка не было – три достойных торговца проявили интерес к дочери Якоба. Он пока медлил с ответом, но у него не было сомнений в том, что у Наоми есть все шансы удачно устроить жизнь.

Тем временем она проявляла удивительную сметку и любознательность, чем приводила отца в восхищение. Поскольку он с самого начала обращался с ней скорее как с сыном, чем как с дочерью, то не смог отказаться от близости и общения только потому, что у нее появился брат. Он часто обсуждал с ней торговые дела и разные события дня. Якоб гордился тем, что Наоми не только быстро улавливает суть вещей, но и умеет задавать правильные вопросы. Она спрашивала не о том, что случилось, а почему. Один разговор, имевший место незадолго до ее тринадцатилетия, особенно запомнился Якобу.

– Как так вышло, – спросила дочка, – что земля Франции такая богатая, а королю всегда не хватает денег?

– Этому есть две причины. Во-первых, король любит воевать. Во-вторых, король любит строить. Когда завершится расширение королевского дворца на острове Сите, нашему монарху будет завидовать весь христианский мир. Ничто на свете не обходится так дорого, как войны и строительство.

– Но зачем он это делает? Приносят ли государству пользу его войны и постройки?

– Никакой. – Якоб улыбнулся. – Ты должна понимать, Наоми, что, когда простой человек, скажем торговец, получает наследство от отца, это является его личной собственностью. Он стремится увеличить свое состояние и стать более могущественным. Зачастую ему еще хочется произвести впечатление на соседей.

– Ну, это глупо.

– Несомненно, но такова человеческая натура. И короли точно такие же, за одним исключением. Их наследством является целая страна. Но они все равно смотрят на нее как на свою собственность, с которой могут делать все, что ни пожелают. Итак, мы видим, что король Филипп стремится увеличить свое королевство в основном за счет врагов своего рода – английских Плантагенетов. За последние поколения его семья выдавила Плантагенетов из Нормандии на севере и из Анжу и Пуату на западе. Теперь он надеется изгнать их с побережья Атлантики в Аквитании и из обширных виноградарских долин вокруг Бордо в Гаскони. Также король удачно женился. Его жена принесла ему с приданым власть над богатыми равнинами Шампани. Они стали прекрасным дополнением к его владениям. Но за Шампанью он видит Фландрию с ее зажиточными городами и начинает строить планы о том, как бы отхватить кусок еще и от нее.

– То есть все это ради его личной славы?

– Конечно. Он всего лишь человек. На самом деле богатые короли часто ведут себя не лучше избалованных детей.

– Ты считаешь, что богатство и власть делают людей избалованными?

– Такое мне в голову не приходило, но, возможно, ты права, – рассмеялся Якоб.

– Значит, королевские свершения делаются не ради подданных?

– Обычно короли утверждают, что их действия направлены на благо их народов. Но это неправда. А если и правда, то по чистой случайности.

– Но как же Бог? – спросила Наоми. – Разве короли не обязаны служить Богу? Они не боятся за свои бессмертные души?

– Боятся… время от времени.

– Мне кажется, что правителями должны быть только хорошие люди.

– Твои слова делают тебе честь, – ответил отец. – Но вот что я скажу, Наоми: не из всякого хорошего человека выйдет хороший правитель. Все будет зависеть от обстоятельств. Для правителя есть кое-что поважнее, чем просто быть хорошим, и об этом говорится в Библии.

– Ты имеешь в виду царя Соломона? – Наоми задумчиво наморщила лоб.

– Именно. Когда Соломон стал царем, Бог спросил его, какой бы дар он хотел получить. И Соломон попросил мудрости. Я счастлив, если нами правит хороший человек, но предпочел бы, чтобы он был мудрым.

– И как по-твоему, короли часто бывают мудрыми?

– На моей памяти такого, увы, не случалось.

Якоб видел, что их беседа заставила дочь задуматься и погрустнеть. Ему было жаль Наоми, однако лгать ей он не собирался.

Позднее, оглядываясь на прошлое, Якоб спрашивал себя, не был ли ошибкой тот откровенный разговор, не он ли заронил в душу дочери зерна скептицизма и разочарования, которые потом привели к трагедии? Может быть, и так, но прошел год, прежде чем стали заметны первые тревожные признаки.

В тот период король Франции Филипп, как обычно, искал источники пополнения казны. Он прибегнул к своим обычным методам: назначил новые поборы для евреев и даже выпустил в обращение обесцененную монету. Но денег все равно не хватало. Тогда он нашел новый, неожиданный способ.

– Мы будем брать налог с духовенства, – объявил он.

Поднялся шум. Епископы протестовали, сама папа римский обратился к королю Филиппу с требованием отменить налог.

– Почему король это сделал? – спросила Наоми у отца.

– На это есть простой ответ: потому что Церковь очень богата. Должно быть, не менее трети всех богатств Франции принадлежит церковникам.

– Но ведь Церковь не должна платить налоги.

– Она может сделать добровольное подношение королю, но вообще да, она освобождена от налогов.

– Потому что Церковь служит Богу.

– Да, таково обоснование. – Он помолчал. – Но на самом деле тут играет роль куда более важный фактор – власть.

– Пожалуйста, объясни, что ты имеешь в виду.

– Это продолжается уже очень давно. Если вкратце, то Церковь утверждает следующее: она представляет небесную власть и потому не подчиняется земным королям. Вот почему существуют церковные суды. Они часто назначают духовным лицам легкое наказание за преступления, которые для обычного человека означали бы смертный приговор. В Париже мы видим это каждый день, и многие недовольны таким положением дел.

– Да, студенты тоже пользуются защитой церковного суда.

– Правильно. А церковники самого высокого уровня иногда заявляют, что и короли должны отчитываться перед ними. Были случаи, когда папа римский пытался свергнуть короля. Как ты понимаешь, среди королей, даже наиболее богобоязненных, эти идеи непопулярны.

– Я и не думала, что дело заходит так далеко.

– Все зависит от папы. У кого-то из них жажда власти сильнее, у других слабее.

– Но разве они не во имя Бога действуют?

– Опять же – такова предпосылка. – Якобу хотелось точнее донести до дочери свои представления о том, как устроена жизнь. – Вот смотри. Собор Нотр-Дам – это памятник Богу, не так ли?

– Да, папа.

– На его месте раньше стоял другой собор. Но великий епископ Сюлли сказал, что старая церковь слишком мала, и построил новую, в новом стиле. Строительство обошлось казне в целое состояние.

– Собор очень красивый.

– Да. Только епископ Сюлли солгал. Старая церковь была практически такого же размера. Просто ему захотелось чего-то более величественного, такого, чем парижане гордились бы и говорили: «Смотрите, что построил великий епископ Сюлли». Разумеется, во славу Господа.