Читать книгу: «Машина эмпатии»

ЧАСТЬ I: ПРОРЫВ

Глава 1: Теория эмпатии

В залах Императорского научного общества Санкт-Петербурга в этот апрельский день 2032 года было необычно многолюдно. Конференция по нейрофизиологии привлекла не только специалистов, но и представителей смежных дисциплин, словно в воздухе витало предчувствие чего-то значительного. Высокие потолки с лепниной, массивные хрустальные люстры и старинные портреты учёных создавали удивительный контраст с ультрасовременной проекционной системой и голографическими дисплеями, установленными для докладчиков.

Александр Николаевич Воронин стоял у окна, наблюдая за проезжающими по набережной Невы автомобилями. Его худощавая фигура, преждевременно поседевшие виски и напряжённый взгляд серых глаз выдавали в нём человека, всецело поглощённого своими мыслями, оторванного от суеты внешнего мира. Он был одет в строгий тёмно-синий костюм, который, казалось, слишком свободно сидел на его худощавой фигуре, подчёркивая некоторую небрежность учёного к своему внешнему виду.

– Александр Николаевич, через пять минут ваш доклад.

Голос ассистента вывел его из задумчивости. Воронин кивнул, не оборачиваясь. В стекле отразилось его острое, угловатое лицо с выступающими скулами. Он был готов – и одновременно не готов. Десять лет исследований, бессонных ночей, споров с коллегами и самим собой привели к этому моменту. Сегодня он представит научному сообществу свою теорию технологически опосредованной эмпатии. Теорию, которая, как он верил, могла изменить саму природу человеческих отношений.

– Николаич, не волнуйся так, – раздался за спиной знакомый голос с лёгкой хрипотцой. – У тебя всё получится.

Воронин обернулся. Валентин Игоревич Крылов – его давний коллега, психолог с военной выправкой и мёртвой хваткой исследователя, смотрел на него с доброжелательной уверенностью. Его плотная фигура, широкие плечи и властный взгляд контрастировали с худощавостью и сдержанностью Воронина. В отличие от большинства учёных, Крылов предпочитал дорогие костюмы и тщательно следил за своей внешностью.

– Я не волнуюсь, Валентин, – ответил Воронин. – Просто представляю реакцию аудитории. Многие сочтут идею фантастической.

– Пусть сочтут. А потом мы её докажем, – Крылов по-дружески похлопал его по плечу. – Нобелевка тебе обеспечена.

Воронин поморщился. Его интересовали не премии, а сама возможность преодолеть фундаментальную разобщённость человеческого опыта. Он хотел создать мост между сознаниями, позволяющий людям буквально ощущать чувства друг друга. Эмпатия в её чистом, непосредственном виде – вот что занимало его ум.

– Доктор Воронин, мы готовы начать, – снова раздался голос ассистента.

Зал постепенно заполнялся. В первом ряду Воронин заметил своего научного руководителя, профессора Михаила Давидовича Лейбина, 67-летнего физиолога с мировым именем. Несмотря на возраст, профессор сохранял ясность ума и научную проницательность. Его морщинистое лицо с густой седой бородой выражало привычный скептицизм, но глаза смотрели тепло и ободряюще. Он кивнул Воронину, словно говоря: «Я здесь, я с тобой».

Воронин глубоко вздохнул и направился к трибуне. Зал затих. Более трёхсот пар глаз сосредоточились на нём. Он включил презентацию, и над трибуной возникла объёмная голограмма человеческого мозга с выделенными височными долями.

– Уважаемые коллеги, – начал он ровным, размеренным голосом. – Сегодня я хотел бы представить вам теорию, которая, возможно, изменит наше понимание человеческого сознания и взаимодействия. Я назвал её «теорией технологически опосредованной эмпатии».

Он сделал паузу, окидывая взглядом аудиторию. Некоторые лица выражали заинтересованность, другие – скептицизм, третьи – просто вежливое внимание.

– На протяжении всей истории люди стремились преодолеть барьеры, разделяющие их сознания. Язык, искусство, литература – всё это попытки передать наш внутренний опыт другим. Но все эти формы коммуникации несовершенны. Мы никогда не можем быть уверены, что действительно понимаем друг друга, что слова «боль», «радость» или «любовь» означают для другого человека то же самое, что для нас.

Голограмма изменилась, демонстрируя синаптические связи и нейронные сети.

– Но что, если мы могли бы преодолеть этот барьер? Что, если бы существовал способ непосредственно передавать эмоциональные состояния от одного человека к другому, минуя несовершенный язык символов?

Воронин заметил, как несколько участников конференции переглянулись. Он продолжал, методично излагая свою теорию: височные доли мозга, отвечающие за эмоциональную обработку информации, могут быть синхронизированы между двумя людьми с помощью специально настроенных электромагнитных полей. Не передача мыслей или воспоминаний – только эмоций, только непосредственного переживания.

Пока он говорил, перед его внутренним взором всплыло воспоминание, послужившее толчком к его исследованиям. Ему было восемь лет, когда умерла его мать. Он стоял у гроба, не понимая, что происходит, а рядом стоял отец – высокий, прямой, с каменным лицом. Ни одной слезы, ни одного проявления горя. «Мужчины не плачут, Саша», – только и сказал он тогда. И маленький Саша не заплакал, хотя внутри него всё разрывалось от боли и непонимания.

Потом были годы молчаливого сосуществования с отцом, инженером-конструктором, который, казалось, был неспособен выразить любые эмоции кроме раздражения или усталой сдержанности. Они жили в одной квартире, но между ними пролегала пропасть непонимания, которую ни один из них не знал, как преодолеть.

– Наши предварительные эксперименты на животных показали возможность синхронизации эмоциональных реакций между двумя особями, – продолжал Воронин, вернувшись к настоящему. – Крысы, подключённые к прототипу устройства, демонстрировали удивительную способность передавать друг другу страх, возбуждение и другие базовые эмоциональные состояния.

Он показал видеозапись эксперимента: две крысы в разных клетках, соединённые электродами. Когда одну из них пугали резким звуком, вторая, не слышавшая звука, начинала проявлять признаки страха одновременно с первой.

– Но наиболее многообещающие результаты мы получили при работе с приматами, – продолжал Воронин. – Шимпанзе демонстрировали не только передачу эмоций, но и своего рода эмоциональное обучение – они учились модифицировать свои реакции в ответ на опыт партнёра.

Аудитория заметно оживилась. Воронин перешёл к самой спорной части своей презентации – возможности применения технологии для людей.

– Теоретически, – подчеркнул он, – мы можем создать устройство, которое позволит двум людям непосредственно ощущать эмоциональное состояние друг друга. Не читать мысли, не передавать воспоминания – только эмоции, только то, что мы чувствуем. Представьте: мать действительно понимает боль своего ребёнка. Супруги разделяют радость друг друга без слов. Терапевт буквально ощущает депрессию пациента.

Он обвёл взглядом аудиторию. Многие слушали с возрастающим интересом, некоторые качали головами, а профессор Лейбин задумчиво поглаживал бороду.

– Это не фантастика, коллеги. Это логическое продолжение нашего понимания нейрофизиологии эмоций. Я предлагаю назвать это устройство «Машиной эмпатии».

После этих слов в зале наступила тишина, а затем разразилась буря вопросов. Воронин отвечал спокойно и методично, опираясь на накопленные данные и теоретические выкладки. Он заметил, как Крылов с явным удовлетворением наблюдает за реакцией аудитории.

Когда официальная часть завершилась, к Воронину подошёл профессор Лейбин. Его глаза смотрели проницательно и немного тревожно.

– Интересная теория, Александр, – сказал он, пожимая руку своему бывшему студенту. – Но я должен спросить: ты уверен, что мы готовы к такой технологии? Ты задумывался о возможных последствиях?

Воронин ожидал этого вопроса.

– Михаил Давидович, любая технология может быть использована во благо или во вред. Представьте, как эта разработка поможет в психиатрии, в лечении посттравматических расстройств, в семейной терапии.

– Или представь, Миша, – вмешался подошедший Крылов, – как она поможет в допросах преступников, в обучении, в дипломатии! – он широко улыбнулся, обнажая ровные белые зубы. – Это же революция в человеческой коммуникации.

Лейбин нахмурился, глядя на Крылова.

– Валентин Игоревич, именно таких применений я и опасаюсь. Эмоции – самая интимная, самая уязвимая часть человеческого опыта. Превратить их в инструмент, в товар, в оружие… – он покачал головой. – Александр, ты ведь понимаешь, о чём я говорю? Мы должны быть чрезвычайно осторожны.

Воронин кивнул, но в глазах его горел энтузиазм исследователя, стоящего на пороге великого открытия.

– Я понимаю ваши опасения, профессор. Но разве не в этом смысл науки – раздвигать границы возможного? Мы будем осторожны, обещаю. Никаких экспериментов на людях без тщательной подготовки и этической экспертизы.

Лейбин вздохнул и положил руку на плечо Воронина.

– Я знаю тебя, Саша. Ты человек чистых намерений. Но помни: не все разделяют твои идеалы, – он бросил короткий взгляд на Крылова. – Будь бдителен.

После ухода профессора Крылов наклонился к Воронину.

– Не обращай внимания на старика. Он принадлежит прошлому веку. Мы с тобой делаем будущее.

Воронин промолчал, погружённый в свои мысли. Он снова вспомнил отца, его неспособность выразить эмоции, их взаимное непонимание. Отец умер пять лет назад от инфаркта, так и оставшись для Александра загадкой. Возможно, думал он, если бы у них была «Машина эмпатии», всё было бы иначе.

После конференции, уже поздно вечером, Воронин шёл по ночному Санкт-Петербургу. Город был прекрасен – подсвеченные исторические здания, отражающиеся в тёмных водах Невы, редкие прохожие, спешащие по своим делам. Но Воронин едва замечал эту красоту. Его ум был занят расчётами, схемами, возможностями.

Он остановился на мосту, глядя на воду. Что будет, если его теория воплотится в жизнь? Если люди действительно смогут ощущать чувства друг друга? Изменит ли это человечество к лучшему? Сделает ли нас более сострадательными, понимающими, едиными?

Или профессор Лейбин прав, и мы не готовы к такой технологии? Может ли она быть использована для манипуляций, контроля, новых форм психологического насилия?

Ветер с Невы взъерошил его волосы. Воронин поднял воротник пальто, защищаясь от холода. Он был учёным, не пророком. Его дело – исследовать возможное, а не предсказывать будущее. Он сделает всё, чтобы его изобретение служило благу человечества. А что будет дальше – покажет время.

С этой мыслью он продолжил путь домой, не подозревая, что судьба уже начала плести свою паутину вокруг него и его изобретения, которому суждено было изменить мир – но совсем не так, как он надеялся.

В своей маленькой квартире на окраине города Воронин провёл остаток ночи за компьютером, дорабатывая расчёты и схемы прототипа «Машины эмпатии». Усталость не ощущалась – только азарт открытия, предвкушение прорыва.

На экране монитора возникало устройство, похожее на облегчённый шлем виртуальной реальности, с электродами, направленными на височные доли мозга. Два таких шлема, настроенных на одну частоту, теоретически могли создать эмоциональный мост между двумя людьми.

Когда за окном начало светать, Воронин откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Он представил мир, в котором его изобретение стало реальностью. Мир без одиночества, без непонимания, без эмоциональной изоляции. Мир истинной, технологически опосредованной эмпатии.

Он улыбнулся этой мечте, не подозревая, каким кошмаром она обернётся.

Глава 2: Первый прототип

Лаборатория нейротехнологий Санкт-Петербургского института передовых исследований гудела от напряжения. За прошедшие три месяца после конференции команда Воронина работала практически без выходных, преодолевая инженерные проблемы одну за другой. Финансирование, полученное от частного научного фонда после презентации «теории технологически опосредованной эмпатии», позволило собрать группу талантливых специалистов и приобрести необходимое оборудование.

Сегодня был день X – первое испытание рабочего прототипа на людях.

Воронин стоял посреди лаборатории, окружённый голографическими дисплеями с данными симуляций и результатами предварительных тестов. Устройство на столе перед ним лишь отдалённо напоминало тот элегантный шлем, что он представлял в своих ранних эскизах. Прототип «Машины эмпатии» выглядел громоздко: система электродов, соединённых с компактным блоком обработки данных, с множеством проводов и датчиков. Два комплекта, настроенных на одну частоту, должны были создать тот самый мост между сознаниями, о котором Воронин мечтал годами.

– Александр Николаевич, всё готово к финальной калибровке, – проговорила Ирина Сорокина, нейроинженер, которая отвечала за техническую часть проекта. Её острый ум и виртуозное владение новейшими технологиями делали её незаменимой в команде, хотя характер у неё был не из лёгких.

– Спасибо, Ирина, – кивнул Воронин, не отрывая взгляда от голографических схем. – Начинайте окончательную проверку систем. Я хочу быть уверенным, что всё работает идеально.

В другом конце лаборатории Валентин Крылов наблюдал за подготовкой, время от времени делая заметки в своём планшете. После конференции он стал одним из ключевых членов проекта, взяв на себя организационные вопросы и связи с инвесторами. Его энтузиазм и практическая хватка были чрезвычайно полезны, хотя временами Воронин ловил себя на мысли, что Крылов слишком уж увлечён коммерческими перспективами изобретения.

– Кто будет вторым участником эксперимента? – спросил Крылов, подходя к Воронину. – Я полагал, что ты выберешь меня.

Воронин покачал головой:

– Нет, Валентин. Первый эксперимент я проведу с Сергеем. Он невролог с опытом работы с БОС-системами, у него самые стабильные показатели в предварительных тестах.

Крылов не смог скрыть разочарования:

– Ты не доверяешь мне, Саша?

– Дело не в доверии, – терпеливо объяснил Воронин. – Просто Сергей лучше подготовлен с медицинской точки зрения. Если что-то пойдёт не так, он сможет быстрее распознать симптомы и правильнее отреагировать.

Крылов пожал плечами, но было видно, что ответ его не удовлетворил.

– Как знаешь. Но во втором эксперименте я участвую обязательно. Хочу лично убедиться в эффективности нашего детища.

Воронин кивнул, не желая спорить.

В этот момент в лабораторию вошёл профессор Лейбин. Несмотря на свои 67 лет, он двигался энергично, с любопытством оглядывая помещение, заполненное высокотехнологичным оборудованием.

– Александр, – он пожал руку своему бывшему студенту. – Впечатляюще. Не прошло и трёх месяцев после конференции, а у вас уже готовый прототип.

– Мы работали круглосуточно, Михаил Давидович, – с гордостью ответил Воронин. – Сегодня первый тест на людях.

Лейбин нахмурился:

– Не слишком ли поспешно? Я просматривал отчёты о ваших экспериментах на приматах. Некоторые результаты вызывают вопросы.

– Какие именно? – напрягся Воронин.

– Например, случай с шимпанзе №7. После длительного сеанса у неё наблюдались признаки эмоционального истощения, которые сохранялись несколько дней.

– Это был единичный случай, Михаил Давидович, – вмешался Крылов. – Возможно, совпадение. В последующих экспериментах подобных эффектов не наблюдалось.

– Или вы их просто не зафиксировали, – парировал Лейбин. – Александр, я прошу тебя – будь осторожен. Мы всё ещё очень мало знаем о долгосрочных последствиях такого вмешательства в эмоциональную сферу.

Воронин положил руку на плечо учителя:

– Я ценю вашу заботу, профессор. Но все параметры безопасности учтены. Мы начнём с короткого сеанса, всего пять минут, при минимальной интенсивности. Все жизненные показатели будут под постоянным мониторингом.

Лейбин вздохнул:

– Я знаю, что не смогу тебя отговорить. Но помни: мозг – не просто электрохимическая машина. Сознание – не просто набор нейронных связей. То, что вы собираетесь сделать… это вмешательство в самую суть человеческого опыта.

– Именно поэтому это так важно, – тихо ответил Воронин. – Именно поэтому мы не можем остановиться.

Подготовка к эксперименту заняла ещё около часа. Сергей Ломов, молодой невролог с опытом работы в области нейроинтерфейсов, сидел в специальном кресле в одной части лаборатории, а Воронин – в идентичном кресле в другой. Между ними была установлена перегородка, чтобы исключить любое невербальное общение. Оба были подключены к системам мониторинга жизненных показателей.

– Начинаем процедуру подключения, – объявила Ирина, активируя системы. – Александр Николаевич, Сергей, подтвердите готовность.

– Готов, – ответил Ломов, его голос слегка дрожал от волнения.

– Готов, – эхом отозвался Воронин, чувствуя, как его сердце учащённо бьётся.

Ирина начала обратный отсчёт:

– Активация через пять… четыре… три… два… один…

Воронин услышал лёгкое гудение устройства, почувствовал слабое покалывание в области висков, где были закреплены электроды. На мгновение перед глазами всё поплыло, затем зрение восстановилось.

Сначала не произошло ничего особенного. Он чувствовал своё тело, свои эмоции – любопытство, волнение, нетерпение. Обычные ощущения перед важным экспериментом. Но затем…

Словно открылась невидимая дверь. Вдруг, без всякого перехода, он почувствовал что-то ещё. Нечто, не принадлежащее ему. Странное, двойственное ощущение: он оставался собой, но одновременно ощущал эмоции другого человека. Это было похоже на то, как если бы в симфонию его собственных чувств вплелась новая мелодия – отчётливая, ясно различимая, но при этом гармонично сливающаяся с основной темой.

Воронин почувствовал волнение Сергея – более нервное, с примесью страха и почти детского восторга. Это не было чтением мыслей или телепатией. Он не «слышал» мысли Сергея, не «видел» его воспоминания. Он просто чувствовал его эмоции так же непосредственно, как свои собственные.

– Невероятно, – прошептал он. – Это работает. Я чувствую… Сергей, ты взволнован и немного напуган, верно?

– Да! – донёсся из-за перегородки возбуждённый голос Ломова. – И я чувствую ваше… ваше… это сложно описать… ваше спокойствие? Нет, не совсем… скорее целеустремлённость. И какую-то глубокую удовлетворённость.

Воронин улыбнулся. Да, именно это он и испытывал – удовлетворение учёного, чья теория получила блестящее подтверждение. Годы работы, сомнений, неудач – и вот наконец успех.

– Попробуйте изменить своё эмоциональное состояние, – предложила Ирина, внимательно наблюдая за показателями на мониторах. – Сергей, попытайтесь вспомнить что-нибудь радостное.

Воронин почувствовал, как эмоциональный фон его коллеги начал меняться. Волнение и страх отступили, и их место заняло тёплое, яркое чувство радости. Оно было словно солнечный луч, пробивающийся сквозь облака. Это не было его радостью – она ощущалась иначе, имела другой «вкус». Это была радость Сергея, но он переживал её так же непосредственно, как свою собственную.

– Потрясающе, – прошептал Воронин. – Я чувствую его радость. Она… другая. Не такая, как моя. У неё другой оттенок, другая текстура.

Следующие несколько минут они экспериментировали, по очереди вызывая различные эмоции и описывая, как они воспринимаются другим. Это было похоже на освоение нового языка – языка непосредственного эмоционального опыта.

Когда пятиминутный сеанс подошёл к концу, Ирина начала процедуру отключения. Гудение стихло, покалывание в висках прекратилось. И внезапно Воронин почувствовал себя… одиноким. Словно часть его сознания, только что расширившаяся, снова сжалась до привычных размеров. Он остался наедине со своими эмоциями, и это ощущение было неожиданно болезненным.

Когда перегородку убрали, он увидел Сергея – бледного, с расширенными зрачками, но улыбающегося широкой, счастливой улыбкой.

– Александр Николаевич, это… это невероятно, – проговорил Ломов, снимая электроды. – Я никогда не испытывал ничего подобного.

Воронин кивнул, не в силах выразить словами всю глубину пережитого опыта.

– Все показатели в норме, – доложила Ирина, просматривая данные мониторинга. – Никаких аномалий в мозговой активности или жизненных функциях.

Крылов, наблюдавший за экспериментом со стороны, подошёл к ним, его глаза горели энтузиазмом:

– Поздравляю, Александр! Это прорыв! Абсолютный, невероятный прорыв! – он повернулся к остальным членам команды. – Предлагаю отметить это историческое событие. Сегодня мы сделали первый шаг к новой эре человеческого взаимодействия!

Только профессор Лейбин оставался задумчивым и молчаливым. Он внимательно изучал данные на мониторах, его лоб прорезали глубокие морщины озабоченности.

– Михаил Давидович, – обратился к нему Воронин, заметив его выражение лица. – Что вас беспокоит? Все показатели в норме.

– Не все, Саша, – тихо ответил Лейбин. – Посмотри на уровень дофамина и эндорфинов. Они резко повысились во время эксперимента и не вернулись к норме после отключения.

– Это же хорошо, разве нет? – вмешался Крылов. – Значит, опыт был приятным, вызвал положительные эмоции.

– Или это признак начала формирования зависимости, – парировал Лейбин. – Такие же скачки наблюдаются при употреблении наркотиков.

Воронин нахмурился:

– Это всего лишь пятиминутный опыт, профессор. Слишком рано говорить о зависимости.

– Возможно, – согласился Лейбин. – Но я рекомендую отложить следующие эксперименты хотя бы на неделю. Нужно тщательно проанализировать все данные и провести дополнительные тесты.

Крылов нетерпеливо махнул рукой:

– Неделю? Миша, ты шутишь? У нас всё получилось с первой попытки! Нужно двигаться дальше, расширять эксперименты…

– Я согласен с профессором, – неожиданно для всех произнёс Воронин. – Мы не будем спешить. Безопасность превыше всего. Одна неделя на анализ данных и доработку протоколов.

Крылов выглядел разочарованным, но спорить не стал.

Вечером того же дня, когда большинство сотрудников уже разошлись, Воронин оставался в лаборатории, анализируя данные эксперимента. Его не покидало ощущение триумфа – теория подтвердилась, «Машина эмпатии» работала.

К нему подошёл профессор Лейбин, задержавшийся, чтобы поговорить наедине.

– Саша, ты понимаешь, что вы создали?

Воронин поднял глаза от монитора:

– Инструмент для преодоления барьеров между людьми. Способ достичь истинного понимания.

– Или самый мощный наркотик в истории человечества, – тихо произнёс Лейбин. – Я видел твоё лицо, когда устройство отключилось. Ты испытал… отмену. Потерю. Почти физическую боль от разрыва связи.

Воронин хотел возразить, но не смог. Профессор был прав – он действительно испытал нечто подобное.

– Это естественная реакция, – наконец проговорил он. – Любой новый, интенсивный опыт вызывает желание его повторить.

– Именно, – кивнул Лейбин. – А теперь представь эту технологию в массовом использовании. Люди, постоянно подключённые друг к другу, испытывающие эйфорию от эмоционального слияния и боль от разъединения. Что это, если не зависимость?

Воронин задумался. Он не мог отрицать логику профессора, но и не мог согласиться с его пессимистичными выводами.

– Любая технология может быть использована во благо или во вред. Интернет тоже вызывает зависимость, но мы не отказываемся от него.

– Интернет не вмешивается напрямую в работу мозга, – возразил Лейбин. – Он не перестраивает наши нейронные связи, не меняет саму структуру нашего сознания. – Он помолчал, а затем добавил: – Я знаю, ты не остановишься. Твоё изобретение слишком важно для тебя. Но я прошу тебя – будь осторожен. И помни: не все твои коллеги разделяют твои благородные цели.

– Вы говорите о Валентине? – напрямую спросил Воронин.

Лейбин кивнул:

– Я знаю его дольше, чем ты. Крылов никогда не интересовался чистой наукой. Его всегда привлекали власть и деньги. А ваше устройство – это и то, и другое.

– Вы несправедливы к нему, профессор. Без организаторских способностей Валентина мы бы не продвинулись так быстро.

– Возможно, – согласился Лейбин. – Но скорость не всегда благо, особенно в таких исследованиях. – Он вздохнул. – Прости старика за ворчание. Просто… будь бдителен.

После ухода профессора Воронин ещё долго сидел в опустевшей лаборатории. Он снова и снова прокручивал в голове опыт эмоционального соединения с Сергеем. Это было нечто невероятное – словно всю жизнь он был слеп, а теперь впервые увидел цвета. Или глух, а теперь услышал музыку.

Он не мог отрицать, что испытал почти физическую боль, когда связь прервалась. Но разве это не естественно? Разве не так человек должен чувствовать себя, вернувшись к своему естественному состоянию изоляции после момента истинной связи с другим сознанием?

Воронин посмотрел на прототип «Машины эмпатии», лежащий на столе. В тусклом свете ночной лаборатории устройство казалось почти живым – сложным организмом, свернувшимся в ожидании.

«Мы создали нечто большее, чем просто технологию, – подумал Воронин. – Мы создали новую форму человеческого опыта. И теперь нам предстоит научиться жить с ней».

Через неделю, как и было решено, команда собралась для обсуждения результатов анализа данных и планирования следующих экспериментов. Воронин настоял на строгом научном подходе: постепенное увеличение продолжительности сеансов, тщательный мониторинг долгосрочных эффектов, разнообразие пар участников для исключения индивидуальных особенностей.

Крылов, хоть и с неохотой, согласился с этим консервативным подходом, но при этом активно продвигал идею параллельного развития более компактной и удобной версии устройства – «чтобы облегчить проведение экспериментов», как он объяснял.

Следующие два месяца были наполнены интенсивной работой. Эксперименты становились всё более продолжительными и сложными. Участники не только пассивно воспринимали эмоции друг друга, но и учились направлять их, модулировать, создавать эмоциональные «послания».

Воронин лично участвовал в большинстве тестов, набирая уникальный опыт эмоционального взаимодействия с разными людьми. Каждый человек, как он обнаружил, обладал своим уникальным эмоциональным «отпечатком» – особым качеством чувств, отличающим его от всех остальных.

Особенно интересным оказался опыт соединения с Валентином Крыловым. Его эмоциональный мир был удивительно насыщенным и контрастным – яркие вспышки энтузиазма сменялись периодами холодной расчётливости, под которыми скрывались глубинные слои тщательно контролируемых страхов и амбиций.

– Ты полон сюрпризов, Валентин, – сказал Воронин после их первого сеанса.

Крылов усмехнулся, снимая электроды:

– Как и ты, Саша. Никогда бы не подумал, что под твоей научной отстранённостью скрывается такая… страсть. Ты горишь этим проектом, буквально пылаешь.

Воронин не ответил. Ему было немного не по себе от мысли, что Крылов так глубоко проник в его эмоциональный мир. Это было похоже на обнажение души перед человеком, которого он, как вдруг осознал, на самом деле почти не знал.

Прототип «Машины эмпатии» с каждой неделей становился всё более совершенным. Инженеры команды, вдохновлённые успехами, работали над уменьшением размеров устройства, улучшением его эргономики, расширением функционала. Крылов активно поддерживал эти усилия, часто оставаясь в лаборатории до поздней ночи, обсуждая технические детали с инженерами.

Однажды, когда большинство сотрудников уже разошлись, Воронин застал Крылова за изучением схем устройства. Он сидел, склонившись над голографическим дисплеем, и что-то быстро записывал в свой личный планшет.

– Не знал, что ты так интересуешься технической стороной, Валентин, – заметил Воронин, подходя ближе.

Крылов вздрогнул и быстро выключил планшет.

– А, Саша… Просто пытаюсь лучше разобраться в принципах работы. Всё-таки я соавтор патента, нужно понимать, что мы создаём.

Воронин кивнул, но какое-то смутное беспокойство кольнуло его. Он вспомнил предостережения профессора Лейбина.

– Конечно. Но не забывай, что все технические детали конфиденциальны. Никаких записей за пределами защищённой сети института.

– Разумеется, – с лёгкой обидой ответил Крылов. – За кого ты меня принимаешь?

На следующий день Воронин решил провести неожиданный эксперимент. Во время очередного сеанса с Крыловым он намеренно сфокусировался на своих подозрениях, позволив им выйти на поверхность сознания.

Реакция Крылова была мгновенной – Воронин почувствовал всплеск тревоги, быстро сменившийся маской спокойной уверенности. Это был лишь мгновенный импульс, но Воронину этого хватило. Крылов что-то скрывал.

После сеанса Воронин решил проверить свои подозрения. Он дождался, когда Крылов уйдёт на встречу с инвесторами, и запросил доступ к журналам активности защищённой сети института. То, что он обнаружил, подтвердило его опасения – Крылов копировал технические спецификации и результаты экспериментов на внешние носители.

Воронин сидел, глядя на экран, и чувствовал, как внутри растёт холодное разочарование. Он доверял Валентину, считал его другом и единомышленником. И вот теперь…

Когда Крылов вернулся вечером в лабораторию, Воронин ждал его, сидя в полутьме своего кабинета.

– Как прошла встреча с инвесторами? – спросил он, когда Крылов вошёл.

– Продуктивно, – ответил тот, включая свет. – Они готовы увеличить финансирование, но хотят видеть более конкретные планы коммерциализации.

– Интересно, – медленно проговорил Воронин. – А что именно ты им показывал? Надеюсь, не те файлы, которые копировал из нашей защищённой сети?

Крылов замер, его лицо на мгновение застыло, а затем он улыбнулся – широко и уверенно:

– Саша, о чём ты? Я показывал только общую презентацию, которую мы утвердили.

– Не лги мне, Валентин, – Воронин развернул к нему экран с журналами доступа. – Вот доказательства. Ты воровал наши данные. Зачем? Для каких инвесторов?

Крылов молчал несколько секунд, а затем вздохнул и сел напротив:

– Хорошо, Саша. Давай поговорим начистоту. Да, я копировал данные. Но не для того, чтобы украсть их или продать конкурентам. Я создаю параллельную линию исследований, более прагматичную, ориентированную на практическое применение.

– Без моего ведома? За моей спиной? – возмущённо спросил Воронин.

– Потому что ты бы не одобрил! – в голосе Крылова звучало нетерпение. – Ты слишком осторожен, Саша. Слишком академичен. Мы создали технологию, которая может изменить мир, а ты хочешь десятилетиями проводить эксперименты в лаборатории!

– Потому что это безопасно! Потому что мы всё ещё не знаем всех последствий!

– И никогда не узнаем, если не выпустим технологию в реальный мир! – Крылов наклонился вперёд. – Послушай, Саша. Я не собирался тебя предавать. Я просто… ускоряю процесс. У меня есть связи, есть финансирование. Мы можем создать компанию, вывести «Машину эмпатии» на рынок в течение года. Представляешь, сколько людей смогут воспользоваться нашим изобретением?