Академия читателя. Опыт осмысления теории и методологии литературно-читательского процесса

1.3 Структура центрального ядра литературно-читательского процесса и ценность удовольствия от питания

Ценность человеческой жизни возрастает с ростом ее качественных показателей, основным из которых является здоровая и продолжительная жизнь. Потребление пищи и воды (питание) – объективная составляющая физиологии человека, необходимая для поддержания жизни. Независимо от того, чем традиционно питается биологическая особь, она должна испытывать удовольствие, в противном случае она испытывает отвращение, не может потреблять данную пищу и обречена на вымирание³⁸. Традиционное питание – следствие длительного эволюционного процесса, организующего виды по месту в пищевой цепи. Невозможно оценить достоверно силу удовольствия, которое испытывают те или иные животные, поглощая пищу. Тем не менее наблюдения позволяют понять, что у домашних животных имеются предпочтения и вырабатываются пищевые привычки.

Для человека, способного изменять пищу, соединять ее различные виды, создание пищи становится кулинарным искусством, а предпочтения в выборе пищи определяются индивидуальным вкусом. Понятие вкуса включает в себя не только особенности вкусового восприятия того или иного продукта или блюда вкусовыми рецепторами, но и общую вкусовую культуру каждого индивидуума, связанную с его вкусовыми предпочтениями.

Получение удовольствия от употребления пищи обусловлено соответствием вкусовых качеств потребляемого продукта вкусовым предпочтениям человека. Утонченная кухня ориентирована на создание блюд, способных порождать универсальные вкусовые эффекты, вызывающие удовольствие у большинства людей. Заметим, что простая пища, которая доступна большинству людей, воспитывает индивидуальный вкус и создает систему пищевых предпочтений, когда удовольствие получается от этой простой пищи.

Удовольствие от питания на каждом этапе жизни человеческого общества связано с преобладающей пищевой культурой. Формирование пищевой культуры некоторые исследователи связывают с появлением искусства тепловой обработки продуктов. Именно вываривание и обжаривание растений и мяса животных показало человеку возможность изменить вкус и консистенцию продуктов, не говоря уже об улучшении пищеварительного процесса.

Тщеславие явилось причиной конкуренции за наиболее вкусную и многообразную культуру питания. В античном мире и в Средневековье оно породило культуру пиров – массовых празднеств, связанных исключительно с получением удовольствий от поглощения пищи (здесь и далее мы не разделяем пищу и питье).

Сущность пира, в его исторической ретроспективе, – это абсолютизация культа поедания пищи и возлияний, которая, соединяясь с другими плотскими удовольствиями, превращается в оргию-вакханалию неумеренного наслаждения. Вместе с тем пир – это культурное явление своего времени (будь то Древняя Греция или средневековая Европа), поскольку в его основе лежат гипертрофированные формы общения, совместного поедания пищи, пьянства и разврата. Своеобразная форма философского пира – это греческие симпосии, нашедшие свое теоретическое обоснование в учении Эпикура, а также в одноименном диалоге Платона, посвященном проблеме любви. Высокие поэтические слова о пире произнесены Гомером и Анакреонтом³⁹.

Светоний описывает императора Вителлия как известного чревоугодника. Император выложил гигантскую сумму, составлявшую в то время цену латифундии, за диковинное блюдо из сладкого мяса, печеных птиц, фазаньих и павлиньих мозгов и языков попугаев. Сочиненное императором блюдо «Щит Минервы Градодержицы» состояло из печени рыбы скара, фазаньих и павлиньих мозгов, языков фламинго, молок мурен. Все необходимое для приготовления этого блюда завозили из Парфии и Испании. Плиний пишет, что для приготовления «щита» потребовалось построить печь на открытом воздухе и отлить невероятных размеров серебряное блюдо. Брат императора устроил более скромный пир, на котором было подано две тысячи отборных рыб и семь тысяч птиц.

Последующее развитие культуры питания носило сословный характер. Богатство и власть обеспечивали пищевые приоритеты их носителей. Кулинария как искусство родилась благодаря потребностям в получении удовольствия от питания у высших слоев общества.

Особо это подчеркивают описания средневекового пира в рыцарских романах и эпических произведениях средневековой Европы. Мы находим их в «Песне о Сиде», «Беовульфе», «Песни о Нибелунгах» и «Песни о Роланде», а также у Кретьена де Труа и «Эшенбаха» Парцифаля. Конечно, информация о пирах и кулинарных изысках доходит до нас и из исторических хроник того времени. В XIV веке появляются сочинения, которые могут рассказать намного больше о трапезах монархов и знатных особ. Например, «Виандье» Гийома Тиреля – главного повара французского монарха и герцога Нормандии, или более поздний «Парижский хозяин» XV столетия.

Продолжения описания пира мы находим и у авторов эпохи Возрождения. Открывается первая книга «Гаргантюа и Пантагрюэль» (1534) Франсуа Рабле описанием гигантского пира, устроенного королем Утопии (название страны заимствовано у Томаса Мора) великаном Грангузье для своих подданных. Был Грангузье (что означает «Большая глотка») большим шутником, любившим выпить до дна и закусить солененьким. Гостям подали требухи от 367 014 жирных волов, и была она такая вкусная, что каждый облизывал пальчики.

И далее эта тема не ослабевает. В эпоху Просвещения пиры описывает Джонатан Свифт в своих «Путешествиях Гулливера». Эта тема продолжена романтиками (Александр Пушкин, Николай Гоголь), а также романтиками-историками (Джордж Г. Байрон, Вальтер Скотт и другие).

А как «вкусно» пишет о продуктах питания натуралист Эмиль Золя в своем «Чреве Парижа». Отечественные писатели-реалисты также не чурались темы обжорства и описания званых обедов (Иван Гончаров «Обломов», Лев Толстой «Анна Каренина», Михаил Булгаков «Мастер и Маргарита»). Владимир Гиляровский со своими трактирными повествованиями иллюстрировал кулинарную книгу обеих столиц России в конце XIX века.

Литература концентрирует внимание читателя на этих явлениях в разные исторические эпохи и использует тему питания для придания естественности описываемым бытованиям своих персонажей. Действительно, было бы странно, если бы читатель обнаружил, что в той или иной книге герои не питаются, то есть живут неестественной жизнью. Правда жизни не может присутствовать в произведении, где люди не совершают всего того, без чего не может существовать человек.

И эта правда жизни требует, чтобы наряду с описанием нормального или избыточного поедания пищи или возлияний присутствовала и тема голода. Голод как антитеза сытости, а тем более пресыщению становится критерием не только бедности персонажей, но и переходом к состоянию несчастья. Голодный значит несчастный – это целое направление в литературе, особенно остро проявляющееся в период появления критического реализма. Голод – это один из символов литературы последних двух столетий. Можно смело заключать пари о том, что в художественной литературе мы не найдем ни одного произведения, которое бы хоть в частностях не упоминало процесс питания либо состояние голода.

Даже если авторы обходят тему питания в своих произведениях, то утоление жажды и употребление алкоголя абсолютно не исключаемая тема. Радость винопития и пьянство как социальный порок и причина многих личных трагедий во все века не могли быть обойдены вниманием. Таким образом, литература может быть условно поделена по отношению автора и его персонажей к употреблению алкоголя как порицаемому или восхваляемому. В античности восхваление Диониса – это восхваление употребления вина как религиозного ритуала. Эта тема присутствует у Еврипида в комедии «Вакханки», у лирических поэтов Алкея и Феогнида и далее у философов Платона, Афинея и Фалеса.

Апулей разворачивает тему пьянства в ином ракурсе: «Первая чаша способствует жажде, вторая – веселью, третья – наслажденью, четвертая – безумию». Марк Порций Катон пишет: «Виновато не вино, а пьющие». А далее это мнение развивается в многочисленных трудах и высказываниях раннехристианских писателей и философов.

Тема пьянства и асоциального образа жизни – весьма привлекательная для европейских авторов всех эпох, начиная с Ренессанса. Ярчайшие образы пьяниц и дно их социального падения показаны в романистике критического реализма и натурализма, декадансе и постмодернизме. Перечислять авторов можно безостановочно: Эмиль Золя, Ги де Мопассан, Чарльз Диккенс, Марк Твен, Федор Достоевский, Максим Горький, Александр Куприн, Вирджиния Вулф, Зинаида Гиппиус, Томас Манн, Эрнест Хемингуэй, Чарльз Буковски, Уильям Берроуз, Джек Керуак, оба Ерофеевы (Венедикт и Виктор) и многие другие.

Аскетизм и самоограничение в еде не только религиозная концепция, обосновывающая победу духа над телом, но и некий морально-этический противовес неумеренному потреблению пищи и употреблению алкоголя. Эта культура может нами рассматриваться с точки зрения внутренней противоречивости человека, борющегося с собственными слабостями. Следует заметить, что в своем развитии идея пищевого самоограничения была подержана эстетическими и медицинскими концепциями, а о вреде употребления алкоголя, который являлся основным элементом питания древних, в современном обществе стали говорить как об абсолютной истине.

Эта тема также находит свое отражение в так называемой высокодуховной или светской литературе. Более того, противопоставление личностей высокодуховных и низменных проявляется по их отношению к питанию. Порой автор показывает, что скромность и умеренность в питании – неотъемлемая черта высокодуховного деятельного человека (например, образы Обломова и Штольца в романе Ивана Гончарова).

Итак, что вносит тема ценности питания в центральное ядро литературно-читательского процесса? Любое изображение человека в процессе питания – это всегда гуманистическое начало в литературе. Как бы ни изображался персонаж, как человек пресыщенный, или человек, получающий удовольствие от нормального питания, или человек голодающий, он всегда остается человеком, зависимым от своей биологической природы. Те или иные психологические комплексы делают его уязвимым от пагубных привычек в питании, но он все равно чаще вызывает сочувствие, чем порицание. Человек как жертва собственных слабостей (объедающийся) или жертва превратностей внешнего мира (голодающий) – вот образ человека питающегося. Это один из основных приемов писательского творчества, во многом определяющий достоверность произведения и интерес читателя.

Литература некоторых направлений имела своей художественной целью воспитание человека и исправления нравов. В такой литературе просвещения образ человека, подверженного порокам чревоугодия и пьянства, рассматривается как социальная антитеза. Образ асоциала всегда выразителен, жизнь его представляется трагической, и с большой долей вероятности он погибает от своей неумеренности. Это та сторона гуманизма, которая говорит о необходимости морального усовершенствования слабого человека.

Именно эта сторона процесса питания, характеризующаяся своей ценностной иррациональностью, и может рассматриваться нами как форма самоотрицания в триединстве даосизма, на котором мы основываем свою систему общественных ценностей. Именно она становится одним из проявлений двойки (земли), превращающей «нечто» (ценность человеческой жизни) в «ничто».

Example to study.

Объектом нашего изучения мы выберем роман «Голод» Кнута Гамсуна (Кнуда Педерсена) (1859—1952). Роман написан в период раннего творчества писателя в 1882 году и считается в известной степени автобиографическим. В романе речь не идет о голоде как национальной катастрофе, коих в истории было немало. Здесь нет голодных обмороков, истощения организмов, голодной смерти. В романе множество респектабельных и сытых людей, которые находятся совсем рядом с голодающим главным персонажем – Я (рассказ ведется от имени автора). Фабула приближает нас к более поздним романам «потока сознания», где центральной мыслью и настроением является желание что-нибудь съесть. В некоторые моменты это становится навязчивой идеей. Однако персонаж не теряет человеческий облик, не асоциализируется. Его привлекают нормальные человеческие чувства и желания. Он выражает благодарность за редкие случаи сочувствия и понимания. Персонаж живет за счет редких журналистских публикаций, в том числе и в художественной форме. Свои эссе он пытается пристроить в разные журналы с разной успешностью. Однако даже его творческие периоды сопряжены с муками голода, который стал составной частью жизни. Персонаж находится в кругу замкнутых противоречий, на что в первую очередь потратить мизерные заработанные деньги: на оплату жилища, чтобы не оказаться на улице, на починку поношенной одежды или на еду. Даже любовная линия к явно не достойной его духовных устремлений женщине не переключает его от основной темы – он все равно несчастен, потому что голоден и нищ. Роман, по нашему убеждению, показывает, что человек может быть глубоко несчастным, испытывая чувства голода даже в относительно благоприятных условиях. И ценой счастья становятся булка хлеба, кусок сыра и стакан молока.

Совсем другие кулинарно-социальные проекции представляет нам Владимир Гиляровский (1855—1935) в своем очерке «Трактиры» из книги «Москва и москвичи». Здесь происходит соединение образов русской традиционной кулинарии (блюд) и поглощающих их персонажей из реальной жизни: купцов, промышленников, актеров, писателей. Обнаруживается тонкая связь между образом жизни, бытованиями и ритуалами поглощения блюд. В целях художественного противопоставления персонажей автор выводит кулинарную тему простой крестьянской кухни и трактиров для «прочего люда»: крестьян, ямщиков, бродяг. Оказывается, и здесь своя пищевая культура, которая намного предпочтительнее самой изощренной кухни. Третьим миром становится нарождающаяся ресторанная культура, с не типичной для русского желудка европейской кухней. Это модное место для посещения дворянами, представителями интеллигенции. Автор не случайно сводит воедино эти разные миры. Он показывает нам то общее начало, которое может объединить столь разные сословия и даже иногда свести их за одним столом. Это человеческое удовольствие от питания, такое понятное и такое повседневное, независимо от того, где и что кушает человек. Да, у него есть пищевые привычки и предпочтения, он обустраивает процесс питания различными ритуалами, но получение удовольствия от совместного поглощения пищи становится для него нормой ежедневного поведения.

_________________________________

1.4 Структура центрального ядра литературно-читательского процесса и ценность сексуального удовольствия

Не менее важной системообразующей жизненной установкой человека являются его ценностные представления о сексуальных удовольствиях. Биологическая способность к размножению связана с получением удовольствия, достигающего крайней степени – оргазма. Это основной стимул к достижению половой близости у высших животных.

Тема сексуальных удовольствий вызывает живейший интерес каждого человека, какое бы пуританское воспитание он ни получил. По этой теме написано много больше, чем о чем-либо другом. Тем не менее многое в нефизиологической природе сексуальных удовольствий все еще остается предметом споров и обсуждений. Сексуальные удовольствия человека – это многоуровневый психофизиологический комплекс, проживаемый им на протяжении всей жизни, имеющий свои стадии, тонкие окраски и реальные социальные последствия. Начинаясь с половым созреванием, как неосознанное стремление к вниманию со стороны лица противоположного пола, до первого обладания его телом, сексуальное влечение воспринимается как высшая форма психического наслаждения. Препятствия в реализации этих устремлений порождают душевные страдания, однако эти страдания имеют странную природу, в них человек испытывает наслаждение отверженности, сравнимое с «душевным» мазохизмом.

Ценность получаемых сексуальных удовольствий определяется совокупностью психофизиологических качеств индивидуума, таких как темперамент, сладострастие, внешний облик, особенности строения половых органов, сексуальный опыт и сексуальная грамотность и т.д.

Грандиозность этой темы в мировой литературе просто невероятна. Она в равной степени представлена и в лучших произведениях, и в бульварных книжонках всех времен и народов. В древней литературе эротизм является главной художественной линией многих произведений. Эмпатия любви неотъемлема от эротики, как невозможно разделить образы Афродиты и Эрота. Мифология проникнута космогоническим эротизмом – мир сотворен в результате божественного соития (Урана и Гея). Боги и герои, все это результат случайных, а то и насильственных соитий. Огромен массив древних эротических сказок и легенд, и их количество умножается в Новом времени.

Появление художественной литературы расщепляет ее по двум художественным линиям, присутствующим повсеместно (чистую любовную [моральную] и грязную эротическую [порнографическую])⁴⁰. Взрослые современные читатели, пережившие «сексуальную революцию», довольно безразлично относятся к откровенным сценам, описываемым в эротической литературе. Более того, это вовсе не свидетельство их сексуальной испорченности. Наши далекие предки в разных частях мира относились к такой литературе приблизительно с такой же «осторожностью». Чтение постыдное, но увлекательное и завораживающее, особенно юные сердца, – вот чем была эротическая литература в далеком историческом прошлом. При этом, скажем прямо, сохранились только отдельные ее образцы, обладающие должными художественными достоинствами, тогда как гигантский массив уличной литературы канул в Лету. «Метаморфозы» Луция Апулея, написанные после 150 года н.э., воспроизводят скабрезные сцены и зоофильные фантазии, которые, впрочем, имеют огромную предысторию, по крайней мере в мифологии и изобразительном искусстве античности. Однако эротизм естественных любовных отношений явно преобладает в этом произведении. Пьетро Аретино – автор «Неистового Арландо», который к тому же был прекрасным гравером, прославлен собственной «Камасутрой» именуемой «Любовные позы». Даже папа Пий II не избежал искушения и, будучи в молодости Энеа Пикколомини, написал свой «Рассказ о двух влюбленных». В нескромные века раннего Возрождения откровенные сцены любовных похождений героев из народа, их фривольно-вызывающее поведение в обществе становятся необходимым атрибутом и плутовского романа, и сатиры. Ими наполнены и «Декамерон» Джованни Боккаччо, и «Гаргантюа и Пантагрюэль» Франсуа Рабле, и многие другие, менее достойные упоминания, произведения.

Не обходят эту тему литературные произведения средневекового Востока. Это и сказки «Тысячи и одной ночи», и эротическая поэзия народов Дальнего Востока (например, «Да Лэ Фу»). Позднее Возрождение, а затем и эпоха Просвещения буквально взрываются фривольной литературой. Достойными представителями этого направления становятся Никола Ретиф де ла Бретонн со своим «Порнографом» и Эдмунд Керлл со своей «Венерой в монастыре». Пристыженно укрывшись в тени романтического периода, эротическая литература ожидала своего нового освобождения. Новое ее воплощение пришло с культурой критического реализма и, уж конечно, в периоды модернизма и постмодернизма.

Модернизм и постмодернизм XX века создают галерею «шедевров» эротизма. Здесь на первой линии, вероятно, располагается Генри Миллер со всем объемом своего творчества. Близко к нему (тематически) приближаются Чарльз Буковски, Уильям Берроуз, Джек Керуак, Дэвид Герберт Лоуренс, Энн Райс, Маргерит Дюрас, Борис Виан, Жорис Гюисманс, Гюнтер Грасс, Эльфрида Елинек, Владимир Набоков, Владимир Сорокин и сотни других авторов второго и третьего плана.

Все перечисленное не только самостоятельный массив многообразной эротической письменной культуры, но и учебное пособие для формирования сексуальных бытований человека, наполняющее физиологическую жизнь идеальными эротическими фантазиями, все более изощренно реализуемыми читателями этой литературы. Одновременно она питает более скромный писательский мир некими запретными темами, которые дополняют любовную литературу новыми откровениями. В центральном ядре литературно-читательского процесса эротическая и любовная литература формирует представление о безусловной ценности сексуальной стороны человеческой жизни как в индивидуальном, так и в общественном контекстах. Она рассматривает сексуальные отношения в качестве жизнеопределяющих человеческих отношений особой нефизиологической природы.

Сексуальные девиации, по-видимому, можно разделить на патологические и естественные. Грань между ними достаточно хрупкая и определяется моральными устоями и соответствующими им правовыми установлениями. Например, педофилия как общепризнанная патология в современном обществе позиционируется недостижением определенного возраста взросления. Однако сам возраст взросления определяется в общественных практиках по-разному. В одних случаях это возраст достижения гражданской зрелости, в других – возраст традиционного вступления женщин в брак, в третьих – возраст физиологического полового созревания. Представления об этом возрасте изменялись во времени и пространстве. В Древнем мире и в Средневековье брачный возраст мог наступить задолго до достижения половой зрелости. При этом супруги могли быть ровесниками, а могли быть и разновозрастными. Многие публично принятые сексуальные обычаи Древнего мира сегодня могли бы рассматриваться как состав преступления.

В современном обществе сексуальные девиации, обусловленные свободным выбором отдельных личностей, являются объектом их внутренних отношений. Принцип добровольности разделяет одни и те же сексуальные явления на дозволяемые и порицаемые.

Ценность девиантного секса абсолютна для его сторонников и отрицается его противниками – сторонниками традиционных для данной культуры и данного времени сексуальных отношений. Стремление к абсолютизации сексуальной стороны жизни как способу получения разнообразных сексуальных удовольствий, никоим образом не связанному с репродуктивной функцией, приводит к деформации системы ценностей у значительного числа людей.

Наиболее типичным и распространенным отклонением от физиологической нормы является гомосексуальность человека. Основные тезисы о происхождении мужской гомосексуальности связаны с обособленным образом жизни больших мужских сообществ во время военных походов, обособленной от женского общества жизни моряков и заключенных и другими социально обусловленными аномалиями жизни. Существование женщин, лишенных общения с мужчинами, также рассматривается в качестве естественной причины возникновения женской гомосексуальности. Тезис о вынужденной социально-физиологической ограниченности традиционных половых контактов, однако, не объясняет, почему индивидуумы не находят выхода в самоудовлетворении как наиболее простом способе. Вероятно, истинные причины гомосексуальности кроются в чем-то другом.

Пожалуй, наиболее значительным произведением античности о гомосексуальной педофилии является «Сатирикон» Арбитра Петрония. Автор уверяет нас, что явная бисексуальность главного персонажа вовсе не связана с его распущенностью, наоборот, он очень самоограничен в своем выборе любовных отношений, хотя и крайне привлекателен. Он разделяет только те любовные утехи, которые отвечают его внутренним моральным установкам, и даже осуждает других людей за назойливость. Такая внутренняя противоречивость приводит главного персонажа к временной психологической импотенции.

Мы можем представлять себе, что эротическая литература нетрадиционных отношений – это нечто уникальное. Однако мы встречаемся с ее примерами во все литературные эпохи. Весьма распространена она на Востоке. Мы встречаем ее в поэзии Руми и Хафиза и той же китайской «Дэ Ла Фу», в японской самурайской литературе.

Гомосексуальность подвергается осмеянию в литературе эпохи Возрождения. Эта тема присутствует в упомянутом нами «Декамероне», в сатирическом диалоге «Вадиск, или Римская троица» Ульриха фон Гуттена. Во Франции появляются гомоэротические поэмы Ронсара и сатира на содомию Этьена Жоделя. В Англии опубликован «Эдуард II» Кристофера Марло и некоторые неоднозначно интерпретируемые сонеты Вильяма Шекспира.

В литературе XIX—XX веков тема эротической гомосексуальности представлена очень широко. Она встречается в произведениях уже упомянутых авторов. Однако проводниками этой темы являлись в первую очередь писатели, подверженные подобным девиациям (включая и допустимую бисексуальность): Питер Акройд, Энтони Берджесс, Джон Бойн, Вирджиния Вулф, Гор Видал, Эдвард Форстер, Жан Жане, Андрэ Жид, Марсель Жуандо, Герард Реве, Эдуард Лимонов и другие. Несмотря на провокативность гомоэротической литературы, современное либеральное западное общественное мнение (за некоторыми исключениями) относит ее к литературе с нормальным сексуальным поведением персонажей. Категорично отрицается обществом только тема однополого сексуального насилия и проявления однополой педофилии.

Отдельно следует рассматривать патологические сексуальные девиации, которые не связаны с исключительно половой сферой получения удовольствия. Мы относим к такого рода отклонениям получение наслаждения, сравнимого с оргазмом от воздействий на не половую органику. Агрессивный садо-, мазохизм в его крайних проявлениях, педофилия раннего возраста и некрофилия относятся к анормальному насильственному поведению и в конечном итоге ведут к асоциальному образу жизни.

Насилие – именно тот фактор, который противопоставляет любовно-эротические отношения удовлетворению животных сексуальных инстинктов самца (или самки). Литература не обошла стороной и эту тему. Садизм как феномен человеческого поведения получил свое наименование от имени маркиза Донасьена Альфонса Франсуа де Сада, автора нескольких произведений литературы об извращенном сексуальном насилии. При этом речь идет не об имитации насилия, которая свойственна современной культуре БДСМ, а о нанесении вреда здоровью и угрозам жизни человека в процессе изнасилования. В романах де Сада описываются преступные деяния насильников. Опасность этой литературы в том, что она не рассматривает эти действия как состав преступления, а фактически признает их естественными, присущими природе мужчины. Продолжение этой темы в современной литературе скорее критичное. Садизм рассматривается как преступное деяние маньяка в детективах и триллерах, как невероятные трансформации сексуальной сферы в отдаленном будущем – в фантастической литературе. Встречаются произведения, предлагающие относиться к некоторым «мягким» проявлениям садизма с иронией. Возможно, следует отметить увлечение этой темой отечественных авторов детективной литературы.

Мазохизм также имеет литературное происхождение. Природа мазоотношений была раскрыта в романах австрийского писателя Леопольда фон Захер-Мазоха. Романы Захер-Мазоха имеют широкую европейскую географию, действие происходит и на родине писателя, и в Германии, Венгрии, и в России. Здесь тема сексуального насилия также определяющая.

Такие проявления сексуальной сферы, которые распространяют ее на другие виды животных и растений, являются, скорее всего, проявлениями самоизоляции половой сферы человека из системы общественных отношений (как и пожизненное самоудовлетворение). Ценность таких сексуальных удовольствий должна рассматриваться через призму наносимого ими общественного вреда. В современной литературе эта тема представлена произведениями Питера Хега, Дэвида Гарнетта и других авторов, хотя она имеет древнейшее происхождение от критских мифов античности (и вообще от мировой мифологии с полиморфными сущностями, рожденными от зверей и людей). Имеет эта тема и современное развитие в фантастической литературе, именуемое ксенофилией, т.е. сексуальные отношения с представителями инопланетных видов разумных существ и мистических сущностей. В этом плане можно обратить внимание читателей на книги мистического реалиста Грэма Джойса. Вместе с тем мистическая фантастика содержит сексуальный контекст, описывающий связи между людьми и различными демоническими и ангельскими сущностями со времен Средневековья.

Сколько существует семья, столько существует и супружеская измена. При этом современное общество по-разному относится к изменам мужчин и женщин, а также по-разному оценивает измену, основанную на получении платной сексуальной услуги, и измену чувственную, хотя и та и другая результативно одинаковы.

Вероятно, в основе супружеской измены лежит желание получения новых сексуальных удовольствий, которые не осуществились в браке. Здесь мы напрямую приближаемся к представлениям о ценности сексуального разнообразия, которое мы рассматривали выше. Подобно тому, как человек ищет разнообразия в питании, он ищет и разнообразия в сексе. Ограничительное поведение здесь связано с психологическими особенностями личности, представлениями о супружеской верности, порядочности, преданности. Немаловажную роль играет опасность измены, часто связанная с разрушением семьи и соответствующими социально-экономическими последствиями, а иногда и с утратой жизни или здоровья.

Тема измены в художественной литературе – одна из древнейших. Начинается она с мифологии и древнейших эпосов и проходит через множество крупнейших литературных произведений до нашей современности. Скорее, трудно назвать известного писателя, который бы не обращался к теме супружеской измены. При этом во всех произведениях искушение изменой всегда связано с поиском новых сексуальных ощущений и любовных переживаний, которые оказались недостижимыми в браке.

Особую роль в сексуальных отношениях занимает тема сексуального насилия и проституции. Ценность данных деяний имеет дуалистическую природу. Сексуальное удовольствие в них получает тот, кто этого желает. С точки зрения общественных ценностей оба эти деяния часто преступны. С индивидуальной точки зрения насильник и приобретатель сексуальных услуг получают удовольствие, т.е. для них эти деяния ценны. С точки зрения жертвы насильника, если она (жертва) не склонна к мазохизму, акт насилия не доставляет ей удовольствия и не обладает никакой ценностью. С точки зрения проститутки (обоих полов) возможны различные исходы – либо замещение сексуального удовольствия его денежным эквивалентом (тогда ценность сексуального акта выражается в денежной форме), либо совмещение сексуального удовольствия с его оплатой (тогда ценность акта может быть удвоена). Вместе с тем особый социальный статус проститутки не дает ей возможности получать достойного отношения общества к ее личности, что, скорее всего, понижает ценность ее поведения в собственных глазах. Этой теме посвящены произведения многих писателей. В России об этом писали Александр Амфитеатров, Леонид Андреев, Михаил Арцыбашев, Иван Бунин, Зинаида Гиппиус, Максим Горький, Владимир Гиляровский, Влас Дорошевич, Александр Куприн, Николай Лесков и многие другие. Столь же представительным может быть список авторов других национальных литератур. Интересны в этом плане художественные воспоминая (мемуары) самих представительниц древнейшей профессии (например, серия романов Жозефины Мутценбахер). Продвижение темы «продажной любви» демонстрирует непосредственную ценность сексуальных удовольствий в человеческом обществе, которая напрямую измеряется деньгами. Здесь нет места любовным чувственным переживаниям.