Чистка

Это оказалась ложная информация, троцкисты и правые внедрили своих людей везде, от небольших угольных шахт, совхозов вплоть до Политбюро ЦК. После заседание продолжилось вечером и снова выступал Роберт Эйхе, весьма «эмоционально» рассказывая о вредительстве: «Какая ненависть против строительства Урало-Кузнецкого комбината была у троцкистов, у зиновьевцев, у всей этой сволочи, видно из показаний Пятакова и показаний Шестова. Вот что Шестов говорил, инструктируя Строилова. Он говорил: «Мы здесь (т. е. в Кузбассе) заложили такие фугасы, что они долгое время будут рваться очень чувствительно, и мы посмотрим тогда, как сталинцы будут объяснять это рабочим». Чувствуется в этом показании вся их бешеная ненависть против нашей партии и против успешных побед социализма. В Западной Сибири мы начали вскрывать вредительство раньше, чем в других областях. Но если бы мы учли эти условия, если бы мы по-настоящему подошли к каждому факту проявляющихся безобразий, если бы мы к отдельным безобразиям не подходили делячески, то врагов можно было вскрыть значительно раньше.»

Эйхе был опасным двурушником, как и очень многие, кто выступал на этом пленуме. Он набросился с критикой на выступавшего днем ранее Гуревича за недостатки в работе. Затем выступал нарком легкой промышленности СССР Исидор Любимов, также член право-троцкисткого блока. Он тоже рассказал о вредительстве, затем вечернее заседание кончилось и на утро сначала дали слово Николаю Левченко, это был зам. Наркома путей сообщения Кагановича и правый заговорщик. Лазарь Моисеевич еще не знал, что среди его заместителей предатель не только Лившиц был предателем. Выступал он недолго и тоже много говорил о вредителях.

Затем Анастас Микоян высказался о угрозе вредительства в таком ключе: «Мы знали двурушников, мы знали новый тип врага. Но теперь, я должен сказать прямо, когда читаешь эти показания, когда знакомишься с этим делом,– самая большая опасность у нас, что многие наши хозяйственники недооценивают опасности вредительства, со стороны японо-немецких и троцкистских агентов. Самая большая опасность заключается в этом. Поэтому, товарищи, если мы этого последнего предметного, печального урока не учтем, то неизбежна новая вспышка вредительства. Поймите, товарищи, какого более коварного врага мы имеем, как японский империализм, у нас есть много людей недовольных. Эти люди вербуются для подрывной работы японо-германскими фашистами. Да и троцкисты вербовали к себе в агентуру недовольные элементы. Они брали людей так сказать обиженных, недовольных к себе в агентуру. Вербовать в нашей стране еще есть кого. Вот почему эту опасность нельзя недооценивать. Мы должны учесть эти уроки.

Что мы имеем теперь, хотя бы в нынешнее время. Я уверен, я думаю, что мы имеем еще много невскрытых врагов. По совести говоря, я боюсь больше этих невскрытых врагов. В области пищевой промышленности враг это все оставил на случай войны, потому что нет смысла сейчас, в нынешнее время выдавать всю свою агентуру, потому что всякое поражение в настоящее время, оно не будет таким больным, как оно будет в случае войны. Наша часть большевиков очень много благодушествует. Годовой план выполнен, пятилетка выполнена, нет никаких массовых серьезных отравлений, значит все благополучно – я больше всего этого боюсь. Правда, уроки мы учли, но в должной мере еще не мобилизовались против врага. Мы раньше считали врагами бывших людей, бдительность была направлена против этих бывших людей, а между тем у нас еще имеется очень много врагов из троцкистского лагеря, правых. Главная задача сейчас заключается в том, чтобы своевременно разоблачить всех этих врагов. Главное это то, что надо своевременно увидеть врага.»

Эта оценка была верной, врагов было еще очень много, враг хитрый, двурушник, которого не видно сразу. Затем выступал нарком зерновых и животноводческих совхозов Моисей Калманович, правый заговорщик. Он признавал факты вредительства, но не считал, что запустил борьбу с вредителями. Он походу подвергся критике Молотова и Кагановича за бардак в ведомстве и провал борьбы с вредительством. После этого выступил народный комиссар обороны Климент Ворошилов, который после краткого вступления отметил, что в его наркомате дела лучше, чем у других: «Лазарь Моисеевич перед тем, как мне сюда идти, сказал мне: «Посмотрим, как ты будешь себя критиковать, это очень интересно». (Общий смех.) Я ему сказал, что мне критиковать себя очень трудно. Совсем не потому, что я не люблю критики, больших любителей критики, правда, наверное, и среди вас немного найдется (Смех.), которые эту любовь испытывают. Я тоже не особенно так сказать любитель критики, но тем не менее, я большевик, член ЦК и мне не пристало бояться нашей партийной критики.

Но положение мое, Лазарь Моисеевич, несколько иное, чем положение, предположим Ваше, не только потому, что я представляю армию, это тоже имеет кое-какое значение, но то, что у нас в рабоче-крестьянской Красной армии к настоящему моменту, к счастью или к несчастью, а я думаю, что к великому счастью, пока что вскрыто не особенно много врагов народа. И они несколько иное место занимают в рядах всех врагов, которые вскрылись органами НКВД в других наркоматах. Это, во-первых.

Во-вторых, эти господа, которые сейчас открыты как враги, как представители фашистских японо-немецких троцкистских групп, они располагались в командных кадрах. Среди наших инженерных, технических кадров, пока что за исключением отдельных небольших, малозаметных, пока что представители вредительства не вскрыты. Я далек от мысли, что там у нас везде обстоит благополучно. Нужно думать, что рабоче-крестьянская Красная армия сейчас представляет собой громадную индустриальную организацию. Мы являемся обладателями колоссального автомобильного парка. Мы владеем, следовательно, эксплуатацией, следовательно имеется и большое количество техников, инженеров и работников Красной армии.

В области танкового вооружения, мы имеем также громадную армию, имеем громадную авиацию, где тоже имеем инженеров, техников, летчиков, куда тоже противник не может не пытаться проникнуть для того, чтобы вести там акты вредительства, диверсионной работы. Но, повторяю, к настоящему моменту вскрыто пока что небольшая по численности, о качестве я буду говорить, группа среди командного состава, которая вела свою подрывную работу».

Этот отрывок можно воспринимать, как то, что он либо понятия не имел, что происходило в его наркомате, либо сам прикрывал заговорщиков. Следом он обратился к разоблаченным предателям: «Следовательно, мы к настоящему времени имеем 6 генеральских чинов в качестве вредителей: Путна, Примаков, Туровский, Шмидт, Саблин, Зюка, затем Кузьмичев – майор и полковник Карпель.» Он зачитывал их показания, показания осужденных троцкистом, их планы, их вредительство. Он увещевал: «В Красной армии, как и во всем нашем государственном аппарате, конечно, есть много недочетов, много недостатков, но повторяю, к настоящему моменту армия представляет собой боеспособную, верную партии и государству вооруженную силу».

То, другое было не совсем верной информацией. Как показало время, у комсостава РККА был проблемы с лояльностью, а у всей армии с боеспособностью. Последнее был прямым следствием многолетнего вредительства, прямо под носом у Ворошилова. Гадили везде, где могли, от производства новых вооружений до подрыва дисциплины. За последнее отвечал присутствовавший на пленуме ЦК, начальник Политупра РККА Ян Гамарник, о нем интересные факты рассказал Олег Сувениров в книге «1937. Трагедия Красной Армии». Конечно, в своей работе он пытается выставить репрессированных военных, как «безвинных жертв сталинизма», однако получается у него это не очень. Он сам же привел неприглядные факты о положении дел в армии. Гамарник должен был поддерживать порядок и дисциплину в армии, однако, факты говорят, что он способствовал разложению воинского состава. Делал он это самым простым способом, поощряя пьянство. Сувениров пишет: «В 1934 г. начальник Политуправления РККА Я.Б. Гамарник лично принял нескольких командиров 16 сд, представленных за пьянство к увольнению из армии. После беседы с ними он, получив их честное слово бросить пить, поверил им и оставил их в армии. Позднее помощник Гамарника бригадный комиссар Н.А. Носов вспоминал, что на протяжении почти трех лет он более шести раз слышал рассказ Гамарника об этом факте, как образцовом примере индивидуальной работы с начсоставом».³⁸

Он брал у алкоголиков честное слово больше не пить, отличный способ «борьбы» с пьянством и ведь не подумаешь даже, что он делает это злонамеренно. Он же просил их не пить. О Гамарнике никто не отзывался, как о глупом человеке, он должен был понимать, что его «образцовые» примеры работы с начсоставом это просто поощрение пьянства. Это было вредительством. Дисциплина находилась в упадке и потому, что у офицеров не было должного авторитета. Комдив К. Подлас рассказывал о том, что было в октябре 1936 года : «Младшие держатся со старшими фамильярно, распущенно, отставляют ногу…. Сидя принимают распоряжения, пререкаются… Много рваного обмундирования, грязные, небритые и т. д.». То и дело документы проверяющих сообщают о том, что обмундирование курсантов не стиралось все лето, что они не знали, что делать при появлении старшего начальника, а ведь это были те люди, кому уставом предписывалось в будущем обучение солдат.

Не так было в русской царской армии. Один из старых царских офицеров вспоминал, что когда старший офицер подавал команду юнкерам построиться, то следовало смотреть не на их лица, а только лишь на кончики штыков. Попробуй только шевельнись – все видно. Неприглядно смотрелись и выпущенные из подобных советских училищ младшие командиры РККА. Неподтянутые, часто небритые и в рваных гимнастерках, они в принципе не могли быть требовательными. Такого вполне можно было крыть матом, величать «балдой». Командира взвода или старшину боец-комсомолец мог критиковать на комсомольском собрании. О какой воинской дисциплине тут могла идти речь? А что делать, если такова была сама атмосфера тогдашнего «пролетарского государства». В солдате видели не столько именно солдата, сколько «товарища такого-то».³⁹

Эти проблемы с дисциплиной усугублялись год от года и не были решены до начала ВОВ. Тогда про какую боеспособность и лояльность рассказывал Ворошилов? Он показал, что не понимал или делал вид, о неосведомленности наличия врагов в армии: «Враг безусловно, будет пытаться, если он не проник, это наше великое счастье, это надо проверить, если не проник глубоко в недра армии, то он будет пытаться проникнуть».

После этого снова выступил Вячеслав Молотов, если в первый раз он делал доклад за Орджоникидзе, то второй раз, как председатель Совнаркома. Он подвел итоги чистки по мнгим наркоматам: «В самом деле, мы имеем уже в настоящее время следующее количество осужденных членов антисоветских, троцкистских организаций и групп с 1 октября 1936 г. по 1 марта 1937 г. по центральному и местному аппарату: в Наркомтяжпроме и Наркомате оборонной промышленности – 585 человек, в Наркомпросе – 228, в Наркомлегпроме – 141, в НКПС – 137, в том числе до десятка начальников дорог. В Наркомземе – 102, в Наркомпищепроме – 100, в Наркомвнуторге – 82, в Наркомздраве – 64, в Наркомлесе – 62, в Наркомместпроме, видимо РСФСР, я проверю потом более точно,– 60, в Наркомсвязи – 54, в Наркомфине – 35, в Наркомхозе – 38, в Наркомводе – 88, в Наркомсовхозов – 35, в Главсевморпути – 5, в Наркомвнешторге – 4, в Наркомсобезе – 2, Академии наук и вузах – 77, редакциях и издательствах – 68, суде и прокуратуре – 17, в том числе 5 областных прокуроров, в советском аппарате – 65, в том числе такие люди, как председатель Облисполкома Свердловской области, два заместителя председателя облисполкома Киевской области. Есть и в других областях, и несколько председателей городских советов, и другие. Я здесь, в этой справке, совершенно не упоминаю Наркомат Обороны, о нем говорил уже т. Ворошилов, не упоминаю Наркоминдела, где тоже есть арестованные, в том числе и довольно значительные работники, знающие немало дел, не упоминаю сам Наркомвнудел, о чем будет особая речь. Поэтому, товарищи, из одной этой справки, очень густой, нужно уже выводы делать такие, что успокаиваться нам никак не приходится. Надо посерьезнее покопаться в вопросах, которые связаны с вредительством, и в тех выводах, которые вытекают из обнаруженных фактов.»

В списке отсутствовало НКВД, но время удара по правым и троцкистам там приближалось. Далее Молотов говорил о необходимости самокритики, воспитания кадров и честного служения государства, далее долго рассказывая о тех, кто этого не делал. В одном месте он заявил, что некоторые бывшие троцкисты работали честно: «Я уже приводил пример того, что мы не можем отказаться от того, чтобы направлять даже на ответственные посты бывших троцкистов, бывших правых, наоборот, у нас сейчас есть примеры того, что бывшие троцкисты, бывшие правые работают честно, как, например, Побережский, а таких, как Побережский, есть немало. Мы не можем отказаться от тех людей, которые имели даже крупные ошибки. Мы должны усилить проверку, усилить контроль».

Может быть и были честные бывшие троцкисты, наверняка были. Но упомянутый Молотовым директор пермского моторостроительного завода № 19 Иосиф Побережский оказался неправильны примером. Ему доверяли, его рекомендовал выдвигать лично Сталин, но уже ближе к концу 1936 г. начали приходить предупреждения, насчет этого директора. Это рассказано в книге Светланы Федотовой «Пермские моторы. История и легенды».

Вот нужный отрывок:

«В октябре 1936 г. (сразу после завершения Первого московского процесса Зиновьева и Каменева. – А.В.) начальник отдела кадров завода № 19 (Морзо) начнет писать докладную записку в НКВД: «В результате изучения троцкистов и правых у меня сложилось полное впечатление группировки на заводе троцкистско-правых враждебных элементов». Как он позднее сам рассказал, «записка с первых же строк вызвала сильнейшую реакцию у Побережского. Он нервничал, придирался к каждой букве, возмущался тем, что я написал в НКВД, ругал меня.

В чем дело? Вместо того чтобы быть довольным и помочь мне разобраться еще больше, он возмущался. Это не могло во мне не возбудить настороженность и недоверие».

Далее Морзо стал вызывать людей на беседу. Результаты анкетирования были ошеломляющими: на заводе было выявлено 500 кулаков, белогвардейцев, попов, торговцев, харбинцев, троцкистов, правых и лиц немецкого, польского и латвийского происхождения и, как писал Морзо, «имеющих заслуживающие внимания связи с заграницей, явно подозрительных на шпионаж».

Если быть конкретным, то белых офицеров выявлено 220, «беляков» —180, попов—4.

Все они были уволены. Однако под Новый, 1937 год Побережский вернулся из Москвы воодушевленным. Большой коллектив пермских моторостроителей наградили орденами и медалями, орден Ленина получил и директор. И еще: он привез телеграмму Сталина, в которой тот указывает горкому ВКП(б) прекратить травлю руководства завода № 19, создать обстановку полного доверия и все условия для выполнения правительственного задания».

Вот как это Сталиным написано в телеграмме:

«Пермь, секретарю горкоматов. Голышеву.

До ЦК дошли сведения о преследованиях и травле директора моторного завода Побережского и его основных работников из-за прошлых грешков по части троцкизма.

Ввидутого, что как Побережский, таки его работники работают ныне добросовестно и пользуются полным доверием у ЦК ВКП(б), просим вас оградить товарища Побережского и его работников от травли и создать вокруг них атмосферу полного доверия.

О принятых мерах сообщите незамедлительно в ЦК ВКП(б).

26 дек. 1936 г. Секретарь ЦК Сталин.

(Центр. Партархив ИМЛ, ф. 17, оп. 2, д. 612.)

От Морзо все отшатнулись. На заводском новогоднем банкете Побережский заставлял Морзо снова и снова читать телеграмму Сталина. В общей сложности Морзо пришлось ее прочесть раз семь-восемь. А когда они остались одни, Побережский начал его ругать.»⁴⁰

Несложно догадаться, что произошло. Морзо разоблачил на заводе право-троцкистскую банду, которую прикрывал и руководил Побережский. Его заявление в НКВД дошло до Сталина, но в интерпретации, которая защищала банду вредителей. Ежов интерпретировал все так, что выгородил банду предателей, изобразив Побережского «невинной жертвой травли» и Сталин поверил в эти выводы. Молотов тоже в это поверил. После его выступления с предложением выступила Мария Ульянова, оно заключалось в том, чтобы оглашать публичные списки тех, кому нельзя работать на транспорте. Та, самая Ульянова, сестра Ленина, которая в апреле 1929 г. открыто выступила против исключения лидеров правых из Политбюро, оказав им поддержку. Лазарь Каганович ответил ей, что предложение не соответствует духу Конституции, но он согласился, что списки людей, которым запрещено работать там, можно публиковать в прессе.

После этого повестка вредительства, занявшая несколько дней закончилась. Проведенные дни и часы имели огромное значение для борьбы с внутренним врагом. Сотни миллионов рублей убытков, тысячи загубленных жизней, замедление роста экономического и оборонного потенциала страны, таковы итоги вредительства право-троцкистских банд. Этому следовало положить конец и это в конечном счете было сделано, хотя надо признать, не до конца. Предстояла огромная, опасная работа, мало кто представлял тогда, кто скоро будет выявлен в качестве предателей.

Пленум ЦК вынес постановление «Уроки вредительства, диверсии и шпионажа японо-немецко-троцкистских агентов», где указал тщательней вести работу по выявлению вредителей, усилить контроль на транспорте, производстве, улучшить работу с кадрами. Затем объявили перерыв до вечера.

Туда, куда не проникал луч партийного света

Последняя повестка пленума ЦК касалась положению дел в НКВД, разбору дела антисоветской группы в органах. Сталину уже с августа 1936 г. было известно, что бывший нарком Генрих Ягода был правым и скорее всего, намеренно запустил борьбу с антисоветскими организациями. Но тогда еще даже близко не ясна была картина этого запущения, все центральное руководство НКВД, внешней разведке, а также почти все начальники в регионах и нацреспубликах были заговорщиками, правыми, троцкистами и шпионами. Ежов фактически возглавил эту антисоветскую организацию в органах и вот, ему предстояло сделать так, чтобы Политбюро ни о чем далее не знало. Чтобы это сделать Ежову и другим чекистам, которым еще доверяли, надо было кого-то принести в жертву, свалить все упущения, все преступления. Конечно же, речь в первую очередь шла о Ягоде и ближайшем его окружении. Тем не менее, Ягоду еще пытались защитить.

С докладом выступил нарком Николай Ежов, он не отрицал, что в органы проникли враги, но заявил, что 80% из них не имели отношения к аппарату ГУГБ. Таким образом, он отводил удар от места главного скопления право-троцкистов, ведь именно в ГУГБ засели самые опасные вредители, включая их штаб. Он рассказывал о проблемах работы, недочетах, рассказывал, как политическим заключенным в тюрьмах создавали тепличные условия, это в некоторых случаях делалось, чтобы они молчали и не давали показаний на других сообщников. Заключенные постоянно что-то требовали, устраивали театральные голодовки и им шли навстречу. Сталин поинтересовался, кому подчинялись тюрьмы и Ежов ответил, что бывшему секретно-политического отдела Молчанову. Эта цитата Ежова говорит об «ужасных» условиях в тюрьмах: « Настолько, товарищи, требования заключенных удовлетворялись, что до курьезов доходило. Заключенные в Челябинском политизоляторе играли в волейбол. Там, кстати сказать, были спортивные площадки, где они играли в волейбол, крокет, теннис. Так вот, они играли в волейбол, и когда мяч перескакивал через стену на другой двор или на улицу, дежурный, который стоял на посту, должен был бежать за мячом. Однажды дежурный отказался, тогда заключенные пожаловались в секретно-политический отдел и тут же получили распоряжение от помощника начальника секретно-политического отдела о том, что дежурный обязан мяч передавать».

Рассказав о плохом положении тюрем, он перешел на проблемы кадров. Он сказал, что в НКВД работало 699 предположительно бывших оппозиционеров, из них 329 в ГУГБ. Из этого числа 238 арестовали, причем 107 в ГУГБ. В основном речь шла о мелких фигурах, чья потеря никак сильно не вредила право-троцкиста в органах. В качестве примера Ежов привел Евгения Баланюка, бывшего начальникаТаганрогского ГО НКВД. Сталин уже видел ранее эту фамилию, там, в Таганроге была ячейка троцкистов-зиновьевцев, которую возглавлял первый секретарь горкома партии Степан Варданян, глава городского УНКВД Баланюк входил в его группу и прикрывал их деятельность. Более того, утверждалось, что Варданян фактически управлял местным отделом органов. Когда центр объявил борьбу с вредительством, эти двое просто симулировали деятельность, сам глава горкома говорил: «Все-таки приходится нам с Женей для приличия некоторых чудаков арестовывать, а кто с нами, тот не пропадет». Долго это не продолжалось, падение Варданяна произошло внезапно, чуть позже разоблачен был и Баланюк .⁴¹

Затем Ежов рассказывал, как органы «прозевали» возникновение подпольной польской организации в СССР, виноватыми оказались внедренные агенты польских спецслужб, которые дезинформировали ГУГБ о положении дел с польскими националистами, потому о растущей опасности знали мало. Ежов говорил про польских шпиков: «Внедрение польских агентов к нам в аппарат – это была установка Пилсудского. Он добивался этого внедрения своих людей в компартию Польши, которые затем перебрасывались по линии компартии Польши в Советский Союз и здесь уже попадали в органы НКВД. Производилось также внедрение польских агентов в сеть наших резидентур в Польше, в некоторых случаях устраивали провал резидентуры, их вызывали затем в Советский Союз, а здесь они становились к нам на работу. Таким образом, были внедрены к нам Сосновский, Маковский, Стецевич, Ильиниш, Мазепа, братья Богуславские и др. Задача, которую они себе ставили, была следующая: вливать в нашу агентурную сеть агентов польского штаба, уничтожать материалы, разоблачающие деятельность польской разведки, смазывать дела по арестованным польским агентам. Они вели широкую дезинформацию и просто разлагали наших работников, сводя их с девочками и т. д., расхищали государственные средства».

Упомянутый Ежовым Сосновский был бывшим офицером по настоящей фамилии Добрижинский, причем он служил в втором отделе армии польского генштаба, который отвечал за внешнюю разведку. Добрижинский также служил Польской организации войсковой (ПОВ), был заброшен в Россию, где в 1920 г. разоблачен, как шпион, но его обещали не наказывать, если он согласится работать на НКВД СССР. Он якобы согласился, однако на самом деле оказалось, что это актив НКВД стал работать на Польшу. Арестовавший Сосновского Артур Артузов сам позже был разоблачен как агент разведки Польши, он встраивал польских шпионов в систему НКВД. Сосновский стал важной фигурой, по порядку: секретарем секретно-оперативного отделения ОГПУ, нач. контрразведки в БВО, по Центрально-Чернозёмной области, снова работал в центральном аппарате, зам. Начальника особого отдела НКВД. Это был пик его карьеры. Артузова Ежов пока не упоминал в докладе.

Далее Ежов объяснял, почему не удалось быстро вскрыть троцкистско-зиновьевские организации. Он признал, что органы провалили следственную работу, хотя имели зацепки для раскрытия групп врагов, он рассказал об деле троцкиста Л. Зафрана, который еще в 1932-33 гг. дал исчерпывающую информацию про банду троцкистов. Если бы его информацию использовали бы эту информацию, то заговор быстро вскрыли, Кирова можно было бы спасти. Но руководство НКВД прикрывая врагов проигнорировало эти сведения и отправило ценного свидетеля в заключение. Настоящих троцкистов, на которых он дал показание (Хрусталев и Зильберман) освободили, а Зафрана обвинили в «провокации». Ежов сказал, кто так сделал, это был Георгий Молчанов, тогда начальник Секретно-политического отдела ОГПУ, то есть главный политический следователь СССР. Он был таковым до ноября 1936 г., когда его сменил Владимир Курский. Когда Зафран бежал из лагерей и требовал признать его правоту, Молчанов снова пытался его посадить.

Ежов привел еще несколько случаев, когда Молчанов игнорировал поступавшие ему сведения о троцкистских группах и потенциальные материалы связи Радека с Троцким. Сталин сделал вывод: « Это уже не беспечность». Ежов далее рассказывал, как Молчанов пытался сорвать расследование против троцкистских групп, начавшееся в конце 1935 г. И, еще в мае 1936 г. Молчанов получал информацию о правых группах. Следователь Струмин напал на их след через арестованного правого Лугового, он принес материалы Молчанову, но тот в ответ запретил копать в сторону правых и отстранил Струмина от дела. Ежов после этого сказал: «Больше того, товарищи, как сейчас выяснилось на следствии, Молчанов был просто предателем в отношении проведения всех этих дел. Не только прикрывал все эти дела, но и информировал троцкистов об имеющихся на них материалах.»

В завершении Ежов говорил: «Является ли Молчанов, одиночкой-предателем? Я не хочу касаться здесь некоторых других сторон его деятельности, о которых продолжает вестись следствие, и ставлю здесь только этот вопрос – является ли он одиночкой? Я должен сказать, что мы имеем довольно тревожные факты из этой области, которые объясняются опять-таки вот этим совершенно не большевистским подходом о спасении чести своего мундира, своего ведомства. Можно ли было раньше вскрыть предателей внутри нашего аппарата? Безусловно можно было, если бы мы внимательно относились к людям, к их поведению, к тому, как они ведут дела, их проверяли бы, мы могли бы вскрыть. Разве нельзя было вскрыть Баланюка – начальника Таганрогского отделения НКВД? Этот Баланюк был членом троцкистской организации, был связан с небезызвестным секретарем Таганрогского горкома Варданяном, террористом и преступником, во время ареста спасал его буквально, позволил ему разорвать одно из писем, в котором прямо говорилось о террористической установке.

Или на Украине, например, Козельский – начальник секретно-политического отдела НКВД. По показаниям Лившица он в течение 1930–1931, 1932 гг. информировал их и даже в 1933 г… когда он кончил самоубийством?

Голос с места. 2 января 1936 года.

Ежов. Он был с ним в очень близких отношениях – с Лившицем, он у него информировался, Козельский его информировал, как дела с троцкистами обстоят, причем Козельский, как рассказывает Лившиц, не стеснялся, совершенно откровенно говорил о своих настроениях. Зная об этих настроениях, зная о том, что он ведет троцкистскую работу, этот человек рассказывал ему обо всем. На мой вопрос, что он являлся членом организации или нет, Лившиц отвечает: по-моему, какая разница, если я ему говорю, если он знает о моей деятельности и рассказывает мне о своей работе? Конечно, был членом организации, я его формально не записывал, но ясно.

Вот на этом можно было бы, пожалуй, кончить мои дела. Я тут говорил о недостатках моей работы…

Сталин. А как все-таки с Молчановым? Какая судьба его? Арестован он или нет?

Ежов. Да, арестовали, т. Сталин, сидит.

Голоса с мест. Правильно сделали. Не признается?

Ежов. Он признается во всех безобразиях, но в этих делах не признается, следствие сейчас ведется».

Это была ложь, на момент произнесения этой речи Молчанов был на свободе и был начальником Особого отдела НКВД Белорусского военного округа. Тот факт, что Ежов солгал, еще раз говорит о его трусливом характере, который готов подставлять любого, но не отвечать за свои слова. Если бы Ежов сказал Сталину, что предатель Молчанов еще работает в НКВД, то ему задали бы вопрос, почему он еще у них работает? Ежов закончил доклад и вероятно сразу же отдал приказ арестовать Молчанова. Это было сделано официально 4 марта, но Сталин тогда об этом не узнал.

После Ежова настала очередь Генриху Ягоде дать свои объяснения. Нужно отметить важную деталь, предыдущее выступление Ежова по факту защищало Ягоду, нигде нарком НКВД ни слом не задел своего предшественника. Проблемы НКВД он свалил на других людей: местных начальников, польских шпионов и Молчанова, но Ягоду он не задел. Но бывший нарком, понимая, что так просто ему не дадут уйти, с ходу признал свою ответственность: «Товарищи, целиком признавая правильным анализ причин, приведших к огромному провалу, позорному провалу работы органов государственной безопасности, сделанный в докладе т. Ежова, со всеми данными в нем оценками, я считаю обязательным для себя сказать, что именно я являюсь виновником того состояния, которое нашел т. Ежов в органах НКВД. Проработав на руководящей работе в ГПУ, приблизительно 18 лет, я с особой остротой понимаю насколько правильно и точно вскрыты ошибки работы органов государственной безопасности.»

Далее Ягода рассказывал об упущениях, конечно в дозированном виде и сделал заявление о главной причине провала: «Я должен прямо сказать, моя большая и самая главная ошибка заключается в том, что все нити оперативной работы не были сосредоточены у меня в руках, они были рассредоточены в разных руках. И я глубоко убежден, что если бы я сидел только на УГБ, а не занимался всем аппаратом, всей этой громадиной, конечно, результат был бы другой, и результат был бы другой, если бы я меньше занимался строительством поручаемым НКВД.» Далее он назвал Молчанова предателем, сваливая на него основную ответственность. На деле же Молчанов ничего не делал без ведома Ягоды. Но дальше все для Ягоды было все хуже:

«Ягода. Как он был связан, с кем был связан,– то должно показать следствие. Мне трудно об этом говорить, потому что я его связей вообще не знал. Я не знал даже, что он был в близких отношениях с Фурером.

Шкирятов. Вот и плохо, что ты ничего не знал.

Ягода. Очень плохо, что я этого не знал. Поэтому я и выступаю, что плохо, если бы было хорошо, я бы не выступал.

Чубарь. Он пользовался у Вас очень самостоятельными правами.

Ягода. Нет, права были не очень большие.

Голос с места. Как он вообще попал на эту работу?

Ягода. Молчанов старый чекист, работал в Западной Сибири.

Эйхе. Его из Западной Сибири выгнали.

Ягода. Да, там было какое-то дело, которое не имело для него никаких последствий.